Алексей Птица
Вождь чернокожих
Глава 17. Эпидемия.
Выйдя из Бырра, мы благополучно добрались до своего селения, которое потихоньку разрасталось, и было уже размерами с небольшой посёлок. Через три недели начался сезон дождей, и всё наполнилось вездесущей влагой. Вода была везде. В воздухе, на земле, в реки Илу, вздувшейся от перенасыщения. Не было её только в наших хижинах, сплетённых из веток и обмазанных глиной.
Переселенцы из Бирао и Бырра, пользуясь моим отсутствием, соорудили, поначалу, для жилья что-то убогое, в своём духе, но с моим возвращением, всё у них пошло не так. Я зверствовал, гоняя и строя, с помощью своих старожилов, их на площадке, которую называл не иначе, как плацем. И добился – таки, чтобы они стали строить свои хижины по образу и подобию наших, и строго на одной линии.
Пока я воевал на два фронта, в голову мне пришла идея военных поселений. Только таким образом я мог на что-то рассчитывать в этом мире и надеяться на успешное выполнение своих замыслов. За образец я принял военные поселения графа Аракчеева, получившие в России название Аракчеевских. Но то было в России, а это Африка.
В его честь я назвал свой посёлок Аракч, как говорится, коротко и сердито, ну и похоже на местные названия. Но потом передумал и назвал Баграм, чтобы не сильно выделяться из местной специфики. Такой же город был в Афганистане, но мой будет тогда называться африканским Баграмом, или Баграм-на-Илу. Есть же Ростов-на-Дону, а есть просто Ростов, который входит в Золотое кольцо России.
Моим подданным на это было глубоко наплевать, хоть Бырр, хоть Бирао, хоть Бизон или Аракч, им было безразлично, а мне грело душу.
Весна 1886 года выдалась насыщенной на события. Сезон дождей подошёл к концу, чуть не смыв мой посёлок, но остановился у защитной живой изгороди, давая ей дополнительные силы для разрастания. Всё это время мы неуклонно расширялись, осваивая новые территории вдоль берега реки и уходя вглубь саванны.
В мае 1886 года началось очередное восстание в двух сопредельных с нами государствах, во французском Чаде и Судане, захваченном египетско-британскими войсками. Война, как та беда, никогда не приходит одна, и через весьма условную границу хлынули беженцы, согнанные со своих мест войной и местью захватчиков. Направлялись они и в Камерун, и в Южный Судан, а оттуда, мелкими ручейками, стали проникать и к нам, но уже с других направлений.
Эти процессы захлестнули густонаселённые районы, и под раздачу попал Бирао, а потом беженцы стали просачиваться и в Бырр, дальше я их не пропускал, выставив заградительные посты из своих воинов.
Каждый день после обеда я занимался со своими воинами изучением строевых приемов, а до обеда они работали на полях и занимались своим собственным хозяйством, у кого оно было. Приёмы были не хитрые, почти как у Суворова, копьём бей, щитом отбивай. Или мечом бей, копьём коли.
Остро не хватало стрелкового оружия. Винтовки я, смазав густым жиром бегемота, замотал в тряпки и спрятал, оставив себе лишь один револьвер, к которому насчитывалось с полдесятка патронов. Лучники из местных негров были плохие. Конечно, они умели стрелять намного лучше, чем я, но гораздо хуже, чем английские, во времена средневековья.
Всё это удручало меня. Добился я лишь численного увеличения своего войска. Сейчас в строю было пятьсот бойцов, среди которых также присутствовали и переселенцы, и немногие беженцы, и подросшая молодёжь, недавно вышедшая из подросткового возраста.
Луиш, постепенно привыкая ко мне и к посёлку, стал выдвигать различные инициативы и, получая моё одобрение, стал их же активно и внедрять. Фактически, он стал у меня начальником штаба, планируя военные операции. Имея опыт работы с местными племенами, он очень умело мог их запугивать и направлять их деятельность в нужное нам русло.
Пугал он их, в основном, мною, причём, делал это искренне, потому что и сам меня боялся и не понимал. Особенно он настораживался, если я рассказывал о событиях и вещах, о которых он не имел даже понятия, либо слышал от людей, бывших намного умнее его и обладающих серьезными познаниями в технике.
Он не понимал, как я мог обращаться с винтовками так, словно видел их много раз и умело разбирал их, вплоть до винтика, а потом безошибочно собирал вновь. Поражался тому, откуда я знал географическое расположение стран, и вообще, все страны, которые сейчас существовали. Как определял, где находилась Россия, а где Португалия, и их столицы, и ещё много разной информации, которой просто не мог знать вождь людоедского племени.
Это приводило его в священный трепет, да и разговоры местного населения только укрепляли его в мысли, что тело негра захватил дух белого человека. Так, пугая мною остальных соплеменников, он только укреплял мой авторитет вождя и тёмной личности, как в прямом, так и в переносном смысле.
Через несколько месяцев жизни с нами, португалец окончательно уверился, что я, как минимум, бог и полностью мне подчинился, рьяно выполняя все мои поручения и строя планы по захвату власти над всем племенем и привлечению к себе европейцев, которые без толку мотались по просторам Африки в поисках сокровищ и приключений.
По его рассказам, всякого рода авантюристы, различных национальностей, в основном, находили в Африке приключения, и очень редко сокровища. Когда я показал мешочек с алмазами, его глаза разгорелись от жадности, но после того, как я ему подарил несколько штук и насмешливо предложил их продать кому-нибудь и остаться, при этом, в живых, он сильно загрустил.
Действительно, никому, в округе двух тысяч километров, эти алмазы были не нужны, даже даром, ни розового, ни коньячного, ни какого-либо другого цвета. Я уже примерно догадывался, где могут быть их месторождения и португальцу я показал лишь самые мелкие из тех, что приносили мои подданные или находили у других племён, но сути проблемы это, к сожалению, не меняло.
Мы были слабы, а значит, не могли открыто выйти к европейцам с предложением о торговле и обмене. А если бы и вышли малым отрядом, то были бы с радостью уничтожены, оставшись в памяти убийц группой наглых и глупых негров, не понимающих, что за сокровища были в их руках.
Между тем, в Бирао началась эпидемия лихорадки и голод, который спровоцировали прибывшие в большом количестве беженцы. Я со злорадством думал, что не за всякий город стоит бороться, а иногда нужно просто подождать, и тогда проблема решится сама собой.
Не теряя времени даром, я с удвоенной силой стал заниматься тренировками со своими бойцами. А также попытался ввести в своём посёлке и в Бырре санитарный контроль. Требовал, чтобы все ходили в специально выкопанные для этого ямы, а не там, где их застала нужда, и уж, тем более, не в реку, которая и так была изрядно загажена мусором и трупами животных, погибших во время сезона дождей.
В своём посёлке я смог добиться соблюдения этих требований путём угроз и демонстраций того, к чему это всё приводит, а иногда и, вылавливая, что называется, на "горячем", тех, кто не желал меня слушать.
Но в Бырре я был пока ещё бессилен, в виду невозможности своего личного присутствия. Там уже собралась такая гремучая смесь из разных народностей и племён, что единственным плюсом могло быть только то, что при перекрёстных браках могли рождаться красивые дети… и то, не факт, и больше, в принципе, ничего. Что вскоре и сказалось, когда там началась эпидемия лихорадки, вроде Эболы.
Все, кто смог не заболеть, бросились в мой посёлок. Они стояли перед его укрепленными стенами, умоляя спасти их, с плачущими детьми, больными всех возрастов и полов, призывая на мою голову кары богов, и просили, чтобы я пустил их в посёлок.
Я стоял на вышке и смотрел на искажённые страданиями чёрные лица и не помогал им. Я мог их всех запустить внутрь, а потом лечить уже весь поселок, сбиваясь с ног и падая от усталости, пока мои силы бы окончательно меня не покинули, но я это предвидел и не хотел этого.
Поэтому, я приказал кидать им пищу из-за стен живой изгороди, словно собакам. И вещал громким зычным голосом, что они… ослушались меня и принесли к себе заразу, которая теперь пожирает их тела. Добавив, при этом, что я буду молиться за них перед всеми богами, чтобы болезнь, захватившая их тела, не захватила их души и не унесла их в подземные чертоги, на вековечные муки, и так далее и тому подобное.
Мне верили, причём, по обе стороны живой изгороди. Через какое – то время, я выбрал момент и, основательно подготовившись, вышел к больным и лечил их всю неделю. Один я отпаивал всех настоями трав, а также заставлял соблюдать элементарную гигиену, умудрившись, при этом, спасти половину из них и не заболеть сам.
После этого, все окончательно уверились, что я послан высшими силами для защиты племени и направления их на путь истинный. Но так я предполагал сам, а что предполагали мои соплеменники, было не совсем понятно, да мне и не нужно. Главное, что они меня боялись, а всё остальное – суета.
Конечно, мое лицо всегда было замотано тряпкой, смоченной в дезинфицирующем отваре травы, от одного запаха которой даже мухи цеце дохли. А внутрь я принимал настойку из корней и листьев растений, усиливающих иммунитет, приготовленную на отличном испанском хересе, найденном в качестве трофеев у суданцев, но они – то этого не знали.
А я знал, потому что не пропускал занятия по фармакологии и фармакинетике лекарственных трав и их производных. Отлично разбирался в концентрации ядов животного происхождения и их влиянии на человеческий метаболизм и был, в принципе, очень хорошо подкован даже в гомеопатическом направлении неофициальной медицины.
А ещё, я очень охотно собирал гербарии лекарственных трав, периодически навязываясь в компанию к однокурсницам. И после того, как все понравившиеся мне однокурсницы были уже осведомлены о моём опыте собирания гербариев на чистом воздухе, упершись голыми круглыми коленками и нежными ладошками на подложенную мною куртку, то перешёл и на младшие курсы. Оказывая, тем самым, шефскую помощь будущим светилам фармакологии и фармакопеи.
Но, без действительных знаний о лекарственных растениях России и других стран, этот номер не прошёл бы. А демонстрация любовно собранных мною, тщательно засушенных и приклеенных в красивые альбомы, растений, с подробными надписями, сделанными красивыми почерками моих однокурсниц, из числа тех, которые не знали о моих способах совместного собирания гербариев, либо не участвовали в них, довершали общую картину.
Девушки сначала недоверчиво косились на меня, потом мои мудрые слова падали в их нежные ушки, словно капли пахучего мёда, мелькая в их искрящихся глазах досрочно полученным зачётом, и они открывались навстречу знаниям, соглашаясь набраться опыта в важном деле собирания гербариев.
А там уже, тара-рам пара-рам, в уши закладывалась информация о любви и способах её проявления. Романтика склонов горы Машук и её окрестностей, отсутствие наблюдателей и ненавязчивые уговоры, подкреплённые обещаниями красивых подарков, делали своё дело.
И губы девушки раскрывались навстречу моей любви, а чуть позже и остальное. Наконец, где-то на третьем курсе, все уже были в курсе, в каких гербариях я был специалистом, и халява закончилась. Теперь, если только сама девушка не хотела помочь мне собрать гербарий, ничего не получалось.
Как только я подкатывал к молоденькой первокурснице, тут же следовал строгий взгляд из-под густых ресниц и безапелляционная фраза: «Я не такая!».
На моё недоверчивое хмыканье следовал ещё более грозный и гневный взгляд, и несостоявшаяся новая пассия уходила прочь, быстро перебирая красивыми ногами, или… раскачивая шикарными бёдрами, или… нервно подрагивая в такт ходьбе упругой грудью.
В общем, блудливый кот уходил в огорчении, нервно помахивая хвостом, находя утешение у старых подружек. Но, как я и говорил раньше, в конце концов, это до добра не довело, и вот я тут, хватаюсь, уже не за белую, или просто загорелую, а за чёрную грудь и, почти всегда, абсолютно некрасивой формы, с грустью вспоминая о былых победах. Но ничего, как стану императором Африки, то выпишу себе от каждой нации по паре красоток, царь я, или нет, в самом деле.
Так вот, возвращаясь к безрадостному настоящему, всех спасённых, через некоторое время, я уже без опаски заселил в посёлок, как переболевших.
Через месяц эпидемия затихла, унеся почти половину жизней в окрестных селениях и городах, не затронув только мой посёлок. Выслав разведчиков в разные стороны, где-то через пару недель я узнал всю информацию о происходящем.
Вокруг всё было плохо. В Бирао и других посёлках царил голод, а власть отсутствовала. Беженцы перемешались с местным населением, и теперь стало непонятно, кого было больше и где. В Бырре тоже бы свирепствовал голод, если бы не моя помощь.
Сама природа шептала мне, иди и захвати власть в свои руки. Пусть это будет очень ущербная и слабая власть, но она будет. Прекратится людоедство, и под моей строгой рукой все объединятся и…, ну я так думал, может быть, это и получится … наверное, а может быть, и нет.
Луиш Амош.
Он родился в середине 19 века в городе Лагуш, имеющем большой океанский порт и внушительную судоверфь, на которой строили клиперы и бригантины. Он был пятым ребёнком в большой бедной семье. Отец работал на судоверфи, а мать стирала бельё богатым горожанам.
Ещё подростком он часто бегал в порт и заворожённо смотрел на толкучку разгрузки – погрузки кораблей, прислушиваясь к незнакомой речи, непривычным наречиям и акценту моряков. Его страстно манил к себе аромат странствий и приключений. Играя с такими же, загорелыми до черноты, детьми, у прибрежных скал, он представлял себя героем, поражая абордажной саблей бесчисленных врагов, в поисках несметных богатств и могущественных завоеваний.
Со временем, к богатствам и подвигам добавились видения прекрасных женщин, падающих от любви к его грязным ногам, никогда не видавшим нормальных башмаков, кроме деревянных сандалий. И чем старше он становился, тем острее ощущал вопиющую несправедливость этого мира.
Отец с утра до ночи работал на верфи, возвращаясь домой уже под вечер, усталый и злой, и награждал каждого из них увесистыми кулаками, не трогая только единственную дочь, которую надеялся выгодно сплавить замуж. Денег катастрофически не хватало, и однажды юный Луиш, вступив в рыбацкую артель, вышел в море. Он не захотел идти работать вместе с отцом на верфь и принял решение стать моряком.
Морские испытания закалили его и научили стойко переносить удары судьбы. Однажды, когда они заплыли довольно далеко от берега, гоняясь за стаей сардин, их подхватил лёгкий шторм, от которого они не успели спастись, и три дня кидал убогий рыбацкий баркас по волнам, вышвырнув их, в конце концов, на берег, недалеко от Гибралтарского пролива.
Усталые и обезвоженные, они отправили Луиша, в качестве посланника, в ближайшее селение, за помощью. Прибрежные деревни, все сплошь, занимаются рыбной ловлей, а их жители нанимаются моряками на корабли, поэтому отказать терпящему бедствие никто не будет, памятуя, что всегда можно оказаться в таких же условиях. Им помогли прийти в себя и добраться обратно.
Когда Луиш вернулся домой, отсутствуя почти неделю, он понял, что родители и братья недолго горевали оттого, что он сгинул в море. Отец, выпив по такому случаю крепкого хереса, прослезился и, обняв его, сказал, что теперь в их семье появился настоящий моряк. Мать расплакалась и ушла делиться неожиданной новостью с соседками. И на этом – всё.
Тогда Луиш и понял, что морю он нужен гораздо больше, чем своей семье, и, пробездельничав неделю дома, нанялся моряком на первое попавшееся судно, которое уходило к берегам Африки.
Это был быстроходный, но довольно уже старый клипер, курсирующий между Португалией и её колониями. Зайдя по пути в Гвинея-Биссау, они, разгрузив часть товара и набрав на борт груз сандалового и чёрного дерева, поплыли дальше, держа курс на португальские острова Сан-Томе и Принципе, находящиеся у атлантического побережья Африки.
Народ, набранный в команду корабля, оказался самый разный, но в основном, бывалый, и, рассказывая о своих приключениях, каждый из них рисовал в ярких красках, как он разбогатеет, на этого же надеялся и молодой Луиш.
Но пока никто из команды деньгами не разбогател, а вот ревматизмом, артритом и цингой, сколько угодно. Проболтавшись в море три года, побывав в Макао, на Мадагаскаре и Бразилии, насмотревшись на всё и вся, испытав бурю различных эмоций, не раз попадая в переделки, как в море, так и на берегу, Луиш заматерел, повзрослел и стал по-иному смотреть на жизнь.
В Бразилии, в портовой таверне, в пылу пьяной ссоры, он вступил в поножовщину и, отлично владея навахой, зарезал, конечно, совершенно случайно, здорового мулата, и еле унёс оттуда ноги. От правосудия его спасла команда корабля, не выдав портовым властям и спрятав в трюме корабля.
Дальше – больше, и его жизнь медленно, но неумолимо, покатилась по наклонной вниз. На Сан-Томе и Принсипе он связался с авантюристами. Поддавшись на их рассказы и уговоры, вступил к ним в команду, уволившись с корабля.
Быстро собрав нехитрые вещи, сойдя с одного корабля, он вступил на скользкую палубу другого, но уже без вещей, проигравшись в пух и прах в кости, пообещав жестоко отомстить своим кредиторам, как только разбогатеет. И старая шаланда понесла его к побережью Африки, причалив к берегу в районе немецкого Камеруна.
Дальше было метание, из крайности в крайность. Работа в порту, участие в карательных экспедициях французов. С отрядом солдат удачи он пересёк Конго и, попав на территорию Южного Судана, вступил в ряды отряда охотников за рабами.
С годами его мечта разбогатеть притупилась, уступив место желанию выжить в нечеловеческих условиях. Домой его не тянуло, денег всегда не было, а развлечения были одни и те же, с различными вариациями.
Пьяные драки в портовых кабаках, продажные подруги, жестокие собратья по ремеслу, разных национальностей, забитые и не менее жестокие негры, и их не менее забитые, грязные женщины. От природы Луиш не был жесток, но жизнь диктовала свои правила, а он им неукоснительно следовал, став одним из многочисленных мелких хищников.
Пока судьба не посмеялась над ним, отправив вместе с отрядом охотников за рабами на территорию земли народа банда, где он и повстречал самого удивительного негра в своей жизни.
Примечательным было то, что их вооруженный отряд был наголову разгромлен отрядом этого самого негра. А сам вождь, на удивление отлично разбирался в огнестрельном оружии, совершенно его не боялся и рассматривал с видом знатока, не раз и не два державшего в руках.
Он был умён, и это разительно отличало его от остальных членов племени, он разбирался в медицине и знал намного больше, чем знал сам Луиш. Наконец, он разговаривал на русском и знал несколько слов на других языках. И он отлично умел воевать.
Чем больше Луиш общался с черным вождем, тем больше его боялся и поверил один раз, твердо и убедительно, что в нём живут два человека. Разговоры с соплеменниками только добавили пищу к опасениям и размышлениям. Все дальнейшие события только подтверждали туманные догадки, и португалец решил для себя, окончательно и бесповоротно, служить этому человеку, несмотря на его цвет кожи и происхождение.
Его интуиция просто кричала, что вот он, твой шанс разбогатеть, и не только разбогатеть, а подняться над другими, и не только над жалкими неграми, живущими еще в плену родоплеменного строя, а над многими европейцами, что плевали ему под ноги и морщились, когда проходили мимо.
Ну, ничего, он, Луиш Амош из Лагуша, им ещё покажет и докажет, что он сильнее и удачливее большинства его соотечественников, он поднимется далеко ввысь, а для этого надо сейчас помочь этому загадочному негру, в его устремлениях, и занять возле него самое почётное место. Ведь он будет первым европейцем, который будет служить чёрному вождю.
Глава 18. Время убеждать.
Перед походом на Бирао, я оставил в селении сотню воинов, под командованием Наобума. Этот, уже довольно пожилой негр был очень хитрым и расчётливым, но, при всём при этом, опытным воином и отличным охотником. Жил он до этого в Бырре, потом, не поделив что-то со старшим вождём, сбежал из села. Узнав, что старший вождь погиб, он вернулся обратно, а потом прибился ко мне.
Он же помогал мне охотиться на белого носорога, командуя загонщиками, и потом постоянно оставался за меня, при этом, довольно неплохо справлялся, неукоснительно выполняя все приказы и распоряжения. Оставил я его и сейчас, поручив присматривать за Нбенге, у которой подозрительно округлился живот, но она объясняла это тем, что плотно кушала, или её пучит, или переводила разговор на другие темы, восхищаясь моими мышцами, умом и ч… другими частями моего тела.
Задумываться о текущем было некогда, меня ждали великие дела, и в прямом, и переносном смысле, и я рьяно взялся за их воплощение. Из Баграма со мной в поход ушло четыреста воинов. Одну сотню из них я оставил в Бырре, под руководством молодого, но преданного мне воина, которого я взрастил своими же черными руками, за пять лет моего существования в негритянском теле, и которого назвал Ярый.
Ежедневно побива…, поливал, заботился о его облико морале (не давал спать со всеми подряд), кормил лучшей едой (запрещал молодой скотине пробовать человечину и жрать всякую дрянь, вроде личинок ядовитых жуков). Заботился о его физическом развитии (гонял, как сидорову козу, на устроенном мной полигоне), а также о здоровье (ругал, прямо с утра, каждый день и окунал головой в чистую воду, пока не приучил умываться и чистить зубы сандаловыми щепками). Рассказывал о подвигах славных предков народа банда (рассказывал всякие ужасы и пугал загробным миром, если меня не слушался, и показывал всякие фокусы, которых он не понимал).
А также приучал к дисциплине (а кто не понимал и плохо себя вёл, лежали парализованные ядом, одни в саванне, и ждали добрых гиен, спасаемые, в последний момент, от жуткой возможности быть заживо съеденными). Учил стойко переносить тяготы и лишения, сопровождающие путь воина (проводил эксперименты по выживанию без еды, или проводил опыты, испытывая комбинации ядов, в разумных, конечно, пределах, устраивал спарринги).
Проводил с молодыми воинами спортивные игры (выгонял, в качестве дичи, одного, а остальные загоняли его, выполняя роли охотников, заодно проверял уровень смекалки и быстроты ног). Ну, и просто одаривал их своей безмерной любовью (запугивал, как только мог, рассказывая и показывая, что я с ними могу сделать, ну, и конечно, поощрял тех, кто проходил все эти испытания и заслуживал награды).
В общем, изощрялся, как только мог, ну и получил, в конце концов, желаемое. Из общей массы негров выделились сержанты-десятники и прапора – полу сотники. Вообще, прапор – это вид знамени, но я сделал у каждой полусотни значки, как у римских легионов. Теперь у меня были гиббоны, гиены, бегемоты, крокодилы, а также попугаи, грифы, орангутанги и мартышки.
Знак сильного хищника надо было заслужить, но пока у моих сотен это не особо получалось. Поэтому, пока все остались гиббонами. Сотников я не назначал на постоянной основе, только временно. Не сильно доверяя моим диковатым соплеменникам, я считал, что пусть будет лучше перестраховка, чем потом слушать: "а мы не знали, ну извини" (что сплошь и рядом и сейчас).
Оставив в этих мини-городах по сотне воинов, оставшиеся три сотни я повел на Бирао. Мы перемещались по пустынной саванне, не наблюдая по пути ни селений, ни посевов. Попадались только дикие животные, они открыто направлялись на водопой, никого не боясь. Воспользовавшись этим, мы завалили несколько антилоп Гну, и не только Гну, а также с десяток бородавочников и убили старого льва, решившего покачать права у водопоя.
Он не рассчитал свои силы и, утыканный десятком дротиков, тихо согласился, что ошибся, но было, к сожалению, уже поздно. В знак раскаяния, он отдал мне свою шкуру, а остальным – мясо, на том и разошлись.
Бирао встретил нас ясно ощутимым страхом, охватившим его жителей, при нашем появлении. Он стал ещё беднее и грязнее. По его кривым и запутанным улочкам, среди разваливающихся хижин, наваленных кучек мусора и старых, давно обглоданных, костей ходили люди, пытаясь приготовить еду, непонятно из чего.
Национальный состав этого города стал пятнистым, словно шкура леопарда. Сейчас здесь проживали народности банда, выходцы из Чада, страны Куш, Дарфуртского султаната и Камеруна. Их объединяло только одно – они все были чёрными, разница состояла только в оттенках чёрного цвета и небольших изменениях в чертах лица.
Власть сбежала отсюда давно, и, судя по слухам, главный вождь уже поменялся, как поменялся и весь расклад на всей территории Центральной Африки. Война и многочисленные болезни унесли много жизней, а взамен принесли огромное количество беженцев, сорванных со своих мест в поисках лучшей жизни, и перемешали их с местными. Выжили сильнейшие, но и их осталось мало.
Стариков практически не было, детей тоже было совсем не много. Больше всего было женщин, которые полностью оправдывали свою кошачью породу способностью к выживанию в любых условиях.
Взрослых мужчин было немного, а воинов среди них ещё меньше, поэтому, при нашем прибытии, Бирао склонился в глубоком поклоне, отдавшись на милость победителю. Больше никто не претендовал на богом забытый чёрный город, в самом центре Африки. Даже главному вождю народа банда он был не нужен, а что говорить об остальных, которые и не знали о его существовании.
Войдя в город, первым делом, я… сжёг его. Заполыхали тонкие брёвна разобранных хижин на устроенных нами кострах, на этих же кострах мы жарили свою добычу и кормили голодных жителей города. Остатки хижин подпалили сами жители, и высоко взвившееся пламя заблестело в мутных водах реки и озарило саванну.
Утром на месте города лежало выжженное поле, кое-где покрытое несгоревшим мусором, пеплом и остатками утвари. Назначенная мною группа охотников отправилась в саванну, чтобы обеспечить нас едой.
Остальные играли роль конвоя и, помогая жителям города, стали вычищать сгоревший город. Кто-то копал яму для мусора, кто-то ушёл в джунгли за брёвнами для хижин. Третьи ушли за глиной, остальные расчищали площадки и готовили пищу.
Мы с Луишом, деловито вышагивавшим рядом, в своей, уже серой от грязи, чалме, вычерчивали палками на пепле очертания и планировку будущих улиц. Быстро тараторя и смешивая слова разных языков, он убеждал меня сооружать времянки или землянки, но был послан мною далеко и надолго. Так, что долго не мог понять куда, потому что в сердцах я это сказал по-русски.
В процессе общения с ним, мой словарный запас постепенно обогатился португальскими ругательствами и слово бунда (задница по-португальски), сказанное ему, он уже понял и, обидевшись, ушёл раздавать указания и советы уже другим неграм. Уходя, он обозвал меня бабакой (мудак, на бразильском диалекте португальского) уверенный в том, что я не понял.
Я и не понял.. сначала, а потом проинструктировал понравившуюся ему негритянку, которую он усиленно обогащал новыми познаниями в половой жизни и вызнал через неё все его португальские ругательства.
На следующее утро я с радостью приветствовал его, назвав уважаемый бабака (мудак), чем вызвал у него кучу ругательств, правда, не направленных на меня конкретно, особенно, после того, как он увидел мой крепко сжатый кулак, недвусмысленно нацелившийся ему в переносицу.
Теперь у меня было преимущество перед ним, я отборно ругал его по- всякому и громко, а он меня втихаря, когда я был либо далеко, либо не слышал его. У него ведь не было такой возможности, как у меня, чтобы вызнать смысл моих слов.
Все местные женщины меня боялись, и не соглашались на его уговоры, как и мои воины, чтобы узнать смысл употребляемых мною крепких выражений. Конечно, гораздо позже он всё узнал, ну а пока, я крыл трёхэтажным всех и каждого, отводя душу, особенно на тех, кто мне мешал создавать город с нуля, по моему собственному усмотрению.
Здесь я задержался, отстраивая заново город, прививая дисциплину его бестолковым жителям, и остался в нём почти на полгода, пережидая сезон дождей в новых хижинах.
В память первого чёрного президента Америки, который был не более, чем марионеткой в руках белых конгрессменов, я переименовал в его честь этот город, назвав его не Бирао, а Барак. Что, в принципе, и на русском, и на американском, было одно и то же.
В русском языке на букву Б есть ещё много слов, и следующее название города, судя по происходящему вокруг, должно быть – Бардак, ещё оставались в запасе Бабай, Бабах, Бабло, Багаж, Багет, Багор, Бабка, ну и так далее.
Такие названия я собирался давать всем подряд деревням, чтобы была, однако… система! Кто сказал, что главная буква А? У меня всё будет через Б, и без Б не обойдётся ни одна деревня. Ымператор я, или кто? В смысле… будущий, и всея Африки.
Вот такие Наполеоновские планы бродили в моей бедовой голове, обуреваемой и подогреваемой половым инстинктом. И на что только не пойдёшь ради белого женского тела и умных бесед, с себе подобными.
Хотя, насчёт себе подобных, я погорячился. Сейчас моей красивой, лоснящейся от самодовольства и пота чёрной физиономии могла помочь, действительно, только императорская корона, чтобы заманить европейских женщин к себе в постель, ну или, на крайний случай, восточных, а лучше всех, кого можно. Но я вообще – то, категорически против гаремов, и голосую за свободу женского волеизъявления, в разумных, конечно, пределах.
Получила любви, распишись и свободна. Э… следующая, пожалуйста.
Вот же, приснится всякая хрень на полный желудок, не надо было вчера переедать жареных бананов, присланных из Баграма, а то оголодал тут на мясе крокодильем, вот и приналёг на целую связку, не удержался.
Решил попотчевать себя фруктиками, а они вон как ночное либидо возбудили, что, аж, самому неудобно перед собой. Да… чёрная действительность уже меня достала, и немытые лица местных красоток, тоже.
Нет, я не расист, но вот приходящие авантюристы ещё пока слабо поработали над улучшением африканской породы, а сами они, как-то, больше друг друга любят уничтожать, а не любить. А уж если любят, то, исключительно, в виде жаркого, с соусом из бобов.
– Бррр, фу, какая гадость, эта ваша заливная обезьяна, под бобовым соусом.
А вообще, тут человек пока находится где-то в середине пищевой цепочки, борется на равных с крокодилами, львами и гиенами. То они его съедят, то он их, ну, за исключением гиен, конечно, их могут съесть только их ближайшие соратники по гнусному ремеслу – грифы. А вот их уже никто не съест, и вот она… вершина пищевой цепочки. Они могут есть всех, а их – НИКТО, представляете?
