Алексей Забугорный
Лже-Пётр
– Ну? – проворчал Ворон, когда человек, запыхавшийся, снова стоял перед ним. – Теперь все?
– Можем лететь, – подтвердил медведь. – Прощай, поляна! Не поминай лихом!
Взмахнули мощные крылья, поднялся ветер, пригнувший до земли столетнюю сосну, и поляна, словно провалившись сквозь землю вместе со своими покойниками, призраками и туманами, в одно мгновение осталась далеко позади.
Глава 6
Далеко внизу, в дымке ночных теней, темнел лес.
На западе они клубились еще тяжело и густо, но на востоке горизонт уже алел в преддверии скорого рассвета и тени бежали, таяли по болотам и низинам, покров за поровом сходили с хрустального купола небес, и купол этот наливался внутренним светом, растворяя в себе зыбкое мерцание последних звезд.
Все выше поднимался ворон, и солнце, еще невидимое за краем земли, поднималось навстречу. Бескрайние ярусы облаков окрашивались нежно розовым, тонули в ярком багрянце, плавились червонным золотом.
С благоговейным трепетом взирали друзья на эти приготовления к свершению нового дня, и даже старый ворон, ко всему привычный, тихо улыбался, обратив к рассвету седые глаза свои.
И все, что было под ними, ждало, замерев. Умирились ночные кошмары. Стихли ветры. Само время остановилось в ожидании нового счета.
Далеко позади лежала поляна. Но ужас минувшей ночи не тяготел более над нею. Отсюда было видно, что она, как и все кругом, – часть жизни со своими радостями и бедами, горестями и утешениями, – всеобъемлющей, бесконечной и непостижимой, не осознающей себя в своем извечном и безначальном движении.
Так было и будет. Столетия сменяют столетия; встают и рушатся города, и там, где было море, высятся горы. Лишь солнце раз за разом восходит над всем: вечно юное и неизмеримо древнее, даря жизнь и тепло всему, что под ним.
Оно явилось. Зерном огня проникло небесную твердь. Застыло над горизонтом вытянутой, пылающей каплей, и стало подниматься, слой за слоем снимая с себя пурпур и шелка своей небесной опочивальни, и облака, отгорев небесным огнем заискрились нездешней белизной, и небо утонуло в первозданной синеве, и стало утро.
***
Ворон приземлился на высоком холме у синей реки, катившей свои воды к далекому морю.
Внизу, у пологого песчаного берега, стояли расписные крутобокие ладьи. Их красные паруса были спущены. Команда варила обед в больших котлах, и дым от костров поднимался широкими хвостами до самых облаков.
– Из варяг в греки идут, – сказал медведь. – Купцы. Знать, мне с ними.
Ветер шевелил подол его рубахи и волнами пробегал по пестрому ковру разнотравья.
– Как же ты поедешь? – поинтересовался ворон. – У тебя, поди, и денег-то нет.
– Денег нет, – согласился медведь, – да руки на месте, и старость не гнет. Устроюсь на ладью матросом. Службу я знаю. Так и дойду. Заодно в дороге разведаю, что и как. Может, случайно сам купцом стану. – Он помрачнел и добавил . – Насмотрелся уж, как шашками-то машут.
– Верно, Миша, – сказал человек в плаще, с содроганием припомнив ночное побоище. – Мирное дело – оно, знаешь, спокойнее.
– А ятаган куда? – спросил ворон.
– А что ятаган? – отвечал медведь. – Продам. Хоть и жаль, конечно; он ведь еще дедовский, трофейный. Дед с ним в турецкую кампанию бусурман гонял.
– А ты теперь, значит, к ним идешь наниматься? – съязвил ворон, но тут же добавил, – да я ничего, собственно… Главное – совесть сберечь».
– Сберегу, – пообещал медведь.
Пришла пора прощаться.
«Петру» грустно было покидать своих новых друзей, особенно теперь, когда миновала опасность и можно было начинать мирную жизнь. Он подошел к медведю и ткнулся лбом в его плечо.
– Спасибо, Миша, – сказал «Петр». – Если бы не ты…
– Полно, полноте… – ответил медведь и незаметно смахнул слезинку.
Ворон сделал вид, что не заметил, принялся бродить по холму, отыскивая личинок и жуков, до которых он был большой охотник.
В это время команда водного поезда заметила друзей и стала махать им издали, приглашая к обеду.
– А может, поплыли вместе? – предложил медведь «Петру». Ты человек свободный, – глядишь, и отыщешь в дальних краях свое счастье. А нет – денег заработаешь. Да даже если и не заработаешь, – все лучше, чем сидеть в четырех стенах.
– Что ты, Миша, – не соглашался «Петр». – Не могу. И так я задержался.
– Ну, смотри… – ответил медведь. – А то ведь оно знаешь, как: где один, там и двое. Да и веселее, вдвоем-то.
– Спасибо, – тихо улыбнулся «Петр». – Может быть, в следующий раз. А может, ворон поедет?
– Ворон не поедет, – медведь безнадежно махнул лапой. – У него принципы. И от турецкой кухни изжога.
– А Кроме того, – резонно добавил ворон, – если бы даже я и поехал, то кто «Петра» домой доставит?
Солнце поднималось, отдавая тепло земле, и ветер озорничал все пуще; ерошил волосы на голове «Петра», толкал в плечо, гнал белые барашки по реке. Кашевары прикрывали глаза от пепла, летящего из костров. Дым то стелился низко, у самой воды, то взмывал выше облаков рваным пологом.
– Пора, – сказал ворон. – Если ветер еще усилится – не взлетим.
– Полноте, друже, – упрекал медведь. – По молодости и не с таким ветром летали. Помнишь, к девкам, на Ивана Купала, в соседнюю деревню…
–…Ничего я не помню! – отрезал ворон. – У меня ограничения. Крыло сломаю – вы, что ли, мне компенсируете?
– Хорошо-хорошо, – кивал корректный «Петр». – Ограничения есть ограничения. – И обернувшись к медведю, добавил: «Ну, Миша, – будь здоров. Прости, если что не так».
– Бог простит, – ответил медведь, и снова принялся тереть глаза. – Не поминай лихом!
Они обнялись, и медведь, подхватив свой ятаган и не оглядываясь более, стал спускаться с холма.
Уже на середине пути, однако, он все же остановился и в последний раз, преодолевая рваный ветренный шум, спросил: «Ты точно решил? А то – поехали!»
«Петр» замотал головой и, вздохнув тяжело, повернулся к ворону.
Тот стоял на вершине холма и вытянув шею угадывал ветер, определяя направление взлета. – Советую держаться крепче, – сказал он. – В приземном слое турбулентность; может и «кидануть».
«Петр» уже привычно занял свое место у него на спине, ворон сделал пару коротких прыжков вниз по склону и оттолкнулся, раскинув крылья. Ветер подхватил мощную птицу, бросил в сторону, накренил и начал трепать, но ворон одолел его и стал набирать высоту.
***
Воздух с монотонным шумом обтекал летящих. Под крылом неподвижно плыла земля, укрытая войлоком лесов. Поблескивали изгибы рек, пестрели лоскуты полей, деревеньки ютились вдоль извилистых нитей дорог.
Сидя на широкой, покатой спине ворона, «Петр» задумался: "Сколько всего проходит мимо, пока мы просто сидим и боимся".
Кажется, совсем недавно покинул он свою одинокую комнатку, где годами не видел ничего, кроме тараканов и мышей, которых на самом деле нет. А теперь – то ли три дня прошло, то ли целая жизнь, и не разглядеть вдали окно, в котором горит тревожный свет; но он снова один, возвращается к жизни, которая не будет прежней.
«Петр» посмотрел вниз, туда, где на равнине раскинулся какой-то город горстью серого щебня; квадраты микрорайонов, колодцы дворов…
«Неужели и я, как тысячи других теперь, всю жизнь смотрел на это небо снизу, как со дна такого вот колодца?» – думал он.
Приглядевшись, «Петр» увидел проспект, широкой стрелой пресекающий город. На проспекте различил большой, пестрящий рекламными баннерами торговый центр. Там, за одной из роскошных витрин, под вывеской, изображающей новобрачных, сидела за маленьким столиком полная румяная женщина.
Ба, да это же наша давнишняя знакомая! Ну, точно, – МарьИванна. Да только не узнать теперь прежнюю деревенскую бабу: платье «Сulotte», короткая модная стрижка, маникюр, макияж… В руках – бокал шампанского, рядом – иностранец с пышными усами. Болтают ножками, пьют на брудершафт.
«Петр» улыбнулся, помахал ей. МарьИванна (которая теперь, скажем по секрету, стала, конечно же, Марией Ивановной фон Ведель-Бобруйской) подняла глаза, заметила его в высоте и, улыбаясь, посалютовала бокалом: что было, то прошло. И – нет никаких обид.
За городом – деревушка. Там кто-то бежит, а кто-то догоняет. То козел улепетывает огородами от дюжего мужика с бородой, а в окошке избы маячит испуганное женское лицо.
За деревней – поселок, и в нем дом у реки. Там тоже женщина, но только одна, не считая троих ребятишек. Сразу видно – не здешняя. Манеры изысканные, но не кичливые; одета неброско, но со вкусом. Как занесло ее сюда?
Женщина играет на фортепиано; ребятишки слушают.
И это лицо, чуть бледное, с тонкими чертами, нам знакомо, и почти не изменилось. Только глаза стали еще темнее и будто бы глубже.
Она любима, но сама не любит, как могла бы. Искала, но выбор стал не за ней. Чья в том вина? Что делать? А ничего не поделаешь. Надо жить дальше.
И «Петр», скрепя сердце, не помахал ей, не окликнул.
– Будь счастлива, – прошептал он одними губами, и облака скрыли женщину.
А когда снова разошлись, внизу была уже другая земля и другие города, в которых жили другие люди, и то, что было раньше, осталось позади, а того, что будет, еще не случилось.
Так летел «Петр», и жизнь, неисчислимая в своих проявлениях, волновалась под ним, кипела, стояла, разбивалась, ломалась, возрождалась из пепла, летела, бежала, проходила то впустую, то не зря, и просто шла себе. Проплывали еще и еще города, и в каждом бился ее пульс; вечный и неистребимый.
Плащ, за время пути износившийся, плохо держал тепло, но «Петр» будто не замечал этого. Он чувствовал, что в нем произошел перелом, и возврата к прошлому уже не будет, но – что это за перелом, от какого прошлого он отделился, и к какому будущему идет – не имел представления.
«Петр» хотел было окликнуть ворона, чтобы спросить, но тот летел, мерно взмахивая широким крыльями, бесстрастно выставив изогнутый клюв и прикрыв глаза, будто дремал.
Сменялись ландшафты – сначала ярко-зеленые, затем подернутые позолотой ранней осени. Снова облака укрыли землю, и на нее иззябшую, сеял мелкий дождь, ложился первый снег, укрывал глухо, и трещали морозы, и выли метели, и новогодние звезды освещали страницы отрывных календарей в треске петард и мерцании голубых огоньков.
Высоко летел ворон, и облака не доставали его, и не достав – рассеялись. Снова поднялось солнце, и снег сошел, уступив место нежным всходам, и песня жаворонка засеребрилась в высоте вестником новой весны. Одиночество истончалось и таяло: не может быть одинок тот, кто вместе со всем миром.
Так думал «Петр», и слезы – то ли умиления, то ли обретенного смысла катились по щекам его, и глядя на проплывавшую далеко внизу землю он улыбался тихо, светло.
***
Ворон приземлился на пустыре у городской окраины, забитом сухим бурьяном.
– Ближе не могу, – сказал он. – Сам понимаешь: ограничения.
– Конечно-конечно, – отвечал «Петр». – Спасибо тебе за все. За то, что подбросил, и что с поляны увез…
– Не за что, – ответил ворон и посмотрел на «Петра» как-то боком, как все птицы смотрят. – Прощай, – сказал он. – Если что – заходи, всегда рады.
– Я с удовольствием, да только… как же я вас найду? – спросил «Петр». – Один только раз и был, да и то…
– А ты не ищи, – посоветовал ворон. – А то и вправду не найдешь. А лучше, как выйдешь – иди себе, ничего ни от кого не желая, куда глаза глядят – глядишь, и встретимся. А мы тебя поджидать будем; незваным гостем не станешь.
– Спасибо за совет, да на добром слове, – сказал «Петр». – Он оглянулся на недалекий город и вдруг спохватился: а может, ко мне? Пивка возьмем, с рыбкой, посидим…
Медное солнце было уже низко над землей, и пыль позднего лета стояла над нею, не оседая. Где-то в пыли, громыхая кузовами, шли «Камазы», и темнели склоны угольного карьера.
– Я бы рад, – улыбнулся ворон, – но до темна нужно домой вернуться. Опять же, изжога…
– Понимаю, – грустно улыбнулся «Петр». – Что-ж… Прощай.
Ворон поклонился, отступил на два шага, и уже собрался было оттолкнуться от земли, как вдруг обернулся к «Петру».
– Одного не пойму, – сказал он будто бы про себя, – почему ты все-таки с медведем не пошел? – И, не дожидаясь ответа, взмахнул крыльями и взвился в небо, слившись с закатным солнцем, будто расплавился в его свете.
***
Уже почти стемнело, когда «Петр» оказался среди знакомых многоэтажек, глухой коробкой огородивших запущенный двор. Окна светились в сумерках. Из утоптанной до каменной твердости детской площадки торчали гнутые турники.
«Петр» вспомнил поросший цветами холм, на котором они стояли утром, расписные ладьи у реки и дым костров.
– А почему же я действительно не пошел с медведем? – подумал «Петр». – И какие это у меня неотложные дела, чтобы не пойти?
И вдруг – тревога, та самая, что погнала его из дома тем далеким осенним днем, поднявшись окольными путями из потаенных глубин, нависла и, заглушив остальные чувства, навалилась, застила собой все, что было раньше.
Иссохла река жизни. Далеко отодвинулся цветущий холм, и откуда-то донеслось противное шуршание, какое бывает, когда тараканы возятся за обоями.
В необъяснимой тревоге стоял Человек в Плаще среди панельных стен, будто угодил в глубокий колодец, и колодец этот сужался и медленно кружил вокруг него. Запрокинув голову Человек, вглядывался в темнеющее небо, словно ожидая, что вновь мелькнет в нем тень вороновых крыл, и большая птица в вихрях пыли опустится на землю, но небо было пустынно. Только в стене колодца Человек вдруг увидел еще окно. Окно своей квартиры.
В окне этом горел желтый тревожный свет.
Какое-то чувство, похоже на инстинкт, вдруг ожило в нем и погнало прочь со двора, прочь от тревожного света, дальше от города, дальше, не разбирая дороги, неважно куда – прочь…
Человек задышал часто и тяжело. Дрожащими пальцами он поднял воротник, запахнул глуше зияющие прорехами полы плаща, и стараясь не глядеть по сторонам поспешно шагнул к выходу из двора.
– Добрый вечер, – раздалось поблизости.
Человек в плаще вздрогнул от неожиданности. Прямо перед ним стоял кто-то невысокий, с жесткими чертами лица и пристально глядел на него.
Человек в плаще инстинктивно шагнул в сторону, будто не расслышал, будто обращаются не к нему, попытался обойти незнакомца, но на пути его так же внезапно вырос второй; точная копия первого, но с широкими монгольскими скулами, обтянутыми смуглой кожей.
– Селиванов Андрей Васильевич? – спросил тот, что первым остановил его, и раскрыл перед лицом «Петра» «корочку» в жестком переплете. Там, на единственном листке плотной бумаги, окруженное острыми каплями разбегающихся лучей, было солнце, под которым раскинув руки, парил человек в пиджаке.
Бешено заколотилось сердце, задрожали колени, и страшная слабость обрушилась на Человека, а вместе с ней и тошнота поднялась и встала у самого горла.
"Нет, нет, не я! Вы ошиблись! Я – Петр, Петр!", – хотел прокричать в ответ Человек в Плаще, но вместо этого вдруг сказал слабым, бесцветным голосом: "Да…"
Тот, что остановил его, закрыл книжечку, спрятал в нагрудный карман кожаной куртки, и взяв Андрея Васильевича по локоть, ответил: «Пройдемте».
Конец
Март-Апрель 2019