Алексей Евгеньевич Аберемко
Кикимора Агнешка
Сказке конец
Корчмарь плеснул в Илье в кружку жидкости. Тот опрокинул питие в глотку. Зажмурился. Между век выкатилась слеза, то ли от крепости напитка, то ли от воспоминаний. Некоторое время в питейном заведении стояла тишина, потом посыпались вопросы:
– Чего далее случилось? Куды кикимора подевалась. Или теперь под печкой прячется да нас слушает?
Фёдор задумчиво перетирал кружки суконкой, будто не было у него прислужницы Матрёны. Казалось, он и не слышит, что происходит в его заведении. Через время ответил:
– Помыкались мы с Агнешкой. Всё ей избу выбирал подходящую, с хозяевами добрыми. Грустная девка была после гибели родителя. В конце концов решилась. Уехала Агнешка к своему Леопольдушке в страну… забыл… на Глагол страна кличется… да не Гешпания, чёрт. Вспомнил! Гаскония! Там ещё ягода-виноград растёт. Как клюква, только совсем другая. Из неё вино сладкое заморское квасят. Тепло там и океян есть.
– Врёшь ты. Мой свояк на океяне был. Там холодно и горы ледяные по воде плавают, медведи там окраса белого, а люди ускоглазые рыбу-кит ловят, жиром еёйным питаются.
Народ ещё немного погалдел и стал расходиться. Окончательно расквасившегося Илью слуга потащил в крытые сани. Остался только баян Никодим. Он сидел возле потемневшего окна, затянутого бычьим пузырём, и задумчиво ковырял деревянной ложкой в тарелке с кашей. Бабка Матрёна собирала со столов. Фёдор считал выручку. Вдруг, дверь резко распахнулась, ударившись о стену. В корчму залетел снег, за ним решительным шагом вошли трое вооружённых стрельцов в чёрных повседневных кафтанах. За ними зашёл стрелец понаряднее. По зелёному кафтану и малиновой шапке Фёдор определил сотника третьего московского полка.
– Кто хозяин? – зычно выкрикнул старший.
– И тебе здравия желаю, господин начальник, – спокойно отозвался Фёдор не вставая из-за стола, – по какой надобности прибыли?
Матрёна оставила уборку и юркнула за занавеску в кухню. Стрелец продолжал тем же командирским басом:
– Заарестовать тебя, шельму, пришёл. За незаконное содержание питейного заведения и производство горячего вина. Чай, читал царёв указ, что всё хмельное производство должно приносить доход только в казну? Собирайся сам, или силой поволоку!
Баян у окна хихикнул. Стрелец на него недобро зыркнул, но ничего не сказал. Корчмарь поднялся. Что-то тихонько ткнуло в спину. Фёдор не глядя взял у Матрёны грамотку, протянул её командиру. Тот, так же не глядя перенаправил свиток самому щуплому стрельцу:
– Читай!
Чем дальше читал молодой воин, тем менее решительным становился вид сотника. Губы его всё явственнее повторяли услышанные слова:
– Высочайшим указом… за подвиги ратные во славу государства… воеводе Добрыне Филаретовичу…
Стрелец бухнулся на колени:
– Прости, воевода, не признали! Сами не имели чести лицезреть, а нас не уведомили. Да я про твои подвиги…
– Вечерять не предлагаю, – сухо ответил Фёдор-Добрыня, – не заслужил. Коли слыхал про мои похождения, знай и людям своим накажи: кто скажет, что видел меня здесь, сделаю то же, что с литовским боярином под Стародубом.
– Не изволь сумлеваться, Воевода, елейным голоском пропел грозный стрелец, пятясь к выходу.
Когда дверь тихонько затворилась, все вернулись к своим занятиям. Некоторое время был слышен только скрип протираемой посуды да звон считаемых монет.
– Ты почто, Добрыня, решил мне былину попортить, новую сказочку выдумал? – нарушил молчание сказитель.
– Илюху я сразу заприметил, – отозвался корчмарь, – решил сразу пояснить, кто есть Фёдор, кто – Никодим, и откуда мы его дружка Добрыню знаем. Неохота мне из мёртвых воскрешать. Войны нет, а воеводские мирные дела вершить, как эти, – он кивнул на дверь, – кабатчиков трусить, не моё это. Ты лучше поведай, как там Яга поживает.
– Нормально поживает. Всё с Маджидом своим собачится. Он мужчина старых порядков, а у Яги один феминизм на уме. Это у них там такой порядок, когда баба ежели ничего делать не хочет, тогда слабая, а ежели покомандовать захочет – равноправие.
– Пропал мужик, – посочувствовал Добрыня, – а ещё джинном называется. Любовь!
– Они тебе батарейки для фонарика передали, занесу. А мне тулупчик придарили на пуху лебяжьем. Стёганый, как одеяло. Тёплый, но лёгкий. И окраса жёлтого, скоморошьего. Пьяный в сугробе заснёшь, враз сыщут. И волки в лесу пугаются. А ты, небось, к Мареку ездил. Как он там.
– Начитался ягиных книжек, электростанцию на Влтаве поставить решил. Его профессором в Пражский университет зовут. От Агнешки привет передавал. У них с Леопольдом раздрай. Тот как узнал, что не в Индию плавал, а на континент Америку, собрался снова в путешествие, а жена ни в какую не хочет с малым ребёнком без мужа куковать.
– И тут баба свои порядки устанавливает! Вот с ними сложно.
– Старый ты хрыч! Ч же говорю: любовь.
