Алексей Будищев
Каюта № 6
– Она очень и очень интересна! – повторяла она с таким выражением, точно говорила мне невозможные дерзости. А затем мы тотчас же расстались, торопливо убегая друг от друга на противоположные стороны палубы. Однако, желая отбросить камень на аршин, мы употребляли с нею, видимо, столько усилий, точно хотели зашвырнуть его на луну, почему мы и встретились снова в весьма непродолжительном времени. Мы снова испугались и удивились этой встрече, точно не желая знать о том простом обстоятельстве, что если два человека на одной и той же палубе повернут друг другу свои спины, то они встретятся непременно и тем скорее, чем быстрее будут они убегать друг от друга. Отдав дань должного изумления перед таким нелепым законом природы, мы, тем не менее, уже остановились рядом, видимо, непреложно приняв, как закон Коперника, вот именно, то обстоятельство, что два человека на этом пароходе спрятаться друг от друга никак не могут. И мы тотчас же с воодушевлением заговорили о прошлогоднем походе англичан против сумасшедшего муллы. Я говорил очень горячо, так что можно было подумать, что я состою с этим сумасшедшим муллою в самом ближайшем родстве. Впрочем, из всего этого разговора о походе англичан я успел запомнить только три обстоятельства: 1) что эта женщина ехала со мною лишь до Вольска; 2) что пароход приходит в Вольск в 12 часов ночи, и 3) что едет она одна в каюте № 6.
Когда мы исчерпали наконец весь наш разговор о сумасшедшем мулле, все мое существо уже громко кричало на весь пароход:
– Каюта № 6, каюта № 6, вот в чем вся жизнь.
И слушая шелест волны у борта парохода, я думал:
– Это шелестят в моем мозгу ее юбки! Ее бесконечно милые юбки!
Между тем каюта № 9 ушла к себе на покой только в 11 часов вечера. Только в 11 часов! Ровно за час перед тем ужасным моментом, когда каюта № 6 должна была исчезнуть от меня надолго, на очень долго, может быть, навсегда. И ровно же в 11 часов я нагнал эту без сравнения милую каюту, эту каюту № 6, на корме нашего парохода. Я схватил ее за руки, припал к ним, стал целовать. Впрочем, не целовать! Стал пить с них блаженство, которое дается только в награду за бесконечные муки! За бесконечный позор живого человека, превращенного волею любви в кокон для всепожирающей гусеницы. И я видел, в каком неописуемом счастье просветлело вдруг все это склонившееся ко мне личико, просветлело снизу вверх, будто озаренное светом, исторгнутым внезапно ее широко раскрывшимся сердцем. Она зашептала:
