Алексей Бардо
Архитектор
Пролог
Человек стоит на краю обрыва. Под ним взбешённый ветрами океан бросает волну за волной на неприступную стену отвесной скалы. Он пришёл в тот ранний час, когда марево на горизонте едва схватывается огнём рассвета. Он смотрит вдаль. В его глазах – отчаяние. Так смотрят на палачей безвинно приговорённые к смерти, ждущие, что волей богов их казнь будет отменена в тот момент, когда петля уже наброшена на шею. Но небо над ним безмолвно.
Он – последний человек. И человек этот – есть я.
Тысячи, может, десятки тысяч лет прошло – не помню. Годы не имеют для меня значения. Когда ты совершенен и завершён, ничто больше не имеет значения.
Любой взмах крыла чайки был мной когда-то виден. Капли дождя, шелест трав, закат и рассвет были знакомы. Со мной произошло всё, что только могло произойти. Нет на земле ничего, что удивит меня. Если бы вы могли проследить мою жизнь, то увидели бы, что дни напролёт я лежу в покоях или сижу в кресле, погрузившись в размышления, или стою здесь, на скале, внимая запахам, что приносят с собой ветра. Бывало, я по несколько лет не сдвигался с места. Потому что не оставалось больше дорог, по каким я не ступал.
Все знания о жизни и смерти Вселенных я, не задумываясь, променял бы, чтобы говорить с подобным себе. Но века проходили в молчании. Когда же слова начинали разрывать горло, я выкрикивал их океану до тех пор, пока кровь не выступала на губах. И слышал в ответ только далёкий гул штормовых волн. Иногда я шептал их как молитвы, пока мчались по небу золотые и серебряные колесницы дней и ночей. И только ветер уносил слова в пустую даль.
«Так было, так будет, пока не обрушатся звёзды», – сказал я. Это были последние мои слова. Тогда же я возжелал небытия. Но день за днём, год за годом, век за веком откладывал смерть. Оставалось ещё то, что меня держало. Но когда я тщетно испытал всю бездну вариантов, когда оборвалась последняя нить надежды, настал мой последний день.
И вот вы видите меня на краю. Не успеете произнести и слова, как я сделаю шаг. Волны примут мой дар.
Запомните: имя моё – Никомах.
Модель № 217
Выйдя из машины, Дмитрий Горин поднял ворот пальто, спасаясь от ледяного мартовского ветра, быстрыми шагами поднялся по лестнице к двери психиатрической больницы. Над входом клиники трепетали синие полотнища флагов с четырьмя жёлтыми полосами, исходящими из свастики. На фоне ясного неба с его холодным солнцем, они придавали обветшалому зданию вид строгой торжественности, как у ветерана на параде. Впрочем, так преобразился весь Город – готовились к празднику. День нации пришёлся на выходные, но федеральный инспектор, кем стал Горин меньше месяца назад, не думал об отдыхе. На него взвалили расследование покушения на замглавы Госсовета – третьего человека в стране. Поэтому почти сутки он рыл землю, как бешеный пёс. Ставки оказались высокими: дело взял на контроль «первый», так что в лагерь отправится преступник или Горин. Он верил в успех, верил в десятилетний опыт легавым. На пользу и полностью «развязанные руки», в конце концов, федеральный инспектор – почти неограниченная власть. Не знал только Горин, насколько сильно ошибался.
В просторном зале первого этажа горела половина ламп – экономили, – ввязавшись в войну на Ближнем Востоке, Федерация резала бюджеты. Сквозь запылённые стёкла скудно пробивался утренний свет, отчего безлюдное помещение, отделанное вдобавок искусственным мрамором, выглядело мрачно. Угрюмыми масками казались даже лица улыбающихся детей на цветном плакате с надписью «Недостаточно быть хорошим, нужно быть лучшим!», занимавшем всю стену. От гулких шагов Горина подскочил дремавший за стойкой охранник, лысеющий и обрюзгший человек. Он вытянулся, приставил правый кулак к груди в знак приветствия. Горин не ходил в форме, но теперь его знали даже такие мелкие сошки.
– Сергей Петрович ожидает вас, господин инспектор, – отрапортовал тот.
Дмитрий по укоренившейся привычке посмотрел ему в глаза. В них читался страх. Когда-то наставник говорил: «Тебя должны любить или бояться». Инспектор предпочитал кнут прянику.
– Почему вы позволяете себе спать на службе? – не скрывая раздражения и брезгливости, почти выкрикнул он.
Побелевший охранник промямлил:
– Дети… поздно легли… болеют.
Он не отрывал взгляда от Горина, словно загипнотизированный. Его дрожавшие руки шарили по столу в поисках кнопки, открывающей магнитный замок. Лязгнул металл, Бронированная стеклянная дверь распахнулась. Охранник выдохнул, как смертник, которому в последнюю минуту отменили приговор. Его рот сам собой открывался, лепетал оправдания. Дмитрий уже не слушал.
Для человека нет ничего хуже оправданий, думал он, впечатывая шаги в пол длинного коридора. Лучше прожить один день львом, чем столетие – овцой. Досадное большинство ноет, просит, старается делать как можно меньше, получая наравне с теми, кто рвёт жилы. Не люди, а скот, одним словом.
Горину было без двух месяцев сорок лет, но ему редко давали больше тридцати пяти. Его приталенное пальто выдавало атлетическую фигуру. Тёмные волосы с лёгкой проседью были всегда аккуратно и коротко стрижены, на лице – ни следа щетины. Имея невысокий рост, он держался с военной выправкой, горделиво приподняв голову и расправив плечи. Упругая походка, уверенный взгляд, манеры выражали силу и власть аристократа.
Впереди перед лестницей с широкими перилами показался человек в белом халате.
– Дмитрий Андреевич! – он приветливо махнул рукой, – прости, сам не смог встретить. Министерство теребит постоянно.
Это был главврач Арбенин, худой высокий поседевший человек с измождённым лицом.
– Понимаю, ответил Горин, – пожимая протянутую руку, – сейчас всем непросто. Но вам лучше отдохнуть. Съездите в праздники на рыбалку.
– Сейчас не до этого, Дима.
Горина нисколько не покоробило такое обращение, хотя даже старые знакомые стали заискивающе «выкать» после его назначения. От Арбенина, как близкого друга отца, он и не думал требовать дистанции. Горин похлопал его по плечу. Не дружески, а скорее как возмужавший сын подбадривает стареющего отца.
– Трудные времена закаляют. Человек рождается заготовкой, и только испытания превращают его в сталь, – сказал он.
– Вылитый отец! – с восторгом сказал Арбенин, потом резко переключился, – Интересно посмотреть на пациента? Допросить его вряд ли получится.
– Давайте взглянем. Как он?
– Стабильно. Сам понимаешь, при таком поражении головного мозга он, как бы деликатно сказать…
– Растение?
– Да, скорее растение. Впрочем, увидишь.
Пока они поднимались по широкой лестнице, доктор, не открывая рта, напевал. Дмитрий узнал мотив: ария Германа из «Пиковой дамы». Ему помнилось только «Что наша жизнь – игра» и «Пусть неудачник клянёт свою судьбу». Слова оказались к месту и ко времени. Горин размышлял о себе: кто он – неудачник или так, не в его пользу сложились обстоятельства? Однокашники, с кем он начинал в академии, давно светились среди партийной элиты, а он рисковал надолго застрять на побегушках в роли послушной детали машины власти. Конечно, ему хотелось большего. В конце концов, возраст – под сорок, сколько можно топтать землю, оставаясь ищейкой, пусть и с большими погонами? Ладно, всё это лирика, думал он, разглядывая ступени. Местами бетон с мраморной крошкой откололся, однако, миллионы шагов сгладили острые края, как вода стачивает камни. Раскрыть покушение, потом торговаться. Кто отваживается – побеждает.
Когда они оказались возле глухой двери хронического отделения, доктор приложил карточку-пропуск к замку. Едва переступив порог, Горин сморщился. В нос ударил запах хлорки, больничной еды, кварцевых ламп, лекарств и немытых тел. Он с детства терпеть не мог эти запахи. Так для него пахла обречённость. Стоило ему уловить хотя бы намёк на них, как перед глазами представала картина: некрашеная палата, койки с грязным постельным бельём, толстозадые медсёстры, – одна вынимает из руки матери иглу капельницы, другая покрывает с головой простынёю, – и три апельсина, выпавшие из неловких детских рук Дмитрия на исшарканный пол с мелкой кафельной плиткой. Зачем он носил апельсины? Она их никогда не ела. Инспектора передёрнуло. С годами воспоминания поблекли, но всё ещё болезненно отзывались из глубин памяти.
Юркая молодая медсестра приняла его пальто и помогла облачиться в белый халат. Она скрылась также молча и незаметно, как и появилась. Коридор отделения со множеством открытых и запертых дверей оказался залит светом.
– Здесь мы не экономим. Иначе некоторые начинают буянить, а это – лишние расходы на препараты, – пояснил Арбенин.
Горин покивал механически, будто поглощённый мыслями. По коридору, как тени шаркали тапочками больные в застиранных и перештопанных пижамах, ставших со временем одинакового серого цвета. С десяток пациентов расселись на стульях и потёртом диване в холе возле старого телевизора. Шёл фильм о войне. Они смотрели, не шелохнувшись, словно статуи. Горинское внимание привлёк один тип. Выглядел он безобразно. Как и все наголо брит, отчего его и без того непропорциональная голова походила на большой шар. На вид ему не дашь и тридцати. Тело напоминало тесто, норовившее вытечь из больничной пижамы. Он пялился в экран с приоткрытым слюнявым ртом, извергавшем звуки, средние между «ы» и «э». Его правая рука вцепилась в промежность, будто он секунду назад мастурбировал, но отвлёкшись, забыл о своём занятии.
– Нет ничего страшнее, чем провести жизнь так, не имея шанса осознать, что ты мёртв, – озвучил Горин мысли.
– Партия пыталась продвинуть декрет об уничтожении, как они выразились, бесполезных для нации элементов. Прислушались к нам, врачам. Психиатр, не знающий сострадания и сочувствия, становится машиной. Больной ни в чем не виноват, и он – человек…
Горин не стал спорить.
Путь преградила ещё одна дверь. Сразу за ней находился сестринский пост, где в кресле развалился бритый санитар со сломанным, как у профессионального борца, ухом. Он смотрел трансляцию боёв и окинул вошедших бычьим взглядом. Никаких эмоций на лице не отразилось, опять впялился в экран. Арбенин прошёл мимо, как если бы вместо санитара стоял шкаф. Горин, привыкший к субординации, вмешиваться не стал, только ухмыльнулся, представив, как не без удовольствия укладывает детину на канвас.
– Он в третьей, – сказал Арбенин.
Они подошли к окну, через которое просматривалась палата. Зрелище оказалось не из приятных. Переплетённое трубками и проводами грузное тело наверняка уже бывшего замглавы Госсовета Митичева прикрывало лёгкое одеяло.
– В коме? – Горин говорил полушёпотом, словно боясь потревожить высокопоставленного пациента.
– Нет. У него стремительно прогрессирующее тяжёлое нейродегенеративное заболевание неясного генеза. До девяноста процентов нейронов повреждены.
– Понятно, – протянул Горин.
– Он ничего не помнит, не способен говорить и вообще делать хоть что-то, что делает человек в обычной жизни, – пояснил Арбенин.
– Почему его доставили к вам?
– Вёл себя буйно, угрожал жизни окружающих, проявлял признаки острого психического расстройства. А у нас впал в такое состояние. Даже не знаю, чем всё кончится.
– Долго он так протянет?
– Никто не скажет.
– Ужасно, – Горин вздохнул и отвернулся.
– Согласен. Не позавидуешь, – Арбенин помедлил, – Хочешь видеть дочь?
Дмитрий не ожидал вопроса и несколько секунд пялился на бейдж главврача, словно вспоминая, по какому праву он его задаёт.
– Тороплюсь, – очнулся он, – Как она?
– Мы перевели её в общую палату. Она быстро оправилась после реанимации. Общительная, спокойная девочка, очень дружелюбная. Не переживай, я лично за ней наблюдаю. Тем более все знают, кто её отец, поэтому внимание к ней повышенное.
Горин хотел возразить, что социальный статус не должен влиять на качество лечения, но промолчал, понимая неудобную правду.
– Есть шанс, что она выздоровеет? – спросил он, когда они проделали обратный путь до поста охраны в холе первого этажа.
Тот же охранник вытянулся по стойке «смирно».
– Слышал, швейцарцы разработали новый препарат. Есть надежда на него. Однако отношения с Европой разорваны, достать непросто. Почти невозможно.
– Напишите название.
Арбенин достал из кармана халата блокнот, щёлкнул ручкой, записал длинное в ширину страницы название лекарства и протянул вырванный листок. Горин, не глядя, сложил его вчетверо и сунул в пальто. Конечно, ему хотелось видеть её. Он представил дочь, сидящей на подоконнике палаты, её ясный взгляд, устремлённый вдаль. Ждала она его? Наверное, нет. В последнее время она с трудом его вспоминала. Он механически протянул руку. Арбенин ответил крепким рукопожатием. В глазах его читался не страх, а нечто незнакомое Горину. Только оказавшись в машине, он смог подобрать нужное слово.
Это было сочувствие.
Модель № 620
Город замер под голубой льдиной неба. Казалось, можно услышать, как трескаются от холода фасады зданий.
Дмитрий не признавал ограничений скорости. Его серебристый электрокар, с говорящим названием «Стрела», летел по улицам. Партийная программа повышения производительности труда сделала своё дело – из-за запрета для граждан на передвижение в рабочее время, дороги большей частью пустовали. Можно притормаживать только на перекрёстках, когда загорается «красный».
На него взирали безликие тысячи окон высоток. Слепой, безразличный взгляд. Ему представлялась за ними простая обстановка: обеденный стол, шкаф, кровать, несколько стульев, кресло, может, несобранные с вечера игрушки на линялом ковре. И сколько он ни силился, не мог представить людей. Они словно бы испарились, оставив только тени, изредка скользящие по улицам в поисках тех, кто когда-то их отбрасывал. Магазины, рестораны, афиши кинотеатров – всё виделось ему декорациями. Зайди в любое кафе, везде одно и то же: ряды сервированных столиков, раскрытые меню и ни души. Как будто шла титаническая подготовка к похоронам. Город оживёт только вечером. Но оживление – карнавал механических кукол, в которых на считанные часы вдохнут жизнь неведомые трубадуры.
На перекрёстке он повернул в сторону опалённой холодом солнца зеркальной башни корпорации НОВА. Если в деле Митичева и не было надёжных зацепок, то здесь Горин рассчитывал получить хотя бы намёк на то, куда двигаться дальше. Визит в больницу его откровенно разочаровал. Будь чиновник способен самую малость соображать, он дал бы информацию. Тем более, санкция на опрос имелась. А в НОВА, скорее всего, поприжали хвосты. Не стоило ждать лёгкого разговора.
Неожиданно мимо пронеслась красная «мазда» – бензиновая рухлядь. За нею с рёвом сирен пролетели несколько полицейских машин. На следующем перекрёстке Горин увидел эту же «мазду», впечатавшуюся в стену дома. Автомобиль окружили вооружённые гвардейцы. Несколько полицейских выковыривали из груды металла мужчину без сознания. На асфальте в луже крови лежала без движения молодая рыжеволосая девушка. Мужчина, когда его вытащили, очнулся. Он закричал что-то, вроде её имя, вырвался и бросился к ней. Его подкосила автоматная очередь.
Горин сбавил скорость. Тут же под вой сирен «Стрелу» подрезала неизвестно откуда взявшаяся полицейская машина. Дмитрий прижался к бордюру, едва не оцарапав диск на колесе. Выскочил патрульный, сержант, зелёный юнец. Увидев на лобовом стекле «Стрелы» пропуск с жирной надписью «проезд всюду», он тут же замедлил шаг. Горин сменил гнев на милость, опустил стекло. Остановившись на почтительном расстоянии с виновато-обеспокоенным взглядом, патрульный вытянулся и ударил себя в грудь правым кулаком.
– Виноват, господин федеральный инспектор. Ваши номера не числятся в базе, – громко отрапортовал он.
– Это личная машина, – Горин попытался говорить непринуждённо, но голос всё равно звучал холодно, – не пользуюсь служебной принципиально. Госсобственность нужно беречь. Это собственность нации.
Лицо сержанта сморщилось, будто каждое слово инспектора становилось гвоздём, вбиваемым в его юную голову.
– Что здесь происходит? – Горин кивнул в сторону «мазды». Трупы уже грузили в подоспевший полицейский фургон.
– Операция по задержанию террористов из Национальной освободительной армии, – отрапортовал сержант. Горин сжал губы, глядя на снующих полицейских.
– Разрешите идти, господин полковник? – напряжённое лицо сержанта выражало только одно желание – как можно быстрее сбежать. Горин кивнул. Сержант ретировался. Вереница полицейских машин к тому времени скрылась из виду. Только сиротливо дымила брошенная «мазда». Горин цыкнул. Эта рыжая и её парень… не похожи они на террористов. Дмитрий решил выделить время разобраться. Но позже. Отрываться от расследования нельзя.
Ветер полностью выдул тепло из салона. Горин надел перчатки и тронулся. Аккумуляторы давно просили замены, но руки не доходили. Из-за остановки датчик заряда заморгал красным. Включишь обогрев, машина встанет на полпути и придётся идти четыре квартала пешком, а потом вызывать эвакуатор. Слишком хлопотно. Пришлось помёрзнуть. Когда он запарковался возле небоскрёба НОВА, оплатив заодно час зарядки в терминале, машина вовсю сигналила, что вот-вот сдохнет.
Модель № 102
После того как Горин отправил за решётку троих чиновников из НОВА за грандиозную растрату, он входил в здание, не заказывая пропуск. Даже удостоверение не показывал. Улыбчивые девушки администраторы только учтиво спрашивали: «Вы к кому?», наверняка подразумевая «За кем?», звонили «наверх», и через несколько минут перед ним представал какой-нибудь менеджер, каждый раз новый, немой тенью сопровождавший к председателю совета директоров. Схема сработала опять.
Кабинет главного Дмитрию нравился. Просторный, светлый, обставлен дорого и со вкусом в минималистичном стиле. Особенно его привлекало панорамное окно, из которого город – как на ладони. Пока председатель с говорящей фамилией Золотов пыхтел возле кофемашины, отчего-то кофе он любил делать сам, Горин, развернувшись к окну, откинулся в чертовски удобном кресле со всевозможными поддержками и вибромассажем, и смотрел на переплетение холодных улиц, где всё ещё, должно быть, дымилась «мазда» этих Бони и Клайда. Уйти на пенсию и заняться архитектурой – это оставалось мечтой Горина. Он считал, что чувствует города, их особенные вибрации. И видел то, что многие не замечали – красоту, сокрытую там, где ей, казалось бы, не место.
Его взгляд скользил по городу. Стекло. Изгиб. Сталь. Рёбра бетона. Цепкая арка моста. Метро тяжело дышит, проглатывает человека за человеком. Лезвия ступеней. Зеркало. Мрамор. Затем неожиданно что-то улавливается, становится понятней в нагромождении конструкций и материалов. Красота – математическая точность построек, динамика множества точек, образующих завершённые фрагменты пространства. Собственно, полихедроны мегаполисов – проекция наших представлений об идеальном.
Мы пристрастились к геометрии, как только покинули пещеры и построили первые жилища из глины и соломы. Вдохновлённые природой, мы воплотили её позже в каменных зданиях и, в конечном счёте, превзошли её в совершенстве линий современной архитектуры. Земля же то и дело пыталась извести нас как бактерию, вирус, чужеродный организм. Мы нуждались в доме, безопасности, покое. И появились города.
Современная городская агломерация – творение вопреки живой природе. Выражение её отрицания. Компенсация комплекса брошенности. Всё построенное нами – есть утверждение воли к жизни. Подобную волю проявляет младенец, оставленный матерью. В доказательство того, что мы состоялись, мы подняли с земли камень – мёртвое – и оживили, наполнив смыслом его существование в формах архитектуры. Мы выплавили сталь и также оживили её, превратив в тела зданий. Мы вдохнули жизнь в стекло. Теперь оно отражает свет отрёкшегося от нас мира.
Мы заставили мёртвое танцевать, придали ему динамику, изменение, развитие, идею. Геометрия городов дразнит танцевальным ритмом. Они резко меняют размеры, темп; могут броситься из монотонности в вакханалию трёхмерных структур.
– Вы не предупредили, Дмитрий Андреевич, – мягкий голос Золотова, никак не сочетавшийся ни с его статусом, ни полной фигурой, вырвал Горина из потока размышлений, – сейчас все соберутся. Буквально десять минут. Пока выпьем кофе?
Поставив блюдце с чашкой на белоснежную салфетку, он уселся напротив и испытующе посмотрел на инспектора. Золотова, должно быть, злило, что Горин занял его кресло, но он эмоций не выдавал, обратившись запуганной овцой.
– Что с сенсорамой, которой пользовался Митичев? – Горин решил с ходу взять быка за рога.
Золотов махнул рукой.
– Сгорела к чертям. Утилизировали, – глаза его забегали, – важнее код. Образ сняли, он у вас.
Горин не сильно рассчитывал на откровенность. Подумал, поиграем по вашим правилам.
– Да, должны доставить. Я не появлялся в офисе. Мотаюсь, – проговорил он.
– Понимаю, – протянул Золотов, – событие из ряда вон… А начальнику дирекции что?
– Пока халатность.
Золотов сморщил нос, склонил голову набок.
– Молодой парень, жалко. Да и не виноват он ни в чём. Всё по инструкции делал и не в первый же раз.
– Не виноват? – Горин нахмурил брови, – пострадал зампредседателя Госсовета. Немаленький человек. А если это умышленное преступление?
Золотов умолк, надолго приложившись к чашке, будто глотал вместо кофе коньяк. Потом робко спросил:
– Как он? Митичев.
– По мне лучше умереть. Шансов выкарабкаться нет.
Золотов осушил чашку залпом, прижал к губам кулак и стал тихонько насвистывать, уставившись в стену. Горин не сводил с него взгляда. Тот словно чувствовал, то и дело проводил по лбу ладонью, вытирая испарину. Казалось, ещё несколько минут, и Золотов полыхнёт огнём. Спас стук в дверь.
– Да-да, входите! – оживился он. Голос обрёл твёрдость.
Горин покачивался в кресле, скрестив руки на груди. Золотов молчал, чуть слышно постукивая по столешнице костяшками пальцев, похожими на короткие сосиски. Говорили руководитель дирекции кибернетики, – моложавый простак, представился как Аркадий, – и юрист корпорации Аврора Сергеевна, утончённая блондинка в изысканном красном деловом костюме, с холодными голубыми глазами и взглядом, полным обольщения.
– «Отражение» – побочное направление нашей работы, – говорила Аврора едва ли ни медовым голосом, теребя золотую подвеску в виде буквы «А», покоящейся на её груди, – нейросети, искусственный интеллект, био- и генная инженерия, медицина – вот наши приоритеты. Как и партии. Может прозвучать самонадеянно, однако, мы – надежда человечества на спасение в случае кризиса.
– Тем не менее, меня интересует именно «Отражение два ноль». Я хочу разобраться, что произошло с господином Митичевым.
– Как и все мы! – чуть не вскрикнул Аркадий. Горин глянул на него, как надсмотрщик на зэка. Аркадий скрючился, уставившись на руки.
– «Отражение два ноль» – настоящий прорыв в кибернетике, – продолжала Аврора, не обращая на реплику коллеги внимания.
– Я слышал, но в подробности не вдавался, – сухо ответил Горин.
Аркадий вклинился:
– Представьте, – быстро заговорил он, – полное погружение. Эмоции, чувства, ощущения – всё настоящее. Если вчера мы могли показать только красивую картинку, вспомните наши «Путешествия в Отражении», то теперь мы создали физическую гиперреальность. Раньше клиент думал, что если на него нападёт дикое животное, то это… страшно, неожиданно, однако, – графика. «Два ноль» совершенно другое дело. Запахи, боль, прикосновения, вкусы… Вы не представляете, насколько это великолепные ощущения. Благодаря новому «Отражению» за какие-то десять минут люди смогут проживать целые жизни, которых у них никогда не было и не будет, встретить давно умерших родных, побывать на других планетах.
– Расскажи, сколько было тестовых входов, – вмешался Золотов.
– Семьдесят три. Всё наше подразделение участвовало. Каждый прожил там примерно по шесть лет. Мы даже умирали. Никаких физиологических изменений не зафиксировано. Исследования проводились с академией наук. Я ума не приложу, что случилось с господином Митичевым.
– Он кричал «Они убьют меня», бросался на людей. Это показания группы, контролировавшей вход, – сказал Горин.
– Да, такое было, – Аркадий поник, – Мы растерялись и перепугались. Всё-таки первый официальный запуск проекта. Понимаете, та «Модель», то есть загружаемый мир для «Отражения два ноль», довольно своеобразна…, – тут он осёкся.
Горин вскинул брови.
– Ну, говори, чего уж теперь, – безрадостно проговорил Золотов и нервно забарабанил пальцами, – между нами.
– «Красная комната», – Аркадий густо покраснел.
Горин поморщился и едва не сплюнул.
– У нас больше сотни предзаказов, – начал Аркадий, но его оборвала Аврора, не сводившая глаз с Горина.
– В любом случае в модели господина Митичева нет ничего убийственного, как и в любой другой. Всё, что мы используем – абсолютно безопасно, – проговорила она.
– Выходы вы не прекратили? – Горин обратился к директору.
Вновь ответила Аврора.
– Нет оснований. У нас обязательства перед акционерами и клиентами. Мы должны придерживаться их интересов.
Когда она говорила, с её губ не сходила колкая усмешка. Она насмехалась над очевидно бесплодными попытками инспектора выяснить правду здесь, в этом кабинете, под строгим взором вождя на портрете. Аврора играла с Гориным, как кошка с мышкой, давая ложную надежду. Она понимала: истиной будет, что она скажет, а Горин изложит в рапорте, который подпишет генеральный прокурор и направит в архив. Так бумага закрепит абсолютную правду, основанную на абсолютной лжи. Дмитрий же чувствовал себя импотентом, утешаемым шлюхой. Пора заканчивать спектакль.
– Всё тайное становится явным, – он взял театральную паузу.
Аврора обнажила в улыбке белоснежные зубы.
– Вы совершенно правы, господин инспектор, – елейным голосом произнесла она.
Модель № 312
Горин не мог привыкнуть к тишине в квартире. Скинув туфли и пальто, он подошёл к двери в детскую, некоторое время прислушивался, потом осторожно повернул ручку. Включив свет, инспектор застыл на пороге. В комнате витал слабый цветочный аромат. Скромное по размерам пространство под яркой лампой в виде расписанного мультяшными героями воздушного шара, устремившегося в нарисованное на потолке солнечное небо, как-то удивительно расширялось, превращаясь в безграничный мир детских фантазий. Горин не находил сил к чему-то здесь прикоснуться с тех пор, как дочь оказалась в лечебнице. Прошло три месяца. Казалось, год. На книжных полках, столе, засыпанном рисунками, осела пыль; едва заметно от сквозняка покачивались кольца на гимнастическом уголке; куклы в ярких платьях за столиком для чаепития глазели друг на друга, вскинув кверху пластмассовые ручки, будто ждали, кто вдохнёт в них жизнь. Горин посмотрел на кровать дочери, перевёл взгляд в другую сторону, где стояла колыбель – деревянная белая с высокими бортиками, резко выключил свет и захлопнул дверь.
Лицо его превратилось в непроницаемую восковую маску.
На кухне Горин сбросил оцепенение. В холодильнике оставалась бутылка пива, слипшиеся спагетти, немного говяжьего фарша. Он приготовил простой ужин. Вышло съедобно, но поел без особого аппетита и удовольствия, просто набив по армейской привычке желудок. За трапезой успел просмотреть на лэптопе досье на десяток человек из персонала НОВА и направленные из полиции протоколы допроса. Как и предполагалось, никто не имел к Митичеву никакого отношения. Он вспомнил о пиве, когда еда закончилась. Отложив оставшиеся документы на завтра – всё равно без толку читать, никакой зацепки не получишь, Горин достал запотевшую бутылку и пошёл в гостиную.
Там он упал на диван, скрутил крышку, подождал, пока рассеется дымок над горлышком, и сделал долгий глоток. Телевизор выдавал фоном тошнотворное ток-шоу. Горин ждал выпуска новостей. Его интересовала молодая парочка боевиков НОА, убитая на его глазах. Хорошо думалось под музыку. Он владел всё ещё современным виниловым проигрывателем с левитирующим на магнитном подвесе диском. Горин щёлкнул кнопкой, и через мгновение пространство взорвалось глубинным звучанием «Токкаты и фуги ре минор» Баха.
Горин попытался разложить по полочкам итоги последних суток.
Вариант первый: Митичев стал жертвой боевиков из Национальной освободительной армии. В пользу версии говорил организованный политиком крестовый поход против левого подполья. Сколько членов НОА растолкали по тюрьмам – не сосчитать. Соответственно, мотив – банальная месть. Горинское руководство склонялось к этому же варианту. Им выгодно убить одним камнем двух зайцев: раскрыть заговор и пробить брешь в стане леваков. Но пособник должен затесаться в персонал НОВА, причём работать не каким-нибудь уборщиком, а спецом группы контроля входа в «Отражение». Эти ребята проходили проверку по базам госбезопасности каждый месяц, при малейшем подозрении их ждало в лучшем случае увольнение, в худшем – арест.
Вариант второй: политика «слили» свои же. Клан Митичева находился у «кормушки» непозволительно долго по меркам партийной элиты. На жирную должность претендентов хоть отбавляй. Почему бы не подговорить кого-то из НОВА разыграть несчастный случай? Горину версия показалась рабочей. Единственное, дадут ли «наверху» добро на её отработку? Не станет ли он сам жертвой придворных интриг, ведь, как известно, лес рубят – щепки летят. Проще уж свалить всё на НОА. Несколько показательных расстрелов бы не помешало.
Вариант третий: на него действительно кто-то напал в «Отражении». Какая-то тварь, неведомая и весьма злобная кибернетическая сущность. Другого объяснения внезапному помешательству Митичева не находилось. По большому счёту, «Отражение два ноль» – нечто новое и неизведанное, не имеющее аналогов в мире, если верить надоевшей рекламе НОВА. Почему бы не поверить в сказку об иных мирах, кроличьей норе, набитой ужасами. Версия, конечно, экстраординарная, но сбрасывать её со счетов преждевременно.
Инспектору стало ясно одно – работа с «Отражением два ноль» должна быть немедленно остановлена. Если с её помощью можно убивать, то… Горин вспомнил Аврору: «мы должны исполнить обязательства перед клиентами». И кто клиенты? Элита партии, промышленники, власть… Неужели кто-то задумал извести всю верхушку государства? От этой мысли по спине инспектора пробежал холодок.
Он очнулся от дремоты как раз в тот момент, когда тонарм проигрывателя вернулся на место, а на телеэкране появилась искорёженная «мазда». Картинка повторяла сцену виденной им кровавой расправы. Дмитрий прибавил громкость: «боевики террористической организации «Национальная освободительная армия» оказали вооружённое сопротивление силам правопорядка и уничтожены спецназом», – равнодушно произнёс бот-ведущий. Лицо убитого мужчины показали крупным планом. Он странным образом походил на Горина. Впрочем, инспектор считал себя человеком со вполне «средней», ничем не выделяющейся внешностью, мало ли какие случаются совпадения. Больше его тронули слова о «вооружённом сопротивлении», какого в помине не было. Он поймал себя на мысли, что ему жаль эту парочку. Мир давно живёт во лжи, гиперреальности, зачем ещё создавать «Отражение»?
