Алексей Будищев
Экспро!..
Анфиса Михайловна засмеялась и глубоко вздохнула. Вздохнул и Копчиков.
– Да-а-а.
И вдруг неожиданно для самого себя выпалил:
– А хотите, я к вам приду?
– Не придете!
– Почему?
– Побоитесь! Ведь я замужняя!
– Нет, приду!
– Нет, не придете!
Анфиса Михайловна звонко и задорно рассмеялась, точно бросила в лицо Копчикова целую пригоршню ярко цветистого бисера. И ушла. А Копчиков долго стоял на одном месте и все еще слышал ее смех. И смеялся вокруг ясный день, весь сияя серебряной парчою; и весело сиял церковный крест. И радостно ворковали бирюзовые голуби на изумрудных куполах. И будто выговаривали кланяясь друг другу:
– Приду-у! Приду-у! Приду-у!
«И приду!» – решил вдруг Копчиков.
Когда он позвонил у крыльца Столоверовского дома, дверь ему отперла сама Анфиса Михайловна.
– Батюшки! Никак вы и впрямь не побоялись прийти! – с задорной шуткой воскликнула она.
Но он ужасно побледнел и едва выговорил:
– Не побоялся! Вы видите?
И она увидела эту его чрезвычайную бледность, и вдруг, снизойдя к ней, перестала шутить.
В небольшом, но неуютном зальце стало уютно. Тускло горела только одна маленькая лампочка, но глаза хорошо видели лица и тончайшие колебания их выражений. Малиновые угли камина бросали на стены целые хороводы мелких и совсем вешних облачков, наполнявших комнату радостным томлением. Хотелось плакать, и хотелось смеяться, и хотелось узнать радость, распускавшуюся у сердца как царственный цветок. И когда рука случайно касалась руки, свет лампы гас, и гасли мерцающие угли камина. Близко и блаженно светились только глаза женщины, расторгая и зиму и тьму, и превращая зиму в благоухающую весну, а тьму в огромное счастье. Говорить не хотелось, но каждое пустое слово, медлительно выходившее из уст, облагораживалось и звучало как музыка. И жаркий совсем вешний сумрак неустанно нашептывал над ними о каких-то блаженных тайнах.
