Он хочет сказать – третировать, но не знает, будет ли это уместно, и потому умолкает, сокрушенно крутя головою.
– Кто мне сказал? – спрашивает его в свою очередь Марья Ивановна, – хм, – усмехается она саркастически и даже поводит плечом, – кто сказал? А зачем вы приходите ко мне каждый раз, когда Григорь Григорича дома нет? Почему вы вот именно сегодня пришли, а не вчера, не третьего дня, когда Григорь Григорич дома был? Почему? Нечаянно? Случай такой выходит?
Она глядит на чиновника уничтожающим и негодующим взором, и тот снова вскидывает обе руки кверху.
– Марья Ивановна, – восклицает он с пафосом, – зачем я пришел сегодня? Вы спрашиваете, зачем я пришел сегодня? Вы хотите это знать? Да очень просто-с! Потому что вы меня звали!
– Хм, – хмыкает губками Марья Ивановна, – хм, звала! Я его звала! – ядовито усмехается она одними губами, – когда это? Это когда вы в саду за грядкой-то копались? Да? Звала, потому что по вашим глазам вижу, что вы все равно придерете!
Чиновник тяжело вздыхает; он убит этим доводом и не находит на своем языке ни одного слова. На висках и на носу у него выступают даже капли пота.
Марья Ивановна глядит на него сперва со злобой, потом с торжеством, а затем с сожалением; по ее лицу видно, что ей хочется приласкать его, утешить хоть немножко, но она не решается; что-то ее останавливает и выражения самых разнородных настроений скользят по ее лицу, как облака по поверхности озера.
– Ну чего вы молчите-то? – наконец говорит она сурово, – обиделись, что ли? Если я напраслину на вас взвожу, – тогда простите. Больше не буду. Но только мне всегда казалось, что я вам нравлюсь. Да-с. А если я ошиблась, простите, – снова повторяет она и умолкает, надув губки.