Алексей Будищев
Белая акация

Полная версия

III

Тот запах, как плотный туман, окружал всю усадьбу, и, с мучительной сладостью вдыхая его, я настороженно слушал. А она возбужденно, с розовыми пятнами на бледных щеках шептала мне.

– Ты не думай, что это что-нибудь особенное – эти серенькие пилюли. Ради Бога, не думай этого, о ради Бога. Это просто легкое снотворное средство. И я глотала их, но две на ночь, по предписанию доктора. Ну, да Сквалыжников ведь доктор по образованию, и еще какой доктор! Когда была больна! Глотала, глотала, но две! А ты опустишь ему в рюмку всего одну! Одну эту, маленькую! Ты меня слушаешь, мой дружок?

Ее прекрасные глаза светились такой чистотой и безмятежностью.

– О, да, – сказал я глухо.

В моем рту пересохло, и мой язык с трудом повиновался мне.

– Мой бедный мальчик! – вдруг воскликнула она с бесконечной искренностью, – Как ты сегодня бледен! И это я измучила тебя! Неужели я?

– Говори дальше, – попросил я также глухо.

– Ну вот, – заговорила она с прежнем возбуждением, опять словно вся загораясь, – когда мы отужинаем, я займу его разговором…

– Ардальона Сергеича?

– Да. Займу его разговором, а ты неслышно, то есть, незаметно, выйдешь и через окно влезешь в его кабинет…

– Через сад? – с трудом ворочал я языком.

– Через сад. В окно. Там ты увидишь: на его ночном столике стоить рюмка с мятными каплями. Он пьет их на ночь от изжоги. Всегда. И ты бросишь в рюмку эту серенькую пилюльку; вот только и всего… Это же не трудно тебе?

– И тогда он уснет крепко?

– Крепко.

– И обеспечит нам свидание в продолжение часа. О-о…

– Ну, да, ну, да, из-за чего же иначе я так хлопочу! – воскликнула она с живостью. – В течении целого часа, это во всяком уж случае, мы будем застрахованы от несносных глаз шпиона. Я так боюсь его, что делать! Ты меня понимаешь?

– О, да! – выговорил я.

Мы стояли за нежными зарослями мимоз, словно осыпанных розовым пухом их нежного цвета, и тихо переговаривались. Луна медленно шла меж двух темных облаков как в пропасти, заливая мертвым сиянием ее лицо, прекрасное лицо женщины. Изнемогая от ее присутствия, я глядел на нее, С тех пор, как она впервые прикоснулась к моим губам, прошло десять дней. И все эти десять дней я каждый день, на ночь, в том же коридоре получал от нее такой же поцелуй, и я ждал его с утра, этого поцелуя, как единственную мою пищу, необходимую мне, чтобы жить и дышать. С опасностью для жизни, как она говорила, она улучала мгновение, чтоб скользнуть, как тень, в коридор.

– Послушай, – простонал я, – и если я брошу в его рюмку эту пилюлю, Ты придешь ко мне сегодня же на целый час?

– Конечно же, мой бесценный мальчик! – шепотом воскликнула она.

Я опустился перед ней на колени и приник к ее руке в бесконечном томлении.

– О чем же ты плачешь? – прошептала она со святою трогательностью, – о чем, мой единственный дружочек? – Она с скользкой увертливостью мимолетно прижалась к моему лбу губами и побежала тут же прочь. С дороги, как бы оправдываясь, проговорила:

– Слышишь? шаги на балконе? сюда уж идет наш несносный шпион! Ах, жизнь, жизнь… Эта проклятая жизнь!

И она исчезла, вздыхая. А я опустился у ствола березы и зажал руками голову, безучастно прислушиваясь к приближающимся шагам. Но ко мне подошел не Ардальон Сергеич, а Сквалыжников.

– Что вьюный вьюноша? – спросил он меня, насмешливо приподнимая брови.

Его жирные щеки лоснились, а тоненькие, как нитка, усики были задорно вздернуты вверх.

– О чем кручинитесь? – спросил он меня все так же насмешливо. Но вдруг все его лицо перекосила самая дикая злоба, Он быстро подошел ко мне, крепко схватил меня у кистей рук и заговорил, задыхаясь, выкидывая слово за словом:

– Вы видели? В кабинете у Ардальона Сергеича висит на стене пара прекрасных дульных пистолетов? Вы видели? Вы знаете, что они всегда заряжены самым тщательным образом, и следовательно всегда к нашим услугам. Хотите, возьмем их сейчас же и будем биться вот здесь же за этими кустиками, на смерть? Вы хотите, вьюный вьюноша? – злобно спросил Сквалыжников, все еще гневно тиская мои руки, – вы хотите? вы хотите?

Передернув плечами, я однако вырвал у него мои руки, несмотря на его бычачью силу.

– Оставьте меня в покое, – закричал я ему раздраженно, – с какой стати я буду драться с вами и на пистолетах, из-за кого? из-за чего? для вашего удовольствия?

– Не отвиливайте, – засипел Сквалыжников сдавленным голосом, потрясая толстым пальцем, – не отвиливайте! Я видел сам с балкона, своими глазами, она вас целовала! Она! Вас! Она, кому вы недостойны поцеловать подошвы у башмака! Она вас! – все повторял Сквалыжников.

Белки его узеньких глаз стали красными и гневно прыгали его толстые губы под точно нарисованными углем ниточками – усами.

– А вам какое дело до меня и до нее, до Зои Васильевны? – проговорил и я, тоже весь заражаясь злобою.

– Потому что я ее люблю, – с трудом выговорил Сквалыжников, – и неужели вы не догадывались об этом.

– Любите? вы? – повторил я, смутившись, – а она вас? тоже любит? – вдруг добавил я.

Сквалыжников заломил обе руки и сделал несколько шагов мимо меня. Я все ждал его ответа.

– Любит ли она меня? – переспросил Сквалыжников. – О, если бы, но, увы! она меня презирает! И разве вы не замечали этого? Простите меня, простите меня, – почти завопил вслед за этим Сквалыжников, протягивая ко мне обе руки, – вы же сейчас уже поняли, что вся эта дикая выходка с моей стороны продиктована мне моей бешеной ревностью. Вы понимаете меня, молодой человек, не правда ли? вы понимаете несчастного раздавленного ревностью? – Сквалыжников, все еще протягивая мне руки, захлюпал толстыми губами, точно собираясь заплакать.

– О, молодой человек! – почти вопил он. Он стал мне противен до тошноты.

Я повернулся к нему спиной и пошел в дом. Меня точно осветило и обогрело солнце. Я был счастлив и все мои тяжкие сомнения будто развеяло ветром. А этот толстый человек с жирными щеками был мне только несносен.