Алексей Бардо
TextuRes
31.
В наготе мрамора сокрыт сон девы. Он подобен опутанным золотыми лентами рассвета и осязающими воздух ветвям цветущей сирени под окном, что распахнуто для весны. Я почувствовал его внезапно, когда заря распорола бритвой ночь; и потерял счёт времени, осмелившись пробудить дыхание в камне. Десять алхимиков усердно шептали магические заклинания, кроша молочно-белые осколки на грубый деревянный пол. И – о, чудо! – я вижу законченные линии жизни. Опустившись в кресло, я веду неспешные беседы с богиней, чей взор напоминает мне о вспененных волнах Адриатики. Я начал работу честолюбивым и вечно спешащим юношей, надеявшимся пройтись по краю совершенства на пути к неизведанному. Теперь сквозь пыль на зеркалах на меня смотрит седой мастер. И мне больше некуда торопиться.
Верлибры, стихотворения
Пылающая Вселенная делит белое и чёрное на терции.
Гений слышит ноты – это биение сердца
далёкой галактики.
Небом брошен вызов: докопаться до истины;
Какая цель выше познания фрактальной бесконечности?
Богоподобные истуканы
под гул дикарских барабанов
молчаливо призывают корабли с окраин,
где тонут на рассвете звёзды.
Мы бьём по натянутой коже, порождая энергию диссонансов,
А в небе земном по-прежнему – гонка золотых и серебряных колесниц.
Панцирь наутилуса скрывает числа.
Чтобы прочесть их, нужны глаза гения, –
– они видят дальше небесной сферы.
Мы же чаще смотрим под ноги: не дай бог сбиться со следа,
оставленного легионами предков.
А звёзды, эти брызги разбитого стекла, ввергают нас в тоску.
Они всё ещё недостижимы.
***
Холодный серп луны
как напоминание о прожитом,
о времени, что вжато в камень монументов.
Дыханье труб
помножено на вечность
чертежей, заброшенных на полуслове
в пустых квартирах,
разменянных на пропасть городских окраин.
Ветвятся ломаные ритмы
из объявлений строк,
названий улиц и проулков,
случайных выкриков прохожих,
неона искр, шагов по трещинам асфальта.
А задремавшим пассажирам
то холодно, то страшно, то тоскливо
от взглядов одиночеств,
сползающих к коленям,
к рукам и скулам, всегда готовым для молитвы.
Давно забытые мотивы срывают
с чёрствых губ
мерцающие звёзды, что падают в ладони
и звенят: «А всё-таки мы живы…».
***
Я слушаю
Как дышит океан,
бросая в небо изумруды брызг.
Когда его грудь колышется,
Волна за волной накрывает берег.
Я чувствую холод воды.
Это как прикосновение Бога.
И мрак внутри меня
Растекается красками.
Нанеси их на холст,
Наблюдай, как темнота
Становится светом.
Если пустишь меня на порог,
Мне станет легче.
На время.
Но вскоре я продолжу свой путь
В поисках неба, утраченного нами
В пыли беспамятства.
Я выбираю дороги,
Выложенные битым стеклом.
На них я оставляю кровавые следы,
Чтобы каждый видел, куда не нужно ступать.
Никто не осмеливается идти рядом.
Но если пустишь меня на порог,
Я научу тебя
Дыханию океана.
***
Скисает полдень.
Полотнище неба вымокло,
навалилось на линялые крыши.
Город исшаркан ботинками, торопится.
Ему бы донести исповедь Солнцу
до того как оно запылает алым.
Хорошо, когда не лишний,
когда заражён движением,
когда оголён нерв жизни.
А если бросаешься в ноги
даже фальшивящей скрипке,
какими полны бульвары,
быть тебе растерзанным кроткими пастырями.
А потом – вкривь и вкось сшивай себя заново,
шрамы прячь в пальто и перчатки.
Но всё равно пой, не отчаивайся!
Дыши этим полднем.
Он, как и жизнь – единственный.
А город всё шаркает ботинками.
Торопится…
***
Уходя на Восток, он оставил руки пустыми,
чтобы каждый видел – он ничего не взял с собой.
Там, где расцветает мир –
у самых ворот райского сада
– он нарвал охапку нарциссов,
вложил их в клювы птиц,
чёрным вихрем окутавших кинжалы скал.
Птицы осыпали его драгоценностями звёзд,
и он продолжил путь,
наполненный знаниями о сотворении мира.
Когда же достиг он колыбели Солнца,
он узрел, что она сплетена из ветвей наших рук,
простирающихся до ледяных хвостов комет.
Забывшись от усталости среди пряных трав,
и пребывая во сне тысячу лет,
он внимал голосу ветров,
что несли откровение
о каждом мгновении из жизни планет.
По пробуждении
на его груди алым цветком распустилась Вечность.
Земля же была безвидна и пуста.
***
Прочитаю во взгляде твоём меланхолию,
склонность драматизировать.
Это вино слишком сладкое,
чтобы пить его в одиночестве.
Дёготь ночи с крапинами звёзд.
Не найти времени лучшего
для прогулок с возлюбленной.
Эхо наших шагов скатывается
по ступеням набережной.
Я слышу твоё дыхание, ты – моё.
И мы так торопимся
рассказать свою правду,
что даже не тратимся на слова.
Только вглядываемся
в чёрную пустоту другого берега,
а искры звёзд серебрят плечи и волосы.
Должно быть, ты одна знаешь, какого это –
стоять в безмолвии провинциального города.
Пригоршня слов у подъезда,
как слепок холодного ветра.
Так жаль расставаться
в первый и последний раз,
ведь вино слишком сладкое,
чтобы пить его в одиночестве.
***
В янтарном свете лампы
Клубится папиросный дым.
Ты сказала, лучше нам побыть одним.
Чтобы ни прикосновение, взгляд,
ни полуслово
Не всколыхнули больше душ,
Истерзанных штыками боли.
Чтобы забыть, стереть, не вспоминать
И горечью давясь,
жечь, не перечитывая письма.
Чтобы в простудном скрипе половиц
И холоде постелей
Всё пережить, пересидеть, переболеть:
Все имена, названия улиц, номера домов,
Изгибы тел, ладоней жар,
Шёлк мятых простыней.
Трамваи, где на окнах стылых
Ты пальцем выводил имена
Сгорающих огнём героев
Ещё одной любовной драмы.
И полутёмные углы кофеен,
Ступени, лестницы, мосты,
Где мы друг другу врали
Как мы могли, как мы тогда умели,
Что только в Вечности простимся,
И только в Вечности сгорим.
Маршруты от цветочных до парадной,
Где всё ещё, янтарным огоньком
в твоём окне влекомый,
Стою с букетом мёрзлых роз,
Не понимая смысла слов: не жди…
А ты, отгородившись ночи немотою,
Как пропастью межзвёздного пространства,
Ты смотришь, как клубится в свете лампы дым
И бьётся в стекла мотылёк, рвущийся на волю.
***
Разметал пряди волос ветер.
Мне в каждом шорохе
Слышится поступь весны.
И голос её:
“Не вечен здесь ты”.
Она наизнанку мне вывернет вены,
И кости мои
Станут сорной травой.
Я никогда не был ей верным,
А она всё тянет меня за собой.
Мне больны травяные объятия,
Я боюсь васильковых обрядов,
Как языческих танцев с огнём.
Но с уст моих не сорвутся проклятия.
Как слезами омыт я буду дождём.
Мне суждено среди прелой листвы,
Среди влаги и синих сумерек леса
Умереть под ромашковый звон.
И в цепкий объятиях травы
Спать и видеть бесконечный сон.
Мне выть только ветру
О боли упавшего дряхлого дуба,
Что века подпирал небеса.
В молитве ветви протягивать утру,
И слышать: лисицей крадётся весна.
***
Время связано с ветром.
Говорит с ним языком,
Недоступным смертным.
Только в миг удивления
Ты станешь другим
И в облачных сплетениях
Увидишь слова.
Только в искренних порывах
Та самая искра,
Из которой загорается пламя.
И если не заиграешься,
Пронесёшь его через жизнь,
Будто в руках твоих
Алое знамя.
И не важно: как будет, как было,
Ведь воля твоя что-то, да значит.
Откроются все тайны мира
Способному видеть иначе.
***
Мы, играя в самих себя,
Переворачиваем с ног на голову
Ценности, смыслы, принципы,
Становясь невольниками
Маски театра Но,
Под которой не разобрать:
Где человек, где его пустота.
Как полые куклы из пластика,
В тесных коробках ждущие
Тепла случайных рук,
Мы грызём хлеб одиночества
Боясь, что захрустят позвонки
В тисках любви,
Которую не назвать братской.
Мы драпируем свое сожаление
Карнавальным блеском игры.
Напудрив трафареты глаз
Сладким ядом,
Мы не видим плюющих правдой
На золотые плиты лжи,
