Александр Усовский
Успеть повернуть на Лагиш
Памяти моего товарища, младшего сержанта Игоря Лапуки, навсегда оставшегося девятнадцатилетним
Пролог
С севера все еще глухо и редко доносилась артиллерийская канонада, изредка перемежаемая раскатами грозы. Грузные темно-свинцовые тучи наплывали с моря на прибрежную часть полуострова, неся влажную удушающую тяжесть. Джунгли, обступавшие шоссе, накатывали на людские колонны густой и мертвенно-пряный запах разложения. Казалось, сама природа стремилась изгнать из цветущего некогда Каодая разгромленную и бегущую армию.
Вот уже второй день через город Пейракан под непрерывным моросящим серым дождем шли отступающие войска, густо разбавленные беженцами. Пронзительно и жалко скрипели колеса интендантских повозок, натужно ревели моторы расхлябанных грузовиков и артиллерийских тягачей с бесполезными уже пушками на буксирных крюках, иногда по кое-где сохранившейся брусчатке лязгали гусеницы немногих уцелевших танков бригады Лорендейла. Сражение было проиграно, и остатки армии маршала Креббса покидали северный Каодай.
Солдаты, измученные недельными бессмысленными маршами, угнетенные гибелью товарищей и последние два дня не получавшие довольствия, угрюмо и отрешенно тащились бесконечной серо-зеленой лентой по шоссе. Шли туземные стрелки и егеря, шли гренадеры и зуавы войск метрополии – все одинаково грязные и измученные, многие – без оружия и знаков различия. Чудовищное поражение начисто уничтожило разницу между когда-то столь разными частями.
Иногда среди толп пехоты и скопищ грузовиков проходили кавалерийские эскадроны корпуса Марджерета – когда-то блестящие в своих расшитых золотом мундирах, с яркими значками на опереточно длинных пиках. Теперь – такие же измученные, оборванные и грязные, как остальные солдаты. Усталые кони еле передвигали ноги, многих уланы и драгуны вели в поводу, чтобы дать отдохнуть измученным животным. От некоторых кавалерийских полков в строю оставалось от силы полторы сотни солдат во главе со смертельно уставшими и ни во что не верящими уже ротмистрами. Как кровавый кошмар, уцелевшие вспоминали первый день сражения, когда генерал Марджерет лично водил корпус в сабельные атаки, свято уповая на силу белого оружия – а враг косил кавалерию густым пулеметным огнем и давил обезумевших кирасир изрыгающими пламя танками.
Пехотные батальоны ползли без строя, толпами. Немногие офицеры, оставшиеся в строю (большинство их было убито снайперами врага в первый день катастрофы на Ируане) уже не пытались поддерживать порядок в своих изрядно поредевших ротах и отчаялись получить хоть какие-то внятные приказы командования, а просто шли вместе со своими солдатами вперед, в призрачной надежде достичь пристаней Армонвайса и погрузиться на транспорта. У всех отступающих войск главной и единственной целью этого нечеловеческого похода осталось – транспорта в гавани, склады продовольствия в порту и пакгаузы с оставленным в спешке имуществом в самом городе.
Никто из этих сорока пяти тысяч уцелевших солдат и офицеров не знал, что уже сутки, как Армонвайс занят морской пехотой врага, транспорты захвачены, а комендант крепости бежал на торпедном катере в затерянную в океане Мирру. Спасения не было, как не было и надежды. Армия была обречена, и многие офицеры в глубине души понимали это, но приказа на капитуляцию не было – и колонны войск шли на юг, из последних сил и на последнем дыхании.
Дождь, не прекращающийся вот уже двое суток ни днем, ни ночью, еще более усугублял положение отступающей армии. Горные речки вздулись, снося жалкие деревянные мосты, и саперы выбивались из сил, наводя временные переправы.
Более тысячи машин, главным образом штабных и санитарных (зачастую вместе с умирающими ранеными и немногочисленным медперсоналом), было брошено на берегах бесчисленных речушек, стекающих с гор. Жизнь раненых была принесена в жертву призрачной надежде оторваться от безжалостного врага.
Толпы беженцев (чиновники с чемоданами и плачущими детьми, сотни местных полицейских, безоружных и жалких в своих опереточных мундирах, рабочие с балхских заводов и все те, кому приход врага не сулил ничего хорошего) запрудили шоссе и мешали бежать армии, клянча продовольствие и умоляя посадить на грузовики детей и женщин. Но никто уже ни из солдат, ни из офицеров не имел физических сил для помощи беженцам, и многие из беглецов, обремененные семьями и имуществом, обреченно садились на обочинах, с усталым безразличием глядя на проходящие колонны.
Катастрофа была полной и всеобъемлющей.
К концу второго дня поток людей и техники, текший через Пейракан, начал ослабевать. Канонада на севере затихла. Город настороженно стал ждать, что произойдет в ближайшие часы, когда последние регулярные войска маршала Креббса уйдут из Пейракана. Обыватели спешно закапывали в огородах столовое серебро и фамильные ценности, брошенные раненые и измученные сверх всяких пределов беженцы, отставшие от своих, сбились в жалкий табор на Пласа Майор, покорясь судьбе. Все с ужасом и замиранием сердца ждали прихода врага, сломившего в ходе четырехдневного сражения семидесятитысячную армию Креббса, словно веточку бамбука.
Около полуночи прекратился дождь, в это же время город оставили последние отступающие войска – батальон кханских стрелков. Смуглые узкоглазые солдаты, такие же измученные, как и все остальные, тем не менее, держали строй и шли довольно быстро, поминутно озираясь на север. Масляно блестели стволы винтовок и пулеметов на их плечах, хищно раскачивались длинные антенны полевых радиостанций. Замыкал колонну броневик, на башне которого, угрюмо уставившись в никуда, сидел командир разбитой под Лахор-беем Первой бригады кханских стрелков – молодой, но уже поседевший бригадный генерал в изорванном мундире и заросших грязью сапогах, еще совсем недавно – наследный кханский принц. Единственному уцелевшему из батальонов его бригады досталась сомнительная честь – быть последними войсками Империи в Северном Каодае. За спинами его кханских стрелков уже маячил враг – все такой же таинственный, как и полмесяца назад, когда началась эта кровавая бойня.
Через полчаса в звенящей тишине, опустившейся на город после прохода войсковых колонн и прерываемой лишь стрекотом цикад и стонами умирающих раненых, вдруг раздался еле слышный лязг, приближающийся к городу со стороны гор.
Мост через Равайо, подготовленный к взрыву саперами капитана Риджуэя, так и не был взорван – и теперь раненые, бессильные что-либо сделать, глухо матерились, проклиная все и вся и зная, что оставленный мост даст наступающему врагу несколько часов так дорогого сейчас времени.
Лязг нарастал. Он шел с севера, с гор, с полей так бездарно и кроваво проигранной битвы, и все, кто не спал в эту ночь в Пейракане (а не спал почти никто) все более и более ясно понимали, что у отступившей армии очень мало шансов оторваться от преследования. Слишком мощным и ровным был гул машин врага и лязг гусениц его танков, слишком измучены были прошедшие через город полки и батальоны Креббса.
Около часа ночи через мост промчался одинокий мотоциклист. В городе, две недели живущем в состоянии полной светомаскировки, луч его фары произвел ошеломляющий эффект. Но мотоциклист промчался через город и исчез на южном шоссе, и жители только гадали – к какой армии он мог бы принадлежать.
Во всяком случае, приближающийся лязг уже явственно различался на расстоянии не более двух-трех миль.
Наконец, в начале третьего ночи из-за холмов на равнину, лежащую севернее реки Равайо, по шоссе и справа и слева от него выползли густые колонны механизированной пехоты врага. Ревели моторы танков, бесчисленные синие огни грузовиков создавали жутковатый эффект наползания на город орды гигантских жуков-светляков.
Первые танки врага появились на мосту. Это были не жалкие танкетки королевской уланской бригады, сгоревшие в первые же дни приграничного сражения, и даже не легкие танки генерала Лорендейла, пытавшиеся спасти армию в день катастрофы на Ируане – это были приземистые широкие машины, мощные, с довольно серьезными орудиями в округлых башнях.
Словно принюхиваясь, три первых танка осторожно поползли по мосту. Никто не стрелял по ним с этой стороны реки – дивизион резервной артиллерии, вооруженный пушками времен покорения Каодая, на деревянных колесах и со шрапнелью в зарядных ящиках, бесполезной против танков, три дня промокший под дождем в охранении моста, снялся еще утром, и теперь его капониры и огневые позиции были безжизненно пусты.
И вдруг…Никто из жителей и беженцев, с трепетом наблюдавших движение танков врага, в первое мгновение ничего не понял. Ярко-оранжевый столб огня вдруг поднялся над средним пролетом моста, через секунду до города докатился глухой рев взрыва. Первые танки, достигшие уже середины моста, исчезли в пламени взрыва.
Через минуту начался ад.
Колонны врага быстро стали разворачиваться, с буксировочных крюков грузовиков прислуга сноровисто стащила орудия, танки заняли позиции вдоль реки, развернув жерла своих пушек на город. Сотни ярких огоньков вспыхнули почти одновременно по всей линии войск наступающего врага – и через миг город потонул в грохоте и пламени артиллерийских разрывов. Огненные букеты вспыхивали повсюду, руша стены, обваливая крыши, с корнем выворачивая деревья в городском парке, калеча и убивая обезумевших беженцев, раненых и местных жителей, пытающихся спастись в подвалах своих рушащихся домов.
Вакханалия смерти продолжалась более двух часов – ровно столько понадобилось саперам врага, чтобы навести три наплавных моста через неширокую, но довольно бурную после прошедших дождей Равайо. Не было места в городе, где бы несчастные жители могли бы найти спасение от разрывов снарядов. На реке же деловито разгружались понтоны, и стук молотков саперов сливался с разрывами снарядов на городских улицах. Ни одной минуты не пропало даром – пока артиллеристы сравнивали с землей город, саперы создавали новые пути для прохода смертоносного полчища на юг, на Корасон, и дальше, к мангровым лесам южного Каодая и главному городу провинции – крепости и военно-морской базе – неприступному еще вчера Армонвайсу.
… С рассветом механизированные колонны войск генерал-лейтенанта Аун Бона вошли в растерзанный Пейракан. Впереди шли пятнисто-хищные бронетранспортеры легкой дивизии наследного принца, за ними двойной серо-зеленой стальной лентой – танковая дивизия генерала Бо Такина, за танками – бесчисленное стадо мощных тупоносых грузовиков с корпусом генерала Не Вина. За каждым грузовиком по кочкам и ямам вдрызг разбитого шоссе прыгала пушка, за некоторыми – полевые кухни и полуприцепы с амуницией. Шли лучшие войска Императора Островов, две недели тому назад высадившиеся в заливе Аоба и за прошедшие дни отвоевавшие своему властелину половину тропических владений Великой Западной Империи.
Легкие бронетранспортеры, шедшие в первых рядах, на мгновение остановились, открылись люки – и на улицы города выплеснулась волна солдат в желто-зеленом обмундировании. Императорские егеря принялись сноровисто обшаривать развалины домов, подвалы, уцелевшие здания, штыками добивая немногих уцелевших жителей, беженцев, расстреливая раненых солдат – потому что, как учит священная книга Такусидо, воин должен благородно погибнуть от пули.
Три часа над городом раздавался рев моторов и прерывающиеся крики умирающих людей, треск винтовочных залпов и короткие зычные команды офицеров егерей.
К полудню все было кончено. В Пейракане не осталось живых…
Часть первая
– А что, хлопцы, не поработать ли нам с клоунами из «Осттрансинвеста»? Вчера ихний боец сдал, что притарили из Германии фуру всякого барахла – конфет, шоколадок, праздничных наборов к Рождеству – штук на двенадцать зелени. Рождество – через три недели, а они сертифицируются в лучшем случае дней через десять. Отдадут на реализацию без базара, если возьмем без сертификатов, а? – сказавший это парень лет двадцати пяти искательно обернулся с переднего сиденья жухлого «Опель Кадета» к двум своим товарищам, сидевшим сзади.
– Нет конторы для кидняка. И с конфетами вожкаться лениво – даже за треть цены барыги берут с оттяжкой. – Ответивший был такого же возраста, в такой же потертой кожаной куртке и во всем напоминал водителя, как брат-близнец, вот только глаза у него были нехорошие – со злым прищуром, с затаенной ненавистью.
– Надо брать, если дают. Двенадцать косарей – это если за треть цены – четыре штуки, почти по полторы тонны баксов на каждого. Не шибко кучеряво, зато живое лаве. – Третий вступивший в дискуссию пассажир был повальяжней двух своих товарищей, одет в новое, хотя и не слишком дорогое «кашемировое» пальто (из турецкого, конечно, «кашемира»), носил очки в псевдозолотой оправе и старался изо всех сил казаться солидным и уверенным в себе коммерсантом.
– Ага, щас. Дают… Догонят и еще раз дадут. Надо контору достойную, да чтоб магазины свои были, на крайняк – точки на рынках. А так, за здорово живешь, они шиш нам что дадут. Так что кочумайте, думайте, как бабок накрутить. Скоро Новый год! – мрачно процедила кожаная куртка.
Водитель включил радио и из динамиков понесся «Атас». Задние закурили дешевенький «Бонд». Утреннее совещание мелкоуголовной группировки Вовика (так звали кожаную куртку со злыми глазами) началось с глубоких раздумий.
Мыслей было две. Первая – где взять денег, чтобы заправить прожорливый, несмотря на вопиющую микролитражность, «Опель» (эта мысль тревожила главным образом водителя), вторая, исконно русская – что делать. Причем «делать» не в смысле как заработать денег, а что сделать, чтобы получить их способом наименьшего сопротивления с минимальной затратой физических и умственных сил – проще говоря, где их украсть.
– Давай скокнем к Мордатому. У него висит контора, уже месяц хочет отдать. Просит полторы штуки. Может, сговоримся на кредит? – Водитель все же пытался провести в массы свою идею.
Массы вяло реагировали.
– Мордатому живые бабки нужны. Он нам в кредит и на полтинник не поверит. – вальяжный пассажир, в миру Андрей Чешко, по кличке Чешир, все же заинтересовался идеей.
Деньги были нужны позарез. Никто из троицы не работал (да и не собирался делать это в принципе), а красивая жизнь, на которую так жадно смотрят подростки из рабочих кварталов, стоила жутко дорого. «Красивая» – опять же по понятиям заводских окраин, то есть водка от пуза, любая жратва из «Макдоналдса» (предел мечтаний детства), доступные девчонки, в идеале – сауны и рестораны, шикарные иномарки. На все это требовались деньги, и сейчас решался вопрос, как их раздобыть.
– Чешир, кинь денег на керосин. «Опель» жрать хочет. – Водитель снова искательно посмотрел на вальяжного пассажира.
– Кто бы мне дал… – протянул вальяжный, но понимая, что без машины все дальнейшие действия невозможны (ну как это крутые парни будут ездить на муниципальном транспорте?), начал копаться в бумажнике из крокодиловой кожи (подбрили в прошлом месяце на вокзале у заезжего лоха из Москвы). Увы, поиски были напрасны – из всех отделений шикарного лопатника на свет были извлечены лишь полтора десятка помятых сотен – на литр девяносто второго.
– Вовик, идеи за бензин есть? – поинтересовался водитель у вождя.
– Идеи есть. Нет материально-технического обоснования. – Лениво отозвался вождь.
Но делать что-то было надо. Слава богу, у Вовика наличествовала добрая мама, которая считала, что шалости ребенка никак не могут быть причиной недовольства участкового. Она-то и должна была стать (как обычно) спонсором шайки, хотя бы на бензин.
«Опель» тронулся. До дома Вовика было недалеко, и водитель надеялся, что старик-немец дотянет эти три километра на тех каплях, которые еще есть в баке.
Немец не подвел. Пока Вовик уговаривал маму дать денег на бензин (ехать к больной тете Саши Жуковского, как звали водителя), оставшиеся в салоне продолжали разрабатывать планы быстрого и легкого зарабатывания денег.
– Послушай, Чешир, а что с той идеей насчет магазина? Ну, взять лавку типа в аренду и набрать на нее товару, а потом продать все по-быстрому за полцены и срезать? Может, проканает? – водитель нетерпеливо хрустнул пальцами.
– Может, и проканает, да где взять такой магазин? Дураки лавочники, ты думаешь? Это ж самим в петлю лезть. Мы срежем, а к ним придут. Нет, дураков нынче найти трудно. Ты бы, Жук, закончил с той картошкой, что начал с москвичами. Это интересно.
– С москвичами надо в честную. А в честную много не заработаешь – от силы по сотке на фуре.
– А ты попробуй слить бабки на помойку, да и объявить, что тебя кинули. Может, схиляет?
– Нет, не буду. Сработаю в чистую. Себе дороже – они прежде чем начать со мной работать, со всех моих документов копии сняли и по месту жительства отзвонились. Найдут в шесть секунд.
– Жаль. Ну да ладно, тебе видней.
– А может, все же «Осттрансинвест»?
– А контора?
– Возьмем «Минастрейд», как в прошлый раз.
– «Минастрейд» у ментов запалился. Даже не думай про него. Ты, Жук, фантазер. Реально сейчас мы голые и босые, надо что-то простенькое, хотя бы соток на пять придумать. А ты все сложные схемы рисуешь. Кинь играться. – Чешир демонстративно отвернулся к окну.
Водитель понял, что товарищи по оружию никак не могут простить ему его работы с московской фирмой, для которой он искал и закупал картошку урожая этого года, разыскивая самые убогие колхозы, которые рады любой живой копейке. Но своя рубашка ближе к телу – делится результатами своего труда (в виде скромного, но все же постоянного жалованья) ему было не с руки.
Тогда водитель переменил тему.
– Слушай, Чешир, вот ты пацан образованный, даже в университете учился. Скажи, есть такая местность Каодай?
– Откуда я знаю? – Искренне удивился вальяжный. – Может, где и есть, а зачем тебе?
– Да сон какой-то сегодня снился. Даже не совсем чтобы сон, потому что проснулся я часов в шесть, а вся эта муть вживую мерещиться.
– Какая муть? – живо заинтересовался Чешир.
– Ну, типа война какая-то, а я в ней участвую. Только душат наших типа японцы, такие же желтые и узкоглазые. Ну, меня и послали в горы Каодая, к какому-то мужику типа шаману или старосте, я не просек, а он должен мне что-то рассказать. Да только как солнце показалось на кухне – все оборвалось. Даже жалко. А такой сон понтовый, аж за сердце берет. Прям жаль, что оборвалось, смотрел бы и смотрел.
– Ну ты блин даешь! Мне сны все больше с телками, или, когда запалились с кофем, про ментов, как они нас вяжут – аж пот холодный во сне прошибал.
– Так я ж и говорю – не совсем сон. Такие типа глюки – ну как бывают, если «Момент» нюхать или там кокса всосать. И все вживую мерещится. И разговоры – вроде я по чужому балакаю, и со мной на таком же языке – а все понятно, хоть и не по-русски. Чудно! Говорю, как дурь какая. Круче анаши!
– А ты что, подсел? – с подозрением глянул на водителя вальяжный.
– Да нет, просто думаю, что так и бывает. – стал оправдываться водитель.
– Смотри, Жук, мы нариков не держим. Подсел – свали по-хорошему!
– Ну ты уперся, блин! – возмущение водителя было совершенно искренним. – Я же тебе говорю, что все как наяву, только невзаправду. И работает само, без меня. Я только смотрю и удивляюсь. И как объяснить – не знаю. Только жуть как интересно.
Тут в машину ввалился Вовик.
– Гуляем, бродяги! Звонил Мордатый, просил постоять с его машиной на базаре. Если отдадим за пятерик – все, что сверху, наше! – Вовик весь светился от предвкушения легких и почти законных денег.
– Его «бимер» будем толкать? – спросил водитель.
– Ну а то. У него знатная «бэха», салон «Рекаро», литухи, все навороты, кожа. Такую за шесть штук можно отдать – если толково поговорить с покупателем.
Коллеги уважительно посмотрели на Вовика. Что-что, а говорить с покупателями на авторынке он умел. Даже не с целью обуть доверчивого лоха – машины были страстью парнишки с заводской окраины. О хорошей машине он мог говорить часами, выставляя на всеобщее обозрение ее достоинства и мастерски обходя любые возможные недостатки.
На ближайшей заправке в бак «Опеля» влили двадцать литров девяносто второго, купленного на деньги доверчивой мамы. И с музыкой трио помчалось на окраину, к Мордатому – довольно известному полукриминальному дельцу, занимающемуся далекими от цивилизованного бизнеса делами, но все же не уголовнику.
На дворе был декабрь, но было не по-зимнему тепло. Постоять при такой погоде на рынке не трудно, тем более, что Мордатый всегда выделял «командировочные» – десять – пятнадцать тысяч на чай и бутерброды.
Через полчаса они были во дворе, где, сияя перламутром только что вылизанного кузова, стояла «БМВ-525». На крыльцо вышел Мордатый.
– Вот что, пацаны, – приветствовал он троицу. – Берите документы, доверенность и чешите на базар. Продадите к вечеру – будете героями, с меня сауна. Все, что выше пятерки – ваше. Но продать сегодня. На завтра у меня есть другие спецы – почище вас, пожалуй.
– Об чем речь, начальник? К обеду толкнем! – оптимизм Вовика был совершенно искренним.
– Ну смотри, только продай. Буду на вас надеяться. – С этими словами Мордатый передал Чеширу стопку документов, ключи и две красные бумажки. – А это чтоб с голоду не сдохли. Небось бабок нет?
– Откуда бабки у пролетариев? Живем свентым духем! – Вовик любил ввернуть польское словцо, набравшись их за период своей недолгой (и провальной) карьеры челнока на варшавском базаре.
За руль БМВ сел Чешир – ему Мордатый доверял больше, зная его осторожность. «Опель» с остальными героями тронулся вслед за сверкающей иномаркой.
Проезд на рынок был довольно трудным – ведь стоявшие на входе дядьки требовали оплаты за въезд, что совершенно не входило в планы троицы. Поэтому БМВ был объявлен машиной московского авторитета, и был даже выдан его домашний телефон (в святой надежде, что звонить никто не станет – телефон был в самом деле известного бандита, но если бы он узнал, что какая-то шпана смеет прикрываться его именем – порвал бы на тряпки).
Стали на неплохом месте – недалеко от входа, возле лавок с шашлыками и чебуреками.
– Ну что, Жук, гони за пайкой. Мы тут без тебя пока поторгуем. – Вовик вошел в привычную роль командира.
– Возьми по шашлыку и чебуреков на остальные. Не жалей бабки, все равно чужие. – Чешир не преминул уточнить меню.
Водитель вышел из шикарной иномарки. Старичка «Опеля» оставили на входе, совершенно не опасаясь угонщиков – на такую рухлядь вряд ли кто позарится.
Базар кипел и бурлил. Торговля шла активно, покупателей было больше, чем продавцов (что в последнее время стало довольно редким явлением). Повышение ввозных пошлин на европейское старье в соседней России подбадривало народ.
Жук подошел к армянам, умело управляющимся с соблазнительно пахнущими шашлыками.
– Ара, три шашлыка и на остальное – чебуреков. – Жук щедрым жестом выбросил на прилавок две десятитысячные бумажки.
– Бери, какой на тебя смотрит! – Шашлычник указал на готовые шампуры, одновременно упаковывая груду чебуреков в пакет.
Взяв тарелку с шашлыками в одну руку, пакет с чебуреками в другую, Жук на мгновение остановился, затем нерешительно сказал торговцу:
– Послушай, браток, ты человек южный. Тут такая беда – надо мне знать, что за местность Каодай. Ты не в курсе, может, в ваших краях что-то похожее проходит?
– Нет, не знаю. Может, где-то и есть, но не у нас, в смысле не на Кавказе. Это что-то азиатское. Вон в углу вьетнамцы открыли ресторанчик, спроси у них – по звуку на их названия подходит – там всякие Ханои да Куала-Лампуры.
Жук подошел к БМВ. Вовик уже пел соловьем какому-то плотному дядьке лет сорока пяти, на все лады расхваливая как все автомобили известного баварского концерна, так и в особенности прелести именно этой данной машины. Дядька явно плыл, он был уже в той стадии, когда красноречие продавца пробило брешь в обороне здравого смысла и когда покупатель уже не представляет себя за рулем иной, чем данная, машины.
Чешир оглянулся на водителя, улыбнулся во весь рот.
– Ага, вот и пайка!
Вовик недовольно оглянулся на Чешира. Сейчас он был в своей стихии и не любил, когда прерывают его тщательно выверенную речь.
– Когда ты нажрешься? Вроде наел уже пачку, пора бы завязать. Так нет, все молотит в два горла. С таким аппетитом ни в жизнь такую тачку не поимеешь – будешь, как лох, пешим порядком шкандыбать! – Вовик вообще не был склонен к риторике, но из-за непланового перерыва мог соскочить выгодный клиент.
Впрочем, клиент не собирался соскакивать, и это немного успокоило командира. Вовик панибратски хлопнул дядьку по плечу:
– Короче, брат, мы пока порубаем, а ты сядь в машину, привыкни. Оцени кожу на седушках, послушай, как музычка. В общем, обживайся!
Клиент, кряхтя, полез в машину. Компаньоны лихорадочно стали рвать зубами сочное душистое мясо, закусывая чебуреками. Жизнь вроде удалась, во всяком случае, на данный момент.
Покончив с пайкой, Вовик юркнул в салон, дожимать клиента. Жук же, собрав мусор, оставшийся от непродолжительного пиршества, и выкинув его в мусорный бачок (местные заправилы требовали порядка, ссориться с ними не хотелось) пошел в угол рынка, где маячила вывеска «Сайгон».
На подходе к ресторанчику он столкнулся с юрким вьетнамцем, несущим здоровенные пакеты с какой-то зеленью.
– Слышь, браток, помощь твоя нужна! – Жук не был уверен, что вьетнамец его хорошо понимает, но к своему удивлению услышал довольно правильную речь.
– Какая помощь? – Вьетнамец остановился и внимательно посмотрел на водителя.
– Ну короче, типа справки хочу получить. Местность такая, Каодай, есть в ваших краях?
Вьетнамец подумал минуту, затем решительно ответил:
– Ты неправильно слышал. Не местность Каодай, а император такая был вьетнамский, японец его поставил. Не Каодай – Бао Дай. А еще секта такая была – но давно уже не слыхать о ней.
– Да нет, – поморщился Жук, – не император и не секта, именно местность!
– Тогда не знай. Или стой – через три минута придет человек, с ним поговоришь.
Делать было нечего – Жук остался стоять у входа в ресторанчик.
И через минут пять к нему действительно подошел точно такой же вьетнамец (Жук мог поклясться, что это родной брат-близнец первого) и спросил неторопливо:
– Ты кто?
– Местный. – Вопрос был обыкновенный, но что-то в тоне вьетнамца было необычным. Жук подобрался, предчувствуя что-то не совсем простое.
– Тот человек, что с тобой разговаривал, мне передал. Откуда слышал Каодай?
Нужно было рассказать новому вьетнамцу про дурацкий сон, но что-то остановило Жука в последний момент.
– Да так, в книжке прочитал.
Дурак из меня делаешь? Зачем?
– Почему дурака? Говорю же русским языком, в книжке прочитал. – Жук понимал, что оправдание неважное, но наступательный тон вьетнамца смутил его. Вьетнамец внимательно посмотрел в глаза Жуку, качнул головой, печально улыбнулся.
– Вот что, местный. Будет много слов. Будет много имен. Не спрашивай никого ни о чем, жди до конца. А потом сам решишь, что делать. И если решишь правильно – успей до рассвета.
Вьетнамец решительно повернулся и пошел в ресторан.
Жук растерянно стоял, не зная, что делать дальше. Вот черт узкоглазый! Ведь явно же что-то знает, а туману напустил – черта лысого разберешь! Азиат, одно слово. То ли бежать за вьетнамцем, хорошенько расспросить, а если узкоглазый не станет колоться – кликнуть дружбанов. С другой стороны, а что он вообще хочет узнать? Просто что-то со вчерашнего утра стало беспокоить его, что-то не совсем обычное, чему он не мог подобрать названия. И не интересно вдруг ему стало, сколько они возьмут за «бимер», как поделит бабки Вовчик, сколько откосит себе и сколько кинет на братву – вопросы, еще вчера более чем насущные.
Растерянный, он поплелся к машине.
Торговая сделка практически завершалась. Компаньоны и изрядно вспотевший покупатель уже садились в машину, чтобы ехать в магазин оформлять документы.
– Где тебя черт носит? Погнали в магазин, оформимся. До обеда должны успеть. – Вовик в предвкушении завершения сделки нервничал, говорил на повышенных тонах, но Жук не обратил на это внимания. Молча сел на заднее сиденье, уставился в окно.
К часу дня коммерция была закончена. Мужик выплатил троице пять с половиной тысяч долларов, получил на руки все необходимые документы, ключи, и, все еще под впечатлением активной пропаганды Вовика, уехал в свой Бобруйск.
– Ну что, пацаны. Наши – полштуки. Как будем делить – по-честному или по-братски? – задал традиционный вопрос Вовик, когда они уселись в свой старенький драндулет и тронулись к дому Мордатого.
– Как всегда. – Жук был лаконичен.
– Возьми себе триста, нам с Жучилой по сотке. Будет по-честному. – Чешир в вопросах распределения долей тоже не чужд был некоторой справедливости.
– Законно. – Вовик отсчитал свою долю (новыми сотками), засунул ее в глубокий внутренний карман, затем отсчитал деньги коллегам.
Чешир взял свои деньги не без некоторого радостного трепета, минут пять любовался двумя новенькими полтинниками. Деньги он любил и уважал, значительно больше всего остального.
Жука же приход суммы, как минимум равной зарплате старенькой мамы, технички в средней школе, почему-то совсем не обрадовал. Машинально он сунул деньги в карман джинсов, равнодушно глядя на дорогу сквозь мутное, в трещинах, лобовое стекло.
– Жук, ты чего такой смурной? Чистые бабки, без криминала. Маме отстегнешь полтинник, девка твоя запищит от восторга. Веселись, деревня! – Вовик был раздосадован недостаточной степенью ликования своих орлов по поводу собственной такой легкой и красивой финансовой победы.
– Молодец ты, базару нет. Красиво спел дядьке, толковую сумму ломанул. Я что, я рад. – Но было видно, что вот радости-то никакой у водителя нет.
В настороженной тишине доехали они до дома владельца благополучно проданной машины.
Честно рассчитавшись с Мордатым, троица разделилась – каждый собирался отпраздновать это событие самостоятельно.
Приехав домой, в типовую панельную девятиэтажку, Жук стал ждать мать. Посмотрел свежий боевик, сварил куриный суп (на часть заработанных денег, вопреки обыкновению, закупил домой продуктов, и, почему-то в последний момент вспомнив, что мама любит сервелат – купил изрядную палку этой колбасы). Что-то мешало радоваться жизни, мешало ощущать себя денежным и крутым пацаном.
Взяв трубку, позвонил Алесе.
– Здорово, заяц. Это я. Чем промышляешь?
– Саша? Привет, привет! А что ты днем звонишь? Я только к вечеру освобожусь, если хочешь – заедь к пяти, может, куда сводишь? – У его девушки Алеси, парикмахерши в затрапезном салоне, в жизни все было просто и понятно. Если звонил ее парень – значит, у него появились деньги и можно провести время достойно и весело. Впрочем, запросы у нее были невелики, кафе в центре или модная дискотека были пределом ее представления о шикарной жизни.
