Алесь Минкевич
Груша цвела последний год
Глава 16
– Музей Короткевича, слушаю Вас.
– Здравствуйте! Будьте добры, позовите, пожалуйста, Алесю.
– Алесю? Одну секунду, сейчас посмотрю… Подождите, скоро подойдёт.
– Да, слушаю Вас.
– Алеся, добрый день. Это Алесь Вас беспокоит…
– Алесь?.. извините, если честно…
– Вы, наверное, меня не помните, я несколько недель назад заходил к Вам в музей, обменивал книгу Шамякина на «Тихий Дон». Вы для меня ещё экскурсию увлекательную провели за шоколадку, которую я Вам так и не подарил.
– А-а-а… Алесь! Вспомнила! Вы уж извините…
– Да ничего страшного, я уже давно привык к тому, что люди часто меня с первого раза не запоминают. Алеся, я почему Вам звоню…
– Мы же, кажется, в прошлый раз договорились перейти на «ты». Или я что-то путаю.
– Да, было дело, исправляюсь. Алеся, собственно, почему я так внезапно звоню тебе в музей на стационарный…
– Это потому, что тебе не известен мой номер мобильного?
– Ну это да… Колы вэчором я сьорбав из пакэта бульйон, нагадав соби, шчо нэ спытав у тэбэ тэлэфон.
– Что-что?
– Да не… это я так, одну песню вспомнил. Так вот, почему я тебе…
– Дай догадаюсь. Наверное, чтобы наконец шоколадку обещанную подарить?
– Да-да-да! Обязательно! Обязательно, когда ваш музей в следующий раз посещу. Но я по другому…
– Да что я всё мимо!
– …поводу. Мне нужна консультация специалиста. То есть – тебя…
– Даже так? Ого?! Спасибо, конечно, но какой с меня специалист…
– Очень даже неплохой!
– Алесь, ты мне льстишь!
– Нисколько!.. Алё! Алеся, ты слышишь меня?! Алё!
– Да-да! Слышу!
– Алеся, серьёзно, нужна твоя помощь…
– Постараюсь помочь. А чем?
– Что ты можешь рассказать о случае ограбления квартиры Владимира Семёновича?
– Ух ты! Неожиданный вопрос… Знаешь что, а давай ты мне на мобильный позвонишь, а то мне не очень удобно по этому телефону разговаривать. Запиши мой номер…
– Алё, Алеся?
– Она самая… Да, слушаю тебя.
– Это я тебя слушаю… внимательно слушаю.
– Признаюсь, Алесь, удивил ты меня, причём – дважды. Сначала – тем, что позвонил, а затем уже – вопросом, который задал…
– Ну-у-у, я умею удивлять.
– Я это уже поняла. А почему тебя интересует этот вопрос, если не секрет?
– Извини, но пока секрет… но когда-нибудь обязательно расскажу.
– Хорошо… Если честно, известно немногое. Да и то – из уст Адама Мальдиса.
– Что именно?
– Ограбление произошло летом восемьдесят второго, когда Короткевич вместе с женой Валентиной отдыхали в Крыму. Сейчас, наверное, правды уже никто не узнает, кто мог бы на это пойти… ключи от квартиры Короткевичей, той, что на Карла Маркса…
– …да, я знаю этот дом.
– …были только у одного из родственников Валентины Брониславовны, чтобы он иногда захаживал, цветочки поливал…
– Интересно… а что было украдено?
– Так, по мелочи: золотые ложечки, вроде бы Орден Дружбы народов, подаренный писателю на пятидесятилетие…
– И больше ничего?
– Да нет… было что-то ещё, куда более ценное для Короткевича, чем ложечки…
– И что же?
– Опять же, по словам Мальдиса Владимир Семёнович сказал что-то наподобие «они знали что брать… ударили под дых».
– Алеся, ты как-то всё загадками говоришь, не томи, что же это было?
– Рукопись… Второй том «Колосьев».
– «Колосья под серпом твоим»?.. Значит всё же было продолжение?
– Вот в этом-то и есть главная загадка белорусской литературы…
– Что-то такое мне и тётя моя говорила. Алеся, а ты что об этом думаешь?
– О чём именно?
– Ну-у-у, о продолжении «Колосьев»…
– А это разве так важно… моё мнение?
– Для меня – да…
– Тут либо веришь, либо нет. Третьего не дано. Мне ближе первый вариант…
– В смысле, ты веришь, что было продолжение?
– Скорее да, чем нет…
– Всё как-то запутанно у тебя, Алеся…
– Так не только у меня. Если бы всё было так просто и понятно, было прозрачно, то мы бы давно уже знали всю правду, а так…
– Хорошо, тогда другой вопрос: а почему ты в это веришь?
– Алесь, ты, скорее всего, меня не поймёшь… просто мне так проще… удобнее, что ли… всегда ведь проще жить с верой, с надеждой когда-нибудь увидеть продолжение книги…
– Отчего же? Запросто понимаю. Недавно один знакомый мне человек сказал, что вера лучше безверия…
– Это точно. Но ещё лучше, если эта вера на чём-то основана.
– Что ты имеешь в виду?
– А то, что были, скажем так, косвенные доказательства существования рукописи.
– Ну-ка, ну-ка поподробнее.
– Понятное дело, что не всяким слухам можно доверять… Была история, что то ли в конце восемьдесят первого, то ли в начале восемьдесят второго года Короткевич написал расписку директору издательства «Мастацкая літаратура», мол, обязуюсь сдать окончание «Колосьев» в конце декабря восемьдесят второго. Ну и далее там написал план выхода и количество листов.
– И когда должна была выйти книга?
– В восемьдесят четвёртом.
– А какой объём?
– Точно не помню… вроде сорока-пятидесяти листов.
– Так мало?!
– Авторских листов. Любая книга в издательстве измеряется не обычными листами, а авторскими.
– И каков объём одного листа?
– Сорок тысяч знаков…
– Сколько это примерно?
– Если взять, что продолжение было, допустим, возьмём по среднему – сорок пять листов, то умножь сорок тысяч на сорок пять.
– …почти миллион восемьсот.
– А теперь для сравнения глянь объём «Войны и мира».
– …если верить интернету, почти три миллиона…
– Ну вот теперь можешь сравнить.
– Ну да, не маленькое продолжение…
– Но не в этом суть. Короткевич был не из тех, кто бросал слова на ветер. А уж тем более совсем другое дело – расписка. Вряд ли бы он дал какие-то обязательства, если бы у него ничего не было.
– Звучит логично. Но, как я понимаю, если история с продолжением «Колосьев» до сих пор покрыто тайной, то нет и не было никаких убедительных доказательств его существования, романа имею в виду.
– К сожалению, да. Это же те не двадцать первый век, тогда же не было ни дискет, ни дисков, ни тем более флешек, на которые бы можно было сохранить рукопись. Да что там говорить, даже, наверное, в Беларуси и компьютеров-то не было. Если уж была рукопись, то в единственном экземпляре. Ну а кто мог кроме Короткевича видеть её? Разве что Валентина Брониславовна, жена его, но она умерла на год раньше. Так что да, доказательств никаких.
– А ещё к тому же наверняка хватало и людей, считавших продолжение вымыслом.
– Более того, даже его хорошие знакомые и те, кто занимался его биографией, считали, что он просто физически не мог написать столько к моменту кражи.
– Почему же не мог?! Когда вышла первая книга?
– В начале шестидесятых…
– И что он, за двадцать лет не мог написать второй книги?
– Теоретически – мог. Но он ведь в этот период ещё и над другими романами работал, повести с рассказами писал… а ещё пьесы со сценариями… я уже не говорю, что он ещё и путешествовал постоянно.
– Алеся, не сочти за лесть, но я более сведущего в своём, так сказать, деле человека, а уж тем более девушку, ещё не встречал. Впечатлён, честное слово…
– Это всего лишь моя работа.
– Не скромничай. Сейчас таких людей с настоящей профессиональной компетентностью днём с огнём не сыщешь. Тем более ты ещё так молода, а знаний…
– Приятно это слышать от человека в возрасте…
– Ой, я что-то не то сказал?
– Всё нормально, пока ничего крамольного.
– Слушай, Алеся… а если бы тебе стало известно, что продолжение книги не только существует, но и… блин, глупости всякие несусветные в голову лезут, не обращай внимания, бывает. Спасибо тебе большое за информацию. С меня ещё одна шоколадка.
– Я скоро только от одних твоих обещаний растолстею.
– Вполне возможно. Ты же знаешь, что обещанного три года ждут… шучу, шучу. С меня две шоколадки и… кино.
– Посмотрим.
– Посмотрим кино или просто посмотрим?
– Для начала просто посмотрим… ничего обещать не могу, поживём – увидим.
– Как всё серьёзно у тебя… хорошо, Алеся, ещё раз спасибо за консультацию. И… надеюсь, до скорой встречи.
– Пока, Алесь.
– Пока.
Глава 17
– Ну что, Борисович, пока ты там внизу никотином дышал, догадка-то моя подтвердилась, – в азарте выпалил я, едва Игорь вошёл в свою квартиру. – Я тут одному компетентному, так сказать, человечку позвонил, и она… он сказал именно то, что я и хотел услышать.
– Она?! – подметил мою оговорку сосед и лукаво подмигнул. – Случаем не та молоденькая девица из твоего музея? Ох, смотри, Алесик, как бы чего худого из этой твоей амурной истории не вышло. Зная твою впечатлительную…
– К чему эта категоричность?! Благоразумно сделаю вид, что не услышал твоих слов. Не вижу смысла тут оправдываться и опровергать всякие глупости, – со всей серьёзностью в голосе парировал я.
– Какие мы серьёзные?! Что ты, что ты… это вы сейчас все такие смелые, благоразумные… духоритесь, а как прижмёт…
– Я могу продолжить? – Снова всё тот же металл в голосе.
– А ты разве начинал? – сдержанно ответил Борисович и, глядя мне прямо в глаза, слегка улыбнулся, продолжил: – да ладно уже, шуток не понимаешь, набычился весь… всё же юмор, братец, это не твоё, ой, не твоё…
– Ты же знаешь, не люблю я этих твоих вульгарных шуток про… ну ты понял – каких…
– Вульгарных? Ну извиняй, что ты так болезненно реагируешь на шутки про слабый пол… всё, обещаю, в последний раз, такого больше не повторится.
– Что-то подобное я от тебя уже слышал. Раз сто. Если не больше. И вовсе не болезненно я реагирую, просто шутки твои неуместны, поди не мальчик уже…
– Ну всё, всё… продолжай, – сдался Игорь. – Позвонил ты компетентному человеку…
– Да что-то пропало желание рассказывать…
– Не хочешь – не надо. – Избрал другую линию поведения мой сосед. – Давай лучше выпьем.
– В общем, моя догадка подтвердилась, – не выдержал я грамотного игнора и произнёс спине Борисовича, направлявшейся в сторону кухни. – За криптограммой прячется продолжение «Колосьев».
Игорь остановившись, обернулся:
– Колосьев?! И как это понимать? Не в смысле, не знаю там, налитого жизнью стебелька, скажем, с какой-нибудь злаковой культурой?
– Так и понимай, – ответил я и пошёл в зал.
Игорь последовал за мной. Усаживаясь на диван, с деланным терпением он произнёс:
– Было бы неплохо, если бы ты хотя бы самую малость пояснил мне что к чему.
– «Колосья под серпом твоим» – главный роман двадцатого века в белорусской литературе, – начал я. – А может и во всей её истории. Плюсик под серпом, как я уже говорил, никакой не плюсик. Крест в значении могилы.
– Я это уже слышал, – с тем же напускным спокойствием ответил Борисович. – Больше ясности не стало.
– Одну минуту, сейчас попробую найти. – Я вооружился телефоном и, зайдя в поисковик, сделал нужный запрос. Через минуту-другую я нашёл то, что искал. – Вот нашёл, слушай, лучшего объяснения не придумаешь: «Бедныя, бедныя людзі! Як каласы, як травы пад сярпом тваім, грубая сіла. Ну што ж, калі твая «неабходнасць» не можа даць ім палёгкі, і волі, і шчасця тым лепей. Тады па сваёй «неабходнасці» яны стануць каласамі пад сярпом волі, радзімы, паўстання, бітвы, каласамі, якія памруць, магчыма, але памруць, каб вырасла новая рунь. Гэта будзе скора. Нядоўга чакаць.» – Я закончил читать. – Смысл понятен?
– С большего, несмотря на то что слова вырваны из контекста. Люди – это колосья, а серп – грубая сила? Суть-то в чём?
– Нужен контекст – пожалуйста, бери книгу и читай. Но и так понятно, что плюсик под серпом прямо… ладно, не прямо… в общем, указывает на то, что за шифровкой прячется вторая книга «Колосьев».
По лицу Борисовича было понятно, что его слегка разочаровал полученный ответ.
– И чем же она так интересна? – с нотками скепсиса спросил он.
– Хотя бы тем, что она так и не была напечатана. Ну-у… то есть, опубликована. Более того, не ошибусь, если скажу, – с лёгким апломбом продолжил я, – что до сих пор никто так наверняка и не знает, а было ли продолжение романа на самом деле, или это просто, скажем так, городская легенда. Простыми словами, продолжение «Колосьев» окутано множеством тайн и загадок, ответы на которые не знает никто.
– Не то чтобы я циник закоренелый или невежда неотёсанный, но, Алесик… мне сложно оценить её хоть какую-то ценность, если, конечно, таковая имеется, – немного подумав, разочарованно произнёс Игорь Борисович, но взглянув на мои раздутые ноздри – явный признак подступавшего негодования, – продолжил примирительно. – Или, может быть, я ошибаюсь? Нет, честно, я всё понимаю, это твой земляк и всё такое. Но если я не прав, то ты просвети меня.
– Тебе там контекст был нужен? – спокойно, слегка саркастически вопросом на вопрос ответил я. – Ну тогда слушай. А лучше возьми ручку, листок бумаги и законспектируй всё, чтобы не забыть.
Сосед в долгу не остался: взял шариковую ручку, поднёс её ко рту и, плюнув на наконечник, притворно произнёс:
– Диктуй! Записываю!
Я не смог сдержать улыбку.
– Тут нужно от первой книги плясать. Как раз таки феномен заключается в ней. Никто бы так не ждал второй части, если бы не была настолько крутой первая…
– Опять-таки, «Каласы», «Колосья»… я это от тебя уже слышал много раз. Опять-таки, Короткевич из Орши, твоей малой родины, я это всё понимаю, только одного до сих пор понять не могу, да и ты внятно так до сих пор мне толком и не объяснил, а чем уж так гениальна эта книга?
– «Колосья»?.. Настоящим белорусским духом.
– О-о, о как! Какие высокие материи пошли. Абстра-а-кция… – скептично отреагировал Игорь. Ответ мой его только раззадорил.
– Как же доходчиво объяснить… даже не знаю. – продолжил я, не обращая внимание на его слова. – Понимаешь, когда я прочёл «Каласы», на белорусском языке, разумеется, то, как бы это пафосно ни звучало, у меня появилось некое подобие гордости за то, что я белорус. Знаешь, крайне редко у меня в жизни подобные чувства возникали, разве что за границей, точнее, во время прохождения паспортного контроля, когда какой-нибудь поляк там или литовец брал мой паспорт в свои руки. Вот только те эмоции, по сути, ничем не были подкреплены, разве что тем, что мы с погранцом были, скажем так, представителями разных национальностей, только и всего. А тут другое. Никогда не думал, что от прочтения книги я так начну любить Беларусь, любить белоруса внутри себя…
– Высокопарные слова, Алесик…
– Да я понимаю… но что поделать, если так оно и было на самом деле, – признался я. – Короткевичу удалось одним романом заставить белоруса полюбить Беларусь. И землячество тут не причём…
– И всё же, в чём особенность книги? Первую часть имею в виду. Проще говоря, о чём она? – уже более серьёзно спросил Игорь Борисович.
– О стремлении к свободе, – задумчиво ответил я.
– Ясно, о том, с чем сейчас нужно быть предельно осторожным, – заключил сосед.
– В этом-то и уникальность книги, что, несмотря на то что события в ней происходят в девятнадцатом веке, она не утратила и никогда не утратит своей актуальности.
– Что за события?
– Тысяча восемьсот шестьдесят третий год…
– А конкретнее?
– Борисович, ты меня удивляешь! Любой уважающий себя белорус знает, что произошло в этом году, – не упустил я возможности посрамить своего соседа. – Восстание Калиновского.
– Тоже мне событие! – саркастически выпалил Игорь. – Тут не каждый белорус знает, когда началась Великая отечественная, а ты про какое-то рядовое восстановление Калиновского. Наивный ты, Алесик… любой уважающий себя белорус… много ты таких знаешь? Да и что дало Беларуси то восстание?! Я уже не говорю про то, что это, как ты говоришь, да и не только ты, восстание Калиновского сохранилось в памяти истории как польское восстание, в котором Калиновский твой играл далеко не первую роль. А то, что происходило на территории нашей страны и вовсе названо историками незначительным, малочисленным восстанием в северо-западном крае, – выпалил он и, серьёзно взглянув на меня, добавил: – вот тебе и Калиновский. Не веришь мне? Пожалуйте, можешь глубже изучить эту тему.
– Не скажи, Борисович. Короткевич восстание тысяча восемьсот шестьдесят третьего считал самым знаменитым событием в истории Беларуси.
– И что с того? – холодно парировал Игорь. – Никак не пойму я тебя, Алесик, чудаковатый ты какой-то. Вроде и правды, как многие в твоём возрасте, не ищешь, и в то же время за никому ненужную правду горой стоишь. Ну считал Короткевич восстание событием – ну и пожалуйста, тебе-то какое дело? Вцепился в него. Ходячее противоречие, ей богу!
– Ничего. Просто как факт. Мы же сейчас про Короткевича и его книгу говорим, – попытался осадить я соседа. – Так вот, вернёмся к сути романа. На чём я там остановился?
– На восстании Калиновского, – ответил Борисович.
– А до этого?.. вспомнил! Актуальность романа. Так вот, про актуальность… понимаешь, Борисович, Короткевич ведь не единственный, кто поднимал тему белорусского самосознания, так сказать, национальной идентичности, были и до него… «На ростанях» Коласа, «Тутэйшыя» Купалы, да и Мележ с «Палескай хронікай» тоже в какой-то степени поднимал проблему беларускасці…
– Алесик, друг мой ситный, – перебил меня Игорь, – приятно видеть твою образованность, что само по себе уникальное явление, если учесть, что ты футболист в прошлом. А согласись, брат твой, как правило, не больно крепок умом, хоть и бывают исключения среди футболистов. Ты молодец, признаю, силён в белорусской литературе, но к чему эта вода, заведомое желание выпячивать свои сильные стороны на фоне слабых сторон других. Колас, Купала… кого ты ещё там называл?
– Мележ.
– Мележ, один чёрт! К чему мне эта бесполезная информация?! Алесик, серьёзно… не в обиду сказано.
– К актуальности.
– К какой актуальности? – непонимающе переспросил Борисович.
– Вся эта бесполезная информация не имеет никакого отношения к актуальности романа «Колосья под серпом твоим», – холодно ответил я, сделав нажим на слове «никакого». – И да, Игорь, порой ты бываешь просто невыносим. Тоже не в обиду сказано.
– Ладно уже, извини… так что там про актуальность?
– По сути, ничего. Если учесть, что мы давно уже заблукали в поисках белорусского самосознания.
– Вот и выпьем за это! За поиски! – чтобы разрядить обстановку, бодро предложил сосед и охотно потянулся к бутылке коньяка.
Божественный нектар, как любовно Игорь называл шестилетней выдержки армянский коньяк, разлитый на гродненском ликёро-водочном, сделал своё дело – разлившаяся по телу приятная истома смыла неуместное напряжение. Дальнейшая беседа стала протекать в более дружеской манере.
– Алесик, сынок, собственно, о поисках. Что будем делать дальше?
– Я так понимаю, ты сейчас не о белорусской идентичности? – улыбаясь, переспросил я.
– О ней родимой, о чём же ещё?! – в той же манере ответил Игорь. – Итак, будем отталкиваться от того, что у нас уже есть. А что у нас есть?
– У нас есть расшифрованная криптограмма и то, что прячется за ней.
– Да… криптограмма, – отрешённо глядя сквозь бутылку коньяка, задумчиво произнёс сосед. – Как там его? Глеб?
Я взглянул на экран смартфона.
– Глеб Нержин.
– А что там в Интернете о нём написано?
– Да ничего особенного… Вот тут сказано, что прототипом героя был сам Солженицын.
Игорь Борисович молчал. О чём-то сосредоточенно думал.
– Вот что, Алесь. С интернетом я не особо близко дружу, поэтому давай поступим так… разделим обязанности: я прочитаю этот роман Солженицына, а ты попробуй в интернете накопать хоть какую-нибудь информацию про вторую книгу «Колосьев»…
Глава 18
Понедельник разрывал меня на две части. Одна из них спустя рукава пыталась выполнить странное задание Анны Павловны, а другая – эти самые рукава засучив, – искала в интернете любую (по большей части – конспирологическую) информацию, касательную существования продолжения самого известного романа Короткевича. Такое моё разделение с самого начала не сулило ничего хорошего и имело все шансы обернуться пословицей про двух зайцев. Первый заяц – поливинилхлорид – обывательскому слуху более привычный как ПВХ – из пухленьких уст Анечки шмыгнул так, что вероломно застал меня врасплох. Только и видел его удаляющиеся лапки. Поливинилхлорид. Строительный материал, из которого ваяют окна, двери, сэндвич-панели и прочую экстерьерную чепуху, к которой наша фирма не имела никакого отношения. Мы никогда с ним не работали и в ближайшем будущем работать не собирались. Не наш профиль. На кой Павловне сдался этот ПВХ и его физические и химические свойства, которые «нужно прозондировать и в кратчайшие сроки представить»? Задать этот вопрос ей я не решился. Тем более – в понедельник. Просто решил про себя, что это очередная Анюткина дурацкая забава с садистским подтекстом. Сколько уже за столь короткий срок было таких вот «суперважных заданий», бессмысленности которых позавидовало бы известное десятичасовое видео резки ножницами водной струи из крана! Они-то как ничто другое отбивали всякую охоту приходить на работу. Меньше всего хотелось засорять свой ум бестолковщиной, которая в работе вряд ли пригодится, поэтому я для отчёта использовал первую попавшуюся в интернете информацию. Если вдруг и захочет из вредности Павловна всё проверить, то с большой вероятностью воспользуется всё той же первой попавшейся информацией.
Как оказалось, поймать же второго ушастого было нисколько не легче, – зайчишка оказался не столько проворен, сколько до наглости самоуверен и игрив. Издевательски наматывая круги вокруг меня, он играл на моей беспомощности. И без того скудная информация об ограблении квартиры Короткевичей из доступных источников больше походила на выжимки из низкокачественной «желтухи», нежели на истину. И практически вся она была мне уже знакома после общения с Алесей. Ничего интересного. Впрочем, и то верно, зачем писать о плохом, ворошить не самое приятное прошлое? Самое же интересное, судя по заголовкам статьей, находилось на «сомнительных» ресурсах, доступ к которым был ограничен Министерством информации. А позволить себе больше, чем позволяло Мининформ Беларуси на рабочем компьютере (из-за отсутствия VPN) было решительно невозможно – сисадмин нашей конторы (с подачи администрации) загонял ИТР в жёсткие рамки, запрещая установку всякого нерегламентируемого ПО. Зато VPN был установлен на моём смартфоне, вот только пользоваться им в присутствии Анны Павловны можно было разве что в качестве средства связи. Использование смартфона в любых других целях Анечка категорически возбраняла, потому как считала, что «порядок и дисциплина в работе должны быть на первом месте». Именно так и сказала. Слово в слово. На полном серьёзе. Откуда в голове у молодой и современной девушки был этот нафталиновый перфекционизм с претензией на армейщину, приходилось только догадываться, пожимать плечами и недоумённо разводить руками, но только в отсутствии Павловны, потому как она не терпела никакого свободомыслия с моей стороны.
Порой приходилось несладко, но жизнь к этому времени уже научила держать удар. Тяжело? – терпи. Неудобно? – приспосабливайся. Такая линия поведения, чем-то схожая с библейским догматом о подставлении другой щеки после того, как ударили по правой, помогала избегать трений и открытых столкновений с Павловной. Но даже без знаний Божьего Слова мне было предельно понятно, что в подобных ситуациях не лезть на рожон – самое верное решение. Никаких телефонов в рабочее время? Пожалуйста. Зато есть обеденный перерыв. А это уже, извините, святое время. Особенно для тех, кто ждёт его как манны небесной. Как я.
Никак не могу вспомнить в какой книге прочёл один интересный афоризм о том, что «время иллюзорно, а время обеда иллюзорно вдвойне». Как же чертовски верно подмечено! Сорок пять минут перерыва пролетели в мгновение ока. (Вот бы так пролетали рабочих восемь часов, так нет же, тянутся как резина.) И в то же время – бесследно. Как фанера над Парижем. Как после этого не отчаиваться? Толком не пообедал, так ещё и стоящей информации об ограблении квартиры Короткевичей толком не нарыл. Разве что одно интервью всё с тем же Адамом Мальдисом заслуживало хоть какого внимания, особенно то место, где он говорил о втором томе «Колосьев». В частности Адам Иосифович не сомневался, что «целью ограбления были… именно рукописи». А вот чьих рук дело, – органов или кого-то ещё – Мальдис не дал чёткого ответа, но предположил, что это могли сделать «люди, которые воруют рукописи, зная, что спустя годы они смогут продать их гораздо дороже». Я слабо верил в то, что рукопись прибрать себе могли силовые структуры… если бы это было действительно так, то стали бы они даже гипотетически рисковать обнародованием того, что находится под грифом «секретно»? Стали бы они придумывать все эти загадки, криптограммы? Нет и ещё раз нет. Если только не какой-нибудь коллаборант товарищ майор, у которого вдруг проснулась совесть вкупе с чувством прекрасного. Но это совсем уж фантастический сценарий, подразумевающий местонахождение рукописи вне стен секретного архива.
Второй вариант виделся куда правдоподобнее первого. По крайней мере его я мог предположить и хоть как-то объяснить. Резонно допустить, что второй том «Колосьев» всё это время находился в какой-нибудь частной коллекции. И вот спустя сорок лет сын (а то и вовсе внук) коллекционера от скуки смертельной решил затеять игру (а может и реалити-шоу) и организовал всё так, чтобы… Бред? Бред, но этот бред хотя бы имел право на жизнь. Ай, не один ли чёрт?! Конспирология…
Как бы там ни было, но ко второй половине понедельника я к своему разочарованию продолжал топтаться на месте. Более того, осознавая весь спектр упущенных возможностей и видя чем для меня обернулось проявление душевной слабости, граничащей с сентиментальностью, я ещё больше корил себя за мягкий характер. Всё дело в воскресенье. Конечно, не в самом дне «воскресенье», ведь он ни в чём не виноват, если не считать того, что является предвестником ужасного «понедельника». А дело в начинке. И пусть она оказалась сладкой, но недостаточно полезной. (А разве такое бывает?) В воскресенье всё же не смог себе отказать в краеведении и, вместо запланированной в субботу Зельвы, отправился в Старые Дороги. Бог с этими Дорогами! Они-то были прекрасны, так насмешливо-нагло перевернувшие вверх тормашками вечно злорадное, ехидно скалящееся «ожидание/реальность». Я ведь ожидал увидеть обычную периферию. Было всё: и магнитик в универмаге, и номенклатурные «Навіны Старадарожчыны», и футбол, и даже два музея. И тот, что государственный – с сакунами (слышали про такую белорусскую народность?) и почтмейстерской – был очень даже недурен, но всё же уступал негосударственному, с душой и духом, которые обитали с большом частном доме Анатолия Белого.
Но суть не в Дорогах. Точнее, в дорогах.
Железных.
Путешествуя по Беларуси, я никогда не делал выбора: если до какого-нибудь города можно доехать по железке, то это единственно приемлемый для меня способ. Точно постулат. Компромиссов не терпел. Даже если такой путь был нерациональным и с крюком. Дорога до Старых Дорог была как раз из таких, «нерациональных и с крюком». Чей-то насмешливый глаз посмотрит, крючковатый палец покрутит у виска, а язвительный язык заведёт: ну кто станет ради небольшого городка тратить три часа в одну сторону, да ещё к тому же с пересадкой на сто первом километре? И как хорошо, что сейчас я не вижу всех этих глаз, пальцев и языков. Потому как книга – это улица с односторонним движением. Потому как только автор здесь может задавать вопросы. А себе даже в голову не пришло бы задать такой глупый, лишённый здравого (!) смысла вопрос. Да и зачем вносить смуту и стращать впечатлительные умы несуразицей об Осиповичах? Ну какой они сто первый километр? По каким таким дорогам? И откуда начинать отсчёт? Нужно быть набитым дураком, чтобы отождествлять Осиповичи с тем, что отождествляет сто первый километр.
Впрочем, оставим в покое Осиповичи, как их оставил я и в восемь тридцать семь утра воскресенья на дизельке рванул в Старые Дороги. Чтобы через несколько прекрасных часов тем же макаром вернуться обратно. Вот в этой-то дороге туда и обратно и заключён был мой внутренний протест. Протест против экзальтации, в которой я пребывал шесть часов. Особенно – во второй половине.
Не так, совсем не так я планировал убивать время в дороге. С пользой. С программами «минимум» и «максимум». И даже – с промежуточной «медиум» на всякий благоприятный случай. Ага! Чёрта с два! Точнее, чёрта с три! Распланировал! Размечтался!
В том-то и дело, что размечтался. Вот только не тогда, когда планировал, а гораздо позже, вне тепличных условий – когда пришла пора осуществить, привести свой план в действие. Уже в пути. Так и пошли коту под хвост поиск информации о втором томе «Колосьев» («минимум»), подготовка к защите диплома, на который я порядком подзабил («медиум») и чтение «Тихого Дона» («максимум»). Будь она неладна, эта мечтательность.
Мечтательность…
Филолог с меня никудышный, но что-то есть в белорусском аналоге этого слова, нечто оправдывающее – летуце́ннасць, летуце́нне. Словно слово говорит само за себя, предельно точно передаёт это состояние, как бы приделывает человеку крылья и заставляет парить над землёй, над всеми проблемами и переживаниями. Как Red Bull, только круче и совершенно бесплатно. У летуценнасці ведь корень «лет», верно? Тогда лучшего слова и не подобрать, чтобы легко оправдать свою беспомощность. Ведь всегда сложное лучше заменить тем, что даётся проще всего. Полётом.
Икар недоделанный!
Мечтательность…
О чём я думал тогда? Мысли крутились вокруг последних событий. Системы в них не было никакой – легко перескакивали с одной темы на другую, чтобы через какое-то время перескочить на проплывавшие за окном подлесок или болотце, а затем вернуться обратно. Полный хаос, как и всегда в дороге, когда подчинённый времени, бегу железных колёс наслаждаешься ездой и с упоением впитываешь в себя всю красоту белорусских просторов. Впрочем, было что-то общее, что объединяло всю эту беготню, толчею мыслей, только не сразу оно мне пришло на ум. Ностальгия. Ну конечно! Ни что так не вызывало у меня острого приступа ностальгии, как умиротворённая езда в поезде или автобусе по тем местам, которые ты уже когда-то видел. В те бесконечно далёкие времена, когда деревья были больше, а люди добрее. И почему практически всегда то прошлое (не всегда приятное) вспоминается исключительно с хорошей стороны? Будто бы никогда и не было той другой – плохой, тёмной, впитавшей в себя всю горечь, всю боль…
Боль… Насколько же токсично это маленькое слово из четырёх букв. Словно грамм плутония или урана. Разве что с маленьким периодом полураспада, благодаря чему прошлое в памяти предстаёт хорошим. Странно, вчера я почти не ощущал её, эту боль, хоть она настойчиво норовила прилипнуть ко мне, словно банный лист к пятой точке. Она подступала извне, из той упоительной панорамы за окном, которую вспарывала косая тень электрички, мрачная тень воспоминаний. Разношёрстная лесополоса, станционные постройки, разукрашенные камни с надписью «Берегите лес!» – за всем этим дорожным антуражем скрывались образы, обильно впитавшие в себя всю боль, которая, словно гной, стала копиться во мне с той прошлой поездки в Осиповичи. Образы. Со сладковатым привкусом отравляющие образы, которые уже не имеют ничего общего с моим настоящим. Как же давно это было! В прошлой жизни.