Алина Сергеевна Ефремова
Маленькие люди великой империи

– А ты-то тут при чём?

– Ну, Милёк, все наши проекты – результат правильных знакомств и откатов. Да, я простой рабочий, по законам каст имею возможность материально подняться, оставаясь при этом на низшей кастовой ступени, но мог бы я сделать это честно? Не давая взяток, не заводя нужных знакомств, не распиливая этот большой пирог, который на самом деле принадлежит каждому в этой стране, ведь у нас вообще-то социализм, но почему-то какие-то касты живут жирнее других.

– Ну да…

– Да и что тут говорить. О какой честности и справедливости мы говорим? Я живу за счёт коррупции и панибратства, а ты работаешь на самые её сливки. Ты тоже причастен к этой гнилой системе, строишь дом человеку на деньги, которые он, грубо говоря, своровал у нашего народа. Ведь закон гласит: «Все доходы, приобретаемые с ресурсов, принадлежат каждому гражданину Хазарии в равной степени». Так почему кто-то строит дом за миллиарды, а кто-то работает за двадцать тысяч шелегов и едва сводит концы с концами? Нет ли тут противоречия, ошибки? Скорее всего, этот чувак просто присел к кормушке: уголь, газ, металл – это же всё не его, это народа, а на Златке¹⁷ дом за ярды строят ему, а не всем нам.

– Слушай, ну это спорный вопрос. Я просто работаю. Потому что в Хазарии практически невозможно найти такое место работы, чтобы ты стоял в стороне от системы. Государство как спрут, проникает во все сферы. Как чёрная дыра – поглощает всех и вся. Понимаешь, уборщица баба Люра, работающая в Хазгазе, тоже, по-твоему, потворствует системе? Или какой-нибудь мелкий юрист в металлопрокатной компании? Он как бы часть этого организма, простой рабочий, который при этом неразрывно связан и с воинами, и с духовниками, и с правящими. Ему просто надо содержать семью, помогать родителям, на первый план выходят личные проблемы, а не какие-то принципы.

– В том-то и дело, что у человека могут быть принципы. Например, работать так, чтобы вообще не быть причастным к системе никоим образом. Кто хочет – тот сможет.

– Да, ну и сколько таких людей? А сколько таких мест работы? Очень сложно избегать системы, очень сложно её не касаться в этом долбаном социализме. Раньше – да, во времена демократии ты работал просто на какого-то дядю, сейчас ты так или иначе работаешь на Хазарию, а Хазария – она и есть этот спрут. Да, есть частные компании, но какая их доля в экономике? Ты сам знаешь. Да и большинство даже не будет заморачиваться. Просто есть какие-то исходные условия, типа правила игры, и ты по ним играешь, стараясь не скатываться в откровенную жесть. Даже тот же бизнес. Ты говоришь, что вы даёте откаты и всё через знакомства, а был ли какой-то шанс построить тут бизнес иначе, когда власть разделена между тремя кастами?

– Да в том-то и дело, что почти нулевой. Я бы точно не был тем, кем я стал, не играй я по правилам.

– Вот-вот, я тебе больше скажу, вот была демократия. Что обещали простым хазарам? Обещали равные права и равные возможности, а что было на самом деле? Все работали на иностранных капиталистов, вогнанные в кабалу бесконечных кредитов. Хочешь образование – получай кредит. Хочешь здоровье – бери кредит на дорогую страховку. Хочешь крышу над головой – бери ипотеку под дикий процент. В чём была свобода выбора? В каком банке брать кредит? Гадать, какой банк быстрее схлопнется и когда ты останешься ни с чем? На какую компанию работать шесть дней в неделю по одиннадцать часов? Так посудить, то в таком обществе, как сейчас, где все роли расписаны, где всем управляет государство, где нельзя пикнуть ничего против капков и попов, – в таком обществе и то больше свободы. Сам решаешь, что ты винтик в системе, или уходишь в свободное плавание и переходишь в касту пахарей. Выбор за тобой. С другой стороны, да, ты можешь выйти из системы, отречься от неё. Даже если ты принципиально не хочешь иметь дело с другими кастами, ты всё равно будешь давать взятки ГДП-шникам¹⁸, платить сведущим, чтобы твой ребёнок поступил в универ. Можно сколько угодно говорить, как это неправильно и плохо, но вот, например, заболеет серьёзно наш отец, ты же дашь врачу на карман, верно? И даром, что он и так на полном обеспечении государства. Это так, мелкий пример. В бизнесе, ты сам говоришь, либо так, либо никак. Можно пытаться вести честный и прозрачный бизнес, но в вашей сфере, например, в энергетике, это невозможно. Хоть вы и частная компания, всё равно работаете с государством, а это значит, что имеете дело со всеми причастными кастами. Вот ты и ведёшь как ведёшь. Как дают вести. Ты делаешь это, в первую очередь чтобы обеспечить свою большую семью, поставить на ноги детей, дать им самое лучшее. В общем, что я могу сказать, мы тут все повязаны. Может, это не так уж и плохо, не знаю…

– Милька, выбор есть всегда… Как минимум не работать в сфере, связанной с государством, ха-ха.

– Значит, ты сделал неправильный?

– Да чёрт его знает. Может, и так. Может, я просто человек такой… приспособленец типа. Уверен, я бы и при демократии нашёл себя. Я выбрал это, с одной стороны, потому что так просто сложилось. С другой стороны, я понимал, что там будут самые бабки. Я изначально понимал, как придётся работать, и согласился с этим ради денег. Мог бы открыть маленькую столярную компанию, работать для души, пусть и с меньшим доходом. Я, кстати, частенько об этом думаю…

– Ну да… В общем, хрен с ним. Крутимся как можем. Вот я строю дом. Просто строю дом, я виноват в том, кому это делаю? Да я даже и не знаю кому. Помимо меня, ещё несколько сотен человек будут его строить. Я думаю, что Хозяин выбрал тогда именно Марата, а не профессионального подрядчика, инженера или кого ещё, просто полагаясь на своё внутреннее чутьё. Есть у таких людей фатальная вера в свою интуицию, звериная хватка, чуйка, понимание, что за человек перед ними стоит. Без неё он бы не оказался там, где он есть. Нет там и в мыслях никаких контрактов и бумажек, всё на одном слове держится. Он знал, что Марат актёр, это точно, Марат ему сам сразу сказал, мол, вы же понимаете, но доверил именно ему… ты знаешь, не прогадал! Марик – парень надёжный. Да, неопытный, да, руководитель никакой, но впрягается за каждый болтик, за каждый потраченный шелег, точно ничего не сворует!

– Эх, брат, смотрите! Не нравится мне всё это! Накосячите – грохнут ещё вас, ха-ха. Хотя это не смешно на самом деле. Тебе, может, кажется, что это романтика, серьёзные люди, духовники, правящие, криминал, принципы, – как в кино, прямо сериал «Команда» про бандитов в годы перелома, ха-ха. Но людям такого уровня ничего не стоит…

– Да знаю я! Сам думал… Только… а я что? Моей фамилии даже никто не знает, – рассмеялся Милослав.

– Да им и не надо. Из-под земли достанут, если захотят.

– Ладно. Не парься. Всё сделаем ровно!

– Ну. Как знаешь, хазарин – барин. Держи в курсе, брат!

К сорока годам Зоран был учредителем довольно крупной и успешной компании, почти двадцать лет довольствовался статусом прилежного семьянина. Милослав к двадцати семи поменял с десяток работ, не был уверен в том, что завтра ему будет что мазать на хлеб, продолжал жить с отцом в старой квартире и очень хотел походить на брата. Буквально за год до этого разговора братьев в ресторане Милош сообщил Зорану, что в очередной раз «впервые влюбился». Неожиданно для всех – в молоденькую девочку Диляру, Дилюшку, как он нежно её называл, – такую же рабочую девочку из небогатой, неполной, но приличной семьи, только что закончившую университет.

– Я совершенно точно намерен на ней жениться! – сообщил он старшему брату.

– Ты уверен? – только лишь спросил Зоран, про себя подумав, что крайность и предельность во всём, столь присущая Милославу черта характера, так сильно отличала их друг от друга.

– Знаешь, – сказал Милош, встретившись с братом в городе на очередном обеде за счёт Зорана. – Я влюблён. Мне кажется, она – та самая.

– Милёк, ха, да у тебя всегда так!

Милослав призадумался:

– Хм, ну, может, ты и прав, но в этот раз я как-то по-особенному уверен! – и сам рассмеялся сказанному.

Глава 6. Милёк и Дилюшка

Общение Милослава и Диляры сразу повлекло за собой череду постоянно случающихся забавных мелочей – зашли в интернет в одно и то же время, написали друг другу в одну и ту же секунду, сказали что-то в унисон. Знаете, такие маленькие совпадения, которые наводят на мысль, что это всё не просто так. Одна любимая песня на двоих, идентичный список любимых фильмов.

Через месяц общения оказалось, что даже ключи от дома у них одинаковые. Вот уж воистину небывалое совпадение: в огромном мегаполисе, в совершенно разных районах и абсолютно разных домах, на отличных этажах, есть две ничуть не похожие двери, за которыми живут люди, по совершенному волшебству встретившиеся в этом круговороте вещей, людей и событий. И вот эти двое после ночи любви, выбравшись в магазин купить чего-нибудь на завтрак, обнаруживают, что у них одинаковые ключи!

– Возьми ключ, – Милослав протянул Диле маленькую связку, состоящую из красного блинчика магнита от домофона, большого медного ключа с чёрной пластиковой головкой и маленького плоского ключа KALE с рубчиками и ямочками на ножке.

– Зачем мне мой ключ?

– Диль, это мой ключ!

– Да нет же, это мой ключ от Кашмирки, вот твой! – смеясь, говорит Диля, беря с полки совершенно идентичную связку ключей от Милошиной квартиры, отличающуюся только тем, что на связке Диляры красовался маленький брелок в форме сердечка, наполненного жидкостью с блёстками.

Они не могут успокоиться ещё несколько дней, вспоминая этот смешной эпизод. «У нас даже ключи одинаковые!» – объясняет он своим друзьям. «Представляешь, мы так похожи. Поверить не могу! У нас даже ключи – и те одинаковые были. Мы их чуть было не перепутали!» – рассказывает она своим подругам, заливаясь румянцем. Мелочь, поразившая влюблённых и совершенно поразительная с точки зрения статистики.

– С какой стороны ты открываешь банан?

– Конечно с хвостика! Всегда думала, кто эти люди, которые открывают банан с попки?

Или:

– Арбуз или дыня?

– В детстве арбуз, а сейчас больше нравится дыня.

– Вот и мне так же! Как же мы похожи!

Конечно, можно утверждать, что подобные ощущения испытывают все влюблённые, что все эти чудесные совпадения являются неотъемлемой частью периода первой страсти и нежности, подкашивающей ноги, но разве влюблённым будет до этого дело? Все они уверены, что их случай – уникален, что их чувства – самые чистые и возвышенные, что никогда с ними такого больше не повторится, и вы никогда не переубедите их в этом. Химия ли это, магия или просто случайное стечение обстоятельств, но они счастливы, ничто не способно разуверить их в собственных чувствах.

Он пришёл на очередную свою работу, на тот момент канцелярскую (что было с ним впервые: быть на работе в восемь утра, гладко выбритым, в белой рубашке и галстуке), абсолютно забыв про назначенное совещание, и впервые получил выговор от начальства. Она за первые три недели их знакомства потеряла две пары перчаток, наушники и проходку на работу.

Голова не на месте, жизни нет, сна нет – встречаются каждый вечер, потом он подвозит её до дома, ещё три часа сидят в машине, решают пройтись, подышать свежим воздухом. К половине второго она наконец-то оказывается дома, ждёт сорок минут, пока он доедет от Кашмирки к себе в Заморский район, до пяти утра разговаривают по телефону обо всём подряд, словно подростки, сверяя жизненные ориентиры и радуясь их совпадению. Словно им снова шестнадцать (хотя так ли сильно двадцать шесть отличаются от шестнадцати?).

Рассвет застаёт врасплох, так тяжело прощаться, но надо хоть чуть-чуть поспать. Утром, с дурной головой, с мешками под глазами, полными счастья, оба снова пытаются прожить день до вечера, до новой встречи, прожить и не сойти с ума.

Чем дальше, тем всё удивительней. Оказалось, что они вообще весь мир видят под одинаковым углом. Каждому кажется, что никогда он ещё не встречал человека столь тебя понимающего, столь разделяющего все твои взгляды (даже если ты проходил этот путь уже несколько раз, ты будешь счастлив, ступая по нему вновь). Взгляды на семью, на быт, на работу, на деньги, на смысл жизни, политику, вселенную, Бога – всё складывалось, словно пазл, в котором все детальки подходят друг другу и имеют своё определённое, важнейшее место в общей системе ценностей.

– Какое из трёх земных благ тебя привлекает больше всего – деньги, слава или власть?

– Хороший вопрос, наверное, слава, – отвечал Милослав.

– И меня!

– Но я не хотел бы быть публичным человеком. Скорее известным узкому кругу.

– Я тоже! Хороший специалист в своём деле, например… или такая слава, как у писателей, – твоё имя знают, а лицо нет. Не поп-звездой, конечно.

– Вот-вот. Вообще, это такая градация. Хрен знает только – благ или несчастий: от денег к власти.

– Да, я тоже об этом думала. Как уровни достижений мирского успеха. Они в какой-то степени характеризуют уровень самого человека. Кому-то достаточно быть просто обеспеченным, кто-то хочет славы, и лишь немногие стремятся к власти.

Они говорили о философии, о политике, о вере в Бога, о науке и космосе, о мечтах и реальности, о роли мыслей и намерений в формировании действительности. В одну из ночей первого месяца она собралась с духом и читала ему свои самые лучшие стихи, настолько волнуясь, что первый даже пришлось два раза перечитывать – так дрожал голос. Он искренне умилялся её реакции, смотря на неё словно на божество, снизошедшее до него – такого земного и обычного. Столько в ней было неизвестных еще граней, которые открывались ему с каждым днём и которым он искренне дивился.

Она вставала раньше него, только чтобы привести себя в порядок, напечь вкусных блинчиков и сбегать в магазин за шоколадной пастой. Она умела быть серьёзной и поддержать интеллектуальную беседу, но точно так же не боялась выглядеть смешной и искренне смеяться сама над собой. Она могла быть простой, «своей», могла быть неотразимой, разжигая в нём чувство гордости и ревности. Умела слушать, приоткрыв рот и внимательно глядя в глаза (это нравилось ему больше всего). Отлично рисовала, даже занималась скульптурой и гончарным делом. А ещё очень красиво танцевала. Теперь оказалось, что ещё и пишет стихи! Диля призналась, что никогда никому стихов своих не читала, да и вообще – только самые близкие знали о её творчестве. Милослав чувствовал себя совершенно особенным и совершенно счастливым. Самым счастливым на Земле.

Их обоих захлёстывало волной чувств, в которой они вертелись, не в силах совладать с собственным телом и разумом. С глубоко личных тем они перескакивали на дурачество и подкалывания друг друга, потом так же резко переходили на жёсткий флирт с ещё более жёсткой концовкой. Она ловила себя на мысли, что ей безумно нравится, как в нём сочетаются острый математический ум, авторитет в его окружении (она наблюдала это в каждой компании, куда он её приводил), а у Милоша было очень много друзей, приятелей, знакомых: бывшие коллеги, однокашники, соседи.

Казалось, с каждого периода своей жизни, даже самого короткого и незначительного, он уносил с собой настоящую дружбу, исчисляемую уже не годами, а десятками лет. Диля видела, что все относились к её мужчине с большой любовью, очень его ценили. Везде он был главным заводилой, юмористом, центром внимания.

Однако были и другие стороны, которые она для себя в нём открывала. Сладость первого этапа отношений заключается именно в том, как ты постепенно узнаёшь для себя прежде незнакомого человека. Как меняется восприятие друг друга, как вы оба знакомитесь, ныряете в глубину личности и находите там столько притягательного, пугающего, захватывающего и отторгающего одновременно. Какой авантюрой становится ваша влюблённость…

При всей своей общительности, при таком количестве знакомых Диля заметила одну интересную особенность. Милош раскрывал людей, втягивал их в глубокие разговоры, но при этом сам оставался довольно закрытым. Он очень неохотно рассказывал о себе, не делился подробностями своей жизни, прошлого, не рассказывал никому о своих проблемах и переживаниях, даже ей, оставаясь при этом великолепным слушателем, интересующимся, очень чутким, сопереживающим, готовым броситься на помощь в любую секунду. Ей казалось, что именно это подкупает окружающих больше всего, типа такой друг, «который никогда не грузит, но всегда готов подгрузиться сам».

Когда Диля пыталась пересечь установленные Милославом границы, он отшучивался или скатывался в обобщения вроде: «ну, большинство людей так делает…» или «так же обычно бывает», – ей так и хотелось встряхнуть его и закричать: «Стоп, а что чувствуешь ты?!» Но девушка довольно быстро поняла, что в таких случаях столкнётся со стеной молчания и раздражения. «А что я? У меня всё отлично».

Была и другая грань его личности. Абсолютно придурочный мальчишка, в самом милом смысле этого слова: вечно кривляющийся, передразнивающий и рассказывающий глупые шутки (умные тоже, но глупые и пошлые веселили Дилю больше всего). В такие моменты Милош выглядел таким молоденьким и милым, что она с нежностью думала: «Мужчины как дети, ей-богу»; сердце её охватывало тёплое ощущение родства, будто любовник вдруг становился ей братом или кем-то из друзей-пацанов, с которыми она общалась в школьные годы.

Диле ведь так не хватало, чтобы, с одной стороны, был родной дворовый мальчишка, который всегда готов на веселье, на хулиганство, всегда готов послоняться по городу без цели, поболтать до утра, выслушать, дать совет, а с другой – надёжный мужчина, заменивший бы ей отца, которого у неё не было, просто бы сказал: «Не переживай, я всё сделаю».

Несмотря на свои молодые годы, Милослав мог быть таким серьёзным, таким рассудительным, что она принимала его авторитет безоговорочно. Он вёл себя решительно, твёрдо, сразу заговорил о том, что готов взять на себя ответственность за её будущую жизнь. Всё это звучало смешно, был первый месяц их знакомства, но всё это делало её такой счастливой, так страшно было это всё потерять, так страшно было ей ошибиться. «Ну не может быть всё так хорошо. Так просто не бывает», – думала Диля, но с каждым последующим днём её опасения, что она влюбляется в него по-настоящему – неотвратимо и безвозвратно, сбывались всё больше. Ей было совершенно всё равно на его весьма шаткое материальное положение. «Он всего добьётся», – свято верила Диляра, не думая о том, что вера, надежда и любовь могут быть абсолютно слепы.

* * *

К моменту их знакомства Милослав уже было решил, что ему никогда не суждено более полюбить, нашёл утешение в мимолётных связях и почти выкинул юношеские мечты из головы, посчитав их ребячеством, не понимая, каким ребёнком он на самом деле продолжал быть.

Совсем неожиданно на него свалилась любовь такой чистоты и силы, что полгода он ходил точно пьяный, забывал о важных делах, бросил пить и курить, три раза попал в небольшие аварии и скатился до прослушивания точно уж совсем ребяческих рэп-баллад о любви.

Его избранница была хороша собой, моложе на пять лет, образованная, прекрасно воспитанная и жуткая развратница в интимных отношениях. Девочка-сказка, девочка-мечта. В свои двадцать два Диля только что отучилась на журналиста в Государственном университете Хазарии, пробовала найти себя в этом деле, но её материалы раз за разом отвергались Комиссией духовных столпов, представительства которой были в каждом хазарском издании и медиа. Диляра по натуре была «борцом за справедливость» – она хотела обличать правду, бороться за угнетённых против угнетаемых, но то были лишь детские иллюзии, которым, по всей видимости, не суждено было сбыться.

В Хазарии не принято было плохо говорить про Хазарию. Крупных независимых медиа не было. (Да и существуют ли где-либо независимые медиа? «Кто платит, тот и музыку заказывает», – как утверждал Зоран.) Государственные же рассказывали только о достижениях православного социализма, освещая небольшие бытовые проблемы в контексте их быстрого и успешного разрешения представителями правящей и воинской каст.

Существовали небольшие онлайн-издания, которые с завидной частотой блокировались. Существовал самиздат, за который могли вменить реальный тюремный срок в случае поимки производителей и распространителей. Литература печаталась либо нейтральная (любовные романы и детективы), либо восхваляющая возвращение к принципам Великой Хазарии в тысяча девятьсот восемьдесят втором году, либо осуждающая демократическую революцию тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года, желательно с яркими натуралистическими описаниями страданий людей после неё.

Однако нет более слепой веры, чем вера молодого человека в самого себя. Диля была девочкой из рабочей касты, выросшей без отца, с чётким пониманием, что добиваться чего-либо в жизни ей придётся самой. Закончила школу с отличием в шестнадцать; ещё в школе сначала главред школьной газеты, потом журналист в местной, районной; победительница олимпиад по «великой хазарской литературе»; поступила в лучший университет страны, на факультет, на котором обычно учатся одни сведущие, – журналистики и литературы.

Диля была амбициозна и энергична, она свято верила, что сможет что-то изменить. Она с детства писала и в очень раннем возрасте поняла, кем хочет стать. Отучившись четыре года в университете, написав несколько действительно хороших материалов, она начала свои попытки найти стажировку или работу в изданиях, но столкнулась со сплошными отказами.

– Я не понимаю! – сетовала она маме и бабушке, подругам, а потом уже и Милошу. – Я не понимаю, что не так! Неужели мои материалы настолько плохи?

Все говорили одно и то же: «Ты затрагиваешь слишком сложные темы!»; «Ты ходишь по лезвию бритвы!»; «Ты должна осторожней выбирать слова, да, у тебя хороший материал, но с такой подачей никто не будет готов тебя печатать, сама понимаешь» и т. д. «Сама понимаешь» – как бесила её эта фраза.

– Я не хочу ничего понимать, я хочу быть честной! С читателем и сама с собой!

Она писала ещё и ещё, действительно стараясь выдавить из себя нужный тон повествования, пока, спустя почти полтора года тщетных попыток, наконец не получила предложение на позицию стажёра в государственной газете «Городской вестник», специализирующейся на новостях Итиля.

Год она выполняла мелкие поручения настоящих журналистов: брала интервью, ездила на место происшествий, взаимодействовала с пресс-службами Великого Синода, Сената, Смрадной палаты, полицмейстерами разных чинов. Поначалу всё это было ей интересно, но потом она поняла, насколько же жёсткая цензура существует в стране и какая жестокая расправа может ждать тех, кто осмелился пойти против неё.

– Милёк, неужели нельзя ничего изменить? – чуть не плача спрашивала она своего возлюбленного, когда столкнулась с первой серьёзной несправедливостью.

Она должна была подготовить материал об одном из итильских домов заботы, которые по сей день существовали в Хазарии ещё со времён ДНССВЕ. Увиденное там глубоко поразило Диляру.

Тот случай прогремел на весь Итиль. В СДЗ № 17¹⁹, в котором содержались дети-инвалиды, произошёл целый ряд последовательных смертей детей, предположительно от ненадлежащего ухода, голода и болезней, развивающихся на фоне ослабленного иммунитета и истощения. Информация просочилась случайно. Одна девушка работала там нянечкой, уволилась и написала в хазарском интернете пост, который случайно заметили, он стал резонансным. Власти Хазарии должны были как-то отреагировать. Дело усугублялось ещё и тем, что в основном такие дома находились под попечительством церкви. Хотя дела в них обстояли куда лучше, чем во времена ДНССВЕ, зрелище зачастую было по сей день печальное.

СДЗ № 17 побил все рекорды. Деньги, которые выделяла церковь, разворовывались начальством (представители церкви должны были контролировать, но, видимо, закрывали глаза, получая свой процент), с детьми обращались жестоко: привязывали к кроватям, затыкали рты кляпами, не производили своевременную гигиену и надлежащее лечение. У лежачих деток были гниющие пролежни, в матрасах клопы, везде – тараканы, питание скудное, из-за чего у детей началась цинга. Всё это в Итиле! В столице! В городе, который являлся витриной всей Хазарии!

Девушка, выложившая пост, описала всё в таких жутких подробностях, что кровь стыла в жилах. Отчаянная, смелая девушка. За такое она могла бы сама сгнить в хазарской тюрьме, но ей повезло: пост с космической скоростью разлетелся по хазарской сети, долетел до правящей касты, делом занялись представители Смрадной палаты и Хазарского ведомства уголовного полицмейстерства, быстро нашли, «наказали всех виновных и оказали помощь детям» – на деле их просто распихали в дома заботы в разные отдалённые уголки страны.

Дилю это не успокоило. Она решила проехать по другим подобным домам и составить статью, объединив основные проблемы данных учреждений. Сделать это было не так просто, так как дома заботы были учреждениями закрытого типа – туда не пускали посторонних, только родных и близких по специальным пропускам, которые достать можно было только лишь через церковные структуры (в Хазарии говорили, что туда легко попасть, но невозможно выбраться). Тем более после нашумевшей истории невозможно было представить, что представители прессы, хоть и государственной, могут получить доступ.

Девушке помог один её старый знакомый, одноклассник Герей, который после школы дал присягу верности касте воинов, после строжайшего отбора был принят на должность младшего сержанта Главного управления полицмейстерства. Пока Диляра просиживала штаны за университетскими партами, паренёк успел хорошо себя зарекомендовать, вырасти в должности и обзавестись знакомыми. В школе он был влюблён в Дилю, поэтому не смог отказать ей в просьбе выбить пропуск в несколько итильских домов заботы, хоть и долго мялся и отнекивался.

Выглядело это так: два пропуска с двумя витиеватыми печатями – правящей и духовной каст – якобы Диля и её коллега являются государственными служащими, проверяют дома на предмет соответствия санитарно-эпидемиологическим правилам и нормам.

– Диль, ты знаешь моё отношение к тебе. Только я тебя умоляю – всё должно быть тихо, никто не должен понять, что тут что-то не так. Я сильно рискую. Напиши мне список из трёх домов заботы, куда ты хочешь попасть, я организую так, чтобы руководство предупредили о вашем визите.

Знали бы вы, как Диляра была ему благодарна. Они с напарником купили белые халаты, шапочки на резинке, бахилы, вооружились чем-то наподобие доски с креплением для бумаги, распечатали какие-то бланки с официального сайта Министерства здоровья ханских поданных, в общем, сделали всё, чтобы их маскарад выглядел максимально правдоподобно.

Условия, в которых содержались дети сироты, брошенные своими родителями на попечение государства, были пусть и не такие жуткие, как в СДЗ № 17, но всё равно пугающие. Сразу было ясно: домами заботы никто не занимался. Плохой ремонт, некачественное питание, серые стены – всё в трещинах, холодные полы с потрескавшейся плиткой, кое-где протекали трубы, где-то прямо с потолков вода капала в грязные тазы и вёдра со следами извести и ржавчины. Не было каких-либо развлечений, кроме скудного набора старых засаленных игрушек и барахлящего телевизора, который, видимо, включали раз в день для всех детей сразу. Человеческих туалетов не было – только грязные дыры в полу, полная антисанитария, чумазые дети с нечёсаными волосами и такими глазами, что у Диляры сердце чуть не разорвалось на куски, – полные тихой печали и безысходности, большие глаза маленьких детей, которые не понимают, в чём их вина. Совсем не те глаза, что она видела у детей за стенами дома заботы. В этих стенах они будто утратили свет души, походили больше на молчаливых запуганных зверьков, чем на шумных и весёлых человеческих детёнышей.

Всё осталось таким, каким было при ДНССВЕ, а особенно этот запах казённых стен: еда из столовой, сырость, старый иссохший паркет, тысяча слоёв самой дешёвой краски поверх друг друга – терпкий и неживой запах, словно застывшее прошлое, отказывающееся становиться настоящим. Запах, который знаком каждому, кто рос в последние годы ДНССВЕ или в Хазарии после распада Союза. Невыносимый контраст на фоне цветущего, богатого, благополучного Итиля, который изо всех сил старался стать красивым лицом Хазарии…

– Будто Хазария вычеркнула всех ненужных людей, скрыла неудобную правду от людских глаз. Все эти люди – наиболее незащищённые члены нашего общества! Они нуждаются в заботе, поддержке, а мы живём и даже не знаем о них!

– Ох, Диль, да у тебя прямо демократические идеи. Смотри осторожнее с этим… – неуверенно ответил Милош. – Ты же знаешь, о Хазарии – как о покойниках: либо хорошо, либо никак. Остаётся надеяться, что после этого случая с домом номер семнадцать правящие займутся этим вопросом, это их работа, их долг, не нам в это лезть.

– Да в том-то и дело, Милька, пока мы думаем, что это не наше дело, что наша хата с краю, что другие касты должны с этим разбираться, пока мы, простые люди, безразличны к таким вопросам, – никто ничем не займётся! Ты же знаешь, как у нас это делается, – кого надо разгонят, посадят, кто что видел – тех заткнут, потерпевших скроют, стены снаружи покрасят, цветочки посадят, доступ к этой теме закроют раз и навсегда. Только отмашки и имитация деятельности – всё, на что они способны. Все заживут так, будто ничего и не было.

Диля кипела от возмущения. В такие моменты она выглядела особенно мило: раскрасневшаяся, взъерошенная, похожая на сердитого ребёнка. Милош улыбнулся и притянул её к себе со словами:

– Ты ж мой борец за справедливость.

Диля раздражённо вырвалась из объятий, встала с его колен, на которые он её пытался усадить, махнула на него рукой, фыркнула и вышла из кухни.

Они с напарником всё-таки подготовили материал. Сделали его максимально «мягким», как им казалось, обошли все острые углы, выглядело это как очень вежливая просьба к власти «обратить внимание на данную проблему». Но редакторская коллегия газеты всё забраковала. Их вызвали «на ковёр» к шеф-редактору, где он долго кричал на молодых ребят, что они позволяют себе лишнего, что не понимают, куда лезут, и подставляют его. Он стучал кулаком по столу и угрожал, раскидал по кабинету листы с материалом и предупредил, что ещё одна такая статейка – и он их уволит.

Диля держалась. Нахмурив брови и изо всех сил сжав дрожащие губы, она дослушала пламенную речь (просто ор) начальника, резко развернулась на каблуках и вышла, хлопнув дверью. Эмоции накрыли её уже дома, где она прорыдала весь вечер.