Алиса Даншох
История болезни, или Дневник здоровья
© Даншох А., текст, 2019
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019
* * *
От автора
Как и почти каждого человека меня ежедневно волнуют три проблемы – погода, еда и здоровье. На вежливые вопросы «Как поживаете, как себя чувствуете?» хочется, чтобы вместе с ответом собеседник поинтересовался и твоим житьем-бытьем – самочувствием. В новой работе я подробно отвечаю на эти дежурные вопросы бытия. Я уверена, что каждому из нас есть что вспомнить о пережитых моментах нездоровья, но не всегда хочется говорить о неприятном и болезненном. Однако, мне кажется, очень важно понять, как выпавшие на нашу долю испытания повлияли на жизнь в целом, научили ли они чему, помогли ли понять что-то важное. Получились неторопливые «Воспоминания о здоровье», о моем, конечно, и близких мне людей.
Для меня болезнь и здоровье подобны двуликому Янусу или сиамским близнецам, у которых одно сердце, совместные органы, одинаковый генетический фонд. Но в тоже время они – вечные соперники. Как же они уживаются в нас, удается ли им взаимодействовать? На эти вопросы я и пытаюсь ответить в «Истории болезни или дневнике здоровья».
Работая над книгой, я встречалась и разговаривала со многими и очень разными людьми. Меня поразило, как мало среди них тех, кто по-настоящему думает о собственном здоровье, и еще меньше тех, кто предпринимает хотя бы минимальные усилия для его сохранения. Почему-то подавляющее большинство уверено, что визит к врачу и прописанные им таблетки немедленно помогут ликвидировать возникшие неполадки в организме. Какая наивность! Чтобы быть здоровым – надо много-много работать и понимать, что с тобой происходит.
Я надеюсь, что эта книга кому-то поможет справиться со сложностями на пути к здоровью, которое нам всем так необходимо.
Глава I. Проклятье старой большевички
Однажды ночью меня укусила кошка, и вот как это произошло. Я мирно спала в своей комнате-пенальчике первого этажа дома старых большевиков в Большом Афанасьевском переулке, когда меня разбудил страшный шум. С подоконника сами по себе падали цветочные горшки. Не дав ужасу охватить меня, я вскочила с кровати, решительно двинулась к окну, подбадривая непроснувшийся организм угрожающими выкриками «Пошли вон!», отдёрнула занавеску и взвыла от боли.
Кошка, очевидно ошибившись входом в родное гнездо и ошалев от неласкового приёма кактусов и чужого недружелюбного голоса, отчаянно вцепилась в мою ладонь, прокусила основание большого пальца правой руки и с диким мяуканьем скрылась в предрассветной форточке. Плача от боли и обиды, я долго держала травмированную кисть под струёй ледяной воды, пока она не окоченела и кровь не перестала течь. Затем я обильно полила раны спиртовой настойкой календулы – единственным лекарственным средством, оказавшимся в моём распоряжении в сей ночной час.
К календуле я питала нежные чувства и летом всегда покупала у старушек возле метро букетики огненно-оранжевых цветов, которые прекрасно смотрелись в утончённо вытянутой вазочке баккара в стиле ар-деко. Эта вазочка вместе с ещё несколькими выжившими в революционной буре вещами напоминала о счастливой капиталистической поре процветания бабушкиной семьи. Кроме календулы в вазочке отлично себя чувствовал нежный цветной горошек. Он распространял по комнате изумительный аромат, которым невозможно было надышаться. Мне так нравились эти цветы, что я круглый год снабжала себя коробочками мармелада с таким же названием. Сладкие усечённые кружочки окрашивались кондитерами в зелёные, белые и розовато-сиреневатые цвета, обсыпались мелким бисером сахарного песка и отличались друг от друга по вкусу.
На 8 Марта баккара принимала еще один приятно пахнущий цветок – гиацинт. В возрасте шести лет, покорённая запахом сего предвестника весны, я решила сделать бабушке сюрприз, изготовив из него духи. Когда цветики потеряли первоначальную свежесть, я порезала их на мелкие кусочки, заложила полуфабрикат в алюминиевую кружку, залила холодной водой, засунула посудину под кровать и стала ждать. Поначалу я каждое утро заглядывала в кружку, принюхиваясь к её содержимому. Несколько дней ничего не происходило, чарующий аромат не появлялся. Более неотложные и важные дела отвлекли меня от процесса создания собственных духов, и гиацинты были забыты. Недели через три приходящая тётенька, помогавшая бабушке по хозяйству, продемонстрировала не свойственное ей рвение в борьбе за чистоту и извлекла из пыльных подкроватных глубин кружку с чем-то чёрным, покрытым шапкой плесени. Бабушка очень обрадовалась столь неожиданному возвращению нужной в хозяйстве посуды, к тому же находка полностью реабилитировала соседку Андревну, ранее подозревавшуюся в незаконном присвоении изделия из алюминия. А вот я чрезвычайно расстроилась: во-первых, мне пришлось сознаться в тайном загоне кружки под спальное место, а во-вторых, парфюмерный опыт позорно провалился. Мало того что гиацинты вместо превращения в духи попросту сгнили, они ещё стали пахнуть грибами. Чтобы меня утешить, дедушка рассказал историю изобретения пенициллина, который по мощности воздействия на человечество мог бы образно сравниться со взрывом атомной бомбы. Рассказ о полезной плесени меня впечатлил, и я стала подумывать о карьере врача-исследователя. В ожидании поступления в медицинский институт я каждое утро начинала с уколов пенициллина подвластным мне игрушкам, однако перенесённый вскоре тяжёлый грипп с температурой сорок градусов и всамделишные инъекции могущественного препарата в собственную попу приостановили тягу к научной деятельности.
В детстве я болела нечасто и, как правило, полагающимися возрасту заболеваниями. Инфекционные коклюш, корь, ветрянка, свинка чередовались с простудными – ОРЗ, ангиной, воспалением среднего уха. Жизнь между первыми и вторыми разнообразилась лёгкими бытовыми травмами: занозами, порезами, ожогами, царапинами, ушибами и разбитыми коленками. С несерьёзными телесными повреждениями я довольно быстро научилась справляться самостоятельно. К ушибам разных частей тела я прикладывала серебряные изделия – за неимением льда ввиду отсутствия морозилки в нашем крошечном холодильнике. Защемлённые недружественными дверями и дверцами пальцы я держала под струёй воды общественного крана на кухне. Вода была исключительно ледяной, другой и не водилось в доме с индивидуальным печным отоплением.
Дворовая неотложная помощь научила меня, что собственная слюна и подорожник – прекрасные антисептические средства. Сначала плюёшь на рану, а потом накладываешь на неё произрастающий в каждом московском дворе целебный листочек, предварительно обтёртый об себя. Морем и солнцем – другими прекрасными антисептиками – можно было пользоваться только в летние месяцы, да и то в случае непосредственной близости к ним. Неприятность, случившаяся во время прогулки по горам Карадага в Коктебеле, расширила мои медицинские познания.
Наш небольшой отдыхательный отряд из деток и их мам-пап медленно взбирался по тропинке, ведущей к Сюрю-Кая. Друг друга мы подбадривали знаменитым шлягером Дунаевского из фильма «Дети капитана Гранта»:
А ну-ка, песню нам пропой, весёлый ветер,
Весёлый ветер, весёлый ветер!
О каком-либо дуновении воздуха в этот жаркий июльский день можно было лишь мечтать. Наконец взрослые решили, что пора делать привал. Все расположились под раскидистым деревом одичавшего грецкого ореха. Прежде чем испить тепловатой воды из извлечённых фляжек, командное звено решило послать девочек налево, а мальчиков направо. В мгновение ока детки рассыпались по зарослям низкорослого крымского дуба, ища подходящее местечко для освобождения мочевого пузыря. И вдруг раздался дикий вопль, от которого даже хор неуёмных цикад слегка приумолк. Все стремглав бросились к месту стоянки, решив, что произошло нападение дикого зверя или кого-то укусила сколопендра, а может, и коварная ядовитая змея. Вскоре выяснилось, что один из младших членов экспедиции при вступлении в контакт с красивыми цветами был вероломно атакован кустом неопалимой купины. Мальчик не знал, что это растение концентрирует в себе большое количество эфирных масел и от поднесённой спички вспыхивает мерцающим голубоватым пламенем. В качестве самозащиты купина обжигает незащищённую кожу ни о чём не подозревающего человека.
В этот день окружающая среда преподнесла своим пользователям наглядный урок: «Люди, соблюдайте правила совместного с природой проживания. Не хватайтесь голыми руками за незнакомых представителей флоры, не лезьте в муравейники, не трогайте осиные гнезда. И смотрите под ноги, чтобы не наступить на какого-нибудь гада. Отправляясь на самую безобидную прогулку в горы, надевайте удобную обувь, длинные штаны, рубашки с рукавами до запястья. Ну и, конечно, украшайте голову, особенно детскую, шляпой, панамой, косынкой, кепкой, на худой конец носовым платком, ибо солнечные лучики не дремлют».
С возрастом я поняла, как важно иметь при себе скромную аптечку. Теперь со мной всегда из дома выходят валидол, таблетки от давления и от головной боли, пластырь, но-шпа, влажные антибактериальные салфетки и активированный уголь. Однако в тот далёкий июльский день в Крыму ни у кого никакой аптечки не наблюдалось. Все обступили рыдающего от боли мальчика, сочувственно разглядывая образовавшийся от ожога пузырь. И тут одного из взрослых осенило, в мозгу высветилось средство старой няни – приложить к повреждённому участку компресс из свеженькой мочи. В дело пошёл чей-то носовой платок, нашлась и урина. Старушка няня не подвела: от оказанной по её рецепту помощи боль у пострадавшего утихла, пузырь сплющился, все возрадовались и продолжили восхождение. Столь простой, доступный, эффективный и совершенно безопасный способ борьбы с небольшими по площади поражения ожогами до сих пор состоит у меня на вооружении. Ему я отдаю предпочтение, несмотря на значительное количество других средств, предлагаемых аптеками.
Было бы преувеличением сказать, что я любила болеть, но дополнительное внимание окружающих, отступление от строгого школьного режима мне нравились. Как у всякого нормального городского ребёнка, у меня были проблемы с гландами и аденоидами. Согласно моде того времени, врачи жаждали меня от них освободить, а одноклассники с удовольствием делились полученным опытом по их удалению, несколько приукрашивая пережитое страдание и больничные приключения. Дедушка с бабушкой, с которыми я жила, не торопились соглашаться на хирургическое вмешательство в мой растущий организм, предпочитая консервативные методы. Летом они традиционно вывозили ребёнка к морю, а всё остальное время года подвергали внучку закаливанию. Три раза в неделю я ездила в Лужники на занятия общей физической подготовкой, каждое утро после зарядки переходила к холодным обтираниям, а зимой выезжала за город на длительные лыжные прогулки. Несмотря на все превентивные меры, мне всё-таки удавалось выкроить несколько дней в году на пребывание в постели с больным ухом или горлом.
Однажды моя ангина совпала с Днём Советской Армии. И дедушка, и папа были солдатами Великой Отечественной войны, и наша семья традиционно отмечала 23 февраля. В этот день бабушка пекла свои фирменные пирожки с капустой, а вечером в Серебряном переулке Старого Арбата, где мы тогда жили, собирались папины друзья. Все приходили после работы, то есть ближе к восьми, а тут первый гость появился задолго до означенного времени. Им оказался папин однокурсник Аркадий Стругацкий. Бабушка хлопотала на кухне, дедушка делал последние закупки, и будущему великому фантасту ничего не оставалось, как только общаться с больным ребенком. В 24-метровой комнате одного из бывших особняков князей Оболенских мне отводился закуток между частью стены и двумя шкафами. Плотный полосатый занавес отделял детскую от жилого пространства взрослых. В моей горнице без окон и дверей было уютно, очень книжно, и ни один квадратный сантиметр не пропадал даром. Кроме стула, кровати, бесконечных книжных полок, уходящих ввысь к потолку с лепниной, аккуратного секретера, служившего одновременно и письменным столом, и бельевым шкафом, закуточек располагал круглым чёрным репродуктором с одной-единственной радиопрограммой, навесным резным шкафчиком-аптечкой, ночным горшком и небольшим ящиком с игрушками.
Войдя в мои апартаменты, Аркадий окинул изучающим взглядом обстановку, поинтересовался самочувствием и завёл разговор о книгах. Он спросил, много ли я прочла из того, что стоит на полках. Скрыв от него истинное положение вещей, то есть мои пока ещё слабые навыки в чтении, я уклончиво ответила, что здесь находятся в основном книги для взрослых, а моя личная библиотека живёт над секретером. Осознав, что с шестилетним ребёнком трудно будет обсудить «Безобразную герцогиню» Фейхтвангера, он переключился на изобразительное искусство, взял с полки каталог Третьяковской галереи, и мы отправились бродить по залам музея. Это виртуальное посещение сокровищницы отечественной живописи произвело на меня сильнейшее впечатление. Пробежав по экспозиции икон, промчавшись мимо Венецианова, Левицкого, Боровиковского, мы притормозили у полотна Репина, на котором Иван Грозный убивает своего сына. Первый экскурс в трагическую историю государства Российского с наглядным нелицеприятным примером меня ошеломил. Забыв про больное горло, я в волнении сжевала две сдобные булочки с корицей домашней бабушкиной выпечки, запив их чашкой клюквенного киселя, подёрнутого толстой плёнкой долгого ожидания. Не знаю, что ещё бы я проглотила, но тут подоспел дедушка и избавил меня от описания кровавых разборок жестокого царя Ивана. Однако вечером подскочила моя успокоившаяся было температура, а ночью мучили кошмары. Через несколько лет я получила от Аркадия Стругацкого в подарок его книгу «Понедельник начинается в субботу» с трогательной надписью: «Моему маленькому другу, младшему научному сотруднику…». Сногсшибательные приключения м.н.с. Шурика Привалова в Научно-исследовательском институте Чародейства и Волшебства были мною проглочены мгновенно и с восторгом.
К этому времени я уже читала по-настоящему, то есть запоем, а вхождению в прекрасный мир чтения способствовала корь. Я чётко шла по графику детских инфекционных заболеваний, чему содействовали школьные эпидемии. Освоив коклюш и ветрянку, я узнала, что при первом заболевании любой подъём на летательном аппарате к небесам значительно облегчает мучительный кашель, а при втором главное – не сдирать пузырья, ибо на их месте остаются не украшающие человека оспинки. Каждый выскочивший прыщ надо обильно и тщательно мазать зелёнкой, чтобы: а) он перестал чесаться и б) скорее подсох и отвалился по собственному желанию. Сегодня мы знаем, что возбудители ветряной оспы и опоясывающего лишая – это братья-близнецы и можно значительно облегчить участь заболевшего, если в первые три дня он будет принимать соответствующий препарат.
Когда наступила очередь кори, моя главная сиделка – дедушка – развлекал внучку чтением вслух романа Александра Дюма «Три мушкетёра». Я была так увлечена сюжетом, и мне так хотелось узнать, что ещё произойдёт, что, не дожидаясь дедушкиного свободного времени, я ухватилась за толстый серо-голубой том и не расставалась с книгой до полной и окончательной победы д'Артаньяна и его друзей над превратностями судьбы и врагами королевы.
Через год после кори, которая во взрослом состоянии весьма опасна, плохо распознаётся и может нанести непоправимый вред мужскому здоровью, меня посетила свинка. Забрела она ко мне в мае и совпала с увлечением Чарльзом Диккенсом. По случаю прекрасной погоды и с согласия владелицы дворового палисадника меня после завтрака укладывали на раскладушку под отцветающей вишней, предварительно завернув в розовое вязаное одеяло и наложив свеженький компресс на распухшие желёзки. Обливаясь горючими слезами, я сначала бесконечно сочувствовала героям романа «Домби и сын», а потом страшно переживала за судьбу бедного Оливера Твиста.
Теперь я думаю, что мне бесконечно повезло с дифтеритом и скарлатиной – они обошли меня стороной. А ведь не сделай они этого, я могла бы раньше времени познакомиться с творчеством Достоевского и в качестве осложнения получить депрессию. Впрочем, во времена моего детства слово «депрессия» широкого хождения не имело. О людях, в неё впавших, говорили: «хандрят» или «подавлены». А чаще: «Да сами не знают, чего хотят, вот и вытрющиваются». Была среди друзей нашего дома врач Лидия Романовна Лурье, которая как раз и занималась теми, кто, слишком сильно «вытрющиваясь», попадал в психиатрическую больницу имени Ганнушкина, где она долгое время занимала пост заместителя главного врача.
Профессия видимого влияния на характер Лидии Романовны не оказала – была она милым, добрым, приятным человеком. Все, кто с ней встречался впервые, непременно думал: «Какая же она была хорошенькая в молодости, если даже сейчас, когда ей за пятьдесят, она всё ещё так миловидна». Лидия Романовна скрывала от партийных медицинских кругов свою приверженность идеям Зигмунда Фрейда, верила, что людям можно помочь, и выписывала старшему поколению нашей семьи рецепты на снотворные. Жила она в нашем Серебряном переулке, в ведомственном доме напротив военного госпиталя, в большой четырёхкомнатной квартире с многочисленными домочадцами и их чадами. Её брат, известный невролог, написал «Маленькую книжку о большой памяти», в которой описывал необыкновенных пациентов, чьи возможности запоминания приближались к бесконечным. С внучками Лидии Романовны я училась во французской спецшколе недалеко от резиденции американского посла Спасо-Хаус, где задолго до Нового года на балконе появлялась нарядная сверкающая рождественская ёлка и где несколько раз в году устраивались приёмы. По их окончании вся округа оглашалась сурово-начальственным голосом из репродуктора: «Машину посла Франции к подъезду». И любопытная толпа с нескрываемым восторгом рассматривала иномарки с садящимися в них дамами и господами в вечерних туалетах.
Окна нашей школы смотрели на жизнерадостную пятиглавую церковь, по которой только и можно было догадаться, что перед тобой изменившийся почти до неузнаваемости «Московский дворик» Поленова. Там, где у художника на картине растёт травка, теперь был разбит сквер с бюстом Александра Сергеевича Пушкина, а вместо одинокого мальчугана паслись многочисленные детки с мамами, бабушками и нянями. Ходила и я в этот сквер к Валентине Фроловне. Она организовала нечто вроде частного детского мини-садика. Было нас в группе человек десять дошколят, и каждый приходил со своим бидончиком еды. После прогулки мы под бдительным оком нашей смотрительницы отправлялись к кому-нибудь из согруппников домой, где вкушали принесённую с собой еду, после чего предавались интеллектуальным занятиям – игре в лото или чтению вслух – до тех пор, пока за поздним часом нас не разбирали родственники.
Как-то весной, когда тёплые рейтузы получили отставку, а их место заняли носочки, украсив бледные детские ножки, мы играли в классики, расчертив квадратами асфальтовую дорожку сквера. Неудачно прыгнув вбок, я не удержалась на ногах и, упав, сильно разбила колено. Кровь текла по ноге, я плакала от боли и страха испачкать новые белые носки. Временно перепоручив своих подопечных дружественной тётеньке, точно так же выгуливавшей детишек, Валентина Фроловна повела меня в школьный медпункт. Суровая медсестра для начала обработала колено перекисью водорода, а потом выкрасила его бриллиантовой зеленью. Рыдать в голос мне мешала незнакомая обстановка, и я тихо всхлипывала от бесконечной жалости к себе и от обжигающего эффекта кровоостанавливающих средств. На прощанье неласковый белый халат дал мне мензурку с отваром валерьяны и скомандовал: «Не хныкай! Выпей и успокойся!» Я с трудом выдавила из себя: «Спасибо». И ведомая за руку добрейшей Фроловной, прихрамывая, вернулась в сквер. С тех пор все порезы, ранки и раны я всегда обрабатываю перекисью и потом смазываю зелёнкой или ярко-красной жидкостью Кастеллани. Сравнительно недавно я узнала, что бутылочки с этими лекарствами лучше сохраняются в холодильнике, тогда как спиртовая настойка календулы прекрасно выживает в любых условиях.
В ту далёкую летнюю ночь, когда меня укусила безвестная кошка, пузырёк с календулой обнаружился в моём секретере и оказал мне первую медицинскую помощь. В восемь часов утра, к моменту открытия поликлиники, я уже стояла у регистратурного окошка. По выданному талончику меня принял хмурый, не выспавшийся от молодости врач-травматолог. Выслушав историю про ночное происшествие, он без лишних слов сделал второй в моей жизни внутримышечный противостолбнячный укол. Первый я получила в раннем возрасте, после того как пыталась отнять кость у болонки Джонни. Кость, с моей точки зрения, была слишком большой для такой маленькой собачки, и я боялась, что животное ею подавится. Однако Джонни считал иначе и отстоял свою собственность единственным доступным ему способом, цапнув меня за руку. Я получила прекрасный и очень болезненный урок по правилам обращения с домашними животными. Я его хорошо усвоила и больше никогда не приставала к собакам, выражая моё к ним отношение исключительно словесно-декларативным образом. Например: «Ну ты и классный пёс!»
Если с собаками я общалась издали, то с кошками была накоротке. С общего согласия соседей в нашей арбатской коммуналке жила полосатая Пуся, гулявшая сама по себе туда-сюда через кухонную форточку первого этажа. Она пользовалась несомненным и весьма ощутимым успехом у местных котов, и два-три раза в году мы получали вещественное тому доказательство в виде котят.
После неожиданной кончины нашей дворовой примадонны освободившееся место квартирного любимца занял её родной сын Пус – крупный экземпляр ловца мышей из последнего помёта с окраской a la зеркальный карп. Он, как и его мать, любил вольную жизнь и лишь позволял кормить себя варёной рыбой, всегда поджидавшей его на кухне в миске под раковиной. Пус часто отдыхал на развилке дерева у нашего окна, что послужило причиной несправедливых обвинений со стороны старой большевички и персональной пенсионерки со второго этажа. Она уверяла, что кот, пользуясь её отсутствием, тайно проникал в комнату через балкон и воровал из холодильника мясо. Она требовала принять строгие меры и наказать похитителя чужой собственности, тем более что говядина была не простая, а из спецраспределителя для людей с особыми заслугами перед Родиной. В присутствии раскипятившегося члена ВКПб с семнадцатого года бабушка сурово выговаривала Пусу: «Не ходи на второй этаж, не ешь чужое мясо, у тебя своя рыба есть». Кот слушал, недоумённо жмурясь, и, возмущённый большевистскими инструкциями, начинал рьяно приводить в порядок свою меховую одежду модной дизайнерской окраски.
Однажды Пус пропал, а вместе с ним и многие другие ночные завсегдатаи мусорных баков, что привело к незамедлительному росту поголовья грызунов. Мы не сомневались, что котов извела команда Шарикова, которую вызвала мстительная большевичка. Доказательств у нас не было, однако, встречая нас, кошконенавистница вызывающе смотрела в сторону, и мы перестали с ней здороваться в знак протеста. Нового мурлыку решили не заводить, а прежнего вспоминали с грустной улыбкой, непременно отдавая должное его чистоплотности и умению себя вести. Всю недолгую жизнь Пус демонстрировал тактичность, никого грубым «мяу» не обидел, всегда приветливо взмахивал хвостом при встрече, со спокойным достоинством ел рыбу, дремал, свернувшись на коврике у входной двери, или, вальяжно раскинувшись на кушетке, урчал от удовольствия. Он никого ни разу не оцарапал, чужого ни в лапы, ни в рот не брал и мученически погиб в застенках живодёрки. Я всегда относилась к животным лояльно, особенно к кошкам, и если говорила им «брысь!», то без злобы, исключительно для поддержания порядка, поэтому ночное нападение на меня дальнего родственника собственного кота Пуса было чрезвычайно обидным, незаслуженным и очень болезненным.
Сделав укол и сведя тем самым к нулю возможность моего организма поддаться столбняку, невыспавшийся доктор хмуро спросил:
– Кошка была ваша?
– Нет, неизвестная, свалилась ночью на кактус, – ответствовала я, обиженно глядя на распухшую и потемневшую от календулы кисть.
– Опознать сможете?
– Помилуйте, ночью все кошки серы, а я спросонья…
– Жаль, – прервал меня доктор и что-то записал в лежавшую на столе медицинскую карту, – придётся вам колоть антирабическую сыворотку.
– А это ещё зачем?
– Чтобы не заболеть бешенством.
– А почему я должна им заболеть?
– Ваша ночная кошка – возможный носитель смертельной болезни. Если она больна, а вы не пройдёте курс лечения, то умрёте.
Мне совершенно не хотелось умирать, особенно с утра, без завтрака и без чашки кофе арабика. Не спрашивая разрешения, слёзы бесконечной любви и жалости к себе навернулись на глаза. Я уже представила сцену своих похорон, горе бабушки, проблемы с кладбищем. В мозгу вдруг прокричалась народная поговорка: «Десять вёрст для бешеной собаки не крюк». Затем всплыла сцена из симпатичного американского романа Харпер Ли «Убить пересмешника», в котором отец главной героини адвокат Аттикус метким выстрелом убивает бешеного пса, чем вызывает у собственных детей гордость и восхищение, а у жителей городка уважение и благодарность.
Уже в следующую минуту услужливая память подсунула страничку из учебника французского языка для учащихся седьмого класса с иллюстрированным текстом про выдающегося учёного Пастера. На картинке создатель чудодейственного препарата против смертоносного вируса бешенства выглядел немолодым, носил докторский халат и аккуратно подстриженную бородку по моде середины девятнадцатого века. С усталым достоинством он сидел в кресле уже более ста лет, и его благородное бронзовое лицо было обращено к мальчику и собаке. Очевидно, с помощью изобретённой сыворотки Пастеру удалось спасти обоих – и укушенного, и укусившего. Присутствие мальчика с благодарственным выражением на личике вполне оправданно: таким образом никто не перепутает француза с русским Павловым, одарившим человечество при помощи пса условным рефлексом, а вот собака при Пастере всё же вносила некоторую путаницу. Хотя, возможно, я и ошибалась, и на картинке четвероногий друг отсутствовал.
Оторвавшись от бумаг на столе, доктор протянул мне направление в Пастеровский институт и успокоил:
– Сорок уколов в живот, и вы точно останетесь в живых.
У меня невольно вырвалось:
– Как, все сразу?
– Да нет, по одному в день.
– Но я уезжаю…
– В нашей стране даже в деревнях есть медпункты, – строго ответствовал безжалостный травматолог. И, как я узнала позже на собственном опыте, это была чистейшая правда.
В Пастеровском институте мне выдали ампулы с антирабической сывороткой, инструкцию по их применению с формой для отметки выполненных работ, а также брошюрку с подробным описанием симптомов болезни и всех стадий её протекания. Прочитав про ужасы, ведущие к неминуемому летальному исходу, я поняла, что колоться надо, и приступила к вакцинации, не жалея собственного живота. Через два месяца после окончания курса моё тело стало покрываться яркими красновато-розовыми чешущимися пятнами. Без особого труда в районном диспансере высыпания диагностировали как атопический дерматит, который по сути является близким родственником экземы (иногда он выступает под фамилией Нейродермит). Оба заболевания и их многочисленные вариации, зачастую связанные с неполадками в работе желудочно-кишечного тракта и проблемами с печенью, получили широкое распространение в народе. Они мешают людям из самых разных социальных групп вести нормальный образ жизни – другими словами, есть и пить, что хочется и сколько хочется в режиме полного несоблюдения режима.
Моя мама развернула бурную деятельность по спасению дочери от страшной напасти и с немыслимыми трудностями пристроила меня в самое престижное научно-исследовательское лечебное учреждение СССР, сокращенно именуемое ЦэКаВэИ. В этом храме борьбы с кожно-венерологическим нездоровьем в ранге кандидатов наук, профессоров, членкоров и академиков блистали звёзды отечественной медицины. Яркий свет их знаний рассеивал сумерки сомнений у врачей всей страны и разгонял тьму незнания в мозгах студентов и аспирантов 3-го меда. Своим присутствием светила украшали любую конференцию в любом уголке земного шара. В свободное от лекций, консультаций, поездок, заседаний научных советов время они разрабатывали новые методики лечения и успешно применяли их в стенах собственного института.
Все счастливчики, попавшие на пятый этаж ЦКВИ, не только осознавали собственное невероятное везение, но и гордились сопричастностью к грядущим победам в области преодоления кожных недугов. Мы совершенно добровольно и радостно исполняли роли подопытных кроликов, не обращая внимания на условия нашего содержания в клетках-палатах. Однако новичка они поражали до глубины души, вызывая непреодолимое желание бежать немедленно и как можно дальше.
Человека непривычного легко было понять: весь пятый этаж распространял сильный, я бы даже сказала, удушливый запах, в котором аромат мазей на базе дёгтя конкурировал с капустным духом очень диетических щей. Помимо обоняния удар наносился и по зрению, ибо внешний вид обитателей стационара производил неизгладимое впечатление на вновь прибывшего. Мужчины и женщины были одеты в изделия из байки, превратившейся от многократной стирки в нечто измученно-серо-сине-бежевое с вечными пятнами от въевшегося в ткань дёгтя. Из-под женских халатов и мужских пижам выглядывало нижнее бельё непонятного цвета. Обладатели этой одежды в подавляющем большинстве были отмечены ярко-красными разводами от применения жидкости Кастеллани. Иногда лица и руки пациентов и без кастеллани конкурировали с кумачом флага нашей страны.
Люди не один месяц проводили в ЦКВИ, чтобы избавить части тела от цвета государственной символики или чего другого. К счастью, человек быстро адаптируется к условиям выживания и уже через несколько дней перестаёт обращать внимание на внешний вид товарищей по несчастью, лекарственно-пищевое амбре, на неудобство койко-мест в перегруженных палатах и на убогость мест общего пользования. Примерно через неделю первая стадия – испуг – проходит и наступает следующая – повышенный интерес к методам лечения.
Старожилы, готовящиеся к выписке, охотно делятся полученным опытом, а заодно и всеми сплетнями про врачей и обслуживающий персонал. Вскоре вы уже знаете всё про всех и про всё в стенах ЦКВИ и в медицине в частности. Вы в курсе, кто с кем, и кто против кого, и как надо лечить, и к кому надо попасть на консультацию, и кому надо дать денежку, чтобы тебя впустили в здание ЦКВИ после отбоя и при этом не донесли главврачу. Увы, административные нарушения грозили провинившемуся изгнанием из стационарного цэкавэишного рая с указанием причины в документе о временной нетрудоспособности. Правда могла лишить больного величайшего завоевания социализма – получения причитающихся ему по бюллетеню материальных средств.
