Алексей Будищев
Разные понятия
Бахмутов швыряет письмо на пол, далеко отбрасывает его от себя ногою и хрипло шепчет:
– Сжечь это паскудство, сжечь сию же минуту!
Он стискивает руками голову, тяжело опускается в кресло и умолкает. Родька, ничего не понимая, глядят на барина. За тонкою перегородкою в кухне слышится тоскующий шепот Устиньки:
– Ребенок мой у мужа, у изверга, остался; младенчик; третий годок ему теперь пошел. Подумаю, жив ли уж он, а сердце так и тоскует, так и тоскует.
Ироида покашливает, позевывает и говорят:
– Умер младенчик, тебе, раба Божия, печалиться нечего. Младенчику смерть спасение; на земле-то вокруг все зло да грех, а в раю радость и ликование. Чудится мне, умер твой младенчик, раба Божия, умер и в раю Господнем гуляет, золотую книгу евангельскую читает, за отца, за мать Бога молит.
– Жалко мне его, жалко! – возбужденно шепчет Устинька.
Бахмутов поднимается с кресла и кричит в лицо Родьке:
– Сбежала наша барышня! К купчишке Сеньке Покатилову на содержание пошла!
Он приближает свое перекосившееся лицо к испуганному лицу Родьки и хрипит, потрясая рукою:
– Вон ее из моего дому! Чтоб духу ее не было, чтоб и не пахло ею в моем доме! А сюда приедет, собаками ее затравить.
Он криво идет по кабинету и тяжело рухается в старое кресло. В его горле что-то хрипит и клокочет, он трясет седою головою, его лицо делается багровым. Родька испуганно бросается в кухню и через минуту является в кабинете с ковшом воды.
– Лиодор Палыч, Христос с вами, родимый, – шепчет он, поднося ковш к седым усам Бахмутова, и дрожит всем телом.
Его маленькая и седенькая головка, похожая на серебряный набалдашник, трясется.
Бахмутов короткими глотками пьет воду.
– Жили мы счастливо и благоприятно, – вздрагивая, шепчет Родька: – теперь бы, просяную солому продамши, все бы, как нельзя лучше, наладили, а тут эдакое несчастье.
– Собаками затравлю, собаками, – шепчет Бахмутов, глотая воду.
Тяжелые слезы ползут из его выцветших глаз и падают на седые усы. Однако, вода действует на него благотворно, он несколько приходит в себя и начинает ходить из угла в угол по кабинету, как бы о чем-то соображая. Порою он задумчиво останавливается, прислушивается к свисту ветра и потирает между глаз рукою. Затем он подходит к Родьке и шепотом сообщает ему свой план.
– Завтра чуть свет, – говорит он: – скачи к столяру. Закажешь крест, простой деревянный крест в человеческий рост.
– Слушаю-с! – кивает головою Родька.
– Так и так, скажешь, – продолжает Бахмутов, придерживая Родьку за крючок нанковой поддевки: – чтоб к обеду был готов непременно. А надпись я сам сделаю. Поставим его в саду у старой беседки. Слышал?
– Слушаю-с, – почтительно шепчет Родька.
А Бахмутов снова начинает ходить из угла в угол по корявым половицам кабинета. Ходит он долго и сосредоточенно. Ветер воет в трубе и постукивает печною заслонкою, точно выбивая такт. Родька стоит у притолки на вытяжку и вздыхает. Ироида нашептывает за перегородкою:
– В крови человеческой бесенята купаются, друг друга за хвост ловят… кувыркаются, кровь человеческую баламутят, на грех человека толкают.
– У тебя к мужчинам сердце не лежит? – добавляет она сурово.
– Господи, – вздыхает Устинька: – другой раз во сне мужика увижу, задрожу от страха, ноженьки мои инда подкашиваются; боюсь я их!
– Когда, случится, вздумается ночной порою, грезишь о чем, раба Божия? – строго допрашивает Ироида Устиньку.
Та долго молчит; слышно, как она роняет в колени чулок; вязальные спицы тренькают. Наконец, она вздыхает и мечтательно шепчет:
– С мужем со своим пожила бы я тихо, смирно. Младенчика бы свово понянчила, рубашечки бы его постирала. В праздник после обедни мужа бы на завалинке поискала.
– Грех это, грех, грех, – сурово перебивает ее Ироида.
Бахмутов ходит из угла в угол. Наконец, он устает и ложится спать здесь же в кабинете на продавленном диване. Родька приносит откуда-то коротенький войлок и расстилает его у двери. Это его постель. Тихохонько он тушит лампу, во мраке осторожно раздевается и скоро начинает благопристойно посвистывать носом. В кухне тоже ложатся; весь Бахмутовский домик погружается во мрак. Но самому Бахмутову не спится. Он лежит с широко открытыми глазами и смотрит в потолок. Его волосатая грудь тяжело дышит. Порою он шевелит губами и шепчет:
– Здесь покоится тело боярышни Лидии Бахмутовой.
За окном шумит дождь и воет ветер. Он прислушивается к атому вою и закрывает глаза. И тогда ему вдруг начинает казаться, что он едет верхом на вороной лошади впереди эскадрона. Лошадь вся в лансадах. – «Пики к ата-а-ке»! – кричит он и смотрит на синие мундиры, мелькающие за зеленым кустарником. – «Пики к ата-а-ке! Ма-а-рш»! – повторяет, он, потрясая саблею. У него захватывает дух. Он внезапно открывает глаза, садится на своей постели и, шевеля усами, шепчет:
