Алексей Олейников
Русское военное искусство Первой мировой
Введение
История военного искусства, являющаяся составной частью военной истории, исследует возникновение и эволюцию форм и способов ведения вооруженной борьбы, обобщает опыт войн, изучает процесс развития военного искусства и вскрывает его закономерности, создавая тем самым основу для развития современной военной теории.
В этой книге исследовано военное искусство на Восточном (Русском) фронте Первой мировой войны 1 OHIO 18 гг. на основе совокупности его элементов, в числе которых: тактика, оперативное искусство, стратегия.
Военное искусство русской армии этого периода рассмотрено комплексно – на основе исследования совокупности входящих в него элементов, ранее недостаточно и всесторонне исследованных.
Проанализированы особенности маневренного и позиционного периодов боевых действий, присутствуют показательные примеры из истории Русского фронта Первой мировой войны.
Ранее выходили работы, посвященные отдельным элементам военного искусства в том или ином контексте. Например, это разделы в трудах: История военного искусства. Сборник материалов. М., 1952 г.; История военного искусства. М., 1984 г.; Строков А. А. История военного искусства. С.-Пб., 1994 г. Но элементы военного искусства изучались часто фрагментарно, либо повествование сводилось к хронологическому рассмотрению хода боевых действий.
Структура работы такова, что позволяет проследить эволюцию от высших к более низким элементам военного искусства (от стратегии к оперативному искусству и тактике) и увидеть, как военное искусство русской армии воплощалось в жизнь на практике – в реалиях маневренной и позиционной форм ведения боевых действий Русского фронта Первой мировой войны.
I. Стратегическое искусство русской армии
Стратегическое искусство – важнейший элемент и одновременно высшее проявление военного искусства. Стратегическое искусство занимается вопросами подготовки, планирования и ведения войны, военных кампаний и стратегических операций.
По своей сути стратегия – совокупность способов достижения победы в вооруженном противоборстве путем определения целей войны, реализации военного планирования и систематического внедрения системы мер противодействия противнику в условиях постоянно изменяющейся обстановки.
Стратегия охватывает практическую деятельность высшего военного командования государства по подготовке и осуществлению военных действий. Соответственно, она тесно связана с политикой – т. к. на основе определяемых политикой целей разрабатываются стратегические планы.
Стратегическое искусство включает в себя как искусство планирования боевых действий, так и систему операций вооружённых сил для достижения конечной цели войны. В некоторых государствах различают большую стратегию (стратегию войны в целом) и малую стратегию, предметом которой являются вопросы планирования, подготовки и проведения военных операций (в России малая стратегия именуется оперативным искусством).
Стратегическое искусство русской армии стало предметом исследования ряда военных мыслителей в довоенный период.
Крупнейшим военным теоретиком был Н. П. Михневич – военный историк, участник Русско-турецкой войны 1877—78 гг., в 1904–1907 гг. – начальник Николаевской академии Генерального штаба; ас 1911 г. – начальник Главного штаба.
Он считал[1], что военная наука имеет свои основные принципы, на которых базируются формы ведения военных действий – вне зависимости от переживаемого исторического периода они неизменны. Соответственно, принципиальная основа стратегического искусства постоянна – меняется лишь его практическое содержание.
Теоретик выделял следующие важнейшие принципы стратегического искусства. Принцип экономии сил предполагал создание адекватной группировки вооруженных сил в зависимости от важности пунктов, подлежащих оперативному воздействию. Принцип превосходства моральных факторов над материальными означал, что материальные и моральные силы и средства тесно взаимосвязаны, но духовное начало на войне имеет преобладающее значение. Принцип случайности заключался в том, чтобы определить необходимые средства для предупреждения и устранения случайностей на войне. Принцип внезапности выражался в трех формах: внезапность идей, действий и техники.
В начале двадцатого века, как справедливо считал Н. П. Михневич, конечный результат военного противостояния зависит не только от действий вооруженных сил, но и от глубинных социально-экономических факторов, определяющих функционирование государственных организмов противоборствующих сторон. Исход войны должен решаться только после истощения материальных и моральных сил и средств одного из противников.
Верно оценив сущность коалиционных войн, Н. П. Михневич характеризовал их достаточно негативно – он отмечал, что для них характерны зависть, интриги, недоверие со стороны партнеров; затрудняется эксплуатация ресурсов союзных государств во имя общих интересов, а в ведении войны иногда приходится отказаться от слишком смелого шага для достижения общекоалиционного блага. В борьбе против вражеской коалиции, по справедливому заключению теоретика, следует выявить ее слабые стороны и туда нанести свои удары.
Предвосхитил Н. П. Михневич и появление войн нового поколения – тотальных. Он увидел грядущее появление миллионных армий, состоящих из различных категорий войск – если ранее поражение полевой армии противника предрешало участь всей войны, то теперь за армией первого эшелона враг может организовать вторую армию из резервных войск. Лишь истощение резервов и мобилизационных возможностей могло привести к победе.
Н. П. Михневич отмечал, что неизбежны затяжные войны, т. к. при современном развитии военно-экономического потенциала великих держав маловероятен решительный успех одной из сторон и, соответственно, быстрое окончание войны. Обосновывая неизбежность войн на истощение, он писал, что достижение военной победы зависит и от способности вооруженных сил выдерживать продолжительную борьбу.
Писал Н. П. Михневич и о стратегии обширных театров: при неблагоприятной стратегической расстановке сил Россия всегда может прибегнуть к стратегии затяжной борьбы, избегая решительных столкновений и получая возможность изнурить силы противника, т. к. время лучший союзник ее вооруженных сил. Стратегия России должна предусматривать отказ от решающих боевых столкновений на границе и стремиться к затяжной войне, в то время как стратегия европейских государств будет направлена на то, чтобы сразу навязать решительные действия, которые приведут к полному напряжению своих сил и средств в начале войны – чтобы завершить ее в кратчайшие сроки.
Особое значение Н. П. Михневич придавал функционированию железнодорожного транспорта – быстрота проведения мобилизации, сосредоточения и развертывания армии при его помощи позволяет предупредить действия противника и захватить стратегическую инициативу Идеал стратегии – успеть сосредоточить к решающему моменту кампании максимально возможные силы. Но и пренебрегать т. и. второстепенными операциями также не следует – ведь зачастую невозможно определить, на каком участке наступит перелом и будет достигнут стратегический результат.
Главное значение среди форм военных действий Н. П. Михневич придавал стратегическим наступательным действиям, т. к. наступательное сражение есть естественная развязка стратегической наступательной операции. Он писал, что очень часто секрет успеха заключается в применении принципа т. и. частной (локальной) победы – поражение неприятеля в одном важном пункте ведет к победе на всем театре военных действий.
Важнейшим способом стратегических наступательных действий теоретик совершенно справедливо считал стратегический прорыв – прорванный фронт представляет собой серьезную угрозу коммуникациям армии и вынуждает ее к беспорядочному и поспешному отступлению. Стратегический прорыв, по Михневичу, необходимо осуществлять значительными силами, т. к. прорвавшаяся в глубь обороны противника армия может быть охвачена с флангов и даже окружена. После прорыва атакующий должен действовать быстро и энергично – чтобы не дать противнику опомниться и соединить прорванные части своей армии.
Фланговая стратегическая атака вследствие интенсивного развития вооружений и, соответственно, усиления оборонительного потенциала противника, получила наиболее широкое применение. Н. П. Михневич отмечал, что она может быть следствием прорыва – когда прорвавшая фронт противника часть армии осуществляет захождение плечом и повторяет атаку, либо следствием охвата или обхода. В случае успеха фланговая стратегическая атака обещает наиболее крупные последствия, но в то же время требует надлежащей базы и тесной связи взаимодействующих войск.
Особое значение Н. П. Михневич придавал стратегическим резервам (сосредотачиваемым, в т. ч. посредством железнодорожных перевозок).
Генерал структурировал войну как совокупность кампаний и операций, преследующих достижение соответствующих целей, отмечая, что война состоит из одной или нескольких боевых кампаний, а кампания из одной или нескольких операций. Предвосхитил он и образование фронтов как самостоятельных групп армий. В Первой мировой войне именно русская армия первая среди воюющих противников образовала фронтовые объединения.
Другой видный русский военный теоретик предвоенной эпохи – генерал А. Г. Елчанинов, ординарный профессор Николаевской академии Генерального штаба по кафедре стратегии. Он являлся автором ряда работ по русской военной истории (прежде всего о деятельности А. В. Суворова и войне 1812 г.), а также о стратегии и тактике. Главный военно-теоретический труд А. Г. Елчанинова – «Ведение современных войн и боя»[2].
Сторонник самобытного развития русского военного искусства, А. Г. Елчанинов рассматривал стратегическое искусство как синтез истории и современности. Подготовка к войне должна быть комплексная, с полным напряжением и нравственных и материальных сил государства – к ней необходимо готовиться не только в военном смысле, но и с политико-хозяйственной точки зрения.
Говоря о формах стратегических действий, А. Г. Елчанинов указывал, что т. к. тактический прорыв в связи с резко возросшей огневой мощью войск (особенно артиллерийского огня) и плотностью все более эшелонируемых в глубину боевых порядков противника стал весьма затруднен, первостепенное значение приобретает стратегический прорыв. Как отмечал теоретик, чем меньше возможностей уничтожить противника обходами и охватами, тем важнее прорыв, а чем менее выполним прорыв, тем эффективнее, в свою очередь, должны быть обходы и охваты. Основной целью на войне должна оставаться угроза коммуникациям врага и их захват – венцом этих маневров является стратегическое, а в дальнейшем и тактическое окружение. Стратегические обходы, по справедливому замечанию А. Г. Елчанинова, требуют особого отношения к использованию фактора внезапности.
Другой видный русский и советский военный теоретик полковник Генерального штаба, ординарный профессор Николаевской академии Генерального штаба А. А. Незнамов[3] также считал, что в условиях начала XX века стратегический прорыв более труден и опасен, чем прежде.
Таким образом, у русской армии к началу Первой мировой войны имелась комплексная военно-теоретическая база, адаптирующая основы стратегического искусства к современным условиям. Исследуя все стороны этого искусства, русская военная наука призывала действовать активно, применяя стратегический маневр.
Подходить к оценке стратегического искусства русской армии следует с учетом того обстоятельства, что Первая мировая война была войной нового поколения.
Прежде всего, она являлась коалиционной войной.
В свете коалиционной стратегии действия противоборствующих сторон подчиняются несколько иным законам, и, казалось бы, бессмысленные боевые операции и безрезультатные кампании оказываются наиболее эффективными.
В коалиционной войне даже поражение одного из союзников зачастую вызывает победу другого – и тогда поражение может иметь большее значение, чем победа. Но союзники должны помнить друг о друге во время проведения боевых операций и руководствоваться прежде всего не узкоэгоистическими интересами собственного фронта, а пользой коалиции в целом.
Доктрина коалиционной войны сформулировала следующие принципы, на которых основывается любая коалиция, и при соблюдении которых возможна общая победа всего блока: 1) сила коалиции основывается на моральной дисциплине членов коалиции; 2) каждая входящая в состав коалиции нация обязана сражаться в рамках, установленных общим планом совместных действий – отдельные инициативные выступления запрещаются; 3) национальные интересы должны уступать общим интересам[4].
И в ходе развернувшейся войны германскому блоку не удалось громить своих противников поодиночке: как только врагу удавалось создать перевес на одном из фронтов и начать там наступление, следовало наступление их противника на другом ТВД. Германцы и их союзники так и не смогли добиться решающего успеха ни на Русском, ни на Французском фронтах (а длительная война вела к неминуемому поражению Германии) во многом благодаря усилиям русской армии.
Нахождение России в составе Антанты и необходимость подчинять свои стратегические интересы реалиям коалиционной войны наложили отпечаток на русское довоенное стратегическое планирование.
В соответствии с Франко-Русской военной конвенцией 1892 г. Россия должна была выдвинуть против Германии 800-тысячную армию, облегчив ситуацию для французской армии (численностью 1 млн. 300 тыс. человек). Конвенция предусматривала одновременность мобилизационных усилий и взаимопомощь союзников. Главным противником называлась Германия.
Союзники по Антанте – Коалиционная война. Плакат. Взято из: Нива, 1914.
Французский генеральный штаб стремился добиться от русской армии скорейшего и энергичного наступления именно на германском фронте. Причем союзники рассчитали время, необходимое для того, чтобы действия русской армии могли серьезно повлиять на события на Французском фронте. Так, было определено, что она может вступить в соприкосновение с германской армией на 14-й день боевых действий, полноценное наступление против Германии начнется на 23-й день, а воздействие русских войск отразится на Французском фронте примерно на 35-й день после начала мобилизации (когда русские войска достигнут рубежа Торн – Алленштейн).
На довоенных совещаниях начальников генеральных штабов (1910–1913 гг.) русские и французские представители подтверждали, что главной целью союзных войск является разгром армии Германской империи. На совещании в Красном селе в 1911 г. было предусмотрено, что русские войска на германском фронте должны были начать активные действия после 15-го дня мобилизации. Операционные направления указывались: 1) в направлении на Алленштейн (если противник сосредоточит свои войска в Восточной Пруссии); или 2) в направлении на Берлин (если германские войска сосредоточатся на рубеже Торн – Познань).
Значительное внимание на франко-русских консультациях уделялось сокращению мобилизационного времени, уточнялись детали, вырабатывались варианты действий России и Франции.
Французы изначально желали, чтобы Россия удержала на своем фронте 5–6 германских корпусов, обещая при направлении германцами главного удара против России, перейти, в свою очередь, в энергичное наступление против Германии. Но в стратегическом планировании союзников присутствовали значительные недостатки. Так, генерал-квартирмейстер штаба Верховного главнокомандующего генерал от инфантерии Ю. Н. Данилов писал: «Что касается военной конвенции, то таковая вследствие слишком общего характера ее подвергалась впоследствии неоднократным обсуждениям и уточнениям… Обсуждению подвергались лишь частности конвенции, устанавливавшие размеры помощи, время и направление ее, а также другие данные технического порядка… Вполне очевидно, что конвенция, заключенная еще в мирное время, могла предусматривать вопрос о совместных действиях лишь в первоначальный период войны… Но даже столь важный и существенный вопрос, как вопрос обеспечения единства действий, в течение дальнейшего периода войны никогда в обсуждениях затронут не был, что и должно было привести к той несогласованности этих действий, которая… была причиной весьма многих неудач и создала вообще чрезвычайно благоприятную обстановку для Центральных держав, занимавших в отношении своих противников выгодное, в смысле стратегическом, внутреннее положение»[5].
И, кроме того, главным политическим противником Российской империи была не Германия, а Австро-Венгрия.
В 1912 г. был принят план стратегического развертывания русской действующей армии в двух модификациях: вариант «А» («Австрия» – главный удар против Австро-Венгрии) и вариант «Г» («Германия» – основные военные усилия России направлялись против Германии). Решающим фактором было то, куда будет направлена главная часть германской военной машины – против России (тогда вступал в силу вариант «Г») или Франции (в этом случае задействовался вариант «А»). Таким образом русское военно-политическое руководство пыталось согласовать русские стратегические интересы с обязательствами перед Францией.
В соответствии с планом «А» предписывалось решительное наступление против войск Германии и Австро-Венгрии. Если задачей русских армий на германском фронте являлось нанесение поражения группировке противника в Восточной Пруссии и овладение этим ТВД в качестве плацдарма для дальнейших действий, то австрийская армия подлежала полному разгрому. То есть, предусматривалась операция с ограниченными целями в Восточной Пруссии и операция с решительными целями в Галиции (путем нанесения ударов по сходящимся направлениям с севера и юга на Перемышль— Львов с перспективой наступления на Краков).
План «Г» предполагал операцию с решительными целями в Восточной Пруссии, в то время как действия противника на остальных фронтах подлежали сдерживанию. Задача русских войск на австрийском фронте была более скромной чем в первом случае: не допустить противника в тыл русским войскам, действующим против Германии.
Вопреки предвоенным совещаниям начальников штабов России и Франции, русское довоенное стратегическое планирование рассматривало в качестве приоритетного противника не Германию, а Австро-Венгрию – это диктовалось русскими национальными стратегическими интересами.
Россия и Германия – карикатура. Взято из: Военный сборник. 1915. № 9.
Военный историк и участник войны генерал-лейтенант Н. Н. Головин совершенно справедливо считал, что главный удар против Австрии абсолютно не противоречил нормам Франко-Русской конвенции, т. к. являлся непрямым стратегическим воздействием на главного врага – Германию. Ведь угроза уничтожения австро-венгерских войск на более благоприятном для боевых действий ТВД (Галиции) с большей степенью вероятности приведет к переброске германских войск с Французского фронта на помощь своему союзнику, чем вторжение русских войск в менее маневродоступный ТВД (Восточная Пруссия). Немцы не могли проигнорировать поражение союзника под угрозой неудачи в войне для всего блока.
В долгосрочной перспективе это и произошло – немцам пришлось наращивать свою группировку против России под угрозой военного ослабления Австрии. Но вместе с тем в краткосрочной перспективе именно русское вторжение в Восточную Пруссию вызвало наиболее быструю реакцию противника и в кратчайшие сроки сказалось на стратегическом положении Французского фронта.
Налицо разброс сил (2 армии – до 34 % сил выставлено против Германии и 4 армии, т. е. свыше 52 % – против Австро-Венгрии). Но в сложившейся обстановке он был неизбежен, т. к. Первая мировая война – война коалиционная, и России нельзя было допустить поражения Франции под угрозой собственного поражения. Разгромив англо-французов, Германия перебрасывала свои освободившиеся армии на Восточный фронт и вместе с Австро-Венгрией сминала русские войска. В этот период никакие успехи русских войск в противостоянии с Австрией не смогли бы компенсировать крушение Франции.
Военный специалист профессор А. А. Свечин писал: «Вторжение в Восточную Пруссию (русской армии. – А.О.) было не только нашей обязанностью, но и диктовалось нам инстинктом самосохранения. Германия поворачивалась к нам, с началом войны, спиной. Мы должны были напрячь свои силы, чтобы больно её укусить и помнить при этом, что чем больнее был наш укус, тем скорее ее руки выпустят схваченную за горло Францию…»[6].
Но в предвоенный период среди компетентных кругов России присутствовало недовольство стратегическим планированием, и считалось, что план войны «был во многих отношениях невыгоден для России, так как русские силы сосредоточивались против пустого почти пространства на германском фронте, тогда как Австро-Венгрия в это время направляла против нас главные свои силы»[7]. Исходя из специфики коалиционной войны, Россия сознательно приносила в жертву возможность нанесения быстрого и решительного поражения одному из своих противников ради интересов всей коалиции.
Кроме того, русское командование и по вполне объективным причинам (прежде всего, вопросы мобилизации и транспортной инфраструктуры) не могло полностью выполнить своего обещания союзникам о сосредоточении на германском фронте 800-тысячной армии и о решительном наступлении на нем после 15-го дня мобилизации. В состав Северо-Западного фронта выделялось (и лишь к 40-му дню мобилизации) не более 450 тыс. штыков и сабель. На 15-й день в составе войск на германском фронте могло быть сосредоточено не более 350-ти тыс. человек (реально же было еще меньше). К этому времени Россия могла развернуть против Германии и Австро-Венгрии лишь 27 пехотных и 20 кавалерийских дивизий, т. е. треть своих сил. Для переброски следующей трети требовалось еще 8 дней, а последние войска прибывали на фронт вплоть до ноября 1914 г.
Военная наука требовала ждать полного сосредоточения войск – иначе наступающие войска оставались без второочередных частей, тяжелой артиллерии и тыловых служб. Но перспектива скорого разгрома союзника обязывала российское военно-политическое руководство жертвовать национальными интересами ради общесоюзных.
Принятый русским военно-политическим руководством план стратегического развертывания теоретически отвечал сразу двум задачам: нанести решительное поражение австро-венгерской армии и оказать быструю и эффективную помощь Франции путем наступления в Восточной Пруссии. Но он наталкивался на непреодолимые трудности, главной из которых была недостаточность сил русской армии на начальном этапе мировой войны. Огромная протяженность фронта, постепенность переброски сосредотачиваемых войск при маневренных боевых действиях – накладывали значительный отпечаток на первые операции русской армии. Именно недостаточность сил и недоотмобилизованность русских войск привели к неудаче в Восточной Пруссии и к более скромному, чем предполагалось, результату Галицийской битвы.
Так, войска Северо-Западного фронта насчитывали на бумаге 30 дивизий (реально же – на треть меньше), противостоя 16–20 германским дивизиям. Но 16 немецких дивизий, по своей огневой мощи равнявшихся 20–22 русским, и опиравшиеся на сильные оборонительные рубежи Восточной Пруссии, могли легко противостоять наступлению 22–24 русских дивизий.
На главном же (австрийском) фронте против 44–47 австро-германских дивизий противостояло до 42,5 русских дивизий (к тому же и с более поздними сроками готовности).
При такой расстановке сил трудно было ожидать решающего успеха на обоих стратегических направлениях. Но союзнический долг обязывал русскую армию действовать активно. Н. А. Таленский так оценивал «стратегическую раздвоенность» русского довоенного планирования: «Оперативно-стратегическая значимость русского Северо-Западного фронта, с точки зрения собственных интересов России, позволяла уменьшить силы, предназначенные для борьбы с Германией, ведя на этом фронте оборонительные действия, и увеличить силы, направленные против Австро-Венгрии. Однако русский генеральный штаб был связан условиями Франко-Русской конвенции…»[8].
Очевидно, что уже на первом этапе войны важнейшая роль русской армии заключалась в срыве всего довоенного стратегического планирования держав германского блока. Его шанс выиграть войну на два фронта заключался в том, чтобы, воспользовавшись преимуществами внутренних операционных линий, разбить своих противников по частям, использовав разницу в сроках между французской и русской мобилизациями. Аналогичным образом Россия повлияла и на австро-венгерское стратегическое планирование, в то время как Австро-Венгрия воевать на два фронта была способна еще менее Германии.
Таким образом, в коалиционной Первой мировой войне России пришлось «разрываться» между исполнением союзнического долга и реализацией собственных стратегических задач. Соответственно и главные фронты для России – Юго-Западный и Кавказский (тогда как Северный и Западный фронты выполняли, прежде всего, задачу оковывания германских войск). Во многом именно в этом кроется относительная пассивность Северного и Западного фронтов по сравнению с «ударными» фронтами – Юго-Западным и Кавказским.
В ходе войны Россия проводила боевые операции, предназначенные облегчить положение союзников – эти, зачастую неудачные с оперативно-тактической точки зрения, положительно отразились на положении Антанты (Восточно-Прусская операция 1914 г., операция на Стрыпе в декабре 1915 г., Нарочская операция 1916 г.). Операции же, проводившиеся для реализации российских стратегических задач, приводили к важнейшим результатам и большому успеху (Галицийская битва, Карпатская операция, наступление Юго-Западного фронта 1916 г., Эрзерумская, Трапезундская, Эрзинджанская, Огнотская операции). Но и эти операции способствовали победе всей коалиции, т. к. отвлекалось внимание противника, перемалывались его дивизии, тратились вооружение и боеприпасы, под влиянием побед русского оружия появлялись новые союзники.
Ветеран и новобранец Антанты, 1917. Взято из: Нива, 1917.
Как правило, операции, проводившиеся исключительно в интересах союзников (торопивших со сроками, навязывавших параметры операции) были в военном отношении неудачными и, наоборот, планировавшиеся последовательно русским командованием ради очевидной перспективы Русского фронта, были успешны.
Наличие двух главных ТВД уже исключило для германского блока возможность выиграть войну. Раздвоение стратегической мысли противника, оперативные метания, переброски войск с одного стратегического ТВД на другой – суровая реальность для стран Четверного союза.
Усилия русской армии в большой степени повлияли на процесс перехода стратегической инициативы.
Так, летом 1914 г. вторжение русских войск в Восточную Пруссию и Галицию сорвало планы А. Шлиффена и Ф. Конрада фон Гетцендорфа, и германский блок столкнулся с реальностью войны на два фронта – воспользоваться разницей в сроках мобилизации и разбить своих противников поодиночке ему не удалось.
Осенние операции 1914 г. в Восточной Пруссии и Польше явились важнейшей предпосылкой проигрыша Германией битвы за Фландрию и привели к окончательной стабилизации Французского фронта. Австро-германцы начали наращивать группировку своих войск на Русском фронте и перенесли центр тяжести боевых операций своего блока против России. Благодаря этому союзники России получали на Французском фронте годовую передышку.
С конца весны 1915 г. германский блок захватил и в течение года удерживал стратегическую инициативу – русская армия приняла на себя главный удар объединенных сил германского блока, но и в этот период серией боевых операций пыталась облегчить положение своих союзников.
В результате наступления Юго-Западного фронта и операции на Сомме 1916 г. стратегической инициативой вновь завладели державы Антанты. Ответ армий держав германского блока заключался в натиске на наиболее слабого члена Антанты – Румынию, которая оказалась разгромленной. Но Румынский фронт был реанимирован действиями русских войск. Именно крупномасштабное наступление русской армии весной – осенью 1916 г. позволило Антанте вновь овладеть стратегической инициативой.
И лишь революция в России изменила стратегическую ситуацию.
Помимо реалий коалиционной войны, учитывая специфику Русского фронта, русская армия была вынуждена применять стратегию обширных театров.
Генерал-лейтенант В. Борисов писал в этой связи: «В 1914 г. мы не руководствовались стратегией для своего, русского, театра: мы развернули армии так, как будто намеревались быстро пройти через Бельгию, хотя германский марш, по пространству был не длиннее самсоновского от Ломжи к Танненбергу. Германцы шли к решительному пункту своего театра, а мы, сделав такой же прыжок как германцы, очутились на дне своей широкой канавы. Каких трудов, каких потерь стоило нам выбраться из польского мешка на наш естественный фронт 1915 г. Мы повторили туже ошибку, какую сделали в 1812 г.»[9].
Обширный театр военных действий требует соответствующего размаха операций, широты маневрирования, учета географических особенностей местности – причем эти особенности приобретают стратегический характер. Сама территория перестает быть объектом оперативно-стратегического воздействия – потеря пространства теряет решающее значение. Так, утраченные русской армией в 1915 г. территории, будь это в Европе, несомненно привели бы к капитуляции европейского государства. На Русском же фронте продвижение противника на 300 км фактически ничего не значило.
Обширность фронта позволяет относить стратегическое развертывание в глубину страны и начинать боевые операции лишь тогда, когда будут выявлены оперативно-стратегические намерения противника. Это позволяет осуществлять такие перегруппировки войск, которые очень рискованны для малого театра военных действий.
Он позволяет при обороне удерживать только магистральные операционные направления, допускать продвижение неприятеля вглубь страны вплоть до истощения им своей наступательной мощи, применять тактику «выжженной земли».
Противнику, даже после победы в сражении, бывает трудно добиться решительного стратегического результата: глубина театра военных действий позволяет побежденному избегнуть многих кризисных моментов. Прорывы, обходы, охваты имеют лишь локальное значение.
Кроме того, огромные расстояния придают исключительное значение применению подвижных войск.
Стратегическое искусство русской армии в Первую мировую войну осуществлялось посредством деятельности Штаба Верховного главнокомандующего (Ставки).
