Алексей Будищев
Разные понятия

– Здесь покоится тело боярышни Лидии Бахмутовой.

Родька лежит у двери, свернувшись в комочек на своем коротеньком войлоке, и посвистывает носом. В комнате мрак. В трубе жалобно воет ветер, похлопывая печною заслонкою. В кухне за перегородкою слышится шорох. Это Ироида бессонно ворочается на своей лежанке; она старчески покашливает и шепчет:

– Аминь над нами, аминь под нами, аминь одесную, аминь ошую. Спереди аминь, сзади аминь.

Бахмутов ложится и закрывает глаза.

Вороная лошадь роет ногою землю и косится на сверкающую шпору. Поручик Собяго, которого солдаты зовут «поручик Собака», едет шагом, щекочет коня шенкелями и весело кричит: «Изюмцы, изюмцы-то черти, па-а-теха»! Он больно ударяет Бахмутова по плечу. «Что, дяденька, – кричит он: – алюминиевый завод-то фу-фу! Восемьдесят тысяч профуфырили! Из глины серебро делать захотели? Говорил я вам, не доверяйтесь Блюму»! Он хохочет в лицо Бахмутова молодым и наглым смехом.

Бахмутов мычит, трясет седою головою и садится на постели. «Не нужно было алюминиевый завод строить»! – думает он и шепчет:

– Здесь покоится тело Лидии Бахмутовой.

Тихонько он встает с постели и будит Родьку, тормоша его за рукав мятой рубахи.

– Родька, Родион, Родька!

Тот открывает заспанные глаза.

– Пойдем в старый дом, – говорит Бахмутов: – не в старом ли доме барышня?

Родька ничего не понимает, но Бахмутов ему разъясняет:

– Может быть, она письмо-то послала, а к Покатилову идти раздумала, И теперь мне на глаза боится показаться, вот в старом доме и прячется.

– Принеси-ка, Родька, фонарь, – добавляет он.

Через минуту они уходят в старый дом. Их фонарь тускло мерцает в мутной мгле. Как две тени, они долго ходят по пустынному старому дому, пугая сонных галок. Бахмутов вздыхает и кряхтит, Родька ежится от осенней сырости. Но в старом доме никого и ничего нет, кроме сонных галок, монотонного шума дождя да унылого воя ветра. Перед самым крыльцом флигеля ветер внезапным порывом тушит фонарь. Бахмутов раздевается во мраке, во мраке ложится в остывшую постель и уже до утра не открывает глаз. Всю ночь воет в трубе ветер, голос его звонок и могут. Но к утру он устает и начинает старчески хныкать и присюсюкивать.

Бахмутов просыпается рано, но Родьки уже нет в кабинете; его коротенький войлочек прибран. С измятым и утомленным лицом Бахмутов торопливо одевается и идет умываться в кухню. Устинька подает ему ковшом из ведра; она только что истопила Ироиде на дорогу баню и ее худощавое лицо румяно. Умывшись, Бахмутов идет на двор и садится на ступеньке крыльца, поджидая Родьку. В воздухе тускло и скучно; свинцовая муть разлита по всему двору, в мокрых полях и за узкою речкою над вершинами плоских холмов.

На полусгнившей крыше флигеля чирикают мокрые воробьи. Устинька провожает за воротами докрасна распарившуюся Ироиду; за плечами богомолки котомка, а ее потертый шушун опоясан сыромятным ремнем. Устинька подпирает кулаком щеку, смотрит в бок и тоскливо говорит:

– Напишу я мужу письмо; так и так, дескать, супруг мой любезный, примай ты к себе меня, супротивницу, и буду я свово младенчика холить, тебя всячески ублажать, ни на что не поперечу, все стерплю – вынесу, по дому всякую работу справлю.

– Может он и не будет бить меня, – задумчиво добавляет она.

– Не надо, не надо этого, – урезонивает ее Ироида: – грех это, кровь это твою бесенята баламутят.

Они медленно двигаются вперед и скоро исчезают из глаз Бахмутова в свинцовой мути осеннего дня. Бахмутов сутуло сидит на крыльце и ждет Родьку. Скоро тот, весь забрызганный грязью, въезжает в ворота дворика. В его телеге большой деревянный крест. Старики с большими усилиями несут этот крест в сад и там принимаются за работу. Из сада то и дело прилетает во двор хриплый говор Бахмутова:

– Рой поглубже. Еще лопаточку выкинь. Вот так! Теперь опускай, ну-ну! Эх, да ты криво!

Через полчаса оба старика выходят из сада. Бахмутов идет сутуло, опираясь на плечо Родьки, и тяжело переставляет ноги. Он как будто постарел сразу на десять лет. Родька моргает глазами и семенит кривыми ножками, подставляя барину свое плечо. Осторожно придерживая его за локоть, он помогает ему сесть и попутно смахивает со ступеньки сор засаленною полою поддевки. Бахмутов тяжело опускается и тревожно оглядывается по сторонам. Он как будто ничего не видит и не слышит. Его голова безостановочно трясется. Родька с беспокойством глядят на его словно отекшие щеки и пробует чем-нибудь развлечь барина.

– Продадим мы просяную солому, – сладко говорит он: – справлю я вам новый плисовый венгер и новый фланелевый брюк.

Редка все принадлежности мужского костюма считает в мужеском роде.