Александр Васькин
Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки

Полная версия

Автор благодарит за помощь Кирилла Алексеевича Арбузова (сына драматурга Алексея Арбузова), художника Галину Константиновну Ваншенкину (дочь поэтов Инны Гофф и Константина Ваншенкина), поэта Геннадия Николаевича Калашникова, фотографа Вадима Михайловича Крохина (сына директора Дома творчества писателей в Дубулты Михаила Баумана), журналиста Андрея Марковича Максимова (сына поэта Марка Максимова), заведующую музеем «Дом на набережной» Ольгу Романовну Трифонову (вдову прозаика Юрия Трифонова) и сотрудников Российского государственного архива литературы и искусства.

Автор и издательство «Молодая гвардия» благодарят Государственный литературный музей им. В. И. Даля за предоставленные иллюстративные материалы.

© Васькин А. А., 2022

© Издательство АО «Молодая гвардия», художественное оформление, 2022

Предисловие
«Кому на Руси жить хорошо? Советским писателям?»

Где-то году в 1957-м произошла эта история. Начинающий советский драматург Александр Володин, успевший написать к тому времени первую пьесу – «Фабричная девчонка», зарабатывал свой скудный хлеб тем, что разъезжал по клубам и колхозам Ленинградской области, выступая перед народом – рабочими, крестьянами и трудовой интеллигенцией. Вместе с ним в составе своеобразной агитбригады путешествовали баянист и лектор, разъяснявший мудрую политику партии. Надо полагать, что принимали их хорошо. Особенно баяниста. Неожиданно Володина вызвали в райком – пришла на него «телега». Оказывается, выступая в школе рабочей молодежи и отвечая на вопросы о Владимире Дудинцеве и Борисе Пастернаке, Володин сказал этой самой молодежи вовсе не то, что писали в газете «Правда». Сказал то, что́ думал.

Аудитория осталась довольна в отличие от некоей учительницы, настрочившей кляузу. «Она точно записала мои ответы, и все они были действительно по тогдашним временам никак не допустимы. А в конце письма, чтобы разоблачить меня до конца, она добавила: “К тому же он был нетрезв”», – вспоминает Александр Володин¹. Неизвестно, чем бы для него закончился этот вызов «на ковер», если бы не одно обстоятельство, облегчившее его участь. Секретарь райкома партии оживился: «Что пил-то?» Володин опять ответил честно: «Стакан красного вина и пиво». Тут старшие товарищи – члены бюро райкома – стали его учить уму-разуму: «Кто же это вино с пивом мешает! Водку нельзя с пивом мешать, а вино еще хуже. Вот даже коньяк можно с шампанским. А вино с пивом никогда». И отцепились они от молодого драматурга, поняв, в чем его главная ошибка. Ибо Пастернака и Дудинцева в Мгинском райкоме КПСС Ленинградской области отродясь не читали, а вот то, что хорошие напитки смешивать нельзя – знали точно. А письмо порвали. И ушел будущий автор сценария к «Осеннему марафону» с миром…

Немало мифов сегодня сложено о советском образе жизни, в том числе и о писателях, которые, оказывается, не жили, а «как сыр в масле катались». И то у них было, и другое, и третье. С неба валилось. Но и ведь и работать приходилось немало. Каждый советский школьник знал, что «у нас любой труд в почете». А труд писателя был почетен вдвойне, но не только по той причине, что неплохо оплачивался, а еще и потому, что расценивался как профессиональная деятельность. Пожалуй, не было на свете такой страны (кроме Китая), где проживало и работало столько литераторов. Лишь официально признанных таковыми к концу перестройки насчитывалось более десяти тысяч человек – членов Союза писателей (СП) СССР. Целая дивизия! Членство в Союзе писателей служило признанием профессионального статуса литератора и достижением статуса социального, на ступеньку (или даже две) выше, чем у большинства простых советских людей.

Откроем толстенный, словно кирпич, справочник Союза писателей СССР 1976 года, изданный в разгар так называемой эпохи застоя. Кого только нет на его пожелтевших страницах: прозаики, поэты, драматурги, сценаристы, переводчики, публицисты, литературоведы, критики, сотрудники редакций и издательств. Встречаются и известные имена, и крупные личности. Но большая часть фамилий все же мало что скажет современному читателю. Одних только писателей Ивановых здесь 18 человек, не говоря уже об Иванченко, Иванько и Иваненко (о Петровых и Сидоровых скромно умолчу). Целых восемь литераторов по фамилии Бабаев, десять Ибрагимовых, три Сердюка, два Солоухиных и один Пришвин… А еще полтора Чеховых и единственный Пушкин. И все они проживали на бескрайних просторах Советского Союза. И для всех находились и бумага, и читатели – благо что СССР считался самой читающей страной в мире. Тогда уж и самой пишущей.

При таком количестве писателей-однофамильцев, само собой, был поставлен и рекорд по псевдонимам. И ведь какие причудливые попадаются! Киевский критик Сергей Алексеевич Пыльненький творил под псевдонимом Пыльный. Весело. А поэт из поселка Палатка Магаданской области Анатолий Александрович Пчелкин публиковался под псевдонимом Корней Чукотский – через букву «т». Находчиво. Такой вот получается клуб веселых и находчивых литераторов…

Управлять этим воинством, вооруженным письменными принадлежностями, было тяжеловато: не все хотели идти в ногу. Несерьезные какие-то люди! И особенно плохо было у советских писателей с идейностью. «Одна из коренных причин отставания нашей литературы и состоит в отрыве значительной части писателей от жизни народа, в том, что они замкнулись в рамках узколитературного быта и появляются в семьях рабочих и колхозников только как наблюдатели, собирающие в порядке “творческой командировки” материал для будущей книги», – констатировал отдел культуры ЦК КПСС в оттепельном 1957 году². Неважным было и качество писательского творчества: «Партия не раз указывала на серость и примитивизм многих произведений писателей… Необходимо повысить роль печати, писательских организаций в борьбе с этой серятиной». Бросается в глаза последнее слово в этом официальном документе – «серятина», выделяющееся из общего бюрократического стиля.

Самих писателей обуревали схожие мысли. В дневнике от 12 декабря 1954 года Александр Твардовский, размышляя о причинах низкого качества литературы, запишет: «Нам даны все права, кроме одного – права плохо писать»³.

Объективно говоря, кого бы ни принимали в ряды союза, реакция всегда была положительной, радостной. «Когда меня приняли в Союз писателей, я был счастлив и горд, что государство признало меня писателем… Для меня началась новая полоса… Звание члена [Союза писателей] можно было, пожалуй, приравнять к генеральскому… Членский билет СП давал многие привилегии, и главной из них было право не ходить на службу, а самому распоряжаться своим временем», – пишет Владимир Войнович⁴. Созвучно ему и мнение совсем другого литератора, Владимира Крупина: «Сегодня вручают билет. Писательский. Это много, конечно. Как паспорт. Как партбилет»⁵, – из дневника от 10 марта 1976 года. Другое дело – как потом складывалась судьба писателя, учитывая его творческие амбиции и способности, а главное жизненные цели. Кто-то испытывал неудовлетворение, а иные были счастливы. «Я вижу вокруг столько обойденных и объеденных людей, что боюсь за свою счастливую судьбу и все вижу во сне, как снова оказываюсь в литейном цехе с кувалдой в руках и с полуголодными ребятишками дома», – признавался 10 октября 1966 года Виктор Астафьев⁶.

Недаром критик Лев Аннинский очень точно назвал Союз писателей «смесью острейших опасностей и фантастических возможностей». Фантастические возможности – это и свои литературные журналы и газеты, и свои издательства, коими располагал каждый из пятнадцати республиканских союзов писателей, входящих в большой союз. И огромные тиражи книг (и сто, и двести тысяч экземпляров). А еще в ведении правления СП СССР находились Всесоюзное бюро пропаганды художественной литературы, Иностранная комиссия, ведавшая регулярными выездами писателей за рубеж, и многое другое. Богатейшие возможности имел Литературный фонд СССР, созданный в 1934 году, почти одновременно с СП СССР, для «помощи работникам литературы», ставший со временем мощнейшей материальной базой для «растущих писательских кадров». Литфонд превратился в своеобразную общую копилку, куда стекались отчисления от гонораров^[1]. Так Союз писателей стал огромным министерством литературы со своими льготами и привилегиями, домами творчества и поликлиниками, жилыми корпусами. В условиях советской плановой экономики с ее дефицитом и системой распределения (когда трудно было купить, но легче «достать») это служило серьезным подспорьем для творческих людей. Наконец, писательская армия имела и своих литературных генералов, которые ею же и руководили.

Острейшие опасности подстерегали писателя на границе, разделяющей свободомыслие и жесточайшую государственную цензуру – одну из основ существования советского строя. Цензуре подвергалось всё – начиная от спичечных этикеток и заканчивая театральными афишами. Несогласных писателей ждала эмиграция, которой нередко (в том или ином сочетании) предшествовали травля, психиатрическая больница и тюрьма. Иногда бывало и проще – уезжали «читать лекции». Так и сформировалась третья волна эмиграции – Александр Солженицын, Иосиф Бродский, Виктор Некрасов, Александр Галич, Василий Аксёнов, Наум Коржавин, Лев Копелев, Владимир Максимов, Анатолий Гладилин, Андрей Синявский, Сергей Довлатов, Эдуард Лимонов, Георгий Владимов, Владимир Войнович, Александр Зиновьев, Юрий Мамлеев, Анатолий Кузнецов. Насколько разнороден все же этот список – в нем и фронтовики, и орденоносцы, и лауреаты Сталинских премий и даже те, кого Союз писателей СССР так и не удостоил чести быть принятым в свои ряды, а все равно выдавили их из страны. Лишили гражданства, а книги уничтожили. А между прочим, среди перечисленных – два нобелевских лауреата…

Потребность членства в Союзе писателей не была бы столь острой, если бы в СССР существовал, например, свой ПЕН-клуб, объединяющий писателей на сугубо профессиональной основе. Однако такая возможность была начисто отметена по естественным причинам еще в 1956 году: «Хартия ПЕН-клубов содержит неприемлемые для советских литераторов положения: выступать против цензуры, использовать свое влияние в целях предотвращения классовой борьбы, критиковать правительство»⁷. Тем не менее ПЕН-клубы существовали не только в капстранах, но и в так называемых странах народной демократии – Польше, Болгарии, Венгрии, Чехословакии.

Используя возможности и преодолевая опасности таких сложных исторических периодов, как оттепель, застой и перестройка, советские писатели создали немало интересных произведений. Но есть еще один миф – лишь члены Союза писателей могли увидеть свои сочинения опубликованными. А другие, что называется, – побоку. Нет, это не так. Взять хотя бы Владимира Богомолова, которого прославил его роман «Момент истины», выдержавший в нашей стране более ста переизданий. Владимир Осипович не хотел быть членом Союза писателей из принципиальных соображений. Правда, характером он обладал непростым, что, возможно, и помогло ему состояться как писателю, так сказать, внесистемному. Другое дело, что его произведения нисколько не противоречили, образно выражаясь, линии партии. А Владимир Высоцкий, успешно сочетавший актерский талант с поэтическим призванием? Разве это не пример того, как удачно может сложиться творческий путь? Не был членом Союза писателей и Леонид Дербенев, пожалуй, самый знаменитый поэт-песенник СССР. А Веничка Ерофеев? Он так вообще не нуждался ни в официальном признании, ни в разрешениях цензуры. Список этот можно продолжить. Я специально привожу примеры литераторов, творивших в самых разных жанрах… И о них также рассказывает эта книга.

Материалами для книги послужили не только архивные документы, но и воспоминания, дневники и письма многих советских писателей, среди которых – Василь Быков и Григорий Бакланов, Александр Гладков и Игорь Дедков, Александр Володин и Анатолий Жигулин, Александр Твардовский и Давид Самойлов, Виктор Астафьев и Александр Борщаговский, Анатолий Алексин и Самуил Алёшин, Владимир Дудинцев и Анатолий Рыбаков, Андрей Вознесенский и Константин Ваншенкин, Юрий Олеша и Борис Слуцкий, Вениамин Каверин и Анатолий Гребнев, Павел Антокольский и Василий Аксёнов, Фёдор Абрамов и Юрий Казаков, Юрий Нагибин и Евгений Шварц, Корней и Лидия Чуковские, Даниил Гранин и Юлий Крелин, Иван Стаднюк и Инна Лиснянская, Юрий Трифонов и Владимир Лакшин, Анатолий Гладилин и Станислав Рассадин, Валентин Пикуль и Сергей Есин, Евгений Сидоров и Сергей Чупринин, Геннадий Красухин и Анатолий Курчаткин и многие другие. Особый интерес представляют трехтомные «Дневники» («Щоденники»). одного из «главных» украинских советских писателей Олеся Гончара, вышедшие на украинском языке в 2002–2004 годах в Киеве, но до сей поры не исследованные должным образом в России. В этой книге они впервые обширно цитируются и комментируются, для чего мне пришлось перевести их на русский язык (благо что не с албанского).

Ну и главное, объединяющее все эти имена обстоятельство – произведения почти всех советских литераторов (и не состоявших в Союзе писателей) выходили в издательстве «Молодая гвардия», столетие которого приходится на 2022 год. В здании издательства до сих пор висят их портреты, а старейшие сотрудники еще помнят своих авторов…

Работа над данной книгой была завершена в январе 2022 года.

 
Остановись, мгновенье! Ты не столь
прекрасно, сколько ты неповторимо.
 

Иосиф Бродский. 1969 год

Глава первая
Дом творчества в Дубулты: «Идет охота на волков»

Совесть писателя должна быть в полной мере совестью народа.

Константин Паустовский. 1956 год

Совесть Фёдора Абрамова – Деревенщики, почвенники и язвенники – Григорий Бакланов меняет дислокацию – Лейтенантская проза – Цензура борется с фронтовиками – Охота на Василя Быкова – «Нетелефонный разговор» с Сергеем Залыгиным – Тетрадь Валентина Курбатова – «Слава партии родной!» – Юрий Нагибин «марает много» – Эльдар Рязанов пишет сценарий – Знаменитый директор Михаил Бауман – Самуил Маршак: «Дайте мне чернил побольше!» – «Дубултский период» развития советской литературы – Дзидра Тубельская – Писатели-теннисисты – Баня для литераторов – Розыгрыш Даниила Гранина – К нам приехал Генрих Бёлль! – «Отпор литературному власовцу» – Юрий Трифонов в подполье – Латышская водка «Кристалл дзидрайс»

Вечером 31 августа 1973 года ближе к девяти часам обитатели Дома творчества писателей в латвийском Дубулты по обыкновению собрались у голубых экранов – посмотреть «чего там у них в Москве происходит». Телевизоров в номерах не было – они стояли в холлах, по одному на этаже (как в больнице или пионерском лагере), и потому просмотр телепередач был коллективным. Это было очень удобно: вряд ли кто-либо из присутствующих осмелился бы оспаривать вслух необходимость просмотра программы «Время». Если у себя в номере – пожалуйста, но чтобы при всех остальных подвергать сомнению исключительную правдивость передачи, это уж увольте…

А что, собственно, могло происходить в Москве? Шел третий год девятой пятилетки – советские газеты называли его «решающим», а следующий, 1974-й, был почему-то «определяющим». Национальный доход должен был вырасти на 28 процентов по сравнению с восьмой пятилеткой, а уровень благосостояния советских людей увеличиться на 10 или 15 процентов. На сколько конкретно, даже не важно, главное, что в принципе этот уровень рос. От года к году. По-другому и быть не могло. И приникшие к телевизорам советские писатели разных рангов и мастей могли подтвердить: да, у них растет, да еще как: и тиражи, и гонорары, и квадратные метры!

Советские писатели не то чтобы обожали программу «Время» – просто другой не было. И вроде бы на отдыхе никто не заставлял их бежать к телевизору к девяти часам вечера: можно и по берегу погулять перед сном, морским воздухом подышать, но тянуло к «ящику»! Хотя ничего нового телевизор показать не мог. Ибо название главной информационной программы страны приобрело какой-то даже метафизический смысл: время, спокойно и незыблимо стоящее на месте. День за днем, месяц за месяцем практически ничего не менялось. Только седины у дикторов Центрального телевидения понемногу прибавлялось…

На экране появился огромный циферблат. Вот уже длинная стрелка подобралась к короткой и, обогнав ее, устремилась к цифре «12». Девять часов. Пролетела, как железнодорожный экспресс, музыка Георгия Свиридова. «Добрый вечер! Здравствуйте, товарищи!» И понеслось: председатель Президиума Верховного Совета СССР товарищ Подгорный принял в Кремле верительные грамоты у вновь назначенных иностранных послов. Министр иностранных дел СССР товарищ Громыко встретился с делегацией Всемирного конгресса мира. Хлеборобы Кубани засыпали в закрома Родины очередную тонну зерна. Досрочно выполнили годовой план металлурги Магнитки. Продолжается космическая вахта. День знаний. Наконец, международная хроника: неспокойно на улицах Бейрута, рабочие парижских предместий опять требуют повышения зарплаты. И так день за днем…

Но при такой предопределенности содержания «Времени» чего же так ждали советские писатели в последний день августа 1973 года? Не в самом начале передачи, а где-то на десятой минуте на экране появился диктор Игорь Кириллов и, сдвинув брови, с выражением стал читать открытое письмо советской писательской общественности главному редактору газеты «Правда»:

«Уважаемый товарищ редактор!

Прочитав опубликованное в вашей газете письмо членов Академии наук СССР относительно поведения академика Сахарова, порочащего честь и достоинство советского ученого, мы считаем своим долгом выразить полное согласие с позицией авторов письма. Советские писатели всегда вместе со своим народом и Коммунистической партией боролись за высокие идеалы коммунизма, за мир и дружбу между народами. Эта борьба – веление сердца всей художественной интеллигенции нашей страны. В нынешний исторический момент, когда происходят благотворные перемены в политическом климате планеты, поведение таких людей, как Сахаров и Солженицын, клевещущих на наш государственный и общественный строй, пытающихся породить недоверие к миролюбивой политике Советского государства и по существу призывающих Запад продолжать политику “холодной войны”, не может вызвать никаких других чувств, кроме глубокого презрения и осуждения»⁸.

Особенно зловеще были произнесены диктором последние слова: «…презрения и осуждения». Один безобидный детский писатель, что притащил с собой стул из своего номера (именно в этот вечер мест у телевизора всем не хватило, – хотя в холле стояло достаточно кресел), даже вздрогнул, будто от окрика ресторанного швейцара: «Куда, мол, идете, гражданин, без галстука?» Но галстук был здесь ни при чем.

 
Дорогая передача!
Во субботу, чуть не плача,
………………………………
Вся безумная больница
У экранов собралась —
 

так пел Владимир Высоцкий (еще один частый гость Рижского взморья), высмеивая странную привычку советских людей писать письма на телевидение, радио и в газеты. Но это письмо было особенным. Оно было опубликовано в «Правде» в тот же день, с утра. И содержание его в общем было известно, как и фамилии людей его подписавших. Все, кто купил «Правду» в киоске у станции Дубулты, увидели, что под письмом перечислен весь писательский синклит: Чингиз Айтматов, Юрий Бондарев, Василь Быков, Расул Гамзатов, Олесь Гончар, Николай Грибачёв, Сергей Залыгин, Валентин Катаев, Алим Кешоков, Вадим Кожевников, Михаил Луконин, Георгий Марков, Иван Мележ, Сергей Михалков, Сергей Наровчатов, Виталий Озеров, Борис Полевой, Афанасий Салынский, Сергей Сартаков, Константин Симонов, Сергей Смирнов, Анатолий Софронов, Михаил Стельмах, Алексей Сурков, Николай Тихонов, Мирзо Турсун-заде, а еще Константин Федин, Николай Фёдоренко, Александр Чаковский, Михаил Шолохов, Степан Щипачёв. Строго по алфавиту. Всего 31 человек. Не так много для самого массового творческого союза СССР. Но дело было не в числе, а в огромном номенклатурном весе большинства указанных товарищей, среди которых встречаются действительно талантливые и любимые народом писатели.

В ЦК КПСС посчитали, что надо усилить впечатление и прочитать письмо еще и по телевизору: то ли это было проявлением заботы партии о неграмотных (использовавших советские газеты не по назначению), то ли, наоборот, о чересчур грамотных, или, как тогда выражались, «слишком умных». Тех, кто подобно профессору Преображенскому не читал советских газет, и не только перед обедом, а вообще. Так пусть послушают, в назидание!

Нельзя сказать, что все из перечисленных писателей внесли вклад в мировую литературу столь же значительный, что и в борьбу с инакомыслящими. Некоторых из них если и вспомнят сегодня, то только в связи с тем, что они подписали это письмо против Александра Солженицына и Андрея Сахарова. В СССР это называлось «пригвоздить к позорному столбу». Все, кто поставил свою подпись, имели полное право (и сполна им пользовались) жить в Доме творчества на самых лучших этажах – восьмом и девятом. В основном это были сливки советской литературы, писательские шишки. Подчиненные им коллеги, сидевшие в тот вечер у телевизора в Дубулты, знали свое начальство в лицо – руководителей Союза писателей СССР и аналогичных союзов союзных республик. Согласитесь, очень символично: писатели высокого полета и живут под облаками. Но в тот вечер в Дубулты был один писатель, отказавшийся ставить свою фамилию под этим письмом. Его тоже должны были «посчитать» (как в том детском мультфильме), но он отказался. Это был Фёдор Абрамов.

Фёдор Александрович приехал в Дубулты в начале июля 1973 года на два месяца: не так давно он вернулся из командировки в Сибирь, наполнившей его новыми яркими впечатлениями. Теперь у писателя появилась возможность доверить их бумаге. Однако отдых Абрамова получился не спокойным, а каким-то нервным. Как раз в это время в Москве шла активная подготовка коллективного письма от имени советской писательской общественности, осуждающего Александра Солженицына и Андрея Сахарова. Письмо предложили подписать самым видным литераторам, в том числе и Фёдору Абрамову – ведущему писателю-деревенщику. Его уговаривали по телефону: надо полагать, звонили не один раз, ссылаясь, что все остальные уже подписали или вот-вот поставят свою подпись. Однако Абрамов нашел в себе мужество твердо и решительно отказаться. Даром служба в Смерше не проходит.

Не только совесть не позволила Фёдору Абрамову присоединиться к общему хору обвинителей, но и личная точка зрения. противоположная официальной. «На глазах всего мира совершается очередная русская трагедия: великого патриота клеймят как изменника Родины, как предателя своего народа. И кто клеймит? Все тот же народ… О, Россия, Россия… Когда же ты хоть немного поумнеешь?» – отметил писатель вскоре в своем дневнике, назвав академика Андрея Сахарова «великим патриотом»⁹. Да, Фёдор Александрович был принципиальным человеком, бескомпромиссным.

Фёдора Абрамова справедливо называют лидером так называемой деревенской прозы – самобытного литературного направления в российской литературе, возникшего с началом хрущёвской оттепели и захватившего эпоху перестройки. Все те невзгоды, что выпали на долю русского крестьянства после 1917 года: кровавое раскулачивание, жестокая коллективизация, обескровившая деревню война, мучительное послевоенное восстановление, наконец, бестолковое хозяйствование в период освоения целины и последующие «нечерноземные» десятилетия с их поворотом северных рек – все это так глубоко и искренно отразилось в произведениях талантливой плеяды писателей, что вызывало серьезный отпор, в том числе и внутри партийного аппарата, чиновников разного ранга. Вот почему с таким трудом поначалу пробивались к читателю их книги, отражавшие совсем иную реальность, нежели та, что была представлена в газетных передовицах и решениях партийных пленумов и съездов. Этих писателей называли и «деревенщиками», и «почвенниками», что было особенно точно, ибо характеризовало их тягу к возврату традиционных ценностей и уклада жизни. Александр Солженицын предлагал свое название – «нравственники», подразумевая под этим борьбу за возрождение традиционной нравственности без какого-либо угождения политическому режиму.

«Во второй половине 1970-х было принято решение канонизировать деревенскую прозу. Принято, как я полагаю, не вдруг, а в позиционных боях между Отделом пропаганды ЦК КПСС, где со времен А. Н. Яковлева окопались прогрессисты, ко всему национальному относившиеся с подозрением, и Отделом культуры, симпатизировавшим как раз тем, в чьих книгах был русский дух и Русью пахло, – вспоминает критик Сергей Чупринин. – Так оно и пошло. Деревенщики спустя малый срок выпустили по двух-, трехтомнику, а позже и по собранию сочинений, получили кто Героя Соц. Труда, кто орден Ленина, вошли в вузовские обязательные программы и рекомендательные школьные. Всё – по заслугам»¹⁰. Но далеко не всех авторов деревенской прозы можно назвать «деревенщиками», ибо многие проявили себя и в других литературных направлениях. Может быть, по этой причине некоторых наградами все же обделили, зато вниманием цензуры не обидели.

Вместе с Фёдором Абрамовым к деревенской прозе часто относят произведения Александра Солженицына («Матрёнин двор», 1963^[2]), Владимира Тендрякова («Не ко двору», 1954), Сергея Залыгина («На Иртыше», 1964), Бориса Можаева («Из жизни Фёдора Кузькина», 1968; «Мужики и бабы», 1976), Валентина Распутина («Последний срок», 1970; «Прощание с Матёрой», 1976), Владимира Солоухина («Владимирские просёлки», 1958), Василия Белова («Привычное дело», 1966), Виктора Астафьева («Последний поклон», 1968; «Царь-рыба», 1976), Василия Шукшина (в основном рассказы), Евгения Носова («Усвятские шлемоносцы», 1977), Владимира Крупина («Живая вода», 1980)… Многие произведения деревенской прозы впервые увидели свет в издательстве «Молодая гвардия».

У подписавших нелицеприятное письмо в «Правде» коллег Фёдора Абрамова имелись свои веские причины согласиться с поступившим к ним предложением. Кто-то руководствовался карьерными соображениями, кто-то искренно ненавидел Солженицына и Сахарова, а иные просто боялись (у одного писателя от страха даже открылась застарелая язва). Опасаться было чего. Санкции к несогласным могли быть суровыми. Как справедливо выразился биограф писателя Олег Трушин, отказ от подписания – это не что иное, «как еще один осознанный абрамовский акт самосожжения, говорящий о нежелании быть чиновничьей марионеткой. И не в этом ли абрамовском поступке сокрыта разгадка его последующего октябрьского завещания? Абрамов вряд ли надеялся на то, что ему сойдет с рук этот поступок, вот и подстраховался на всякий случай, отправляясь в дальнюю заграничную поездку, в которой могло случиться все что угодно»¹¹. Речь идет о завещании, которое нестарый еще литератор (1920 года рождения) вдруг составил перед поездкой в Великобританию в 1973 году за себя и за жену.

Расплата за то, что у Фёдора Абрамова нашлось другое мнение, последовала скоро и оказалась не такой уж страшной: журнал «Вопросы литературы» немедля снял с публикации интервью с ним, предложив доработать. А в ноябре состоялась встреча писателя с министром культуры Петром Демичевым, после которой все как-то успокоилось. Через два года, в ноябре 1975-го Абрамов стал лауреатом Государственной премии СССР вместе с Борисом Васильевым и Гавриилом Троепольским. Отныне, приезжая в Дубулты со значком лауреата на груди, Абрамов имел полное право претендовать на лучшие номера в Доме творчества. Хотя и раньше он жил высоко – такова была оценка его таланта писательской верхушкой. В самом деле: если бы Абрамова не считали выдающимся писателем (там, на Старой площади), ему не предлагали бы поставить свою подпись под тем письмом. Но Героем Соцтруда он все же не стал. Почему? Сейчас расскажем…

Охота на писателей шла по всей стране. В это самое время в другом Доме творчества укрывался от «Большого брата» Григорий Яковлевич Бакланов. Но это был Дом творчества не писателей, а кинематографистов. И находился он в подмосковном Болшеве. Но почему укрывался? А потому, что и его, Бакланова, усиленно зазывали принять участие в общем хоре негодующих представителей советского народа, участников травли академика Сахарова и писателя Солженицына:

«Вот тут и про меня вспомнили. Начали раздаваться звонки из редакций. Обычно милый женский голос сообщал, что такой-то, такой-то и такой-то уже откликнулись, написали им о книге Солженицына “Архипелаг ГУЛаг”, выразили свое возмущение, они не сомневаются, я тоже присоединюсь. Это подавалось как дело чести. Ответ мой был стандартен: этой книги Солженицына я не читал, пришлите, прочту. Как это они пришлют, когда они ее и в руки брать брезгуют. Возникала долгая пауза. И холодел голос: но вы верите нашей газете? Я объяснял терпеливо: у меня правило – не высказываться о том, чего не читал. Особенно настойчивы в те дни были “Советская культура” и “Правда”. Сначала звонили рядовые сотрудники, потом – выше, выше», – рассказывает Григорий Яковлевич в своей книге мемуаров «Входите узкими вратами»¹².

В общем, со всех сторон обложили. И он решил на время схорониться в Москве, в собственной квартире на Ломоносовском проспекте. Главное – не подходить к телефону, чтобы не обнаружили. А с женой договорился: если она с дачи позвонит, то одним звонком, а потом сразу трубку положит. И тогда он ей перезванивал. Поначалу конспирацию соблюдать удавалось. Но до поры. Видимо, в той организации, где всё обо всех знали, догадались о местонахождении Бакланова. И вот в один из дней замучил его телефон: трезвонит и трезвонит, причем с определенным интервалом. Как будильник. Писатель не выдержал, схватил трубку и услышал недобрый женский голос: «Как показалось мне – телефонистки…

– Почему не берете трубку?

– А вам какое дело! У меня за телефон уплачено!»

Бакланов как чувствовал, – быстро оделся и во двор. Произвел рекогносцировку местности (фронтовик и бывший начальник разведки артиллерийского дивизиона!), заняв позицию на отдаленно стоящей скамейке, где, к счастью, ни одной старушки не оказалось. Сидит он (а за кустом его не видно) и видит, как во двор въехала «черная “Волга”, остановилась у нашего подъезда. Дверца открылась, вышел товарищ в сером костюме, обойдя машину, вошел в подъезд. Примерно столько времени, сколько требовалось, чтобы подняться на седьмой этаж, постоять безуспешно перед закрытой дверью и вернуться, он пробыл там. Машина отъехала». Что делать? И тут достали. Видно, только одной баклановской подписи на том письме и не хватало. Ну, не могли без нее обойтись, и всё тут. Без Бакланова «веление сердца всей художественной интеллигенции нашей страны», как в том письме говорилось, выходило не слишком полным.