Александр Амфитеатров
Отравленная совесть

Полная версия

XXXIV

Firenze, Fiesole^[26]

188* апрель

«Милый, дорогой, хороший Аркадий Николаевич! Дорогой, последний, единственный друг – единственный, с кем тянет меня поговорить в мои предсмертные часы.

Да, милый, умираю. И – скоро, скоро. Доктор утешает и ободряет – но я по глазам его вижу, что он лжет. А – главное – сама чувствую, что выкашляла свои легкие. Я почти не кашляю уже – я как будто здорова. Я знаю, что это значит: это здоровье смерти. Умру одна… далеко от своих, от родины, на чужой стороне.

Вокруг меня – юг, прекрасный, цветущий, всеисцеляющий юг. Все здесь дышит жизнью: убогие поправляются, больные выздоравливают, здоровые еще более расцветают. Я одна слабею с каждым днем… Моя хозяйка, добрая синьора Лючия, уже перестала и спрашивать меня о здоровье: видно, боится встретиться со словом „смерть“ и вчуже испугаться. Они такие жизнелюбивые, эти тосканки! Умираю… а за окном весна: солнце блещет, магнолии цветут, песни слышатся, мандолины бренчат… Ах, тяжко!

Но все же – спасибо ему, спасибо югу! Он вырвал мою душу из грозного, ожесточенного одиночества и поставил меня лицом к лицу с дивным собеседником – своею могучею природою. И силой, и миром наполняют мою душу ее немые речи, и призраки мрачного прошлого бледнеют в присутствии ее вечной красоты. Я полюбила юг, и с тех пор, как у меня снова есть что любить, мне легче. Я по-прежнему презираю себя, по-прежнему боюсь людей – лишь в твоих объятиях мне не обидно за себя и не страшно никого, о святая, всепримиряющая мать-природа! Ты – великая, ты – бесстрастная; пред тобою нет ни дурного, ни хорошего! Зло и добро ты одинаково спокойно высылаешь в мир из своих таинственных недр и равнодушно принимаешь их, слепо исполнивших задачу своего бытия, обратно. Я твоя! прими же меня, отжившую!

Из окон моей виллы я вижу гору. Высоко поднимается по террасам ее, словно с неба упавший, городок Fiesole, но гора, в могучем порыве к небу, обгоняет его веселые строения и, отдав людским жилищам свои уступы, царит над ними зеленою вершиною. Томные кипарисные рощи и белые полосы тропинок испестрили ее скаты. На крутом гребне горы добрый человек поставил каменную скамью и начертал на ней: „Путник англичанин – братьям-путникам всех стран“. Сколько раз я отдыхала на этой скамье, задумчиво вглядываясь в широкую даль. Небо синее, спокойное, глубоко-прозрачное – надо мною и вокруг меня. Горы Каррары, Пизы, белая полоса ливорнского побережья неясными намеками рисуются, сквозь голубоватый туман, на далеком горизонте, а внизу почти у моих ног кипит жизнью Флоренция, тянется, изрезанная мостами, зеленая лента Арно; красные лучи заходящего солнца играют на гигантском куполе Cattedrale^[27], кладут золото и румяна на его черную тучу. Там я бываю наедине с небом – наедине с Богом. Ave Maria^[28]… звон колокольчика и рокот органа в нагорной обители францисканцев… Я чувствую близость Бога и трепещу, но не страшусь ее: суди меня, Всесильный! – меня, много грешившую и много терпевшую! Я готова и спокойна… Жизнь изжита; пора – хочу смерти! И там – на этой заоблачной вышке, где мне бывало так хорошо – там желала бы я уснуть навеки!

Прощайте, голубчик, Аркадий Николаевич! Спасибо вам – за все, за все! Если на том свете встретимся, нам не в чем упрекнуть друг друга… не о многих я могу сказать то же самое, не многие и обо мне это скажут, когда и для них – как завтра или послезавтра для меня – смерть сделает явным все тайное. Обо мне будут плакать… Бедный Степан! бедные дети!.. Но мне не надо слез: не стою. За детей я не боюсь и не страдаю: они остаются в лучших руках, чем были бы для них мои – такой, как я стала. Бедные, бедные! стыдно мне: много они из-за меня натерпелись. Да, слез мне не надо… и вы не плачьте обо мне – вы, знавший меня лучше всех людей! Все к лучшему на свете. Человек приходит в мир и уходит из мира, слепо исполняя темное предопределение, и все, что творит он между рождением и смертью, решено и сотворено раньше его.

Опять звон, опять орган… может быть, я слышу их в последний раз… последние земные звуки… Ave Maria, gratiae, plena!^[29] радуйся, Милосердная! – милосердная Мать – Мать-природа. Радуйся, Мария, Благодать Земли боготворимая… Я люблю Тебя – я верую в любовь… Прекрасна земля, прекрасны люди, прекрасно небо надо мною… Все люблю – во все верую – верую – и умираю… Прощайте, дорогой друг, прощайте!»