Александр Эл
Одержимость справедливостью
Глава-14 Есть такое слово «Надо!»
– Дмитрий, что то ты не показываешь нам свои картины, – тестя, развалившегося на диване после сытного обеда и традиционных воскресных ста грамм, потянуло на разговоры. – Я бы, может, какую-нибудь над диваном повесил, если бы мне понравилась, конечно. А то ведь разное сейчас малюют. Нас, на Съезде Аграриев повезли показывать Выставку Современных Художников. Я специально согласился туда пойти, думал, там твои картины увижу. Хорошо, что их там не было. Большего говна, я в своей жизни не видел. Неужели за такое платят? Это что-же, все такие художники теперь? Рисовать, вообще не умеют. Не поймёшь, где корова, а где лошадь. Чего молчишь? Ты, тоже так рисуешь?
Обязательный воскресный ритуал посещения Анжелкиных родителей продолжался. Частью ритуала были задушевные беседы. Тесть был убеждён, что разбирается не только в свиньях и навозе, но и в политике, и в искусстве, и считал своим долгом высказаться.
– Одна картина была вроде неплохая. Название я запомнил, «Пастух» называется. На всей выставке он один на человека был похож. Стоит, а сзади коровы и овцы пасутся. Вроде картина о народе, и трава зелёная. Но видно сразу, что художник этот, ни хрена не разбирается в сельском хозяйстве. Ведь было же Постановление Правительства, коров вместе с овцами не пасти. Если уж ты берёшься рисовать, то хоть вопрос изучи. А остальные картины вообще говно. Ты вот скажи, тебе за это платят? Кому это нужно? Я себе в дом такое не повешу. А куда это всё девают потом?
– В музеи отдают, иногда на предприятия. В запасниках хранят, – я наивно подумал, что тестя интересует моя профессия.
– Да, богатое у нас государство, всех этих паразитов содержать, – не унимался тесть, – так когда ты нам свои картины покажешь? Зарабатываешь ты, вроде неплохо, хотелось бы посмотреть.
– Я сейчас картины не пишу, в смысле не рисую, – я старался объяснить доступно, – мы занимаемся разработкой и оформлением интерьеров и экстерьеров, в основном.
– Да? Не рисуешь? А чего так? Я помню, когда ты просил руки моей дочери, ты говорил, что будешь живописцем.
– Рутинной работы очень много, да и настроение не то.
– Настроение? Это ещё что такое? У меня вот иногда совсем настроения нет. Но, я знаю слово «надо!» Партия приказала, и мы в атаку! Настроение? Ты же коммунист, должен себя заставить. На тебя государство деньги тратило, долг надо отдавать.
– Я не об этом, если надо мы сутками пашем. Но картины, живопись…. Душа должна петь. Иначе картина не получится.
– А у тебя значит, душа не поёт? А чего это она у тебя не поёт? – тесть явно начинал задираться, – чем же ты недоволен? Ты всё морду воротишь, а я не пойму. Не то тебе Советская власть не нравится, не то ещё что-то. Может, я тебе не нравлюсь?
– Ой, Дима, – решила вмешаться Анжелка, – забыла рассказать, я твою однокурсницу встретила, она тебе привет передавала. Сама меня узнала, подошла и говорит, мы Диму не забываем. Уважают тебя! Передайте ему, говорит, что я замуж выхожу, и с него подарок. Так что помнят тебя, Димочка, какой ты мастер. Ты ведь нарисуешь ей что-нибудь?
– Какие ещё подарки? – насторожился тесть, – бабе?
– Не пойму о ком ты говоришь? Я вроде никому не обещал.
– Она сказала, Таней её зовут….
Что болтала Анжелка дальше я уже не слышал. В глазах потемнело. Танька, о которой я уже стал забывать, добралась до жены. Она требует денег, и не отвяжется. Если она выходит замуж, то, что это значит для меня?
– Чего задремал, зятёк?
Нет, не может быть. Не будет она жениху про свои блохастые похождения рассказывать. Тут ей самой бояться нужно. Видно, отступного хочет напоследок урвать.
***
– Димка, слышал что Фетисов рассказывал? – в мастерскую, как всегда без приглашения, ввалился Петрович.
Фетисов был титулованным Заслуженным художником. Я с ним сталкивался только на каких-то мероприятиях. Что он там и кому рассказывал, мне сейчас было совершенно неинтересно.
– Петрович, извини, я сейчас немного занят, заказ нужно сдавать.
– Да ты не понял, Фетисов про твоего приятеля рассказывал. Ну, я тебе скажу и сволочь он. Как ты с таким дружишь? Ты может и сам такой? «Скажи мне кто твой друг….»
– О чём ты, Петрович? Не гони волну…
– Как о чём? Художников на допросы таскают! Твой приятель всех грязью облил, подонок!
– Да объясни ты толком, Петрович, что случилось-то?
Успокоившись, Петрович поведал, что уже нескольких художников вызывали на допрос. Некоторые старики, кто ещё помнил прежние времена, были изрядно напуганы. После стакана, под кильку в томатном соусе, Петрович начал рассказывать в лицах. Было это правдой или нет, непонятно. Поскольку он сам пересказывал с чужих слов, и не только Фетисова. Оказалось, что слухами полниться весь Союз Художников.
На допрос вызывали официальной повесткой, в то самое мрачное здание бывшего НКВД. Вся обстановка, охрана на входе, пропуска, говорило о том, что войти-то можно, а вот выйти…. В общем, заслуженные художники входили в кабинет следователя, уже настроенные соответствующим образом, то есть на задних лапках. После непродолжительного знакомства и подписания Предупреждения об Ответственности за Дачу Ложных Показаний, всем задавали примерно один и тот же вопрос: брали ли Вы, или получали ли, какие-либо деньги от Димки? Поскольку о разборках в Художественном Фонде знали все, каждый считал своим долгом лишнего не болтать, и коллег не подставлять. Поэтому, естественно, говорили, что ни про какие деньги ничего не знают.
– Вы в этом уверены? – спрашивал следователь, – ничего не скрываете? Может, Вы что-то забыли?
– Не-ет, ну как можно, – отвечал художник.
– Очень хорошо. Пожалуйста, подпишите протокол, с моих слов записано верно, – ласково говорил следователь.
Довольный собой художник, полагая что дело сделано, радостно подписывал.
– Скажите, – затем говорил следователь, – вот Вы, уважаемый художник, профессор живописи. Государство покупает у Вас Ваши картины, выделило Вам большую квартиру вне очереди, в центре города! Мастерскую шикарную, бесплатно! А Вы, врёте здесь, и под враньём своим расписываетесь! Как Вам не стыдно?…
После этого, следователь предъявлял подписанные Димкой показания, о том, какими суммами уважаемый художник с ним, с Димкой, обменивался, что теперь выглядело как преступный сговор. Иначе, зачем же это скрывать? При этом, Димка-то со следствием сотрудничает, а уважаемый профессор и Заслуженный художник, нет.
– Но, позвольте! – возмущался профессор, – это было давно, деньги на расходы. Материалы покупали! Суммы – ничтожные, я уж и забыл про это!
– Не позволю! – возражал следователь, – я же Вас предупреждал об ответственности за дачу ложных показаний. Вы подпись поставили. Суммы, говорите, ничтожные? Это для таких как Вы, они ничтожные. Для тех, кто в роскоши живёт, на всём готовом. А для простого советского человека, для рабочего, или хотя бы для меня, работника правоохранительных органов, деньги – большие.
Пока ошарашенный художник соображал, в какую передрягу он попал, следователь продолжал дожимать.
– Может Вас оклеветали? Один из вас врёт, это же очевидно. Кто из вас врёт? Что прикажете записать в протокол? Может, Вы собственноручно напишете объяснение, как так получилось?
После такого, практически каждый, кого допрашивали, впадал прострацию. Ведь не выкрутишься, и не сбежишь. Что художники там писали, они вряд ли расскажут. Всю малину следователю испортил тот, кого вызвали на допрос последним. Возможно, его уже успели предупредить, а возможно следователь, решив, что гнилая интеллигенция уже вся у него в кармане, слишком уж нахамил.
– Мне боятся нечего! Я сын полка! С одиннадцати лет фашистов убивал! – он схватил стул, на котором сидел, и стал крошить им стол и всё вокруг, пытаясь достать следователя.
В общем, чем закончилось, неясно. Но скандал не скрыть, люди оказались слишком известными. Сын полка оказался общественным деятелем, награждённым Орденом Отечественной Войны и несколькими медалями.
Я слушал про это зазеркалье и понимал, что вожделенная карьера старшему лейтенанту теперь не светит. И теперь его личный враг тот, кто всё это устроил…. Сидеть и молча ждать у моря погоды, я не мог. У кого бы спросить?
***
– Это хорошо, что ты за друга волнуешься, – сказал секретарь парткома, – скоро состоится открытое партийное собрание. Будет представитель из Министерства культуры, Вот тогда всё и узнаем.
Я с этой новостью пошёл к Димке, но он уже об этом знал.
– Я звонил в ЦК, заведующему Отделом Пропаганды и Агитации. Он сказал, что вопрос закрыт.
– Ты? звонил в ЦК? – я был ошарашен Димкиной наглостью, – почему ему? Мы же, вроде, под Отделом Культуры ходим?
– Председатель Союза Художников сказал, что он курирует дело. А он меня знает. Я однажды у него на приёме был.
– На приёме? Ты же не коммунист.
– Он, кстати, хороший мужик
– Хороший мужик?! Да перед ним наш министр, дрожит, как осиновый лист!
– Ну, я то не министр. Выгонят, картины писать буду. Я только начинал работать в Худ фонде. Мне тогда, бюрократы работать не давали. То это нельзя, то, то нельзя. Хотел уже увольняется. К нам тогда попала редкая импортная краска. Много, разных цветов, в трёхлитровых банках. Но, если банку открыть, то она уже не хранится, сворачивалась. Короче, по полбанки выбрасывали. А до +10 градусов, хранилась неплохо. Там так и написано было. В общем, обычный бытовой холодильник вполне краску спасал. А купить не разрешают, говорят холодильники для народа, а не для краски. Нельзя купить по безналу, а наличные не дают. Пошёл в Госбанк. Отсидел, как положено полдня в очереди, в приёмной. Председатель Правления банка выслушал, и матом на меня. Мол, ходют тут с пустяками, работать мешают.
А завотделом ЦК, тогда же, устроил большое собрание для начальников низшего звена, занятых в идеологии, и промывал мозги. Сказал, что мы – солдаты партии! Но предупредил, чтобы перестали звонить по пустякам. Говорит, если кому-то надо, запишитесь на приём, как нормальные граждане. Ну, я и записался. Подумал, спрошу, почему обязательно всё нужно через задницу делать? Хуже не будет.
– Ни хрена не понимаю, и он тебя слушал? И не выгнал?
– Нет, наоборот. Я в очереди на приём отсидел, передо мной старики с медалями были, чинуши какие-то. Наконец захожу, а в кабинете двое. Он и ещё женщина с кучей бумаг, видно помощница. Он меня увидел и удивился, смотрит как на знакомого. Чего, говорит, «сюда» пришёл? В смысле, в Общественную приёмную, а не в ЦК. Ну, я говорю, Вы же сами сказали на встрече с активом, Пока мы говорим, женщина карточку посетителя заполняет, и всё время вопросами перебивает. Имя?… Отчество… Фамилия?… Возраст?… Ему надоело, и он ей продиктовал: «беспартийный, высшего образования не имеет, заместитель директора Художественного Фонда, 27 лет», и усмехнулся, «один он у нас, такой». Я это услышал, язык к нёбу присох. Он знал про меня всё, кроме того, что я приду на приём.
– Так он, что-нибудь сделал? Помог как-то?
– Помог.
Фамилию инструктора ЦК назвал. Звоните этому товарищу, он разберётся.
– И что, разобрался?
– Разобрался. Звонит в Госбанк управляющему, включил на громкую связь. Тот ему, у меня инструкция! Скажите, пожалуйста, говорит, Ваш заместитель член Коммунистической Партии? Может быть, он не откажет в просьбе её Центральному Комитету? Тот услышал, и заскулил, – не надо заместителя, пожалуйста, я всё понял, я не знал… Короче, вот так вот.
– Так, что же ты не позвонил в ЦК, когда следствие началось?
– Что я, дурак. Завотделом ЦК мне не родственник. Если бы что-то нарыли, было бы только хуже. Я бы на его месте подумал, что раз следствия испугался, значит, мордочка в пушку. Нет уж, вот проверили, я и позвонил. Спросил, что со мной решили. А он, поверишь ли, извинился, искренне. Говорит, если бы мы глубокую проверку не провели, на нас бы тут на самих писать начали. А теперь, говорит, всё нам понятно!
– Так что, тебя теперь не снимут?…
– А судьбу, говорит, твою, будет решать твоё непосредственное начальство.
Выскочив от Димки, мне нужно было срочно хлебнуть коньячку, чтобы успокоиться. Это надо же, у него связи даже, там…. Как же так, он даже не коммунист.
***
– Дорогой Вы наш, разрешите вручить Вам от всего нашего коллектива этот замечательный этюдник, – на общем собрании чествовали, уходящего на пенсию директора Худ Фонда, – уверяем Вас, что если в нём когда-либо закончатся краски, он будет немедленно наполнен новыми. Вам не придётся носить его на себе. Чтобы ничто не мешало Вам не только отдыхать, но и радовать нас новыми пейзажами с натуры, чтобы Вы могли с комфортом путешествовать на малую родину в деревню, чтобы прильнуть, так сказать, к истокам, Министерство культуры выделило Вам новый легковой автомобиль, вне очереди! – директора поздравляли с юбилеем, дарили подарки, зачитывали грамоты.
Интересно, кого назначат вместо него, – думал я. Почему бы им не назначить молодого, талантливого художника, члена партии с высшим образованием. Когда назначили этого, ему давно уже было за шестьдесят. Говорили, должность будет представительской. Однако дело было новым, Худ Фонд только создавался, и на практике оказалось, что это довольно сложное хозяйство со снабжением, производством, кадрами. Заместитель директора, Димка, тянул всю работу. Скандальные разборки, связанные с анонимкой, Димку из процесса выключили, и всё свалилось на директора, у которого на старости лет не было никакого желания заниматься, ни плотниками, ни бухгалтерией, ни уборщицами. А неизбежные слухи и инсинуации вокруг расследования, окончательно его подкосили.
– Дорогой Вы наш, – говорил Министр Культуры, – Вы, Народный Художник! Вас все уважают и ценят. Никому и в голову не придёт перекладывать на Вас вину, за проделки молодого проходимца. Подберём Вам помощника поопытнее, понадёжнее. Через пару месяцев про этот инцидент никто и не вспомнит. А Фонду нужен лидер достойный! Мы на Вашем месте никого другого не видим.
– Не могу я, – отвечал директор, – дело уж очень нехорошее, Стыдно, на старости лет. Что, кто, откуда? Ничего не знал, и не интересовался. Тут не художник, тут завхоз нужен. А теперь вот, коллеги отворачиваются…. Если видели безобразия, что же прямо не сказать? Почему ко мне не пришли? Анонимки? Значит, не доверяют…. Теперь вот, мои работы в музее увидят и вспомнят, жулик нарисовал…. Стыдно-то как. Нет, нет, увольте, пожалейте старика…
Сейчас, – думал я, – когда всё организовано и процесс налажен, дело не выглядит таким уж сложным. Я вполне мог бы справиться. А Димка, если его оставят, пусть и дальше крутится. Я сумею объяснить ему, кто в доме хозяин….
Но вот, прошло уже больше трёх месяцев после проводов директора Фонда на пенсию, а никого нового так и не назначали. Он формально продолжал исполнять обязанности, но появлялся редко, говорили что у него проблемы с сердцем. После скандала с анонимкой, жизнь сыграла с ним ещё одну из своих непредсказуемых шуток и добила окончательно. Директор судился с неким колхозом. Именно судился, колхоз судил его, а он судил колхоз. От этого директор ещё постарел и едва ноги переставлял. Если бы не суд, куда я пошёл за компанию со всеми нашими, чтобы директора там поддержать, я никогда бы не узнал что произошло, и что такое вообще возможно.
Покатавшись с женой вокруг дома на своём новеньком авто, договорились, что снаружи машину моет сам директор, а жена следить за чистотой внутри. Согласились, что снимать обувь в ней не обязательно. Тем более, что собака всё равно будет грязными лапами в машине пачкать.
Детей у них не было. Когда в преддверии пенсии подарили щенка, старики стали отдавать ему всю свою нежность, не заметив, как пёсик вымахал в мрачное чудовище, здоровенного дога, с обрезанными ушами и хвостом.
Дождавшись хорошей погоды, директор, наконец, выехал на пленер. Хотелось побыть одному, забыть кошмар на работе, на пенсию, на пенсию! Угодили коллеги, ох угодили. Впервые он ехал один, без шофёра казённой машины, который не затыкаясь рассуждал о живописи, и вечно рвался заправляться. Директору не терпелось воспользоваться пожеланиями и опробовать подаренный роскошный этюдник. Он наденет берет и любимый шарфик, в тени ещё бывает прохладно, поставит этюдник на выдвижные ножки, и уйдёт в нирвану. А собачка сможет побегать.
Подходящий ландшафт нашёлся не сразу. Из-за баранки было плохо видно, мешали придорожные кусты. Пришлось съехать на узкую просёлочную дорогу. Даже не заглушив мотор, директор прошёл за кусты, подыскивая подходящее местечко для себя и автомобиля. Залюбовавшись блестящим на солнце маленьким озерцом в низине, он забылся в предвкушении творчества. Много лет назад совсем ещё молодым, он с восторгом смотрел на двух сельских учительниц нагишом заходившим вот в такое же озеро. Одна из них обернулась и махнула ему рукой, приглашая разделить радость общения с природой….
Внезапно картинка исчезла. Дикий грохот и свирепый рёв за спиной невольно заставил присесть. Только что было слышно, как хлопают крыльями бабочки. Неестественный, ворвавшийся в эту идиллию шум предвещал что-то ужасное. Обернувшись, директор оцепенел от картины достойной кисти художника.
Остановив машину рядом с чахлой изгородью из колючей проволоки, директор не обратил внимания на мирно пасущегося за ней быка. Ярко красный автомобиль, сверкая на солнце, урчал, подёргивался и издавал запах сгоревшего бензина, что вероятно привлекло внимание быка. Однако приблизившись, он был остановлен грозным рычанием, раздавшимся из-за полуоткрытых окон автомобиля. Метавшаяся внутри тень окончательно возмутила быка. По весу он был никак не меньше, а то и больше обидевшего его автомобиля. Сходу прорвав изгородь и поранившись при этом о колючую проволоку, бык разозлился ещё больше. Боднув автомобиль, он взбесил запертого в нём пса. Под мощными ударами окровавленного быка, автомобиль жалобно завывал клаксоном, а запертый в нём пёс зверел и бесновался внутри. На глазах директора крушился автомобиль, не успевший проехать и ста километров. В ужасе наблюдая эту картину, сделать он ничего не мог. Бык продолжал таранить автомобиль, до тех пор, пока пёс не смог вырваться наружу. Схватка неожиданно закончилась победой пса, ухитрившегося вцепиться в горло быка. Как описывал позже директор, довольный собой дог, гордо водрузился на побеждённого врага, в ожидании похвалы хозяина.
На суде не обсуждали, как директор, в предынфарктном состоянии, добрался домой. Не откладывая, он подал в суд на колхоз, которому принадлежал бык, в надежде возместить хотя бы часть убытков. Это же очевидно, что быка плохо привязали, раз он смог почти беспрепятственно добраться до автомобиля, случайно остановившегося на дороге, пролегавшей вдоль изгороди. Понятно было, что машину директору никто не вернёт, а другую никто уже не выделит. Однако и с этим возникла загвоздка. Колхоз подал на директора встречный иск за убытки, возникшие в результате потери племенного быка, только что купленного в Голландии, на валюту. Как выяснилось, бык стоил значительно дороже автомобиля, и директор, при всём желании, не смог бы компенсировать колхозу убытки. Суд долго не мог принять решение, но уже в ходе разбирательства стало понятно, что дело ничем не закончится, что и произошло, в конце концов. Правда удалось отстоять собаку и не дать её усыпить, поскольку агрессором был признан бык, а пёс честно охранял имущество хозяина, рискуя при этом собственной жизнью. В общем, директор лишился и машины, и денег, и вдобавок ко всему попал в больницу с сердечным приступом.
Глава-15 Накрасить губы
Поползли слухи, что вслед за директором Димка тоже уходит, неизвестно куда. Он стал редко появляться в своём кабинете, а на мои вопросы угрюмо отмалчивался. То, что Фонд обезглавлен, почувствовали все. По территории мастерских, в поисках виноватых бродили недовольные заказчики, зачастило разное начальство, но толку не было. На складе заканчивались материалы, бухгалтера лишившиеся премии, хамили без всякого повода. Я на себе почувствовал, что нет ничего хуже безвластия. Ходить на работу не было никакого смысла, поскольку ни работы, ни денег не было. Жизнь ещё теплилась лишь за счёт незавершённых, старых заказов. Уже начали ругать советскую власть и коммунистов, которые «не давали жить творческому человеку». Высокие материи отошли на второй план, всем просто нужны были деньги.
– Слушай, Петрович, что это за хрень такая, почему нам начальника не назначают? Невозможно бардак терпеть.
Пьянка только начиналась. Пили без повода.
– Это, я тебе скажу, вопрос политический! – мудро заметил Петрович, поморщившись от жгучего чеснока.
– Не понял, при чём тут политика? – неуверенно спросил один из собутыльников.
– Не могут начальники определиться, – Петровичу удалось хлебом зажевать пекучий чеснок, и он продолжил, – в глазах партийных начальников, Художественный Фонд – объект не хозяйственный, а идеологический. Соответственно, нужен авторитетный начальник, со званием, Народный, или на худой конец Заслуженный. Думаю, некоторым уже предлагали. Но все же увидели, какое тут дерьмо. Есть конечно и такие, которые с радостью бы этот стул оседлали. Да верхи сами таких не хотят.
– Петрович! Ну чего ты усложняешь, «хозяйственный объект, идеологический»…, раньше такого вообще не было. И ничего, обходились. Слава богу, Димка, ведь пацан совсем, понял, что без снабжения никуда. А деньги, как из заказчика выбивать? Платить-то, то не хотят, то не могут. Расценок утверждённых, не было. Заплатят, их потом трясут. А транспорт? Если грузовая машина нужна, так целое дело. А стройка? Мастерские художникам нужны? Нужны! Все же по подвалам, да по чердакам. Разве это дело? Это же бегать, пробивать надо. Финансирование, проекты…. Чёрт ногу сломит. При чём тут, на хрен, политика? Не будут таким навозом Народные Художники заниматься. Им вон, какие деньжищи платят.
– Ну, это мы знаем. А начальство, думает иначе. Думают, место хоть и неспокойное, но идеологическое. Не зря же Райкомы с Горкомами тут ходят, учат, как детский сад или библиотеку раскрашивать. Да и заказчики, не было случая, чтоб не кляузничали. Будь место спокойным, давно бы блатного прислали, коммуниста какого-нибудь.
– Петрович! Давай про коммунистов не будем, – не выдержал я, – при чем тут это?
– Ах да, я и забыл, ты же у нас коммунист. Ну, извини, что обидел твои коммунистические чувства.
– Петрович! Место, как место, – не успокаивался собутыльник, – чего тут особенного? Работать надо!
– Чего особенного? Анонимки пишут. Народ у нас, грамотный.
– Да, поймать бы мерзавца! Я бы ему семенники вырвал! Только жить нормально начали. Откуда такая гнида взялась?
– Да кто угодно мог написать, вот хоть бы Димка, – Петрович пьяными глазами уставился на меня, – сидит тут с нами, коммуниста из себя строит. И всё в анонимку….
– Петрович! Прекрати, ведь и правда подумают, – я едва не раздавил стакан, почувствовав предательскую дрожь в руке.
– Да никто на тебя Дима, не думает. Друзьям так не делают. Все знают, Дима, что вы тёзки, служили вместе. Говорят, и учились вместе? Это же он тебя в Фонд привёл, разве нет? Я бы за такое «спасибо» сказал.
– Именно друзьям так и делают, – сосредоточенно жуя сало, отозвался Петрович.
– Да зачем, Петрович?
– По-разному бывает. Может бабу не поделили. А может, просто жаба жрёт! – Петрович снова сверлил меня глазами.
…Вот также говорил дядя Федя, мамин… «Пацана, жаба жрёт». Внутри всё сжалось. Может, Петрович знает? Неужели Танька…. Может, они знакомы? О-о! Как же я ненавидел Димку за то, что он заставил меня всё это терпеть. Они не понимают, каково это. Я бы им всё рассказал, но ведь не поймут!
– Что это ты, позеленел? Ты тут нам на стол не наблевай. Совсем молодёжь пить не умеет, – Петрович ехидно улыбался, – иди, морду умой.
– Дима, тебе помочь? – заволновались собутыльники, – до туалета, дойдёшь?
В кабинке туалета меня трясло. Едва добежал, ещё минута, и обгадился бы в мастерской. Пьян, я не был, бил страх. Пил я теперь только, когда оставался один. На людях осторожничал. Боялся, что язык развяжется. Нервы, ни к чёрту. Петрович – гнида, заметил наверное, что я с водкой филоню. Наверное, сейчас пропагандирует там, на мой счёт. Что делать? Домой не уйдёшь, они в моей мастерской сидят. Ну и плевать, чтоб там ни говорили, буду всё отрицать. Всё ложь, ничего не знаю!
Когда, наконец, вернулся в мастерскую, все уже расходились. Закончилась водка, да и загрузились уже достаточно. На выходе из здания, на видном месте, появилось объявление об открытом партийном собрании. Ну, хоть что-то начало происходить.
Утром следующего дня, как неравнодушный коммунист, я поинтересовался у парторга, что собственно затевается.
– Хорошо, что спросили, я сам хотел за Вами посылать, – обрадовался парторг, – готовьтесь выступать. Мы пока не афишируем, но Вам скажу. Будем обсуждать личное дело заместителя директора. Вы ведь кажется друзья, не так ли? Ну, вот Вы честно, по партийному, и расскажите всем, что Вы про него думаете. О стиле руководства, ну и как товарищ, конечно. Вы ведь давно знакомы, так ведь? О прошлом много не говорите, одного примера будет достаточно, характеризующего личность, так сказать. Ну как, справишься? Да, кстати, оденься поприличнее. Штаны хоть погладь что ли. Министр Культуры будет.
Он ещё спрашивает справлюсь ли я… Так, подведём итоги. С Димкой, всё понятно. То, что собрание посвящено конкретному лицу, говорило за то, что этому лицу, крышка. Так было всегда. Обычно за этим следовал выговор, а то и исключение из партии, и затем уж, уголовное дело. Хотя звучало нелепо потому, что Димка не был коммунистом, при чем тут партсобрание. Неужели сработало? То, что ничего серьёзного не нашли, ничего не значит. Тут, как в анекдоте, не то ты пальто украл, не то у тебя украли, но в воровстве замешан! В общем, похоже, Димка – «сбитый лётчик». А моё выступление на собрании – ключевое. Значит что, заметили наконец? Сказал же, одеться поприличнее. А вдруг директором назначат. А что, свежая кровь. Член партии, образование высшее, институт закончил с красным дипломом. Как там Петрович говорил, определились начальники. Костюм надо купить. Пора, пора выходить из тени. А встречают по одёжке. Да где же костюм приличный найдёшь. Может, на заказ успею. Последние деньги отдам, сегодня же займусь. Речь нужно подготовить, ой, мало времени. Надо Петровича попросить, чтобы поддержал меня на собрании. Не откажет, он нос по ветру держит.
Костюм сшили за неделю. Хороший получился. Правда мать сказала, что колом стоит, надо обносить.
***
– Димка, ты чего вырядился, как петух? – ехидничал Петрович, – рубашку белую накрахмалил. Забыл только, кое-что.
– Что, что не так?
– Губы забыл накрасить, ха-ха-ха. Колись Дима, что за повод?
…До чего же рожа у Петровича, мерзкая. А про рубашку он прав. Белая не годится. Нужно, чтобы вид солидный был, а стиль – деловой, но не свадебный.
– Петрович, чего привязался, на юбилей иду, пригласили. Ты этих людей не знаешь.
– Зато я тебя знаю, кхе, кхе…. Юбиляру привет передавай.
– Постой, Петрович, я вот что хотел сказать. Ты знаешь, на днях будет открытое партийное собрание. Я там буду выступать. Не мог бы ты меня поддержать? Экспромтом, так сказать. Увидишь, как дело пойдёт, ну и подключайся. Пару слов от себя. Ну как, согласен, поддержишь?
– Собрание? Делом пора заниматься, а не языки чесать! При чём тут собрание, пар-тейное? Без этого мало вони было?
– Да я сам толком не знаю. Предполагаю, начальство определилось, как ты говорил. Думаю, директора нового пришлют. Может, хотят коллективу представить, на собрании.
– Директора? Давно пора. Ладно, – задумчиво чесал подборок Петрович, – выступлю, экспромтом…
***
Удивительно, но на собрание подтянулись даже те, кто никогда ни на какие собрания не ходил, из числа беспартийных живописцев и скульпторов. Группками кучковались именитые старики-художники, работяги с шоферами, бухгалтера с экономистами, даже уборщицы пришли. Неразбериха, видно, достала всех. Может, хотят узнать, чем расследование закончились? Всем же приятно, в бывшего начальника плюнуть. Сейчас было важно увидеть, кого посадят в президиум. Не исключено, что и меня могут пригласить. Это было бы хорошим знаком. На меня, и так обращали внимание. Возможно, привлекал мой непривычный вид, с папкой в руках и в деловом костюме. А возможно потому, что я запачкан знакомством с Димкой. Ну, ничего, сегодня я поставлю точки над «i». Я же коммунист, должен быть принципиальным, особенно по отношению к товарищам.
Зал заполнился, в президиуме появился секретарь парткома, затем Министр культуры, известный всем инструктор ЦК, куратор Союза Художников, и наш старый, помятый директор Фонда. А, так вот почему всё так затянулось, ждали, когда директор очухается и выйдет из больницы. Меня не пригласили, но это ещё ничего не значит. Я сам сел в первом ряду, поближе к трибуне. Последним появился Димка, он с угрюмой физиономией уселся в середине зала, возле прохода.
– Ну, что, пора начинать товарищи. Благодарю за активность, вижу, почти все члены Союза Художников собрались. Спасибо, товарищи. Объявляю собрание открытым. Со вступительным словом выступит наш уважаемый Министр культуры.
– Товарищи! Художественный Фонд, последнее время лихорадило. Текущая работа потеряла темп. Проводилось расследование. Итоги его подведены. Хочу доложить вам, что все вопросы к директору фонда сняты. Вы знаете, что он у нас уже заслуженный пенсионер. Пришло время подумать о его преемнике. Опыт показал, товарищи, что Художественный Фонд это не столько объединение творческих работников, коим, собственно, является Союз Художников, а скорее рабочая лошадка Союза Художников. Поэтому, Фонд должен возглавлять хозяйственный руководитель, но конечно, с художественной подготовкой, понимающий процесс. Нужен молодой, энергичный, перспективный товарищ. Если что, мы его направим, поможем.
В душе моей всё пело. Вот оно, не зря, не зря я старался. Должно же когда-либо повезти. Я выстрадал это место….
– Мы планируем предложить, товарища на эту должность, – продолжал министр, – но прежде хотели бы услышать ваше мнение. Оно будет для нас решающим.
– Где кандидат, покажите, – раздались голоса из зала.
– А с анонимкой, что? Нашли, кто написал?
– Товарищи, – министр помахал залу ладонью желая прекратить шум, – анонимщиков, товарищи, найти всегда непросто, на то они и анонимщики. Да и какая разница, важно ведь подтвердились факты или нет.
– Так расскажите, – снова кричали из зала.
– Товарищи, как я уже сказал, был сигнал, мы его проверили, явных нарушений в работе Фонда не выявлено. Может быть есть, что-то такое, что формально не является нарушением, но мешает работе коллектива? Вы сами, как думаете, товарищи? Может, кто-то хочет высказаться, так сказать – поделиться…
