Александр Эл
Одержимость справедливостью
В туалете, умываясь холодной водой, я пытался соображать. Петрович что-то мутит…. Следующая мысль никак не складывалась, тяжёлое похмелье мешало соображать. Казалось, душа сейчас вывернется на изнанку. Бутылка – пустая, значит, я выпил её всю. И ещё пил с тем, кто мочился в подъезде. Вспомнив это, я с опаской посмотрел на свои штаны. Слава богу, не обмочился. Надо же было так напиться.
– На вот, опохмелись, – протянул бутылку Петрович
– Откуда? Я же вроде всё выпил.
– Это, моя заначка.
– Не могу, вытошнит.
– А ты, через «не могу», иначе до вечера в себя не придёшь.
Петрович оказался прав, через полчаса сознание начало возвращаться.
– Запомни, будешь так бухать а потом опохмеляться, тебе крышка, соскочить не сможешь. Завязывай с бухлом. Ну что, очухался? Говорить можешь? Что там случилось? Чего тебя так колбасит?
– Это Димка. Димка сказал, чтобы меня не назначали.
– О, как! Откуда знаешь?
– Новый директор сказал.
– Может, врёт? Тебя дразнит? Кстати, зачем?
– Он сказал, чтобы я уходил. Чтобы увольнялся! Сказал, что это я тут воду мутил. Что он моё личное дело изучил. Сказал, что Димку в министерстве уважали.
– Опасный человек. Ещё что-нибудь говорил?
– Про тебя, ничего. Если тебя это интересует. Просто в душу плевал.
– То есть, тебя не назначили потому, что послушали предыдущего директора. Да, так бывает, может быть…, – задумался Петрович, – а ты, твоего Димку видел?
– Не видел, и видеть не хочу. И никакой он не мой. Не говори так, мне это неприятно.
– Напрасно, напрасно. Мало ли что. Найди его, прикинься шлангом. Сделай вид, что ничего не знаешь и не понимаешь. Услышал мол, что он уезжает, вот и решил узнать, или попрощаться со старым другом. Мало ли что он там про тебя придумывает, ты ведь открыто ни разу против него не выступал.
– Да, на кой это нужно? Плевать мне на него, я его ненавижу. Пусть уезжает, дышать будет легче.
– Борьба не закончена. Я слишком много в тебя вложил, чтобы так всё оставить. Мало ли, что новый директор говорит. Нет у него права тебя увольнять. Не за что. Если не напьёшься на глазах у всех, мы тебя отстоим. Не будут начальники над народом издеваться, не позволим! Ишь чего надумал, будет он тут личные счёты сводить. Не позволим! Коллектив тебя кандидатом в Верховный Совет выдвинет. Он ещё сам тебе зад целовать прибежит. Ты, главное сам не обкакайся, и меня не подставляй. Он про меня ничего не говорил?
– Нет, не говорил.
– Видишь, он думает ты один. А ты не один! Мы ещё повоюем! Так даже проще, если он попытается тебя травить, мы это повернём так, как будто он сводит с тобой счёты, как с лучшим другом его предшественника. Такое поймут все. Тёзку твоего скоро все забудут, а вот то, что он был толковым хозяйственником, не забудут. Особенно, когда новый начнёт тут дрова ломать. И всё, ему крышка. Дурак он, я бы на его месте карты не раскрывал. Да видно он уверен, что ты один. Короче, иди к своему «другу», собирай, собирай информацию. Иди, дружи, дружи с ним, поддержи в трудную для него минуту, лучшего друга. Выясни хоть что-нибудь полезное. Хотя бы, как он додумался сказать, чтобы тебя директором не назначали?
***
Общаться с Димкой не хотелось. Но постепенно стало брать верх желание посмотреть в глаза поверженного врага. До сих пор я ни разу не видел Димку в поверженном состоянии. При любой, даже случайной встрече, выяснялось, что он всегда на высоте. Я ненавидел эти встречи. Каждый раз он тыкал меня носом, на мол посмотри, кто я, и кто ты, рождённый ползать – летать не может! А сейчас-то, крылышки подрезали.
После истории с кисточками, домой к Димке я не ходил. Воспоминание было очень неприятным. Дверь никто не открыл. Это было странно, Димка жил с матерью, должен же он где-то ночевать. Нет уж, раз я сюда припёрся, дождусь. Димка появился когда уже стемнело.
– Привет. Что-то случилось? Чего не позвонил?
– Я хотел зайти, поддержать. Какая несправедливость. Ты всё создавал, столько труда положил, а они своего прислали. Эта власть сама не знает, что творит. Ты служил по совести, а они в тебя плюнули. Этот режим рухнет. Смотри, что в мире происходит. Я хотел сказать тебе, ничего не закончено, мы будем за тебя бороться! – Димка уже открыл дверь квартиры, а я не решался войти без приглашения.
– Чего застыл, заходи.
– Я слышал, ты уезжать собрался? Может, зря торопишься? Люди не позволят сесть себе на голову, мы будем бороться! – в квартире явно никого не было, – а где мама твоя? Как она?
Мы сели в комнате с библиотекой. Теперь эта комната не выглядела такой уж большой, как показалась тогда, когда я увидел её впервые. Высокие, посеревшие потолки, вытертая мебель. Всё как из другой эпохи.
– Мама в больнице, я сейчас от неё. Гипертонический криз. Из-за меня распереживалась. Я бы уехал, но не могу её оставить.
– Вот и правильно. Мы будем бороться!
– Всё равно уеду. Хочу посмотреть, как люди в других странах живут.
– Я слышал, хорошо живут. Полно и еды всякой, и одежды. Помнишь, тебе из-за границы маленькое пианино привезли. У нас таких не делают.
Димка задумчиво уставился на меня, как будто готовился сказать что-то важное.
– Не надо, Дима, ни с кем бороться, – наконец выдавил он, – я ведь всё знаю.
– Что ты знаешь? О чём ты? – неприятный холодок снова пополз по спине.
– Всё знаю, всё. Это всё твои дела.
– Какие дела, о чем ты? Не понимаю.
– Всё ты понимаешь. Мы оба всё понимаем. Кроме одного. Я не понимаю, зачем ты сейчас пришёл? Что тебе ещё нужно?
– Поддержать….
– Поддержать… Слушай, у меня времени нет. Не хочешь говорить откровенно, уходи и не морочь голову.
– Я не понимаю, я откровенно.
– Ладно, считай поговорили. Спасибо, что зашёл, – Димка встал, давая понять, что разговор окончен.
…Что он знает? Блефует? Или Петрович, гад, продал меня?…
– Нет, давай поговорим. Что ты имеешь ввиду?
– Я имею ввиду, что я не разговаривать с тобой должен, а набить тебе морду! Прямо сейчас.
– За что? Что я тебе сделал? – стало не по себе. Я знал Димку, знал, что он действительно может полезть драться.
– За то что кисточки украл! За то, что из-за этого я с отцом поссорился.
– Я не брал.
– Заткнись, а то ударю! Брал! Ты взял, потому что кроме тебя ко мне никто не приходил. Только девчонки. Но они на тот шкаф залезть не смогли бы. Как ты вообще их нашёл? Мне бы самому такое в голову не пришло, лазить по шкафам. А ты на шкаф залез! До сих пор в голове не укладывается. Даже мать не смогла бы сама их оттуда достать. Это могли сделать только три человека, мой отец, я, и ты, – Димка поднялся со стула и встал передо мной, – если ты сволочь, сейчас только вякнешь, живым отсюда не выйдешь! Задушу собственными руками.
Дело принимало нешуточный оборот. Подставил-таки меня Петрович. Колени обмякли, не было сил встать со стула.
– Хорошо, хорошо, если ты всё знал, почему не сказал? Я не хотел их брать, так получилось, случайно. А потом я испугался, и сжёг их.
– Сжёг? Зачем?
– Боялся, противно было. Я не вор, так получилось.
– Я только недавно понял, что это ты их взял. Когда в Фонде возня началась с анонимкой, я всё время думал об этом, факты сопоставлял. Ты там написал, что мой отец был заместителем министра. Об этом в Фонде не знали. Это не секрет, просто всем наплевать. И на отсутствие высшего образования наплевать. Ты там и про это написал. Заместитель директора, формально – завхоз, почти кладовщик. Никому дела нет до его образования. Для первого лица это более важно. Когда меня директором назначали, поставили условие, что я должен поступить в институт, в любой, хоть в Физкультурный. Иначе, говорили, от анонимок житья не будет. Институт этот, как кость в горле. Из-за него работу потерял. С работой я справлялся, а вот новый твой наезд, проморгал. Дома, мать больная, институт и Фонд, а тут проверки, бесконечные. Эти укусы казались очень уж глупыми, несерьёзными. Ну никак на тебя не думал. Казалось, кто-то другой кляузничает. На бухгалтерию грешил. А когда дошло, что это целая стратегия такая, было уже поздно. Ты вот сейчас скажи, что плохого я тебе сделал?
Я смотрел на Димку. Ни ненависти, ни отчаяния в нём не было.
– Ты преследовал меня, всю жизнь. Куда я не пойду, везде ты. Ты, всегда моё место занимал, а мне объедки оставлял, с барского плеча. Ты, сынок богатых родителей, тыкал меня носом, «рождённый ползать – летать не может!» Дразнил меня машинами, девок своих, чуть ли не на моих глазах трахал. Вот мол, посмотри, мне всё, а тебе, ничего!
– Я? Преследовал? – Димка от удивления открыл рот. Впервые я видел его таким растерянным. Реакция Димки была странной. Непонятно почему мои слова задели его.
Глава-20 Рука бога
– Я тебя не преследовал, я просто хотел быть рядом, – тихо, как бы самому себе говорил Димка, – но, ты игнорировал меня, смотрел свысока. Танечка ушла из-за тебя…, но я это проглотил.
– Танька? Ты знаком с Танькой? – не сдержался я.
– Не Танька, а Танечка! Мы к тебе в госпиталь приходили. Она просила её с тобой познакомить. Ну, вспомнил? Тоненькая такая, с фигурой классной.
– Помню, кажется, декольте глубокое…. Откуда она про меня знает?
– Ты вот что, разговор видно у нас с тобой последний, – Димка достал из буфета коньяк и две рюмки, – закуски, нет. Только минералка. Расскажу тебе напоследок всё, что я про тебя думаю.
– Я не пью, бросил.
– Ну, как хочешь, а я выпью. Мне нужно успокоиться.
– Может, не надо? – напьётся, ещё в драку полезет, подумал я.
– Может и не надо. Неинтересно, уходи, – Димка опрокинул рюмку.
Любопытство брало верх. Наполненная рюмка перед носом, гипнотизировала. Подумав, что мне тоже нужно успокоиться, выпил. Нервная трясучка прекратилась.
– Из училища, – продолжал Димка, – она знала о тебе из училища, куда я сдуру её сам и привёл. Она ведь невестой моей была. Я с ней в Питере познакомился, когда мы с нашей группой ездили на экскурсию. Ты тогда не поехал со всеми. Она тоже в художественном училище училась, у них там, при Академии. Там мы и познакомились, потом переписывались, перезванивались. Встречались, я к ней в Питер ездил. Влюбился, впервые в жизни. Потом она приехала сюда, вместе с дядей своим, искусствоведом, на какое-то мероприятие. Мы всё лето были вместе и решили пожениться. Но, я в армию загремел. Она снова приехала, я уже служил тогда. Когда я впервые повёл её наше училище показать, она твои работы увидела, и захотела с тобой познакомиться. Мне это было неприятно, она вела себя как те девки, что по тебе сохли. Познакомь, познакомь…
– О чём ты? Девчонки от меня шарахались как от прокажённого.
– Они просто боялись приблизится, ты же гений… Ходил, задрав нос.
Димка нёс пургу, а я понять не мог, зачем? Хочет задеть меня, побольнее.
– А потом началось, – продолжал Димка, – потерял я мою Танечку. Я тебя не виню, ты наверное и не знал об этом. Но я очень тогда переживал, да и сейчас вспоминаю. Танечка была самым лучшим в моей жизни.
– При чём тут я? Какого чёрта? Я её всего раз видел, – Димка нёс такое, что не налазило на голову.
– Во, во…, один раз всего. И всё, моя жизнь меняется навсегда, будь ты неладен. Помнишь, ты нарисовал её с голыми сиськами? Помнишь? Она этот рисунок домой отвезла, а там его её мамаша нашла. Родители орать стали, решили, что она голая кому-то позировала. Хотели рисунок порвать, а она не давала. В комнате у себя заперлась, от еды отказывалась. Обиделась на родителей.
– Откуда ты это знаешь? Ты что, там был?
– Нет, она по телефону рассказывала. Мы с ней часами болтали. Все деньги тогда истратил на телефон, одалживал, чтобы ей позвонить. Сказала, что любит тебя, а меня оставляет, и просит за это прощения. Вот так вот.
– Ничего не понимаю, я при чём? – врёт Димка, или нет? Я не мог взять в толк, зачем. Что за дурацкий спектакль он тут разыгрывает.
Дальше Димка пересказывал рассказ самой Танечки. Она так и сидела запершись в своей комнате, пока не пришёл тот её дядя-профессор. Точнее, он дядя не её, а её матери. Его у них в семье уважают. Совсем уже старик, за восемьдесят, но крепкий, и голова ясная. Искусствоведом в художественном музее работает, и продолжает читать лекции студентам. Родители пожаловались, что их дочка, в свои 17 лет, голая позирует неизвестно кому! Потому, что нарисовал её «некий матёрый мерзавец, явно старше её». Правдами и неправдами, Танечку, наконец, удалось вытащить из комнаты. Уговорили показать рисунок.
– Она красивая здесь, конечно, – сказала мама, – только вот рано, для таких рисунков. Ты ведь совсем ребёнок, много не понимаешь!
– Красивая?! – возмутился папа, – она здесь…, куртизанка! Малолетняя! Улыбка какая наглая! Это моя дочь, да мы оказывается, совсем тебя не знаем! Разве мы этому тебя учили?
Танечка горько плакала, а дядя молчал. И вдруг сказал,
– А я его знаю.
– Кого? – не понял папа.
– Парня этого, знаю.
– Вот что, – сказал папа, – она несовершеннолетняя, мы в милицию заявим на этого мерзавца. А откуда это Вы его знаете? Или он уже попадался?
– Интересно, поверить не могу, рука Бога? – отозвался дядя, продолжая разглядывать рисунок.
– Что? – не понял папа.
– Знаю я эту руку, видел среди студенческих работ. Ну-ка Танюша успокойся и расскажи всё сначала. Откуда этот рисунок?
– Парень в госпитале нарисовал, – объяснила Танечка.
– В каком ещё госпитале? – удивилась мама.
– В инфекционно-венерическом, в смысле в военном, – уточнила Танечка.
Маме стало дурно, ей дали понюхать нашатыря.
– Как ты туда попала? Почему ничего родителям не рассказала?
Маме накапали валерьянки, а Танечке пришлось объяснять, что она сама туда напросилась, чтобы посмотреть на парня – художника, и что её туда привёл его друг, и что встречались они во дворе госпиталя, на скамеечке сидели, и что там он её и нарисовал, по её же просьбе.
– Да, как же ты додумалась в венерический госпиталь идти? – не унималась мама.
– Мы не знали. Я же с Димой была. Госпиталь – военный, то, что там венерические сидят нам и в голову не приходило. Друг Димы уже выздоравливал. У него была редкая болезнь, с красивым названием – мононуклеоз.
– Красивое название! Почти го-но-рея! – вставил папа, и дал маме ещё нашатыря, чтобы она не упала со стула.
– Так он с натуры рисовал? При тебе? – пытался разобраться дядя.
– Раздеваться-то было зачем? – заплакала мама.
– Ничего я не раздевалась, просто он так нарисовал. Я его видела всего то полчаса, а рисовал он минут десять. Мы с Димой даже не видели, что он там рисует.
– Зачем же голой нарисовал? Позор! – не успокаивался папа.
– Дима сказал, что из хулиганских побуждений, – вытирала слёзы Танечка.
– Я бы на месте Димы твоего, набил бы морду ему! Наглец! – возмущённо шагал по комнате папа.
Дядя продолжал разглядывать то так, то этак поворачивая рисунок,
– Потрясающе, рука Бога!
– Что же вы заладили, дядя. При чём тут бог? Мальчишка гадкий! Интересно, кто его родители?
– Ну, вот что, послушайте-ка вы меня, – решительно взял слово дядя, – этот рисунок – шедевр. Такое я видел только один раз в жизни. Хотя через меня прошли сотни студентов, а мы в Академии бездарей не держим, у нас только самые лучшие учатся. Но такое воздействие изображения вижу второй раз в жизни. Танечка, ты храни этот рисунок. Не каждому дано повстречать гения. Сколько, ты говоришь, ему лет? Девятнадцать? Двадцать? Поверить не могу, какой прогресс, за каких-то пару лет…
– Да что особенного тут, чёрт возьми, что мы не понимаем? – вспылил папа, – мы ведь тоже, не лаптём щи хлебаем. Мы музыканты, между прочим, потомственные. И родители наши, царство им небесное, люди культурные были. Меня родители с детства по галереям таскали. Давайте без заумных лекций, что тут особенного?
– Да, посмотрите повнимательнее. Это же не ваша Танечка на рисунке. Девушка совсем другая, неужели не видите?
– Он сделал из нашей дочери куртизанку! Вертихвостку! Не при женщинах, я бы вам сказал!
– Ну, хорошо, с другой стороны подойдём. Только не перебивайте меня.
Давно известно, что живопись может вызывать глубокие эмоции, иногда очень сильные. Считается, что на картины нападают сумасшедшие, или желающие таким образом прославиться. Может и так, но почему-то, незнакомые друг другу люди, жившие в разное время, нападали на картины одного и того же автора, например Рембрандта? Ну а про историю с картиной Репина «Иван Грозный убивает своего сына», вы конечно слышали. На неё нападали дважды, тоже в разное время. Но, это лишь самые громкие случаи.
– Неужели Вы, дядя, всерьёз верите в подобную мистику? – удивился папа.
-Трудно не поверить. После первого нападения на картину, узнав об этом, хранитель галереи покончил с собой. Если нападавший был сумасшедшим, то хранитель, тоже сумасшедший?
Вы ведь, наверное, слышали, что Ислам, религия, запрещает изображать живые существа. Там сказано, что такие изображения могут обрести душу, а тот, кто это совершает, мнит себя творцом, в смысле уподобляется Богу. Мы конечно атеисты, но ведь не на ровном же месте возник этот догмат. Миллионы людей верят и соблюдают. Обратите внимание, сказано «могут» обрести душу. А что если условием для этого, является особый талант художника, невидимый простому смертному? И поэтому, лучше живые существа не изображать. Вы уж простите старика за вольное толкование, я просто размышляю. Но вот посмотрите на этот рисунок, непрерывная линия, одним движением, и вас так задело. Вас возмутил образ якобы вашей дочери. Вы даже не сомневаетесь, что она вот так раздевалась, так ведь? Вот в этом всё и дело. Вы поверили рисунку больше, чем собственной дочери. Он управляет вашими мыслями, владеет вами. Он это сделал за 10 минут! В рисунке гипнотическая сила. Вы все видите то, что он вам показывает, то чего на самом деле не существует. А вы верите, что это – настоящее, что это – есть. Понимаете?
Возникла пауза, все замолчали.
– Если вы будете спрашивать его, он ничего объяснить не сможет. Он сам не знает, почему так делает. Как будто в нем живёт некий демон, который вдруг просыпается и выходит наружу. Способностями по-настоящему воздействовать через своё творчество, наделены единицы. Вот как этот молодой человек. Я с таким сталкивался лишь однажды.
– Дядя, – Танечка называла дядей того, кто по сути был её двоюродным дедушкой, – Вы такую тут философию завернули. Мы говорим об этом дольше, чем он рисовал. Ему просто некогда было думать об этом. Может, случайно удачно получилось.
– Да деточка, гении они такие. У них не так, как у нас.
– Дядя, Вы его никогда не видели, и уже гением назначили, за одну только картинку, – снова засомневался папа.
– Ну, почему же, я видел его ранние студенческие работы. Кстати, сам он вряд ли знает, что он гений. Очень часто так бывает. Мы восторгаемся классиками, а их современники иногда такое расскажут… При жизни гении бывают очень злыми, и людьми бывают неприятными. Но, всё это забывается и по большому счёту значения не имеет на фоне того, что они оставляют нам. Посмотрите, как прекрасна эта девушка, сколько в ней жизни, как лукаво блестят её глаза. Смотрите, она сейчас что-то скажет…. Чёрно-белый рисунок, краски добавляет собственное наше воображение.
– Да, я бы согласился, но почему она голая? Зачем? Я после этой картинки, стесняюсь смотреть на собственную дочь.
– Вот именно, я об этом и говорю. Воздействие каково?
– Дядя, это – эффект порнографии. Не при Танечке будет сказано, животный инстинкт. Скабрёзные картинки!
– Танечка, ты бы вышла, тут взрослый разговор, – попросил дядя.
– Нет уж, я уже не ребёнок, – возмутилась Танечка, – я сама художник, вернее хочу им стать. Я хочу понимать! Пожалуйста, говорите при мне.
– Ну что родители, дочь выросла? Как думаете, можно при ней взрослые вопросы обсуждать?
Родители молча переглядывались между собой, не зная, как реагировать.
– Вот скажите честно, положа руку на сердце, что первое приходит на ум, какие эмоции, когда Вы смотрите на этот рисунок? Тот самый инстинкт, или что-то ещё?
Папа ответил не сразу, как будто не решался говорить при всех. Взглянув на Танечку, отвернулся, чтобы она не видела его лица, и тихо сказал,
– Восхищение! Восхищение, было первым, что я почувствовал. И ещё, грусть от того, как неумолимо и стремительно летит время. Совсем недавно, такой была её мать….
– Вот видишь, а ты, порнография! Карандашный рисунок, почти набросок, но каково воздействие… Кстати, он неслучайно показал её обнажённой. Это дополнение к её самоуверенному взгляду, как доказательство, красавица знает себе цену. Тут сильнейшее женское начало показано. Успокойтесь, это не ваша дочь. Это – искусство! Понимаете? И заметьте, несмотря на откровенность изображения, никакой пошлости. Потрясающе! Рука Бога! Ох, как хотелось бы увидеть его зрелые работы, которые он ещё напишет. Жаль, не доживу, наверное.
– Я не хотела говорить, при родителях, а то меня снова запрут, – покраснев, сказала Танечка, – но, когда он рисовал и смотрел на меня, мне показалось, что это был кто-то другой. я вся оцепенела, не могла пошевелиться. Казалось, он меня контролировал. Если бы он сказал раздеться, я бы разделась прямо там.
– Да что же это такое, ты кого воспитала?! – снова возмутился папа, глядя на маму.
– Танечка просто влюбилась, такое бывает, – успокоила мама.
– Ну вот, я так и знала! Нет, мама! Ты не понимаешь, это другое! А кто был первым, кого Вы встречали до этого? Расскажите, дядя.
