Алексей Васильевич Губарев
Байгуш
Марина выбирается из-под стола и выбегает в фойе, Наташа вслед за ней. Проходит минут пять. Наташа и раскрасневшаяся виновница паузы наконец возвращаются и садятся за стол. Непосредственность Марины подкупает. Даже мелькнула мысль: – а не переметнуться ли мне к ней в ухаживаниях? И тут же сам себе ответил: – Нет, дело не такое; из Марины, до'лжно, жена получится, и полагаю, хорошая жена. Но для того, чтобы выместить зло, подобные характеры не предназначены. Неуёмный оптимизм не позволит обладателю оного выстрадать чувство. Обида, несомненно, иметь место будет и, что скорее всего, непрощаемая. А вот страданию на подобной почве не взойти. Какова же в таком случае цена мести, если человек не станет убиваться? Да и мысли мои пока, собственно, не заняты женитьбой.
Вывод напросился сам собою: девчонка очень интересна в смысле кандидатуры в жены, но к задуманному вовсе не подходит. Во мне уже бушевал хищник, и остановить себя я уже не мог. – Наташа цель моих переживаний, Наташа, – говорю себе и ах! Немного погодя делаю грубейшую оплошность, чуть было не испортившую всё дело.
Как вышли из столовой и двинулись аллеей, меня понесло. Сочтя эскорт за приличную слушательскую аудиторию я ни с того ни с сего обрушил на их головы «ниагар» слов. И что интересно, ни капли ведь спиртного. Трактаты, которые мы когда-то с ФэНом плели противоположному полу, нескончаемым потоком полились из моих уст. Сначала я обратил внимание барышень на окружающее. Когда обзор закончился, я тут же погрузил слушательниц в мир игры света и теней Архипа Куинджи. Не дав им опомниться, возле первой попавшейся лужи я увлеченно поведал непритязательной публике о картине Клода Моне «Японский мостик» и её вариациях в разной палитре. Как только источник показался испитым, с усердием окунулся в литературу. Перебрав любовные романы, в которые с ловкостью фокусника вплетались выдержки из детективов Чейза и Гарднера, я с азартом принялся трепать за холку классиков. Голсуорси со своей «Сагой о Форсайтах» был безжалостно низложен. С Достоевского взять было нечего, ибо предложенный им литературе слог хоть и был гениален, но слыл малопонятным простолюдинам. Лев Толстой в моей подаче был уныл, за что и был растерзан, как известная грелка беспардонным Тузиком. Исчерпав себя в хитросплетениях прозаического клубка, я уцепился в горло поэзии, расстелив перед опешившими созерцателями панно, небрежно сотканное из неповторимых строк. Когда же я попытался объяснить компании имаженистов и наклонности акмеизма, то забрёл в безвылазный тупик. После с ошеломляющей внезапностью моя мысль перескочила на исторические артефакты, но основательно запутавшись между Каирских пирамид, тут же переметнулась к точным наукам. Недолго поблукав в лабиринтах гипотез, она, наткнувшись на цветочную клумбу с порхающими бабочками, оседлала ботанику…
Я совсем не понимал, насколько отчаянно глуп на фоне незатейливого мирка этих людей. Остановился я лишь тогда, когда в одной из пауз на меня навалилась гнетущая тишина. С… держал рот приоткрытым и тупо смотрел куда-то вдаль, Наташа, как обычно искала в ногах, а Марина шла, бессмысленно уставившись на подругу. Этим и закончилось почти роковое свидание. Вкруг виноват был я.
Позже я корил себя: – К чему эти высшие материи на свидании? Если ты от безделья лопатил журнальные подшивки и библиотеки, разве другие обязаны? Может большинство просто созерцает действительность и радуется этому. Вон как Марина, например, хапает взором мир ломтями, пьёт залпом радость бытия, и чего ещё-то. Что им вникать, как вылупляется птенец из яйца или пчела запечатывает в соты мёд? До действия ли им Луны на застенчивые океаны? Они просто смотрят вокруг себя: травка, цветочки, тополя, в верхушках которых качаются сорочьи гнезда и не более. Для них облака-то всегда одинаковые. Просто живут люди и всё. А ты, болван, давай природе внутренности при них выворачивать. И зачем? Ну, не читали они книг и чего в этом? По барабану им, как из куколки бабочка получается и как кислород поступает в кровь. Принимай их такими, как они есть. А если забрался от дури своей повыше, так опустись к ним. Не ангел же. Кому нужны твои познания? Идиот!!!
Уже неделю не виделся с Наташей. Сначала ответственным назначили, потом были трехдневные учения. После злополучного свидания между нами с C… пробежала черная кошка. Отношения натянутые. Осведомил его, что в ближайшее время съеду с квартиры.
Нынче стою в наряде. Час ночи, дежурка. С этого времени и до команды «Подъем!» часть словно вымирает. Есть времени поразмышлять. Люблю эту пору, отвлекать от дум некому.
Из скуки задумался о тех, которым свойственно стреляться. Подумалось: – Из чего эти люди исходят? Чем же так можно убиваться, так надорвать сердце, чтобы пустить в висок пулю, оставя маменьку долгие годы орошать слезами фотографию сына? Одно дело благородный спор или игра. Эти вещи святые. Понятна и дуэль, где на карту поставлена честь. Но стреляться из-за чувства к женщине, чувства, которому со временем свойственно меняться, а тем паче из-за обычной бабы – извините меня, не понимаю. А не так давно зачитывали приказ по войскам; где-то лейтенант, будучи при оружии, застрелился – девушка отвергла его ухаживания, так он сразу пулю в лоб.
От нечего делать вынул из кобуры пистолет Макарова. Не отводя затвора, взвёл курок. Зная, что все восемь патронов в магазине, а другие восемь покоятся во втором магазине, что в кобуре, приставил к виску. Почувствовал холод от приставленного ствола.
– И чего это они всегда отличают пистолет Макарова от ТТ? по-моему никакой разницы при стрельбе, разве патроны другим размером да вид у оружия разный, – задумался я об частых офицерских спорах по этому поводу. Так сидел с минуту. Затем отвел пистолет от виска и положил на стол. Пришла мысль почистить его. Плавно деактивировал курок. Затем вынул магазин и стал разбирать оружие. И вот те на! в стволе патрон. Выбиваю его шомполом. Целый. Я в крайнем недоумении. Нервно выщелкиваю на стол патроны. Они раскатываются по столешнице – все восемь. А этот девятый. Достаю из кобуры второй магазин и опустошаю. Количество без изменений – так же восемь патронов. Дважды пересчитываю, для наглядности раскладывая на столе по парам. Нечет – семнадцать штук. Кровь вскипает, и в висках появляются неприятные толчки. Изучаю выбитую у капсюля серию. Принадлежность рокового иная.
Подхожу к сейфу и открываю. Пересчитываю пистолеты – все семьдесят шесть с учетом моего. Убеждаюсь, свой ли я взял? Свой. Вынимаю из сейфа все имеющиеся боеприпасы, пересчитываю и сверяю с описью. Один лишний. Не доверяя самому себе, ревизирую сейф повторно.
Сажусь и размышляю. Мысли словно тараканы при внезапном освещении. Трудно ухватиться за нужную. Вдруг, осеняет. Бросаюсь к сейфу и безжалостно распотрошиваю почти все коробочки с патронами. Так и есть. Среди одноименных довольно много с другими сериями. Все становится понятным. Постреливают офицеры, что происходит, скорее всего, случайно – по небрежению или же баловству. После, чтобы не объясняться с начальством, вместо стрелянного на стороне добывается патрон и укладывается в коробочку. Вернее всего кто-то положил в сейф и лишний, на всякий случай и от посторонних глаз догадался упрятать его в перво попавшийся ствол, здраво полагая, что при получении оружия его обязательно проверяют контрольным выстрелом в пулеулавливатель. А я вот не проверил. Олух царя небесного и не более.
Спустя время подобный случай со мною повторяется. Проводились очередные стрельбы. Упражнение выполняли военнослужащие женщины. У одной из стрелявших осечка. Подхожу и изымаю у неё оружие. В тот раз в руке оказывается пистолет ТТ 1943 года выпуска, с изрядно выработанным ресурсом. Взвожу курок, целю в мишень и… Едва коснулся пальцем курка – щелчок, но тишина. Далее происходит совсем невероятное: взвожу курок повторно, на него укладываю указательный палец, поворачиваю ствол к солнцу и заглядываю внутрь… Спустя мгновение направляю оружие на мишень и чуть двинул палец – хлопок. Боевой выстрел. А дёрни мне случайно пальцем, когда смотрел пулю? Точно витать бы теперь на небесах. Как сейчас вижу желтую головку той пули в глубине черного колодца.
Октябрь 1987 год.
Раннее утро. Зловонная, с налипшею на поручни сажею плацкарта выпускает немногих пассажиров, среди которых с чемоданчиком и я, на пустынный мокрый перрон Ванино. Погода дрянь – темно, сыро и моросит унылый дождь. Редкие фонари образовывают под собою мутные желтые пятна. Пахнет мазутом и дымом от сжигания угля. Мне предстоит добираться к новому месту службы в одно из забытых Богом отдалённых подразделений бригады, разбросанных вдоль Татарского пролива.
Виною всему личная инициатива. Почти неделю безвылазно просидел за ремонтом. Один из радиоприемников упёрся, и ни в какую паразит не желает работать. Заусило во мне ремонтника, крепко заусило. Сошлись мы с техническим выродком в борьбе единства и противоположностей. Когда одолел, недели как не бывало.
Настал выходной, и "дёрни меня нелегкая" объявиться в расположении части. Сейчас упомнить трудно, чем я руководствовался в тот раз, более похоже по временному безденежью, но факт остается фактом. От пуза пожрал в солдатской столовой; бессмысленно убиваю время, болтаясь по части и радуясь жизни. Пышу настроением победителя, хорошим настроением, честным. И тут удосуживается же мне наткнуться на Комкора. Тот в распахнутом кителе и без головного убора околачивался около КПП; возле входной двери в дежурку застывший солдат. Генерал, завидя меня, подозвал и начал бранить за беспорядок на посту. Очевидно, что лампасы расстроены и очень злы. Задача перед ним сложная – бардак на КПП. А подобное не идет ни в какое сравнение с боеготовностью локаторов, половина из которых не работает, а другая только наводит тоску на вероятного противника. Он ведь генерал. Ему претит незримая сила пройтись по боевым позициям. Там ведь надо лазить по колено в грязи, даваться диву тому, как в лужах пускает пузыри спутанное кабельное хозяйство дорогостоящего оборудования. А тут что, прошелся по асфальтовой тропке, узрел окурок и давай командные навыки тренировать. Чертовски трудная, почти невыполнимая без генералов задача в армии – наведение порядка на КПП. Горло драть это вам не стратегия и тактика. Горло драть – это, господа, горло драть.
«Бросаться в медведя лаптями» занятие потешное, потому я, естественно, и не пререкаюсь, дабы не накликать беды, и внимательно выслушиваю боевую задачу – в кратчайший срок нужно навести приемлемое убранство на проходной, ибо все разболтались дальше некуда и прочее, прочее.
– Есть! – отвечаю, внутренне смеясь, – Разрешите приступить?
– Через час доложить, вы меня поняли?
– Так точно, товарищ генерал-лейтенант.
Комкор удаляется в штаб, а я тащу за шиворот бойца в дежурку. Спрашиваю: – Кто и где дежурный, куда делся ещё один воин. Тот осведомляет, что второй в столовую попёрся не понятно зачем, а дежурит с ними прапорщик N… , но где он не знает. Иду в столовую. Солдатик нашелся и отправлен на пост с тяжелой ношею наставлений, которые вероятно будут подкреплены физическим внушением, если не дай Бог…, а вот дежурного по КПП в столовой, увы, нет. Думаю – может, где пьяный спит собака; самому порой приходилось. Вынужден перевернуть вверх дном мыслимые и немыслимые «нычки» в казармах и во всех подсобных помещениях. Нету гада нигде. Возвращаюсь на безбожный пост и с помощью карательных методов выпытываю у идиотов, что этот деятель (я о прапорщике) живет недалеко от части и возможно ушел домой. Ладно уж, думаю, пока ты жрешь домашние калачи у своей «маруси», побуду на КПП, а бойцы в это время изобразят более-менее приемлемую уборочку.
Сколько прошло времени не знаю, но появляется аника-воин. Сцепились мы с ним ругаться. Только слово за слово друг другу, а комкор тут как тут, и мне: – Выполнили?
Тут-то и "нашла коса на камень". Вспылил я: – Товарищ генерал-лейтенант, я не дежурный по КПП. У меня сегодня выходной.
А он мне: – Ах, вы не дежурный! выходной у вас? тогда, юноша, поищите себе другое место службы, с меньшим объемом работ, – и удаляется.
– Что ты знаешь-то про объемы работ, "папаха ситцевая"? – пронеслось в голове, – чёт я тебя по ночам не наблюдал рядом с собою у радиоприемника, обложенного схемами и отборными матюгами.
А сам набросился на прапора, да чуть и не в драку: – бросил пост, из-за тебя, козёл, «полкана» на меня спустили! Я ору, а этому дебилу "по барабану". По-моему он по природной своей тупости вообще ничего не понял, да и вникать не хотел. И вроде же трезвый паскуда.
С началом недели получаю новое назначение и полный расчет. Очень удивлён оперативности строевой части и досадно обижен. Три года службы насмарку. Только-только проссал как и что и на тебе – "чертовы Кулички". Через день после тяжелейшего морального удара вылавливаю злополучного прапорщика и размещаю на его физиономии пару контрастных положений о порядке несения службы, хотя горел желанием удавить эту скотину. Стоять бы передо мною плуту, который на полчасика скакнул к неостывшей ото сна мамзели, я бы понял и простил. Но я наблюдал потребительский набор низменных пристрастий, который оставил пост только потому, что просто оставил. Вполне удовлетворенный коротким, но ёмким свиданием с тупорылым животным отбываю из города. И вот я почитай на Тихом океане.
Случайный прохожий рекомендует гостиницу «Березка», что в Заветах Ильича. Иду на поиски фешенебельного отеля. Тройка самых странных, из виденных ранее, улиц и передо мною предстаёт непрезентабельного вида здание. Внутри пробирает сырость, пахнет плесенью и куревом. Занимаю последний номер в первом этаже, бросаю чемодан на койку и поднимаюсь на сопку в батальон, узнать, когда вертолет. Транспортом к месту службы только вертолёт и лететь предстоит в устье реки Ботчи.
Между тем мга понемногу рассеялась. Облака приобрели форму и начали движение. С листов перестали спадать капли. Тротуары просохли. В появляющихся просветах начала показываться лазурь и к трем часам пополудни утих и ветер; к вечеру в окна зданий ненадолго золотою фольгой налипло и заходящее солнце.
В гостинице появляюсь в сумерках. Возле администраторши топчется молоденькая девушка и рядом с нею детская коляска. Из их разговора выясняется, что девушка нуждается в ночлеге, а мест нет. Вмешиваюсь: – может девушка пусть со мной в номере переночует? места хватит. В ответ звучит категорическое нет, выказывающее трепетное бережение высокой нравственности в этом монастыре по виду весьма схожему с гонгконговским притоном.
Девушка в слёзы. Я давай её успокаивать, благодаря чему мы и познакомились. Оказалось, что Нина, стройная метиска с карими миндалевидными глазами и бархатною кожей, добирается к родителям на Сахалин. Паром завтра, они разводятся с мужем, и она с ребенком бежит от тирана. Затаскиваю её вещи в свой номер, и выходим из гостиницы. Нина толкает коляску, а я пристаю к редким похожим в попытках разузнать где можно обрести ночлег. Впереди маячит молодая пара, и неестественная сила побуждает меня немедленно действовать.
– Нина, подожди я сейчас – убегаю от спутницы вперед.
– Здравствуйте, не подскажете, кто в вашем посёлке может сдать комнату? А то уже темно, в гостинице мест нет, а мы с ребенком – обращаюсь к парню, который по виду мне ровесник. И, о счастье! знакомимся: он – Николай, веселый до судорог человек, его супруга – Надя; и молодая семья за десять рублей готова предоставить нам комнату на ночь, естественно через магазин.
Возвращаюсь к Нине: – Дело такое, комнату дают, за расходы не беспокойся, но тебе придется побыть моей женой. Она, улыбнувшись мне и, видимо, оценив старания: – Ладно.
Двумя семьями собираемся до кучи. После повторной церемонии знакомства дамская половина остается на тротуаре у коляски, а мужская рвёт в магазин. Продмаг предлагает стандартный набор, от которого в силу обстоятельств не отвертеться: хлеб, макароны, вареная колбаса, две пол литры, манная крупа и молоко дитю. Затем летим в отель за оставленными вещами мимолётной женушки и через пятнадцать минут мы на хате. В теплой квартире кроме нас девочка лет семи – Надина с Колей дочь. Хозяйка накрывает стол, Коля варит макароны. Нина хлопочет возле ребенка; в ней заметно некоторое успокоение. По прошествии часа оставленный под присмотр девочки накормленный манною кашей малыш крепко спит, а мы, довольно разгоряченные сорокоградусной, выбираемся на улицу за новой порцией жидкого колдовства и освежиться. Очередные два пузыря, новый кусок колбасы и чистый воздух приглашают компанию накрыть стол на живописной лавочке в парке. Ночь хороша. Море, нагретое за лето, остывает, медленно отдавая накопленное тепло. Ветра нет и на ветвях березовой поросли повисли одиннадцать градусов тепла.
В кромешной темноте хмельной угар заносит нас к заливу, где, упившись до чертиков, мы с Николаем, несмотря на веские доводы и протесты женской половины, раздетые залазим в ледяную воду. Коля убедил, что сейчас самый сезон для краба. В пяти метрах от берега неистово дрожа, украшаем ноги и руки многочисленными ссадинами, ворочая острые камни. Усердные поиски деликатесного продукта тщетны. Морское дно в этот час напомнило мне оборванного нищего у церкви в Краснодаре с испещрённой глубокими складками ладонью, в которой не было ни одной монеты. Крабов тоже не было. В пять минут исполнив подвиг, посиневшие и клацающие зубами вливаем внутрь очередную порцию зелья, заботливо приготовленную свидетельницами алкогольного безумия и одеваемся.
Прогулка в обнимку с опьянением заканчиваются где-то под утро. Благополучно вернувшись домой, хозяева уединяются в своей комнате; мы с Ниной до полного свету предаемся бурному исполнению вынужденного супружеского долга. Покидая веселую обитель, я не забываю положить обещанную десятку в сахарницу отзывчивым до чужих трудностей хозяевам.
К одиннадцати часам я в номере гостиницы. Вертолет после обеда. Было времени отдохнуть и добраться в батальон. Не раздеваясь, прилег на койку… Тот раз на вертолет я опоздал, из-за чего публично выслушал нотацию от комбата, который по окончании тирады тут же забыл обо мне и затем ещё полных три дня я бездельничал в гостинице и лакал тоску одиноких прогулок по Заветам Ильича.
1986 год. Неприкаянный август.
Съехал на новую квартиру. Изменилось мало что, разве вечера стали казаться длиннее.
Последний августовский вечер, шесть часов. Сегодня третий раз к ряду еду трамваем к Наташе. Интересно, как она примет? Из-за той памятной встречи, где я бестактно себя повел, со мною не хотят видеться. Уже два приезда до самой темноты я проторчал под её окном. Вчера и позавчера на приглашение хотя бы поговорить она ответила одинаково: – Я не хочу, не приходи больше. Обиделась. И на что? На пустую болтовню.
Ей, видите ли, заблажилось пообижаться, а я вынужден часами таращиться на окно и бесцельно сжигать время, бесконечно наклеивая на подошвы окурки и натыкая глаза об использованные презервативы. Уже траву всю повытоптал. Околачиваюсь тут, как тополь на той Плющихе. Самому смешно. Правда, к стеклу нет-нет и приникал силуэт – Марина. Посмотрит на несчастного влюбленного и наверняка докладывает ей, что ухажер ещё не ушел и как он, бедолага, там страдает.
Передо мною дверь. Белая, видавшая виды, которую по всему не раз выламывали. Стучу. Тихо. Ещё раз стучу – робкие шаги. Наташа.
– Привет, – говорю, а в горле пересохло.
– Привет – негромко отвечает она.
– Идём, погуляем.
– Подожди, я сейчас – в ответ, и дверь закрывается перед носом.
Мама родная! что случилось? – про себя, сам себе же не веря, – не Марина ли перемене виновник. Или всё же моя настырность верх одержала?
Время тянется, будто из банки остывший в холодильнике мёд. Достаточно изнурив меня ожиданием, входит. На ней ручной работы вязаная кофточка в слоновую кость, светло – синие джинсы и кроссовки с красными вставками. Красивая. Ножки маленькие, поступь легкая. Приятно.
Долго ходили и разговаривали, всё находя неловкость коснуться друг другу рук. Наконец наши руки сомкнулись. Я впервые держал эту маленькую точёную ручку. Несмотря на все достоинства это не была рука неженки. Ладошка оказалась довольно крепкою и немного шершавою. Этим рукам были знакомы наполненные тяжелыми вёдрами деревенские будни.
Не каждому выпадет праздником последний день августа, не каждому. А я ликовал тот раз. Мир показался значительнее прежнего, а окружающее красочнее. Шум городских улиц отступил, и я начал слышать тонкое твиньканье синиц и робкое ти-и-инь –ти-и-инь ещё какой-то пичуги. От этого календарного числа Наташа доверилась мне. Моя игра вступала в заключительную фазу.
Когда прошло, время от времени ругал я себя, конечно. К чему, – думал я, – затеял обман? хорошей девке мозги выкрутил впустую. Из каких соображений втиснулся в её жизнь, зажег ненужные чувства. За что сломал всё, чем питалось её сердечко. И объяснения не находил, как и очень многому другому. Разве можно понять лейтенанта с упорством обреченного отдающего ночь, чтобы разобрать опорный генератор «Гиацинт-М» и починить обмотку термостата, когда можно просто доложить о неисправности и месяцы ждать деталь? Или во имя чего офицер лезет из кожи вон в борьбе за высокие отметки на отборочных соревнованиях, когда ясно, что служить в Ливию направят по блату того, который даже не участвовал в мероприятии? Исходя из каких посылов, бездарный генерал приказывает штурмовать высоту, положив сотни жизней, когда можно блокировать противника и обойтись малой кровью? Вопросы и ещё раз вопросы. Мир полон непонятностей.
Окончилось наше свидание, когда с красною каймою луна повисла над домами. И всё это время наши руки были вместе. Теперь при каждой встрече, шли ли в кино, просто ли бродили по паркам, мы сразу брались руками. Я настолько привык к этой ладони, что и теперь, иногда оказавшись в тех улицах, ощущаю её трепет. Так мы и пережили сентябрь, а вслед и октябрь.
Мне нравилось проводить с нею время в кинотеатрах и наблюдать. Множество заезженных фильмов и премьер мы пережили. Я всегда с нетерпением ожидал окончание картины, чтобы искать перемены в настроении Наташи. Меня трогали, появившаяся очень ненадолго улыбка, неожиданно полыхнувший румянец или же порой нервная бледность. Я любитель обнаружить в женщинах изменения: любое проявление радостных или горестных ощущений, или хотя бы тень переживаний. Как-то в «Факеле» шел показ «Калины красной». Тот раз Марина и Наташа были со мной. Чтобы удобнее сравнивать, в креслах я намеренно расположился посередине, усадив справа Марину, а слева Наташу, устроив правую её руку в своей. Пока шла картина Марина раза три выказывала слезы, но затем быстро переменялась выражением. Увиденное на её лице запросто можно наблюдать в июле: вдруг природа будто замрёт, после внезапно задует ветер, небо почернеет, сверкнет молния и тут же ударит гром; прольётся короткая гроза; а несколько минут пройдет и снова глянет солнце. Марине свойственно меняться. Я часто смотрел её разной: и заметно отёкшей после сна, и с темными кругами под глазами, и свежею, будто ягоды малины в каплях росы, то грустною, а то веселою. А вот Наташа всегда была одинаковою, разве что едва приметное иной раз можно было рассмотреть в её лице.
Как и обычно Наташа на длительном протяжении оставалась холодна к картине, словно ей были далеки переживания героев. И вот началась сцена, когда Шукшин, упав на землю, просит прощения у матери. К середине монолога рецидивиста на лицо Наташи легла легкая тень, в глазах заблестело, и с её руки мне передалась едва ощутимая дрожь. До конца фильма и долго ещё вне залы Наташа оставалась под впечатлением. Вот за эти проявления я люблю в женщинах осень.
С наступлением зимы, сначала она, а погодя и я разъехались по отпускам. И свиделись только в марте 1987 года. Зная, что Наташа приехала, к женскому дню я готовился тщательно. По случаю достал флакончик духов «Незнакомка» и скромный букетик из трех белых хризантем. Первый раз я заявился в общежитие в военной форме и кроме подарков держал в руках торт «Сказку». Лейтенант; тщательно выбрит; в новенькой шинели и начищенных до блеска хромачах; стрелки на галифе отутюжены обрезаться можно; в меру освежен одеколоном «О' Жен» и стучу во всё ту же обшарпанную дверь.
Домашняя, в выцветшем розовом халатике и теплых тапочках выходит Наташа и замирает. Военным она меня ещё не видела ни разу. А я впервые увидел ложбинку между её небольших грудок в вырезе небрежно запахнутого халата. Когда её глаза поднимаются и наши взоры встретились, зрачки девушки мгновенно взрываются черной бездной. О! это самый верный, вернее и нету, признак – пропала девка. Только по-настоящему влюбленная, обретшая своего мужчину, при неожиданной встрече на мгновение обволакивает избранника космическою бездной зрачков. Сей факт неоспорим. Наташа сделала выбор и этот выбор – я. Она любит меня. И тут же – а любит ли? ведь эта её холодность смутит любое убеждение.
Как же долго казалась мне разлука! Я даже соскучился по ней, хотя набегами и навещал скрытно от посторонних глаз знакомую учительницу, сжигая редкие свободные ночи в бархатных объятиях любовницы.
Когда подарки заняли свои места и втроем попили чаю, мы с Наташею вышли на улицу, оставив Марину скучать в комнате. Гуляли менее часу. Пошел снег, красиво ложась на её ресницы, в которые до этого милыми комочками налепилась черная тушь. Но тут поднялся ветер и загнал нас в подъезд общежития, где мы простояли до темноты. Я оперся об подоконник, наслаждался её свежестью и в ладонях грел ей руки; она, замерев, стояла передо мною, держа руки у груди.
В общем, свыше был объявлен «белый танец» и, пригласив к нему, стала Наташа вальсировать с Обманом.
Душечка.
Декабрь. 1989 год. Служа в армии свойственно иногда попадать в сборный наряд. И нет ничего в том, что направили меня в канун новогодних празднеств в Сызрань за пополнением. Прилетел в город я к вечеру. Без затей разместился в номере гостиницы «Чайка» безо всякого вида и уже на второй вечер загудел в наряд по части помощником дежурного. Надо мною поставлен майор, а под моей опекою два рассыльных солдата. Лицо у майора обветренное, красное, в петлицах прикручены пушки, рост «метр сорок с кепкой». В общем, офицер того вида, который часто определяют, как сугубо окопный в противность штабному и который к тому страстный служака.
Сапоги он носит на пехотный манер: каблуки почти стёрты, голенища смяты в мелкую гармошку и носки задраны кверху. Я же ношу сапоги с некоторым франтовством, чуть не по-цыгански: у меня каблуки с подковами, завышены и обточены в форму рюмки; на подошву наклеен слой резины и также в носках подбиты подковки; голенища я сминаю в редкую гармошку, потому как отглаженные ровно не терплю по природной ненависти к фашистским карателям, у которых это было в моде.
К отбою его усилиями и отчаянной моею беготнею с звонкими криками порядок в части мы навели приемлемый. Ответственные офицеры, не скрывая обиды, перестали бесцельно слоняться по расположению и приступили к прямым обязанностям в казармах – беспрестанно пересчитывают вверенный им личный состав, дабы никто из новобранцев случайно не пропал.
Солдат принес два стакана безвкусного чаю, и у нас выпало время для знакомства. Разговор выдался мелочный, в основе о жизненной бижутерии. Службу, что является непременной темою среди военных, не затрагивали, пока я не задал вопроса. Майор внимательно посмотрел мне в глаза, как бы оценивая возможности собеседника, и после некоторой паузы прохрипел, протягивая банкноту в 25 рублей: – Душечка, сгоняй-ка в город за водкой и закусью, потом и поговорим. – Хм, «душечка»! только болтни такое в нашей части – приклеится прозвищем до самого дембеля. Я уже всякое насмотрелся, но думаю – вот бляха муха, попал. А если вояка бухарик и нарежется в слюну, что тогда делать изволите? он завалится спать, а мне придётся тащить службу в одного и всякими уловками отмазываться от вопросов начальства: – Где дежурный по части? Но и уронить гусарского начала я не мог. Потому, не мешкая покинул дежурку. Минут тридцать ушло на закупку необходимого к столу. Памятуя о пословице «пошли дурака за одной, он одну и принесёт» взял две по ноль пять «Кремлёвской». По возвращении отдал причитающуюся сумму майору, приученный делить затраты попоек пополам.
Майор пил очень умело и не пьянел, хотя наливал в стакан по самый край. Не привыкший к подобному я, как говориться, цедил по четверть стакана. Пили быстро и вели разговор под консервированную сайру, репчатый лук и сало с хлебом. Когда опорожнили первую и половину второй, меня уже ощутимо болтало, а у артиллериста из заметного только слегка потемнело лицо. Мне требовалась пауза и я начал выспрашивать собеседника о карьере в службе. После некоторых прений ответ прозвучал в форме монолога.
– Душечка, забудь ты это слово карьера. Служи себе, как понимаешь совестливость, а остальное никчемная суета. Сверху распланировано всё твоё усердие ещё задолго до появления тебя в войсках. Будешь пуп рвать, так этим только дорогу блатным расчистишь в карьеру, хитрить и лениться станешь – отгородятся от тебя, как от чумы. А в одиночестве служба ох, как тяжка нашему брату. Ты просто живи себе и принимай судьбу, каковой она подается. Наше дело солдатское – при нужде хорошо умереть. А на болтовню о долге, Родине и подвигах плюнь, потому как пустое это и обман. Рассмотри долг. Каждый ли готов за ради долга в окоп забраться? Нет. На одного в окопе два десятка начальников да советчиков. Многий не только под пулю не заберется, а и думать об этом не станет. У него по-другому жизнь спланирована. Возьми значение Родины. Что это слово в понимании каждого? Разное значение у него. Одному оно кресло поудобнее, звание, чин; и чихать такому на всех и вся. А иному Родина это слёзы солдатских матерей, могила погибшего товарища, бессонные ночи в нарядах и грязь полигонов. Смекаешь? Так что молча делай свое дело, как умеешь и не рыпайся.
