Алексей Макаров
Морские рассказы. Избранное. Издание второе, переработанное
***
Борзов подскочил на койке и ухватился за ногу. Наверное, он неловко повернул её во сне.
– Что, Владимирыч, опять тушишь пожар? – участливо спросил Вадик, – Сейчас сходим на завтрак, потом возьму бинты. Сделаем тебе перевязочку. Не волнуйся. До Японии пять денёчков осталось-то. А там и доктора рядом. Не переживай. Хотя и меня кошмары одолевают чуть ли не каждую ночь.
– Не говори, Вадя. И мне всякая хренотень по ночам жить не даёт, – как всегда, спокойно подтвердил проснувшийся Серёга.
«Алика» мерно переваливалась с борта на борт. Двигатель работал мощно и ритмично. Что ж, она новая. Ей только шесть месяцев. Не то что было «Леди Белле» – двадцать семь лет. У «Алики» всё впереди.
А «Леди Белла» осталась одна в океане, в пятистах милях к северу от Гавайских островов, глубоко осевшая в воду кормой из-за затопленного машинного отделения, сгоревшая и брошенная на произвол судьбы.
Затонет ли она от первого же циклона? Или будет месяцами бродить по океану, как летучий голландец, пока её не найдут и не отбуксируют в порт на разгрузку и дальнейшую разделку. Ведь весь груз остался цел. Топливо в дизельных цистернах из-за затопления машины не взорвалось, поэтому она не сгорела и осталась на плаву.
Когда «Алика» уходила с места аварии, Борзов вышел на корму, и долго смотрел вслед этой частичке своей судьбы, брошенной в океане жизни. Слёзы сами наворачивались на глаза. Но их сдувало ветром надвигавшегося циклона. Всё-таки как много хорошего его связывало с ней, с «Леди Беллой».
А сейчас пора ковылять на ужин. Их повар, чилиец, изумительно готовит.
Владивосток, январь 2019
«Шатура»
Жизнь судового механика
(начало)
Глава первая
После четвёртого курса Лёньку направили на практику на теплоход «Шатура», который ходил на линии Находка – Магадан.
***
«Шатура» представлял собой четырёхтрюмный лесовоз польской постройки примерно двенадцатилетнего возраста, экипаж которого в основном состоял из проштрафившихся моряков. Или тех, кто по каким-то причинам что-то нарушил в таможенном законодательстве при пребывании за границей, то есть где-то и когда-то напился и попался нашим доблестным органам, но только по милости администрации оказался не уволенным из пароходства. Таким «залётчикам» только прикрывали визу. То есть они потеряли право выходить в заграничные рейсы.
А чтобы вновь открыть визу, приходилось целый год отрабатывать в каботаже и проявить себя с лучшей стороны. Это с точки зрения командно-политического состава судна, а если яснее, то помполита.
Помощниками капитана по политической части становились, в основном, неудавшиеся штурманы, электромеханики, начальники радиостанций и те, кто прошёл курс обучения на специальных политических курсах в Одессе или Хабаровске.
Администрация судна, в лице капитана и партийной организации судна, только ходатайствовала о новом открытии визы молодому моряку или «залётчику», то есть мотористу, матросу, механику или штурману перед пароходством. Она писала бумаги, собирала собрания, утверждала решение этих собраний и… отправляла всё это куда-то наверх. А там уже какой-то божественный дядя решал ничтожную судьбу очередного грешника: ходить ему за границу или не бывать там никогда.
Ну а, курсантам, после нескольких лет учёбы тоже открывали визу.
Лёньке визу ещё не открыли, потому что после перевода из МВИМУ в ДВВИМУ, по мнению командира роты Геннадия Гавриловича Сысоева, он ещё не созрел для того, чтобы с честью представлять Советское государство за границей, из-за многочисленных «залётов», произошедших в его курсантской жизни.
Вот поэтому визу Лёньке ещё не открыли, даже несмотря на то, что учился он хорошо. За сессию в его зачётке иногда бывали и тройки, но в основном, её заполняли отметки повыше. Но вот с дисциплиной у Лёньки постоянно возникали проблемы. А вот если бы его уличили во всех «самоволках» и остальных проступках, которые случались с ним очень часто, то, наверное, его давным-давно бы выперли из училища.
Но, слава богу, он уже окончил четвёртый курс и был направлен на индивидуальную практику. Это явилось только результатом его учёбы. Те, кто учился только на тройки, проходили коллективную практику на учебных судах «Профессор Ющенко» и «Меридиан». А везунчики, то есть отличники и даже те, кто не являлся отличником, проходили индивидуальную практику на судах загранплавания. Им визу открывали заранее. У некоторых из них родители находились у «власти», то есть начальниками в администрации края, города или каких-нибудь райкомах и парткомах.
***
Вот если рассуждать с сегодняшней точки зрения о результатах обучения, то на учёбе в училище, которая рождает истинных моряков, Леонид Владимирович оставил бы только троечников. Потому что все отличники, хорошисты и дети влиятельных родителей вскоре после окончания училища ушли на берег и на пароходы смотрели только с высоких строек коммунизма.
Морю они не отдали ни капли своей души, да и жили только для себя. Для них главной целью являлось получение диплома, открывающего им дорогу в светлую и счастливую жизнь. А остальное их не касалось. Лишь бы мне дорогому оказалось хорошо и – никакой романтики. Да и какая романтика в жизни механика? Грязь, постоянные нарекания за невыполненный ремонт, переживания, постоянно грязная роба, замазученные руки и тело, которые свели в могилу не одного из его друзей, истинных троечников. Недаром судовых механиков штурманы пренебрежительно называют «маслопупами». И они же пренебрежительно бросают в их адрес: «Жопа в масле, грудь в тавоте, но служу в торговом флоте». Иногда это писалось и на стенках туалетов «замазученными» пальцами уставших пацанов.
***
После несложного оформления документов в отделе кадров Дальневосточного пароходства Лёнька выехал в Находку. Ночной поезд доставил его в этот необычный морской город, вытянувшийся вдоль берегов бухты Находка.
Погода, когда он утром сошёл с поезда, оказалась самая что ни на есть приморская: туман, морось и слякоть.
Лёньке ещё в отделе кадров Мария Александровна рассказала, как добраться до судна, которое стояло на мысе Астафьева. Так что пока он доехал до проходной порта на Астафьева, то промок до нитки, но цели достиг.
На проходной он узнал, где стоит «Шатура» и без труда нашёл её на контейнерном терминале.
Приняли его на судне хорошо. Вахтенный матрос сразу отвёл его в каюту второго механика, осторожно постучав об косяк открытой двери:
– Степаныч. К вам нового моториста прислали, – известил он хозяина каюты.
Из глубины небольшой каюты вышел полный, похожий на колобка, лысоватый мужичок с пронзительным взглядом.
– И кого это в очередной раз прислало нам наше родное пароходство? – как бы с издёвкой произнёс он.
Матрос протянул ему Лёнькины документы.
Степаныч напялил на внушительный нос очки и уставился в бумажки, переданные ему матросом.
– А, студент, – протянул он разочарованно. – Ну что ж. Иди вниз. Вань, – обратился он к матросу, – покажи ему Колькину каюту. Там он пока будет жить.
И, сквозь очки вновь пронзив Лёньку обжигающим взглядом, проговорил:
– Устроишься, пообедаешь, а потом уже, после разводки, поговорим о твоей работе.
Второй механик сразу окрестил Лёньку студентом. Это название так и прилипло к нему на всю практику.
Поселили Лёньку в каюту с мотористом, который в данный момент спал после ночной вахты. Поэтому, чтобы не тревожить сон своего соседа, Лёнька прошёл в столовую команды и сидел там, перебирая газеты и дожидаясь обеда.
Вот уже после обеда и началась его трудовая деятельность.
На послеобеденной разводке его определили на работу к третьему механику.
Им оказался высокий худой дядька, от которого за версту несло перегаром. Видимо, перед обедом он слегка «подлечился», поэтому работать ему не очень-то и хотелось.
Посмотрев на выделенного ему помощника, он оценивающе окинул Лёньку взглядом сверху донизу, а потом наоборот и, почесав в затылке, пробубнил:
– Пошли. Будем динамку разбирать. За стоянку надо её сделать.
Спустившись на нижнюю платформу машинного отделения, он подвёл Лёньку к трёхцилиндровому дизель-генератору, установленному на левом борту, который уже частично разобрали.
– Вот его и будем курочить. Снимешь лючки и выкатаешь масло. – Прокричал он Лёньке на ухо.
Хотя дизель-генератор, вырабатывающий ток для судовых нужд, работал на правом борту, за главным двигателем, но для Лёньки с непривычки здесь было очень шумно. Однако через час он привык к этому шуму и почти его не замечал.
– Вот ключи, – кивнул третий механик на ящик. – Бери их и начинай снимать лючки картера. Не забудь масло из картера выкатывать. Когда всё будет готово, позовёшь меня.
Прокричав всё это Лёньке на ухо и обдав его неповторимым амбре, он ушёл наверх.
Посмотрев на ключи, Лёнька подобрал нужные и принялся за работу. С непривычки ключи то не подходили к головкам болтов, то неожиданно соскальзывали с них. При таких манипуляциях он даже ободрал в нескольких местах кожу с рук до крови.
Колупался Лёнька с дизель-генератором чуть больше часа. После снятия лючков и откатки масла, он пошёл искать третьего механика.
Найти его он нигде не смог, но из одной каюты левого борта неслись громкие голоса, по которым легко определялось, что там пьют. Громко постучав в запертую дверь, он распахнул её.
За столом сидели несколько человек. Среди них находился и третий механик. Каждый из присутствующих держал в руках стакан, частично наполненный прозрачной жидкостью. На столе, накрытом газетой, горками валялась накромсанная селёдка, лук и корки судового белого хлеба.
Когда Лёнька вошёл, то жаркий спор, звуки которого он слышал в коридоре, прекратился, и все в недоумении уставились на него.
– Ты кто такой? – слегка заплетающимся языком спросил его одетый в грязную робу кучерявый моторист. – Чё те тут надо?
– Третьего механика ищу, чтобы сказать ему, что работу я сделал. – Пояснил Лёнька, но увидев третьего механика среди сидящих на диване, обратился к нему. – Что дальше делать-то?
– Так это же наш студент! – заплетающимся языком начал объяснять третий. – Он динамку разбирает. Лючки надо вскрыть да масло с картера выкатать. Щас. – Он пьяно мотнул головой. – Обожди. Вот допью – и пойдём. – Осоловевшим взглядом он оглядел окружающих и поднёс стакан ко рту.
– Нет, – прозвучал абсолютно трезвый голос. – Так не пойдёт. Парень только что приехал. Ещё ничего не знает. А вы тут его нагружаете. Завтра будете его нагружать. А сейчас надо познакомиться. – И парень протянул Лёньке руку. – Вадим. Токарь.
Лёнька пожал его неширокую, шероховатую, сильную ладонь.
– Леонид.
– А-а, – понимающе протянул кучерявый моторист в грязной робе. – Это ты мой сосед, что ли? – И, увидев утвердительный кивок, представился: – Колян, – и пожал Лёньке руку. – Будем, значит, вместе кантоваться, – весело подмигнул он.
Широкоплечий, плотный мужик, сидевший у стены на диване, протянул Лёньке свою… нет, не ладонь, а лопату:
– Сергей. Сварной. Давай садись, – и указал на свободный стул-раскладушку, прислонённый к переборке.
– Нет, – упрямо долдонил третий механик, размахивая одной рукой. Второй он виртуозно держал стакан, не расплескав из него ни единой капли. – Он должен сегодня работать. Надо масло выкатать…
– Да хорош тебе, Васильич, – перебил его сварной. – Завтра все вместе всё и сделаем. Даже если и не будем успевать, то чуток задержимся после рабочего дня. – За подтверждением он обратил взгляд на Вадима.
– Точно так и будет. Так что Васильич, не переживай. К отходу соберём мы твою динамку, – уверил третьего механика Вадим.
Тот что-то невнятно промямлил, но в знак согласия вновь мотнул головой и допил содержимое стакана. Потом, тупо посмотрев в его донышко, отвалился на спинку дивана.
– Готов, – констатировал Колян. – А ты садись. На. Вот тебе стакан. – Он протянул Лёньке пустой стакан. – Завтра будет вся твоя работа. Сегодня никак ничего не получается. – Он приподнял плечи и немного развёл руки в расчёте, что Лёнька его поймёт. – Только вахта.
– Ну, ты и вахтенный! – ехидно усмехнулся Вадим. – А ты, Лёня, не стесняйся. – Он плеснул Лёньке в стакан из бутылки. – За знакомство.
Знакомство продолжалось ещё долго. Но к вечеру все угомонились и разошлись по каютам.
Утром ребята взялись за динамку, а к отходу её уже собрали и обкатали.
Вот с такими парнями и пришлось Лёньке начинать свою индивидуальную практику.
А теперь «Шатура» опять подходила после очередного рейса к тому же самому контейнерному терминалу, плотно уставленному рыжими трёх и пятитонными контейнерами.
Пограничники его не охраняли. Они охраняли только иностранные суда, приходившие за лесом. Лесные причалы находились левее. И, чтобы пройти к проходной или на рейдовый катер, приходилось всегда проходить мимо них. Молодые пограничники подозрительно косились на проходящих моряков, а они, в свою очередь, с интересом рассматривали суетящихся на палубе иностранных моряков, наблюдая за их непонятной жизнью, о которой им рассказывали так много чёрных сказок.
Судно быстро ошвартовалось. На безлюдном причале стояла тишина по которой чувствовалось, что «Шатура» здесь никому не нужна.
На судне было установлено правило, что после каждого рейса желающие могли съездить домой. На это существовала особая очередь. А «бездомным», к которым относился и Лёнька, приходилось все стоянки куковать на судне. Поэтому, как только судно приходило в порт, половина экипажа разъезжалась по домам, а остальные имели возможность выйти в город после рабочего дня. Только об этом обязательно ставился в известность старший помощник или второй механик.
Мотористы отпрашивались у Ивана Степановича, а если Степаныч давал добро на сход на берег, то надо было сразу смываться, а то он мог и передумать через пару минут.
А так как Лёнька был ещё совсем зелёный, то мечты о посещении города и сходе на берег ему пришлось напрочь выкинуть из головы. Перед ним стояла только одна задача – посвятить себя изучению машинной установки и работать под руководством двух его начальников: Вадима – токаря и Серёги – сварщика.
Вадим, парень лет тридцати, уже отслужил армию, работал на заводе, женился, а потом развёлся. И вот сейчас он отрабатывал год, чтобы ему открыли визу.
Вадим – токарь. Он всегда понимал Лёньку и никогда не отказывался прийти ему на помощь. В токарку он содержал в идеальном порядке. Станок отлажен как часы и любые вещи, которые заказывал ему Иван Степанович, Вадим мог выточить виртуозно.
Серёга, коренастый крепкий мужик, примерно такого же возраста, что и Вадим числился мотористом-газоэлектросварщиком, но, кроме этого, занимался ещё и лекальными работами с топливной аппаратурой главного двигателя. На вопрос, как он оказался на «Шатуре», Серёга только махнул рукой:
– Будет время, расскажу. – Лёнька заметил, что такой разговор ему неприятен, поэтому больше подобных вопросов не задавал.
Серёга был неразговорчив, но дело своё знал отменно. Было чему у него поучиться. Он оказался классным лекальщиком. То есть умел так притирать форсунки на главный и вспомогательные дизели, что после его ремонта ни один цилиндр не дымил и все цилиндры на двигателях работали ровно, без излишнего разброса температур.
В лекалке у него всегда чистота и порядок. Дело своё он любил и хорошо знал. Лёньку он окрестил студентом и гонял так, как положено старослужащему, хотя поначалу он обижался на это, но потом к этому привык, а когда уже приобрёл небольшой опыт, то Серёга даже стал уважительно относиться к нему, ведь Лёнька же в перспективе должен стать механиком.
А сейчас у Лёньки заканчивался второй месяц практики, и он уже ощущал себя оперившимся птенцом, который уже всё может и всё умеет, но вот летать самостоятельно ещё не научился.
Особенно после того, как он работал с четвёртым механиком. Тот только в прошлом году закончил ДВВИМУ, но ходил по судну с профессорским видом. С Лёнькой он разговаривал только через губу, постоянно пытаясь чем-нибудь поддеть, подчёркивая, что он старше, умнее и опытнее салаги Лёньки. А когда Лёнька называл его Женей, то он подчёркивал, что он не Женя, а Евгений Михайлович.
Но, после того как они поработали на одной из грузовых лебёдок, Евгений Михайлович перестал задирать нос и остался для Лёньки просто Женей.
Ивану Степановичу показалось, что одна из грузовых лебёдок как-то шумно работает, и он выделил Лёньку четвёртому механику в помощь.
Надо было вскрыть лючки картера редуктора, чтобы осмотреть шестерни. Конечно, вскрывать пришлось их Лёньке, а его начальник Евгений Михайлович только подавал ключи, забирал открученные болты и лез с советами, какой болт надо открутить в первую очередь.
Когда лючки вскрыли, четвёртый механик Евгений Михайлович принялся вставлять свинцовую проволоку в зубья шестерён, чтобы снять выжимку для определения зазоров и обнаружения места предполагаемого «странного» шума. Конечно, всё это делалось согласно учебнику по судоремонту профессора Меграбова, лекции которого все курсанты с удовольствием слушали.
А Лёнька, в нарушение всех советов профессора Меграбова, взял обычную проволоку, опустил её до дна и померил уровень масла в корпусе редуктора. Мерное стекло оказалось разбитым и заглушенным, и уровень масла в редукторе в нём не просматривался. Оказалось, что масла в редукторе очень мало. Ведущая шестерня его только-только захватывала. Да и то это масло оказалось обводнённым. Хорошо, что лебёдками пользовались очень редко. Их использовали только для подъёма стрел, но не для выгрузки и погрузки. И поэтому шестерни ещё не заклинили и зубья на них не повылетали.
По-хорошему, этому Жене за такое содержание лебёдок требовалось сделать прокол в талоне рабочего диплома. Но на «Шатуре» это не профилировалось.
Масло слили. Картер Лёнька промыл и вытер насухо, а потом заполнил свежим маслом. Лебёдка стала работать без «странного» шума, который слышал Иван Степанович, а Лёнька об этом случае никому не рассказал. Вот четвёртый механик Женя после этого перестал задирать нос передо Лёнькой.
Всё равно, несмотря на все свои пролёты, Женя строил из себя опытного и умелого механика. Когда он заступал на вахту в восемь утра, то он имел такой важный вид, что впору было орать:
– Раздайся, грязь, кишка ползёт!
Зато с токарем и сварщиком, с Вадимом и Серёгой, Лёнька подружился. А с Коляном, кучерявым, высоким и разбитным парнем, даже завязались приятельские отношения.
Сам Колян занимал нижнюю койку, а Лёнька, как молодой, пришлось занимать койку на верхнем ярусе. Может быть, для кого-то это решение Коляна показалось бы и обидным, но Лёнька от этого чувствовал себя только лучше. Потому что, когда он учился два года в Мурманске, то тоже спал на втором ярусе и привык, что мало кто видит, что он там делает и не тревожит его сон. У Лёньки там спал на койке с продавленной сеткой. Так что если он в неё ложился и прикрывался одеялом, а потом разравнивал его, то только с трудом можно определялось, что он там находится, и то если нагнуться и посмотреть на провисшую сетку. А спать во время полярной ночи хотелось постоянно. Так что эта койка частенько держала Лёньку в своих объятьях. Вот и сейчас он с удовольствием занял второй ярус.
Койка закрывалась шторкой. Свет от ночника не тревожил соседа, так что Лёнька спокойно читать книги или учебники, даже когда Колян отдыхал после вахты.
Колян стоял вахту со вторым механиком, поэтому ложился спать часов в девять вечера. Перед полуночью его поднимали на вахту и только после четырёх утра он возвращался в каюту и спал до одиннадцати часов. Так что Лёнька с ним почти не виделся. То он спит, а Лёнька на работе, то наоборот. В каюте почти всегда стоял полумрак. Броняшки на иллюминаторах всегда держались в полуприкрытом состоянии, что создавало необходимую атмосферу для расслабления и отдыха.
Каютка у мотористов небольшая – только койка в два яруса справа от входа, диванчик под иллюминатором, небольшой столик, тумбочка и шкафчик. В углу уместился небольшой умывальник и в этом заключалась все удобства.
Душ и туалет находились в коридоре на противоположном борту, а так как Лёнька в подобных условиях прожил уже четыре года, то ко всему этому был приучен и для него это не представляло особых неудобств.
Здесь, на судне, хоть в кранах была горячая вода и можно было каждый день после работы принимать душ, тогда как в училище из кранов текла только холодная вода. Но Лёнька и к этому привык, а ополоснуться из-под крана или помыть ноги в умывальнике ему труда не составляло. Хотя зимой, когда в помещении умывальной температура составляла около плюс десяти градусов, это было не очень-то и комфортно. Зато баня в училище проводилась каждую субботу. Вот там курсанты уже по-настоящему «отрывались».
Рабочий день для рабочей бригады, куда определил Лёньку Степаныч, начинался в восемь часов утра и без десяти восемь все обязаны приходить на разводку.
Она проходила в небольшом выделенном помещении в коридоре, с парой скамеек у переборок и урной для курильщиков по середине. Мотористы с электриками садились и чинно ждали восьми часов. Кто-то закуривал, а в остальном всё сводилось к тому, что по прочтении приказаний второго механика из потрёпанного журнала все расходились по выделенным работам.
На утренних разводках присутствовал электромеханик, который всё-всё знал. Он обязательно рассказывал на каждой разводке какой-нибудь интересный случай из жизни или случаи из морской жизни. Особенно он любил задавать заковыристые вопросы, на которые трудно найти ответ.
Наверное, он читал энциклопедию, потому что вопросы, задаваемые им, очень походили на энциклопедические, так что иногда даже трудно было сообразить, что можно ответить на них.
Электромеханик в подчинении имел электрика тоже курсанта из ДВВИМУ. Его, как и Лёньку, на «Шатуру» прислали на практику. Лёнька его знал по училищу. Нет, он не был с ним знаком, но много раз видел этого небольшого росточка невзрачного пацанёнка. Глазки всё время опущены, слова от него не добьёшься. Коляном его звали.
Рота электромехаников находилась на этаже выше роты, где обучался Лёнька, поэтому этого Коляна Лёнька частенько видел идущим в строю. Он всё время замыкал строй со своим ростом метр пятьдесят с кепкой.
Колян всегда сидел на разводке тихо и всё слушал, ни на один вопрос электромеханика не отвечал, а электромеханик задавал эти вопросы только мотористам, надеясь, что кто-то проявит мудрость и сообразительность.
Особенно он донимал Лёньку:
– Ну что, студент? – обычно он обращался к нему.
Хотя Колян-электрик тоже студент, вернее, курсант, но его студентом никто не называл. Он себя вёл как-то обособленно, и кличка «студент» к нему не приклеилась. А к Лёньке сразу пристала. «Студент» так «студент», да и ладно. Лёньку это особо не напрягало.
Электромеханик всегда начинал так:
– Ну-ка, студент, подумай, я тебе сейчас задам очень интересный вопрос. Такой, что ты не сможешь на него ответить, – и задавал очередной провокационный вопрос.
Часто Лёнька отвечал, а иногда нет, даже несмотря на свою начитанность. Когда Лёнька не отвечал, электромеханик оставался настолько довольным, что они вдвоём с четвёртым механиком – четвёртый тоже без десяти восемь мимоходом спускался на разводку, чтобы переодеться, уличали Лёньку в невежестве. Ну что ж. Уличили так уличили, Лёнька от этого сильно не страдал и воспринимал все эти придирки с юмором. Иногда со всеобщим смехом он с мотористами так и спускался в грохочущее машинное отделение на работу.
Лёнька числился в рабочей бригаде, работал с восьми до пяти часов вечера. С двенадцати до часу был обед. Так что жизнь вошла в своё русло, и он за прошедшие два месяца практики уже так вписался в коллектив и в морскую жизнь, что ему это нравилось.
