Александр Усовский
Но именем твоим…
– Молодой Сангушко похитил Гальшку?
Старый шляхтич хмыкнул.
– Это ещё надобно посмотреть, кто кого похитил…. Беату, поднявшуюся с постели из-за шума во дворе – князь Василий велел своим гайдукам запереть в её спальной светлице. Дворовых казаков острожских люди Сангушки в палац не пустили – да те и не особенно рвались, Беата не была любимицей острожской челяди, если не сказать – наоборот…. В общем, к обеду в Остроге не было ни молодых князей с их сопровождающими, ни Эльжбеты с нянькой и Марьяном Гиголой – вся компания на рысях ушла в Клевань.
– И свадьба была в Клевани? Помимо воли Беаты?
Пан Веренич покачал головой.
– А разве Василий – не глава рода? Из Клевани были разосланы приглашения на свадьбу всем нотаблям Литовской Руси и Литвы, и избранным аристократам Короны – и многие первые люди Волыни, Подолии, Малопольши, Подкарпатской Руси, Мстиславщины, Витебщины, Брацлавщины и Киевщины согласились приехать – хотя и слышали, что брак сей не совсем правомочен… Но род Острожских в княжестве Литовском был не последним – и приглашение князя Василия многие сочли куда весомей постановления Сейма в Вильне…. Свадьба была назначена в Остроге. Через три дни после увоза Эльжбеты молодые князья, Эльжбета и вся челядь вернулись в родовой замок – из которого к этому времени уехала Беата. И пятнадцатого сентября в надворной церкви Острожского замка состоялось сочетание Эльжбеты и Дмитрия, Беаты при сем не было, всё происходило волею князя Василия – Костелецкая же, презрев его планы и надеясь извлечь из этого свою корысть, написала жалобу Жигимонту Августу. В которой напирала на то, что брак состоялся помимо воли одного из опекунов, его милости великого князя и государя. В чём – в чём, а в уме Беате нельзя было отказать…. Жигимонт Август прочёл её донос, возмутился столь явным небрежением его велений – ну а если добавить, что Бона Сфорца не преминула добавить во всё это свой кубок яду, выражаясь фигурально – то реакцию великого князя понять можно. Мало того, что твоей волей демонстративно пренебрегают – в глазах матери, всегда считавшей тебя слабым изнеженным неумехой, ты становишься просто жалок….
– И Жигимонт Август?….
– И великий князь Литовский решается на неслыханное.
Как князь Дмитрий Сангушко бежал от гнева короля Жигимонта Августа в цесарские пределы, но спасения там не нашел, и о судьбе его богоданной супруги, Гальшки Острожской
Старый шляхтич помолчал, затем пригубил из кубка, вытер усы, положил на свою тарелку пару вяленых язей, не спеша разделал одного, содрав с него шкуру вместе с осыпавшейся чешуёй, оторвал шматок суховатой, с изрядным запашком, полупрозрачной мякоти, с удовольствием её пережевал – и лишь потом, откинувшись, продолжил:
– На сейме в Вильне, как вы знаете, было решено, что Эльжбета не может быть выдана замуж без дозволу всех опекунов – коих, напомню, было четверо; и ежели согласия Его Милости князя Острожского и молодого Сангушки искать не требовалось – то два других опекуна, Беата и Его Милость великий князь Жигимонт Август – такого согласия не дали.
Межевой комиссар кивнул.
– Да, я об этом слышал. Его милость король и великий князь тогда как будто белены объелся….
Пан Веренич тяжко вздохнул.
– Если бы только это…. Поначалу-то ничто такого исхода не предвещало – трибунал мог такого решения и не принять, поелику на стороне ответчиков готовились выступить литовские нотабли из первых. В Кнышин, в коем был назначен суд по этому делу, собирались ехать и оба Радзивилла, братья почившей в бозе Барбары – и канцлер и виленский воевода Николай Чёрный, и воевода трокский и великий гетман Николай Рыжий – и воевода витебский Григорий Ходкевич…. Партия Сангушки подбиралась знатная. Но в канун Рождества всем им был выслана грамота великого князя – в коей их присутствие на трибунале объявлялось невозможным из-за нехватки обиталищ, в кнышинском замке как раз накануне суда случился пожар, и все действо было перенесено в стены костёла святого Яна Евангелиста.
– Пожар?
Старый шляхтич пожал плечами.
– Сие мне неведомо, но это был весьма благовидный предлог, дабы не допустить на трибунал панов радных – сторонников князя Дмитрия. Литвы в Кнышине, почитай, что и не было. А вот Короны…. Короны там было с избытком. При этом для недоброжелателей Сангушки – Зборовских, Костелецких, Гурков – нашлось место и в трибунале, и в обывательских домах. Итог судилища вам, пан комиссар, я полагаю, ведом – князя Дмитрия Сангушко за преступления, коих он не совершал – а обвинили его в гвалтовном взятии замка в Остроге, насилии над Беатой и её приближенными, похищении Эльжбеты – приговорили к лишению званий и имений и изгнанию из Литвы. Всякий, кто дал бы приют князю Дмитрию, объявлялся злодеем и преступником, а с того, кто поднял бы на молодого Сангушку руку – априори снимались любые обвинения… Мартын Зборовский ликовал по оглашению приговора.
Пани Лисовская, впрочем, говорила, что приговор трибунала был известен в Каневе задолго до его вынесения – аккурат на сочельник в замок прискакал посыльный от Василия Острожского. Что он рассказал пану Дмитрию – она не ведала, но мне сказала, что через час после появления этого вестника несчастья в каневском замке начались срочные приготовления к отъезду. И наутро поездом в дюжину всадников с полудюжиной вьючных лошадей князь Дмитрий с молодой супругой отправился во Влодаву, что недалеко от Ковеля – дабы там, в своём поместье, более напоминающем небольшую крепость, дождаться приговора трибунала, и, буде он и в самом деле столь суров, как об этом ему донёс посыльный князя Василия – немедля бежать в цесарские пределы.
И вот тут начинаются те тайны, о которых я вам в самом начале говорил….
Межевой комиссар с интересом спросил:
– Пан Славомир, вы это всё со слов няни юной Острожской знаете?
Пожилой шляхтич кивнул.
– В отличие от прочих, пани Янина не имела в этой истории никакого личного интереса – посему я полагаю возможным верить её рассказу без изъятья…. С вашего дозволу, пан Станислав, я продолжу.
До Белой Церкви беглецы добрались беспрепятственно за два дня, переночевав в постоялом дворе на берегу Гороховатки – благо, шли налегке, верхоконно, лошади были отдохнувшими, не умученными дальней дорогой. Но уже в Фурсах юная княгиня без сил сползла с седла, жалуясь, что более верхами ехать ей нет мочи – и молодой Сангушко принужден был купить возок, в который была погружена Эльжбета со своей няней. Скорость поезда заметно упала – и до Бердичева им пришлось ехать три дня, весь же путь до Влодавы, в которой их застал гонец с чёрными вестями из Кнышина, занял у беглецов ровно две недели.
Пан Станислав прикинул что-то в уме, молча что-то подсчитал, шевеля губами – и, покачав головой, заметил:
– Плохо шли. Едва по тридцать вёрст в сутки. По зимнему пути – что-то совсем мало.
Веренич кивнул.
– Мало. И дело даже не в том, что возок с молодой княгиней и пани Яниной мешал быстрому ходу – беда в том, что пани Эльжбету страшно укачивало в возке, и ежечасно она исторгала из себя всё, что ей подавали на постоялых дворах. К этому ещё добавлялась постоянная головная боль, на которую она жаловалась и пани Янине, и пану Дмитрию, и непрестанные смены настроения – Эльжбета могла засмеяться, увидев бегущего по полю зайца, и тотчас заплакать, уверив Янину, что оному зайчику холодно и неуютно в декабрьской степи…
В горнице повисла тишина. Затем пан Станислав настороженно спросил:
– Вы, пан Славомир, имеете в виду то, о чём я подумал?
– Именно, пан Станислав. И очень скоро об этом догадался весь маленький отряд.
– Но ведь нигде и никто не говорил, что Гальшка была цяжарна?
– Никто и никогда.
Межевой комиссар от волнения даже встал.
– Остановите ваш рассказ, пане Славомиру. Вы хотите сказать, что Эльжбета Острожская в час бегства уже была непраздна? И, что, клянусь большой княжеской печатью, куда важнее – она не потеряла ребёнка?!?! У Дмитрия Сангушко родился наследник?
Пожилой шляхтич вздохнул и ответил:
– Не потеряла. Благополучно разрешилась от бремени в Познани, в доме своей матери, аккурат на святителя Николая Мирликийского.
Пан Станислав прошептал едва слышно:
– Как страшно повторяется судьба…. Отец Эльжбеты не увидел своё дитя, и отец её ребёнка тоже погиб до его рождения…. – А затем, сев и взглянув в глаза пожилого шляхтича, спросил: – Кто же родился у Гальшки? Сын? Дочь? И какова дальнейшая судьба ребёнка несчастного князя Дмитрия?
Веренич-Стаховский не спеша разлил по кубкам остатки мёда, пригубил из своего едва полглотка – и ответил:
– Сын. О котором вы, пане Станислав, немало слышали в своей жизни.
Немного помолчав, межевой комиссар осторожно спросил:
– Уж не хотите ли вы сказать, что пани Янина Лисовская стала нянькой сына Гальшки, маленького Северина, позже принявшего имя Наливайки? Ведь так, пане Славомиру, вы к этому ведете свой рассказ?
Пожилой шляхтич едва заметно ухмыльнулся в усы.
– Проницательность и быстрота ума у вас, пане Стасю, отменны…. Да, именно так.
– Но допрежь этого была страшная, жестокая и брудная история в Богемии, когда Зборовские лишили жизни благородного князя Сангушко, безоружного, едва ли не в ночной рубахе… Так?
– Так, пане Стасю. Я знаю эту историю едва ли не из первых рук, пани Янина всё это видела, она же омывала тело князя Дмитрия перед погребением в Яромерже….
– Так значит всё это правда, про Мартына Збровского?
– Истинная.
– Признаться, я довольно долго не верил, что такой почтенный, умудрённый годами, известный своими достоинствами шляхтич решился на такое…. Расскажите же, пане Славомиру, все, что вам поведала пани Янина, о той трагедии в Богемии.
– Как угодно, пане Стасю, мне это не в тягость, тем более – дела это давние, все персоны, в том замешанные, благополучно ушли в мир иной, да и, шутка сказать, почитай, семьдесят с лишком лет прошло… Мёртвые меня не осудят, а живым та история – в пример и в назидание.
С вашего позволения, я продолжу рассказ о злоключениях воеводы каневского и его юной жены – начиная со дня их бегства из Влодавы.
Коронный рубеж поезд Сангушки одолел в первый же день нежеланного путешествия – благо, от его поместья до польской границы было рукой подать, а мытники на люблинском шляху даже и не помыслили затруднить путь такому знатному шляхтичу – известия о трагических метаморфозах в положении Дмитрия Сангушко до застав на Вепше ещё не дошли. Переночевав в Уршулине, князь на второй день пути добрался до Люблина – где перед ним открывались два пути в Богемию: либо двинуться прямиком, по Подляшью и Великопольше, на Роуднице, либо уклониться на полдень – подалее от Пётркува-Трибунальского, и цесарскую границу перейти в Малопольше.
Дмитрий Сангушко, даром, что был молод – отличался недюжинным умом; он понимал, что ежели они напрямик поедут на Роуднице, через Ченстохову и далее к Нижней Силезии, то доехать до цесарских пределов им вряд ли удастся. Ежели будет погоня – а то, что она будет, он понимал отлично – то избежать с ней встречи на этом пути они не смогут. И посему путь был выбран в Малопольшу – от которой до верхнесилезских княжеств было рукой подать. Благо, путь через Сандомир, Поланец и далее на Краков приводил беглецов аккурат к Плейссу, принадлежащему князю Балтазару фон Промнитцу, цесарскому нотаблю, епископу Бреслау. Ну а вы, пане Стасю, помните, как венский нобилитет в те годы относился к Жигимонту Августу и краковскому двору в целом….
Межевой комиссар кивнул.
– Да, помню. Смерть первой жены Его Милости великого князя Литовского изрядно испортила отношения Вены и Кракова….
– Именно. Вдобавок аксиомой при габсбургском дворе считалось, что к отравлению Елизаветы, дочери императора Фердинанда, руку приложила Бона Сфорца – и, смею заметить, мне эта мысль не кажется слишком уж невероятной. И хотя потом, после трагической смерти Барбары Радзивилл, Жигимонт Август взял в жены сестру Елизаветы, Екатерину – отношения меж Габсбургами и Ягеллонами лучше не стали. Посему молодой Сангушко направил копыта своих коней в Плейсс – в уверенности, что его владетель ни при каких обстоятельствах не выдаст их польской погоне.
Так и случилось. Но обстоятельства молодой княгини вынудили отряд остановится на четыре дня в Неполомнице близ Кракова – это было на Крещение Господне. Как потом стало ясно – именно эта задержка и стала для них роковой…
Поезд молодого Сангушки после Плейсса направился в Нижнюю Силезию – и через Глатц, Нейссе, Наход и Яромерж добрался до Лысой-над-Лабой, близ Нимбурка. До замка Роуднице им оставалось два дня ходу, причем по Богемии, по цесарским землям, где, как они думали, польская погоня им уже была не страшна.
Молодой шляхтич перебил пана Славомира:
– Простите великодушно, но ваши познания в географии Силезии, Богемии и в оголе всей той местности меня несколько…. Несколько изумляют, пане Славомир!
Пожилой шляхтич усмехнулся.
– Немудрено. Но тут мне есть оправдание – по всем тем шляхам, о которых я вам тут рассказываю, я, вместе с Его Милостью полковником Наливайко прошел тридцать лет назад пеше, конно и оружно… Но об этом я поведаю немного позже.
Так вот, о злодействе Зборовских. В то утро князь Дмитрий, накануне отаборившийся на подворье у пана Ливы, встал рано – пани Янина, спавшая в горенке рядом со светлицей Эльжбеты, даже не слышала, как молодой князь спустился вниз. Проснулась она лишь от страшного шума на кухне – где люди Мартына Зборовского, ворвавшись в дом, взялись избивать князя Сангушко, тщетно удерживаемые войтом Нимбурка Адамом Кухтой. Оного войта, к слову, через два года в Праге за сие злодейство приговорили к вечной каторге, хоть прямо в смерти князя Дмитрия он и не был повинен…. Пани Янина, когда рассказывала о том страшном утре – плакала в голос, как будто всё это было вчера….
Молодого Сангушку люди Зборовского увезли в Нимбурк, а затем, удостоверив войта Кухту в том, что князь действительно объявлен вне закона, вернее, представим ему приговор королевского трибунала на латинском языке, коего пан Кухта не ведал – повезли в Польшу, но в Яромерже, на следующую ночь, лишили жизни, удавив князя Дмитрия в коровнике, верёвкой, коей обычно треножат коней на пастбище….
Межевой комиссар, вздохнув, кивнул.
– Да, смерть страшная, что и говорить…. – А затем, помолчав, спросил: – А Эльжбета? Говорят, старый Зборовский увёз её к себе, в Калиш, в надежде выдать её за кого-нибудь из своих сынов?
Старый шляхтич покачал головой.
– Нет, не увёз. По смерти князя Дмитрия вожди погони – а в ней, кроме Зборовского, участвовали и Гурки, и Костелецкие, и Немцовичи, не считая мелкой шляхты, коей было до четырех десятков сабель – приняли совокупное решение отправить Гальшку и её няньку в Познань. Староста познаньский, Анджей Костелецкий, поклялся на Библии, что доставит Гальшку в дом матери в целости и сохранности, со всеми положенными ухоронами, бо её положение всем на тот день было очевидно. И все бывшие на том совете – и Костелецкие, и Гурки, и Зборовские – поклялись шляхетным словом, что никто и никогда не узнает, что Гальшка на момент смерти её мужа носила в своём чреве ребёнка несчастного князя Дмитрия. И слово, как видите, пане Стасю, нотабли польские сдержали….
Межевой комиссар грустно улыбнулся.
– Но эта клятва не касалась пани Янины Лисовской?
– Именно так. И в подклети дома гусятинского подстаросты она мне открыла эту тайну. Хоть, не скрою, тогда она казалась мне сущей небылицей…
– Так что же произошло дальше?
– На Сретенье Господне Гальшка с Яниной Лисовской прибыла в Познань, в дом своей матери. Пани Янина рассказывала, что поначалу Беата встретила дочь холодно, особенно когда убедилась, что четыре месяца замужества не прошли для Гальшки бесплодно… Но затем Беата резко сменила гнев на милость – в её дом начали прибывать гонцы от нотаблей Польши с предложениями матримониального свойства, касаемых её дочери. И Беата поняла, что обладает поистине бесценным сокровищем – властью над покорной и испуганной девочкой, мало того, что исполняющей все её распоряжения – но вдобавок являющейся наследницей громадного состояния. На тот момент за Гальшкой числилось двадцать восемь замков и городов, пять с лишним сотен сёл, деревень, застенков и хуторов, пятьдесят тысяч тяглых и триста тысяч коп грошей ежегодного дохода. Единственное, что мешало Беате – это с каждым днем росшее пузо Гальшки. Наследник ей был не нужен…
– Пане Славомир, вы меня пугаете…. Ведь с ним не случилось ничего страшного, раз вы утверждаете, что сын Гальшки выжил и сделался Северином Наливайкою?
Старый шляхтич кивнул.
– Хвала Господу, на Вознесение в Познань приехал Его Милость князь Василий. И предложил Беате по разрешению от бремени Гальшки забрать новорожденного ребёнка в Острог, пристроить в хорошую семью и растить под пристальным надзором, не оповещая об его истинном происхождении ни приёмных родителей, ни кого либо ещё.
Межевой комиссар удивлённо спросил:
– А князю Василию это было зачем?
– Пани Янина о сём умолчала, очевидно, что её не допустили до приватных бесед Его Милости князя Острожского с Беатой…. Но у меня есть объяснение этому, и если желаете, я могу его изложить.
– Сделайте милость, пане Славомиру, будьте так добры. А то у меня уже голова кругом от всего того, что сегодня открылось…. У Эльжбеты Острожской был сын!
– И он очень мешал её матери…. Не забывайте, Его Милость князь Василий догадывался, что смерть его сводного брата не была результатом падения на рыцарском турнире…. Вполне возможно, что князь Острожский точно знал, что виной тому – притирания и снадобья Беаты, коими она пользовала умирающего мужа. И посему Его Милость всерьез опасался за будущее ещё нерождённого сына Гальшки.
– Вы полагаете, что Беата могла….
Старый шляхтич пожал плечами.
– От воспитанницы наследницы Борджиа всего можно было ожидать. Беата отличалась удивительным небреженьем к нравам и обычаям, издревле жившим на Волыни, единственной ценностью она полагала собственные удовольствия и наслаждения, а для их удовлетворенья требовались деньги. И ради денег она готова была на всё…. Князь Василий видел свою невестку насквозь. И предложил ей уберечь её маёмосць без душегубства. В этом случае все оставались при своих интересах – Беата продолжала властвовать над своей дочкой, навечно похоронившей своё будущее в кровавой бойне в Лысой-над-Лабой, сын Гальшки обретал жизнь, а Его Милость князь Острожский – живую память о своем друге, бесчестно убиенном в Богемии, в лице этого мальчика. Ну а Гальшка…. Гальшка обретала право на новый брак – хотя, положа руку на сердце, не думаю, что она в нём нуждалась. Пани Янина говорила, что юная княгиня так и осталась верна своему павшему мужу, и до конца своих дней звала его по ночам, мечась во сне….
Собеседники примолкли. Затем межевой комиссар спросил:
– Как я догадываюсь, младенец был отправлен на Волынь вместе с пани Яниной?
Старый шляхтич кивнул.
– Да, осенью, на Покров. У Гальшки не было молока, Беата наняла двух кормилиц, посему расставание с малышом для юной вдовы было хоть и трагическим, но все же не таким душераздирающим, как это бывает, когда младенца отрывают от материнской груди…. Пани Янина рассказывала, что ребёнка, кормилиц, её и трех гайдуков для охраны Беата самолично отправила в путь задолго до рассвета, пока Гальшка спала в своей горнице. И что было далее в доме Беаты – она не знает… Гальшку она встретила через двадцать лет, в Дубно, куда вдову князя Сангушко привёз Януш Острожский. Пани Янина, плача, призналась мне, что Гальшка не узнала свою старую няньку и вообще более походила на блаженную, ушедшую от нашего мира….
Межевой комиссар тяжко вздохнул.
– Я помню эту историю, Эльжбету несколько раз пытались выдать замуж, её мать запуталась в своих матримониальных авантюрах и окончила жизнь в каком-то спишском замке….
– В Кежмарке. – подсказал старый шляхтич.
– Да-да, в Кежмарке, тогда как раз был очередной спор за Спиш с цесарцами….
– Спор по поводу Спиша и посейчас не окончен, но, смею заметить, после провала попытки эрцгерцога Максимилиана сесть на польский стол цесарцы согласились с тем, что Спиш польский…. Но мы сейчас не об этом.
– Да, пане Славомиру, простите великодушно, просто любое упоминание о замках Спиша у меня, как у подскарбия, будит старую рану. Все же тридцать три тысячи коп пражских грошей – это сегодня, почитай, сто тысяч коп грошей литовских, или, если по-новому, сто двадцать тысяч злотых, ежели личить по баториевой стопе, на эти деньги сейчас пару воеводств можно купить….
– Забудьте, пане Стасю, об этих деньгах, не для того их брал Жигимонт Люксембург, чтобы его наследники их нам вернули…. Удовольствуйтесь тем, что Спиш ныне навеки польский, и успокойте свою мятущуюся душу. И я продолжу, с вашего позволения…
– Да-да, пане Славомиру, явите божескую милость, продолжайте свой рассказ. Сын Эльжбеты был вывезен на Волынь, в Гусятин, как вы утверждаете?
– Так мне поведала пани Янина Лисовская, и я склонен ей верить. Иначе очень трудно объяснить, как сын какого-то гусятинского подстаросты вдруг сделался ротмистром надворной хоругви Его Милости князя Василия, обойдя многих заслуженных шляхтичей. А если добавить к этому, что настоятелем дворового храма Острожских стал Демьян Наливайко, старший брат Северина – то иного объяснения, чем скрытое родство, я придумать не в силах…
– Но почему в Гусятин? Почему не в Острог?
Старый шляхтич ухмыльнулся.
– Вы, пане Стасю, я вижу, недооцениваете Его Милость князя Василия…. Хитроумие его было притчей во языцех, он упрятал сына Гальшки так, что никто и никогда его бы не нашёл, ежели б, упаси Господь, Беата решилась бы на страшное…. Да к тому же Гусятин – природная крепость с погляду татарских набегов, с юга его защищает Днестр и Хотинская гряда, недоступная коннице, с восхода его прикрывают притоки Днестра, текущие с полночи на полдень – Матёрка, Калюс, Даниловка, Ушица, Тернава, Смотрич – над которым стоит Каменец-Подольская твердыня… Да плюс Иванковицкие леса. Татарам до Гусятина было никак не добраться! Не погрешу против истины, если скажу, что Гусятин – самое защищённое место на всей Литовской Руси.
Межевой комиссар удовлетворённо кивнул.
– Убедили, пане Славомиру. Юный наследник князя Сангушко рос в тишине и неге, в безопасности и изобилии еды и питья. Но зачем Его Милость князь Острожский затем допустил, чтобы его внучатый племянник, Гедиминович по отцу и Рюрикович по матери, так страшно сгинул в Варшаве? Зачем позволил ему поднять рокош против короля Жигимонта Вазы?
Старый шляхтич тяжело вздохнул.
– Он не допустил. Он велел Северину поднять этот рокош.
Межевой комиссар изумлённо переспросил:
– Велел!?!? Князь Острожский обрёк свою родную кровь, своего внучатого племянника, на такую жуткую смерть – по своей воле? Но почему?
– Да потому что ему его было не жалко….
Как Славомир Веренич-Стаховский сделался доверенным конфидентом Его Милости князя Василия Острожского и почему он был этому не рад…
В горнице повисла напряженная тишина – так, что стало слышно, как уныло моросит ноябрьский дождь за окном.
Подскарбий мстиславский, покачав головой, налил себе и пожилому шляхтичу мёда, подвинул кубок собеседнику – и спросил вполголоса:
– Пан Славомир, может быть, поясните свои слова? А то я уже стал плохо понимать все хитросплетения вашей истории….
Пан Веренич, покачав головой, приложился к кубку, сделал добрый глоток янтарного напитка, крякнул – и ответил:
– Что ж, поясню. Но для этого спервоначалу поведаю вам, пане Стасю, историю о рокоше Косинского, думаю, вы слыхали об этой смуте?
Межевой комиссар кивнул.
– История давняя, но известная. Киевский воевода тогда погасил этот рокош, как я помню?
Пожилой шляхтич лукаво улыбнулся, в его глазах блеснули озорные искорки.
– Погасил, как не погасить…. Только попервоначалу он его разжёг!
Пан Станислав изумлённо развёл руками.
– Пане Славомиру, опять вы меня изумляете! Как разжёг? Разве пан Кшиштоф Косинский не самолично поднял казаков воеводства Киевского на бунт и штурм Белой Церкви? И разве не его казаки творили разорение, глад и мор имениям Острожских?
Пожилой шляхтич кивнул.
– Так и есть, пане Стасю. Но допрежь того было много такого, о чем вы, полагаю, не ведаете. К примеру, знаете ли вы, кто был посаженным отцом на свадьбе Кшиштофа Косинского с княжной Марушей Ружинской? – и, не дождавшись ответа, добавил: – Его Милость князь Василий Острожский.
– И что с того, пане Славомиру? Мало ли кто кого женил, это справа такая…
– Согласен с вами, пане Стасю, сколько в истории примеров, когда не токмо близкие знакомцы – родня устраивала друг другу кровавые поминки…. Но тут дело в другом.
– В чём же, пане Славомиру?
Пожилой шляхтич помолчал, вздохнул и ответил:
– Вы, пане Стасю, по господарству себя обременяете хлопотами, стало быть, знаете, с чего вся Волынь, а также Подолия, Киевщина, Брацлавщина и заднепровские украйны живут. Да вы и сами недавно говорили, что пшеница с Руси Литовской – едва ли не единственное, что доход Речи Посполитой питает. Так?
Подскарбий мстиславский кивнул.
– Так. Правда, на те доходы дольщиков ныне изрядно, но всё ж пшеница русских воеводств – степное золото. Не будь её – мы б уже давно по миру пошли бы.
Пожилой шляхтич удовлетворённо кивнул.
– Значит, понимаете, что поднепровские земли, на каких эту пшеницу растят, воеводство Киевское, Подолия и Брацлавщина – маёнтак изрядный.
Межевой комиссар молча кивнул. Пан Веренич продолжил:
– В тот год князь Януш Острожский, сын Его Милости князя Василия, получил привилей на владение землями по верхнему Ингульцу и Роси, исключая пустоши Ракитное и Ольшанка, всего двести волок доброго грунта и полсотни волок пойм и пастбищ. Хороший надел, но у князя Януша были планы куда шире. Ингулец, как вы знаете, впадает в Днепр уже в татарских пределах, но от устья Жёлтой и до слияния его с Саксаганью, до первых татарских застав, земли вокруг Ингульца, никак не менее тысячи волок лучших пахотных земель и полутысячи выпасов и пустошей – были тогда ничьи, ни коронные, ни магнатские, ни казацкие, ни татарские. Но на эти земли – полторы тысячи волок по среднему Ингульцу – свои виды имел староста черкасский, князь Вишневецкий. Беда в том, что Его Милость король Жигимонт Ваза в своём привилее не ограничил пожалование князю Янушу с полудня – полагая, как я своим скудным розумом понимаю, что в степях тех сам чёрт ногу сломит. Ну а князь Януш, понятное дело, решил, что раз предел его владений окончательно не обозначен – то он волен трактовать этот привилей так, как ему удобно. И вот тут желания младшего князя Острожского натолкнулись на аппетиты князя Вишневецкого – так же полагавшего, что раз земли по среднему Ингульцу ничьи, то он может их взять себе.
– А Косинский тут при чём? – непонимающе посмотрел на старого шляхтича межевой комиссар.
– Косинский тут ни при чём. Косинский владел десятком волок по Роси, пустошами Ракитное и Ольшанка, но ни тяглых, чтобы их обрабатывать, ни арендаторов, которым можно было их сдать – у него не было. Пан Кшиштоф был, прошу прощения у пана, голодранцем, собакой на сене – владея землями, которые он не в силах был использовать. Посему пан Януш и счел возможным трактовать королевский привилей … хм, как бы это правильно сказать… несколько расширенно, по своему разумению включив земли, жалованные пану Косинскому, в собственный удел. Но эти два маёнтка – были ничто по сравнению с землями по среднему Ингульцу, на которые свои виды имел князь Вишневецкий. И на которые с вожделением смотрел Его Милость князь Януш. И посему, дабы помочь своему сыну, Его Милость князь Василий и разыграл партию Косинского…
– Разыграл? – в голосе межевого комиссара сквозило изумление.
– Именно так. Как партию в шахматы. – помолчав, старый шляхтич продолжил: – Беда в том, что наш король, да хранит Господь дни Его Милости – католик из католиков, ревнитель веры и истинный паладин Святого престола; в коронных землях сие – одно лишь достоинство, но в воеводствах литовских, а особенно русских к такой ревности отношение… двоякое, мягко говоря. Вы, пане Стасю, какого вероисповедания, прошу прощения?
– Католик, пане Славомиру.
– А отец ваш, Господь да ниспошлёт ему сто лят?
– Православный. Наш род – с Гольшан, близ Крево. Отец всю жизнь прослужил державцем имения Подколоды в воеводстве Трокском, трижды он избирался на повятовом сеймике подкоморием, и трижды же оной должности не получал – из-за православного вероисповедания своего. Посему меня он велел крестить в католическую веру – дабы я мог добиться большего.
– Что ж, вижу, не зря – в тридцать лет вы уже подскарбий мстиславский, межевой комиссар, с Москвой переговоры ведёте, глядишь, год-другой, и вы уже ключник, а то и каштелян виленский! А там и до канцлера недалеко… – в голосе пана Славомира, несмотря на показное восхищение, слышалась явная ирония.
– Пане Славомиру, мы ведь уже это обсуждали… – укоризненно бросил подскарбий мстиславский.
– Молчу, молчу, пане Стасю, более об этом ни слова! Так вот, король и великий князь наш, да хранит Господь его дни – весьма холодно относился к нотаблям православного вероисповедания, отчего-то полагая, что принадлежность к Святому престолу одна лишь дарует полное доверие. И князю Вишневецкому, католику, пусть и в первом колене – великий князь благоволил, а князю Яношу, тогда ещё православному – нет, из чего последний сделал вывод, что привилей на земли по среднему Ингульцу будет выписан на старосту черкасского. О чём Януш и не преминул сообщить родителю. Потерять право на те земли – означало потерять пятьдесят тысяч пудов пшеницы чистого доходу; позволить себе такое не могли ни Острожские, ни Вишневецкие. И князь Острожский решил доказать Его Милости королю, что православные подданные ничуть не хуже католиков могут служить Короне…
Подскарбий мстиславский хмыкнул недоверчиво:
– Не хотите ли вы сказать, пане Славомиру, что рокош Косинского был задуман и совершен тщанием воеводы киевского?
– Именно так, пане Стасю.
Межевой комиссар помолчал, раздумывая, а затем спросил вполголоса:
– Положим, такое возможно, и при здравом рассуждении весьма вероятно, но откуда вам сие известно, пане Славомиру?
Пожилой шляхтич едва заметно усмехнулся.
– А оттуда, пане Стасю, что я лично был нечаянным сведкой разговора Его Милости князя Василия с Кшиштофом Косинским как раз накануне бунта… Впрочем, как я вижу по изумлению на вашем лице, – старый шляхтич едва заметно улыбнулся: – надобно начать с начала.
– Был бы вам очень благодарен, пане Славомиру, у меня уже голова идёт кругом от всего того, что вы уже поведали, и, как я полагаю, ещё поведаете. – Межевой комиссар покачал головой.
