Александр Усовский
Но именем твоим…
Межевой комиссар кивнул.
– Да, я слышал эту историю, времена те отличались необыкновенной лёгкостью нравов.
– Э-э-э, пане Стасю, если бы речь шла лишь о легкомыслии…. Как умерла Барбара Радзивилл, вы, конечно, слышали?
– Ту историю о яблоке? Многие полагают её искусным вымыслом…
Шляхтич пожал плечами.
– Я бы тоже думал, что это не более, чем страшная байка – если бы был помоложе… А когда тебе пятьдесят пять – понимаешь, что бессердечию и подлости человеческой нет границ. Барбара, земля ей пухом, весьма возможно, и не отличалась строгостью нравов, и байки о её любвеобильности, вполне вероятно, имели под собой какую-то основу – но Жигимонт Август взял её в жены своей волей, стало быть, ему было видней. Но этим браком он вбросил в осиное гнездо пук горящей соломы – негодованию польского нобилитета тогда меры не было! Литвинка Барбара Радзивилл, королева Польши – было и для коронной магнатерии, и для королевы-матери – нож острый. И смерть несчастной литвинки встретила негласное одобрение на Вавельском холме… Вы ведь в курсе, из какой семьи Бона Сфорца?
– Да, пан Славомир, она наследница родов Медичи, Сфорца и Борджиа.
Шляхтич удовлетворенно кивнул.
– Борджиа. Знатнейшие отравители во всей Италии, погубившие тьму народу… Я не присутствовал при сем действе, но готов дать руку на отсечение – так это всё и было. Бона Сфорца смазала одну сторону лезвия ножа ядом, разрезала им яблоко – и ту часть плода, которой коснулась отравленная половина клинка, дала Барбаре Радзивилл. Та приняла угощение, и через месяц умерла в страшных мучениях…. Борджиа знали толк в ядах!
Межевой комиссар с сомнением покачал головой.
– И вы полагаете, что Беата Костелецкая брала уроки мастерства отравительницы у Боны Сфорцы?
– Нисколько не сомневаюсь! Зло всегда старается захватить как можно больше – городов, деревень, душ человеческих…. Без этого оно угасает и чахнет!
– И смерть Ильи Острожского….
– И смерть старшего сына князя Константина – дело рук человеческих, но не промысел Господний!
Пан Станислав пожал плечами.
– Невероятно это слышать…. Я не силен в древней истории, но мне думается, что и век назад медики были достаточно искусны, чтобы различить отравление…
– Да – если их допустили бы до тела. Но князь Илья, ушибшийся падением с коня во время турнира на третий день свадебных торжеств – семь месяцев находился под присмотром домашнего лекаря семьи Острожских, более никого из сынов Гиппократа к нему не подпускали. Попервоначалу боли в спине, колотьё в боку и каждодневное утреннее недомогание с тошнотой и рвотою не слишком его беспокоили, молодые супруги даже выезжали на охоты, для князя Ильи в Кременецкой пуще загоняли медведя, да и супружеский долг молодой муж исполнял исправно – но к июлю тридцать девятого года он уже не мог подняться с ложа. Все потуги домашнего лекаря и юной супруги – ни к чему не приводили. Беата самолично каждый вечер накладывала на тело князя чудодейственный бальзам и давала пить лечебный эликсир, присланные ей из Кракова и Дрездена – но молодой князь с каждым днем все больше слабел и бессилел. И двадцатого августа скончался – за пять дней до этого успев подписать завещание. По которому всё его имущество – несметное, скажу я вам, князь владел едва ли не половиной Волыни – назначалось им будущему ребёнку. Беата была к тому времени на сносях…
Пан Станислав согласно кивнул.
– Да, я слышал об этом, она родила дочь, Эльжбету, на Волыни её звали Гальшка. Несчастная девица, это богатство не принесло ей счастья, как говорили у нас дома, она сошла с ума и умерла, всеми брошенная, одинокая, бездетная…
Шляхтич усмехнулся в усы.
– А вот здесь, пане Стасю, позвольте вас поправить. С этого момента, прошу прощения, и начинается собственно та история, которую поведала мне старая служанка в Гусятине…
– Но вы встретили её в ноябре восемьдесят четвертого, если я правильно помню ваш рассказ?
– Именно так, пан Станислав.
– А супруга князя Ильи разрешилась от бремени….
– Девятнадцатого ноября тридцать девятого года. Вы, пане Стасю, сомневаетесь, могла ли помнить события сорокапятилетней давности вышедшая из ума старуха из Гусятина?
Межевой комиссар смутился.
– Не то, чтобы сомневаюсь, но звучит это всё некоторым образом как сказка…
Шляхтич улыбнулся.
– Ну так сказку я вам и излагаю, а верить в неё, или нет – справа ваша….
Межевой комиссар кивнул.
– Согласен с вами, пан Славомир. Так что вам рассказала старуха из Гусятина?
Шляхтич не спеша разделал гусиный полоток, с видимым удовольствием его съел, запил добрым глотком сбитня – и лишь после этого, оборотясь к своему собеседнику, ответил:
– Старуху ту, как она рассказала мне в подклети дома подстаросты гусятинского, звали Янина Лисовская, она родилась в семье Анджея Лисовского, шляхтича герба Еж, павшего при штурме Мариенвердера в Прусскую войну; мать отдала дочь в услужение в семью Острожских, и до рождения Эльжбеты она жила в палатах князя Константина Ивановича в Турове, прислуживая вдовой княгине. Когда же в семье старшего сына князя, только что перенесшей тяжкую утрату, появился младенец женского пола – Янина была отправлена в Острог и сделалась нянькой маленькой Эльжбеты, потому что мать её не могла должным образом ухаживать за ребёнком – все силы Беаты уходили на тяжбы с опекуном брата её покойного мужа. В год смерти Ильи его брату, Василию, исполнилось всего тринадцать, и у Беаты были возможности стать наследницей всего имущества рода – тем более, что сама вдовая княгиня делами мирскими себя не утруждала. Но князь Юрий Семёнович, её брат, ставший опекуном Василия – не только сумел пресечь поползновения Беаты на волынские владения семьи Острожских, но и всерьез вознамерился расследовать таинственную смерть Ильи Константиновича. Посему Беата все силы тратила на противоборство с родней деверя… – После этих слов пан Славомир грустно улыбнулся.
– Так эта Янина была маленькой Гальшке вместо матери? – спросил пан Станислав.
– И даже больше. Вы же знаете, иногда дети не могут рассказать родной матери всего, о чем думают – а няне могут, няня всегда знает о ребенке больше, чем мама…. Вот и Янина стала для маленькой Эльжбеты и мамой, и няней, и старшей сестрой – всем вместе…
Как я уже говорил, Эльжбета с рождения обрела права на владение несметными богатствами – по завещанию Ильи ей отошло всё его имущество, оставшееся старшему сыну великого гетмана литовского от его отца: половина Острожского княжества с Дубно, Острогом, Чудновым, Полонным, Кропиловым, Любартовым, Дерманью, Межеричем, Литовежем, ещё тремя с половиной десятками городов и замков и шестистами сорока тремя сёлами, деревнями, хуторами, застенками и выселками – всего шестьдесят с лишним тысяч тяглых. Ей же принадлежали права на получение пошлины на вывоз зерна и леса, ловы в Кременецкой пуще, мыта с купцов, торговавших с Крымом… Эльжбета – вернее, её мать – получала доходы с поместий, пашен, лугов, пастбищ, садов, огородов, лесов, рощ, пасек, от охот, шинков, заводов конных, ярмарок, мыт, перевозов, мостовых, с озёр, прудов, рек, рыбной ловли, мельниц, от стад и от труда рабов и рабынь. В год всё это приносило по тем временам не менее ста пятидесяти тысяч коп грошей литовских!
Межевой комиссар тяжело вздохнул.
– Казна о таких доходах нынче и мечтать не может….
Пан Славомир развёл руками.
– Пане Стасю, да ведь нельзя и сравнивать – доходы великокняжеского скарба или Короны и Острожскую ординацию! Князь Януш, внук его милости Константина Ивановича, пятнадцать лет назад добился в Сейме привилея о дальнейшей неделимости земель Острожских – так после всех поделов и изъятий этот майорат, как называют её нынче на немецкий манер, всё равно состоит из трех дюжин городов и замков и шести сотен деревень и застенков! А во времена Его милости князя Василия, когда он владел мало что не всей Волынью и Подолией – ежегодный доход дома Острожских выходил в шестьсот тысяч коп грошей литовских! Богатства рода были неисчислимыми….
– Но, как я помню, Беата тоже претендовала на эту маёмость? Хоть по завещанию князя Ильи ей ничего не досталось? – спросил комиссар.
Пан Славомир кивнул:
– Конечно! Зачем бы она тогда попервоначалу окрутила старшего сына великого гетмана, а затем довела его до смерти? Но, на свою беду, она оказалась излишне алчной – восхотев обладать не только всем наследием своего почившего в бозе супруга, но также землями вдовой княгини и князя Василия. Тем развязав междоусобицу и внеся в семью свою зёрна взаимной ненависти… Вздорная и алчная хищница, лишенная ума, не ведавшая о чести и достоинстве – вот кем была Беата Костелецкая, и это не только мнение Янины Лисовской, но и всех тех людей, которые знали вдову князя Ильи. Алчность погубила и её, и её дом, упокой, Господи, её несчастную душу…
Пан Станислав вздохнул.
– История древняя, как мир…. Но что же Гальшка? Вы обещали открыть тайну, связанную с её судьбой?
– Обещал – открою. Вернее сказать, расскажу то, о чем поведала мне Янина Лисовская в ноябре восемьдесят четвертого года в Гусятине.
Так вот, маленькая Эльжбета росла, не зная родительской ласки – отец, как я уже говорил, отдал Богу душу за три месяца до её рождения, мать всем своим естеством пребывала во вражде с младшей ветвью Острожских, почти забыв о дочери – пока в сорок втором году великий князь не велел своей властью прекратить острожские тяжбы, ябеды и кляузы, к тому времени изрядно опостылевшие и ему, и великому подскарбию литовскому, какой обязан был эту усобицу гасить. Отправленная Жигимонтом Старым на Волынь комиссия разделила наследие его милости князя Ильи – отписав Острог и окрестные деревни вдове, Полонное же, Чуднов, Межерич, Лютовеж и Кропилов с окрестными замками, местечками, деревнями, хуторами и застенками – отдав дочери. Но по малолетству Гальшки Беата все равно взяла на себя бразды правления всей вотчиной – прекратив, однако, тяжбы с опекуном князя Василия за заприпятские земли и Волочиск с местечками… Казалось бы, всё устроилось, Беата получила тот доход, о котором мечтала девицей – но увы, вместо того, чтобы заняться воспитанием дочери, она окунулась в праздную суету и соперничество в тщеславии при краковском дворе, бывая в Остроге лишь наездами…. Зато дядя Эльжбеты, молодой князь Василий, все чаще и чаще стал навещать отцовский замок – и с каждым разом его визиты становились все дольше… Дочь Ильи видела в дяде своего отца – которого она, увы, живым не обрела счастья повидать.
Когда юной Эльжбете исполнилось двенадцать лет – сейм в Вильно на специально созванном заседании принял постановление о судьбе молодой княжны Острожской. Она не могла без дозволу опекунов выйти замуж – опекунами же её были дядя, князь Василий Острожский, король Жигимонт Август и старый князь Сангушко, староста винницкий и брацлавский, маршалок Волынской земли. Князь Василий крепко дружил с сыном старого Сангушки, Дмитрием. Молодой Сангушко, будучи старостой житомирским, а с пятьдесят второго года – каневским и черкасским – хоть и юн был годами, но уже досыта познал к тому времени на своей шкуре горького хлеба войны, ибо каждый год ему приходилось отражать татарские набеги…
Межевой комиссар оживился.
– Да, помню! Это тот Сангушко, который захватил княжну Полубинскую и держал её в полоне, намереваясь женится на ней против воли родни, а потом увёз молодую княжну Острожскую в Богемию, где и сгинул?
– Именно он, пане Стасю, прошу прощения…. А вы изрядно знаете историю прошлого века!
Пан Станислав вздохнул.
– Золотые времена, пане Славомир, золотые времена….
– Позволю себе не согласится с вами, пане Станислав. Да, больших войн, сродни Ливонской, не было, и Корона с Княжеством жили не в пример спокойней и зажиточней – но и тогда трагедии случались….
Межевой комиссар кивнул.
– Да, история князя Дмитрия Сангушки – истинно трагедия греческого строя….
Пан Славомир только махнул рукой.
– Э-э-э, пане Стасю, по сравнению с нашей историей – куда там Эсхилу, Софоклу иль Еврипиду! – Помолчав, продолжил: – Так вот, о молодом Сангушке. Впервые он приехал в Острог в пятьдесят третьем году, аккурат на Крещение – и за ним, несмотря на его юный век, уже тянулся изрядный хвост всяких слухов и враков. Которые совсем не всегда были таковыми….
Межевой комиссар покачал головой.
– Но ведь княжну Марину Львовну Полубинскую он увозом увёз, прямо из отчего дома?
– Увёз. Сорвиголова, что поделаешь! Но надо иметь к нему снисхождение, дед княжны, князь Василий Андреевич, староста мстиславский, перед смертью обещал молодому Сангушке руку внучки – и Дмитрий Фёдорович лишь восхотел избежать превратностей судьбы….
– Так что ж он тогда не женился на княжне Марине? Полубинские – Гедиминовичи, род знатный, от Ольгерда…
Пан Славомир иронично глянул на своего собеседника. И ответил:
– А княжне Марине в тот год дорогу перешла Анна Ягеллонка…
Земский комиссар от изумления даже привстал.
– Как?
– А вот так. – Довольный произведённым эффектом, старый шляхтич ухмыльнулся в усы. – Юный Сангушко мало того, что был отчаянная голова и боец, каких мало было на Литве – так ещё и сам собой был хорош, как ангелочек… Ну, это по словам Янины Лисовской, впервые увидевшей его на Крещенье пятьдесят третьего года. А о сердечной связи молодого Сангушки и сестры его милости короля Жигимонта Августа рассказала ей камеристка его матери, Анны Ивановны, тоже гостившей в Остроге.
– Всё любопытнее и любопытнее. Пан Славомир, ваш рассказ – просто новелла Бокаччо!
– Скорее уж сонет Петрарки – ведь у молодого Сангушки и королевны Анны лишь начало возникать душевное влечение, кое в самом зарождении пресекла королева-мать. К тому же дочь Жигимонта Старого была на семь лет старше князя Дмитрия…
– Я об этом не то, что не слышал – но даже и не думал, что такое было возможно!
– Э-э-э, пане Стасю, как писал Шекспир, «есть много, друг Горацио, на свете, что и не снилось нашим мудрецам» …. Молодой Сангушко и Анна Ягеллонка встретились на королевском балу накануне Филиппова поста, в ноябре пятьдесят второго года. Королевна лишь увидала князя Дмитрия – как немедля воспылала к нему самой отчаянной страстью. В этот же вечер молодой Сангушко получил от Анны Ягеллонки письмо – не оставлявшее никаких сомнений относительно намерений королевны; князь Дмитрий, пребывая в смущении и раздумьях, не решился ответить – и через три дня получил второе письмо, на которое уже составил ответ. Но Анна Ягеллонка его не получила – челядинец, несший послание, был остановлен Боной Сфорцой. Королева-мать была на том же балу, видела, какими глазами её дочь смотрит на юного литвина – и всё прекрасным образом поняла. Через своих слуг она узнала о начале их эпистолярного романа – и решила пресечь его самым решительным образом. И ответ Дмитрия Сангушко попал не королевне Анне, а её матери… На следующее утро молодому князю был оглашен указ великого князя литовского немедля ехать в Брацлав, готовить воеводство к грядущему набегу татар – а устно добавлено, чтобы более он носа на Вавеле не казал, во избежание горших бед и напастей… Молодой Сангушко, будучи подданным великого князя Жигимонта Августа, не посмел пренебречь его указом – но жажда отомстить за такое унижение сжигала всё его естество…. Он немедля покинул Краков – но ни в Ковель, в свой родовой замок, ни в Брацлав, куда велено ему было отправится – он не явился, а все последующие два месяца метался по Литовской Руси, не зная, чем потушить свой гнев и горечь от унижения… Не забывайте, Сангушки – Гедиминовичи, род свой ведут от Любарта, Ягеллоны им ровня. От терзавшего его душу негодования молодой князь и думать забыл о молодой княжне Полубинской, оставленной им на попечение тётки, Федии Андреевны, его снедала невозможность отомстить за обиду – не забывайте, Жигимонт Август все же был король и великий князь…. И от неизбывной печали князь Дмитрий заехал в Острог – надеясь в компании с его милостью младшим Острожским забыться за бражным столом… И не в Анне Ягеллонке тут дело, хотя внимание королевны польстило юному князю – его душила ярость от обиды, которую нельзя искупить. Во всяком случае, так Янине Лисовской поведала камеристка Анны Ивановны, матери молодого князя. А женскую душу в таком деле обмануть нельзя – женщина чует это не разумом, но сердцем…
Так вот, о первом приезде Дмитрия Сангушко в Острог. Прибыл он туда, пылая праведной жаждой мщения – кою, увы, никаким образом не мог удовлетворить. И вдруг за обедом, накрытым по случаю прибытия знатных гостей – он встречает юную Эльжбету!
Янина Лисовская подробно поведала об этом событии – ведь именно оно стало началом трагического исхода жизни молодого князя. Дмитрий Сангушко вошел в каминный зал княжеских палат; за старшим столом сидели уже его мать, вдовая княгиня Анна Ивановна, князь Василий, а также будущий тесть молодого Острожского, великий гетман коронный Ян Тарновский, за гостевым же столом – старый князь Четвертинский, остановившийся в Остроге по пути в Вильну, коронный постельничий Конецпольский, приглашенный князем Василием обсудить какие-то дела – и Беата, приехавшая за час до этого. Одновременно с молодым князем в залу вошла юная Эльжбета в сопровождении няни – девочке только что исполнилось тринадцать лет, она только начала познавать свою женственность, была свежа, юна, трепетно пуглива, очаровательна своей непосредственностью…, впрочем, слова Янины в этом случае мы подвергнем некоему сомнению, ведь Эльжбета была ей почти что дочерью. Но в любом случае, для молодого князя вошедшая вместе с ним в залу девочка стала лучшим лекарством против мучавшей его жажды мщения и горестного осознания её невозможности – я человек старый, и прекрасно понимаю те чувства, что возникли у Дмитрия Сангушки при встрече с юной Эльжбетой… Юность всегда очаровательна! – заключил шляхтич и крепко приложился к кубу с мёдом.
– Князю Дмитрию тогда сколько исполнилось? – живо спросил комиссар.
– Двадцать два года.
– А княжне Острожской тринадцать, вы говорите?
– Именно так. И нет ничего удивительного, что меж ними вспыхнула искра – это молодость, тут ничего нельзя поделать…
Впрочем, пани Янина Богом клялась, что попервоначалу меж князем Дмитрием и княжной Эльжбетой не было даже случайно обронённого слова – они сидели по разные стороны стола, юная княжна принужденно отвечала на какие-то вопросы своей матери, Дмитрий пытался поддерживать беседу с князем Василием – также без успеха. И лишь тогда, когда их глаза встречались – на лицах обоих вдруг вспыхивал пунцовый румянец… Янина Лисовская не одна заметила это – по завершению обеда княгиня Сангушко попросила своего сына уделить ей немного внимания. Как вы знаете, пан Станислав, женщины умеют хранить секреты – но лишь все вместе, сообща…. К вечеру подробности разговора Анны Ивановны с князем Дмитрием были известны всем обитателям острожского палаца женского пола. – Старый шляхтич вздохнул, пряча в усах ироничную улыбку.
– Княгиня напомнила сыну о томящейся в Ковеле юной княжне Полубинской? – Улыбнувшись, спросил межевой комиссар.
– И об этом тоже. А также о решении сейма в Вильне. О том, что после столь неосмотрительно начатой переписки с Анной Ягеллонкой молодому князю делать нечего – рассчитывать на согласие Жигимонта Августа на брак с молодой Острожской, королева Бона Сфорца – особа крайне злопамятная, мстительная и злонравная. Но это, по словам камеристки княгини, лишь разожгло интерес молодого Сангушки к Эльжбете. Молодость крайне опасный возраст, и любые запреты лишь побуждают желание их нарушить – думаю, вы, пане Стасю, тоже пережили в своей жизни такое…
Межевой комиссар грустно улыбнулся.
– Ну, в моей молодости самым смелым низвержением табу было воровство вишен в саду нашего соседа, почтенного судьи Яна Скажинского…
– Да и слава Богу, смирение с младых ногтей всяко лучше беззаботной лихости, из с юности смиренных великие мужи вырастают, а сорвиголовы редко когда до седин доживают…. Вот вы, пане Стасю, в тридцать с небольшим – уже подскарбий мстиславский, межевой комиссар, управитесь с межеванием здешних земель – станете старостой иль каштеляном витебским, а там, глядишь, и до виленского подкомория рукой подать… – Пожилой шляхтич, говоря это, едва заметно иронично улыбался.
Межевой комиссар нахмурился.
– Пан Славомир, я понимаю вашу иронию. Но кому-то ведь надо и по хозяйственной части править, княжество наше ныне в таком запустении и голи, что только чудо господне поможет нам роспись расходов государства выправить без понижения доли серебра в чеканке шелега… Я вам скажу, и в нашем деле нужна доблесть – пусть не такая, как на поле битвы, но доблесть ума. Иную битву с татарами куда легче выиграть, чем одолеть в единоборстве монетный двор венгерского короля Владислава с его свидницким подлым грошем… – Чувствовалось, что пан Станислав изрядно обижен намёками пожилого шляхтича.
Веренич кивнул.
– Простите великодушно, пане Стасю, понесло меня не туда… Каждому своя планида, кто с татарами рождён биться, а кто с податями, чиншами и мытами управляться… Согласен я с вами, глупо себя повёл, как юнец желторотый.
Пан Станислав облегчённо вздохнул.
– И вы на меня зла не держите…. Впрочем, мы отвлеклись от событий Крещения Господня пятьдесят третьего года – что там далее происходило в княжеском замке в Остроге?
Пан Веренич покачал головой.
– Чудные дела там творились, по словам пани Янины. На следующий день после пира Эльжбета попросилась у матери отправиться на конную прогулку – хотя до этого, в седле сидеть и выученная, интересу к этому занятию никогда не проявляла. Беата поначалу решила отправится с дочерью – но затем, по женскому обыкновению, передумала, попросив сопроводить юную княжну князя Василия. И когда Эльжбета, князь Острожский, гайдуки и коноводы, казаки надворной хоругви и посыльные, поездом в две дюжины всадников, выехали из ворот замка – на берегу Вилии их встретил оконь молодой Сангушко со своей челядью. Прогулка та продолжалась едва не до вечернего караула – и на следующий день всё повторилось вновь. Юная княжна вдруг сделалась истовой любительницей верхоконных выездов, и с каждым днём делались они всё дальше – иной раз до Свято-Троицкого монастыря в Межериче, иной раз – до Розважа, и бывало – и до Нетешина на Горыни! Благо, зима в том году была мягкой, морозы стояли некрепкие, лёд на реках едва в полвершка стоял – почему б и не покататься девице?
– Я так понимаю, каталась княжна не одна? – лукаво спросил пан Станислав.
Старый шляхтич улыбнулся.
– Ведомо, не одна. Гайдуки с нею были – всегда трое-четверо, коновод, казак дворовой сотни при сабле и пищали… ну, и пан Дмитрий Сангушко со своей челядью. Попервоначалу и князь Василий в этих выездах участвовал – но верхоконное дело было ему не в радость, и уже на третью поездку его племянница отправилась в сопровождении верного человека князя, шляхтича Марьяна Гиголы. Оный шляхтич должен был блюсти княжну от всяческих нестроений, паче всего оберегая её честь – но, будучи человеком в летах, к тому же склонным к доброму кубку, обычно отставал от поезда ещё у стен замка и занимал позицию в корчме у Нахима из Бердичева – где обычно и проводил время до возвращения гуляк, отдавая должное добрым медам да горилке, благо, пан Дмитрий щедро оплачивал его стол…. – Пан Веренич ухмыльнулся в усы.
– Стало быть, пани Эльжбета повседни напролёт проводила время рядом с князем Дмитрием? Без должного присмотра?
Старый шляхтич лишь развёл руками.
– Да если молодые влюблённые захотят быть рядом друг с другом – тут не то, что соглядатай, тут крепостные стены в десяток саженей не помогут… Тем более – как раз шла Масленица, гуляния, предчувствие весны… Дело молодое! Но, пане Стасю, вы всё ж не держите в уме злое – пан Дмитрий, хоть и отважный был шляхтич, и бесшабашный до одури – но понятие о чести имел безупречное. С Эльжбетой у них были лишь разговоры – но, по словам пани Янины, разговоры такого рода, что каждый раз, возвращаясь в замок, юная княжна пылала, словно майская роза…
– Ни Боже мой, даже не думал о таком… А что ж Беата? Как смотрела на это?
Старый шляхтич вздохнул.
– Никто эту женщину не мог понять – тем паче, простая нянька…. Янина говорила, что поначалу вдова князя Ильи отнеслась к ухаживаниям юного Сангушки за её дочерью вполне благосклонно – князь Дмитрий был знатен, богат, отважен, шляхетское звание своё ничем не запятнал – и, когда на Сретенье Господне он подослал к ней своего ближнего боярина, расспросить о возможном сватовстве – Беата отнеслась к этому весьма дружески.
– А как же решение Сейма в Вильне? Пани Костепецкая не могла пренебречь им, и князь Сангушко знал о нём…
Пан Веренич махнул рукой.
– Кто, будучи молодым, всерьез следует указаниям старших – хоть в семье, хоть в державе? Князь Дмитрий видел лишь Эльжбету, её пунцовые щёчки да шаловливые глазки – что ему было до решений Сейма? Ну а Беата была подружкой королевы-матери, и наверное полагала, что в случае нужды Бона Сфорца укажет сыну, как ему должно поступить…
– Но, насколько я помню, потом всё пошло противно воле молодого Сангушки?
Старый шляхтич вздохнул.
– На Великий пост Беата отъехала в Краков – в Остроге в это время делать ей было нечего, князь Василий, хоть и не был хозяином замка, но был старшим мужчиной в роду, и, сам будучи человеком крепкой веры, держал двор и замок в строгости, благочестии и почитании православного закона. Пост да молитва – что в этом интересного для особы вроде Беаты? На Вавеле ей было не в пример веселей…. Вернулась она лишь на Пасху – и к тому времени в Остроге уже все были уверены в грядущей свадьбе юной Эльжбеты и Дмитрия Сангушко, ждали лишь совершеннолетия княжны Острожской. Четырнадцать лет ей должно было исполнится в ноябре…
– И Беата?…
– Беата прислала князю Сангушко требование покинуть замок, вместе с челядью и ближними боярами. Немедля по приезду. Это был гром среди ясного неба – от матери Эльжбеты ждали ровно обратного… Никто в Остроге ничего не мог понять – кроме князя Дмитрия. Пани Янина вела дружество с камеристкой вдовой княгини Анны Ивановны – и рассказывала, что князь Дмитрий, получив столь враждебное послание Беаты, весь вечер метался в своих покоях, повторяя «Будь проклята проклятая итальянка!»
– Так это королева-мать Бона Сфорца расстроила этот брак? – удивился пан Станислав.
– Едва не расстроила.
– Да-да, помню, князь Дмитрий все же сочетался с юной княжной Острожской…. Всё же он был изрядный упрямец и себе на уме, молодой Сангушко!
Пожилой шляхтич кивнул.
– Сорвиголова, что тут и говорить…. Но вы, пане Стасю, учитывайте сюда же, что на Троицу была уже назначена свадьба князя Василия с Софьей, дочерью пана Яна Тарновского, великого гетмана коронного. Получалось, что Василий был желанным женихом, а князю Дмитрию Беата вынесла гарбуза, как это принято в русских воеводствах среди загоновой шляхты…. Это было двойной обидой! Стерпеть её было уже просто невозможно!
– Но молодой Сангушко все же уехал из Острога?
Пан Веренич развёл руками.
– Ну а что ему оставалось делать? В этот же день, не мешкая – гонору у него было в избытке…. А вместе с ним уехал и князь Василий – к себе в Туров. Но ни князь Дмитрий в Ковель, ни молодой Острожский в Туров – так и не доехали. Оба поезда остановились в Клевани, в замке Чарторыйского.
– Тот, что во времена Ярослава Мудрого был Колыванью? – блеснул эрудицией пан Станислав.
Старый шляхтич кивнул.
– Он. Князья разбили лагерь в Клевани, измышляя, как осуществить планы по женитьбе Дмитрия на Эльжбете – потому что теперь Сангушке отступать было просто некуда. Снести оскорбление от матери короля – ещё было можно, хотя и требовало немалой силы духа. Но от байстрючки?!? Это было просто немыслимо!
– Но Беата всё же была дочерью. Жигимонта Старого… – возразил межевой комиссар.
– Байстрючкой она была! – отрезал пожилой шляхтич. И, уже мягче: – Пане Стасю, в этом деле я, уж прошу прощения, пристрастен, и держу сторону молодого Сангушки – так что рассказ мой не будет Несторовой повестью… Стар я, сентиментален и люблю всякую такую глупость про любовь, уж простите великодушно – а у молодого князя Дмитрия и Эльжбеты была любовь, пани Янина в сём Богом клялась…. С вашего позволения, продолжу свой рассказ. Так вот, лагерь в замке на реке Стубле и родовой замок в Остроге тотчас соединился почтовой линией – заработавшей в полную силу…. Каждый день из Клевани в Острог отправлялся посыльный с грамотой к молодой княжне – и каждый день из замка Острожских на берега Стублы отправляем был ответ. Что писали друг другу Дмитрий и Эльжбета – Бог весть, но пани Лисовская уверяла, что с каждым днём приверженность Гальшки юному Сангушке только росла. А уж когда волынские Ромео и Джульетта встретились на свадьбе у Василия – неизбежность их соединения не мог не увидеть даже слепой….
– А что ж Беата?
– А Беата сразу после свадьбы уехала в Краков – искать поддержки у Боны Сфорцы. Но королева-мать к тому времени почти утратила своё влияние на сына, чему, как вы помните, немало послужила смерть Барбары Радзивилл. О чём говорила Беата Костелецкая с Боной Сфорцой – неизвестно, но переговоры эти шли довольно долго – до самого Ильи-пророка мать Эльжбеты пробыла в Кракове. Молодые же князья тоже даром времени не теряли – ими были подготовлены пути как на случай счастливого разрешения дела, так и для того случая, если бы над влюблёнными разразилась бы королевская гроза. При благополучном исходе молодые думали уехать в Канев, где в тамошнем замке провели бы первые месяцы своей жизни. Ну, а при несчастливой планиде – решили подготовить бегство в цесарские пределы. Князь Василий отписал своему новоприобретенному тестю, пану Тарновскому – и тот согласился предоставить нашим волынским Ромео и Джульетте убежище в своём замке в Роуднице-над-Лабой, что в Богемии – буде Жигимонт Август ожесточится сердцем и обрушит на Сангушко свой гнев за небрежение его волей.
– Однако, предусмотрительно! – заметил межевой комиссар.
Пожилой шляхтич согласно кивнул.
– Князь Василий с юности имел склонность думать на несколько шагов вперёд – что, кстати, немало ему помогло после провала рокоша Наливайки… Но вернёмся в август пятьдесят третьего. Беата, не солоно хлебавши, вернулась из Кракова в Острог – аккурат в первый день Успенского поста. На следующее утро у стен Острожского замка появились молодые князья с казаками и челядинцами; отряд был невелик, пани Янина утверждает, что не более трех дюжин верхоконных, из которых едва ли половина была всерьез вооружена пиками, фузеями да пищалями, остальные были лишь при саблях – но приступом брать Острог ни Сангушко, ни князь Василий и не планировали. Беата по приезде закрылась в своих покоях и не велела её будить до полудня – молодые же князья прибыли с рассветом. Ключник замка доложил о гостях начальнику стражи, тот – княжескому подкоморию, ну а тот, не желая стать предметом гнева княгини – разбудил княжну. Которая лишь притворялась спящей – всю ночь до этого не сомкнув глаз. Эльжбета приняла пана Кветинского, исполнявшего тогда должность княжеского подкомория, и велела отворить ворота – что и было тотчас исполнено. Ну а дальше – дело известное… – и старый шляхтич, вздохнув, приложился к кубку с мёдом.
