Александр Усовский
Кровавый Дунай
– Иржи, что это было?
Словак повернулся к капитану – хотя ему здорово мешал сжавшийся в комок Котёночкин – и ответил, улыбнувшись:
– Ето словацкая жандармерия. Пост. Мают приказ контроля за цестой з Кремницы. Хлядаю украинцов з дивизии «Галич». Много крадут…
Савушкин кивнул.
– Видели. То есть мы им не интересны?
– Не. На повстанни са зучастнили и жандары…
– Понятно. О венграх они что говорили? О мадьярах?
– В Жемберовце стоят мадьярски граничары. И далей на юх е Мадьярско, Венгрия. Жандары сказали – надо ехать на Девичаны и Нова Дедина, там нема мадьяр. И чрез Каменец мы в Левице. А там Ласло…
– Сколько это времени?
Словак пожал плечами.
– Може, три часа. Може, два. То недалёко, пятьдесят километров, а цеста добра…
Савушкин в ответ лишь молча покачал головой. Ну ты смотри, как тут всё близко… И немцами даже не пахнет. Понятно – у них сейчас весь фронт от Балтики до Дуная и Дравы трещит по швам, тут не до контроля тыловых словацких районов, дай Бог хоть основные пути сообщения удержать… А дороги и впрямь отличные. Как будто и войны никакой нет…
Уже начало темнеть, когда они спустились со Штвявницкого нагорья и выбрались на придунайскую равнину. Савушкину было как-то даже непривычно возвращаться к «равнинному» образу жизни – два месяца до этого их дороги петляли по отрогам Татр. А тут смотри, что творится – до самого Дуная равнина, ухоженная и обихоженная столетиями крестьянского труда. Нетронутый войной мирный благодатный край…
– Пан капитан, Пуканец. Далей – Девичаны! – открыв форточку, доложил Стоян. Савушкин¸ услышав название села, едва не рассмеялся, и, в последнее мгновение удержав рвущийся наружу смех – Пуканец! – спросил:
– В Левице ты знаешь, куда ехать?
Стоян кивнул.
– Так! Бил у него в сороковой рок. Тогда бил член комиссия по демаркация граница. А Ласло тогда уже служив мадьярске войско. Бил в его штаб в Левице… Когда уже не стало Ческоловенска република… – На всякий случай пояснил Стоян. И добавил, обведя рукой вокруг: – Ето есчо Словенско, але тут юж живут мадьяры. То мадьярски дедины…
– Ясно. – И, обращаясь к старшине¸ Савушкин произнёс: – Олег, притормози вон у тех кустов и загони «блитца» поглубже. На всякий случай подождём ночи, мало ли что… – И, повернувшись к лейтенанту: – Володя, сколько отсюда до Левице?
– Пятнадцать километров. И дорога хорошая…
– Ну вот и отлично. Подождём с полчасика, да и поедем, помолясь. Нам спешка не нужна. Нам нужно добраться до однокашника нашего Сусанина без приключений, тихо и незаметно. Да и чичероне нашему надо переодеться – Словакия через три километра кончится, а в Венгрии его форма – не комильфо…
Когда последняя октябрьская ночь окончательно легла на придунайскую равнину – машина разведчиков тронулась в сторону Левице, который пять лет назад вновь, как и до девятнадцатого года, стал называться Лева. Котёночкин за эти четверть часа в максимально возможных объёмах довёл сложную историю этих мест до Савушкина – но капитан, мало что поняв из разъяснений своего заместителя, про себя решил считать эту территорию австро-венгерской, без раздела на всякие государственные новообразования. Тем более – новые хозяева этих мест и сами плохо понимали, какие здешние земли кому принадлежат…
«Блитц» остановился у дощатой ограды на самом краю города. Капитан Стоян, переодевшийся в ладный рыжий кожушок, смушковую шапку и шаровары – сапоги он оставил свои, офицерские, и Савушкин его отлично понимал, обувь – вещь исключительно интимная, её менять впопыхах – значит, однозначно набить кровавых мозолей – выбрался из кабины, подошёл к тускло светящемуся окошку местной кордегардии и что-то произнёс в адрес двух полусонных гонведов, несущих тут службу. Один из них тотчас же сорвался с места, второй же, с любопытством глядя на «блитц», завёл с капитаном неспешную беседу – понятно, солдатику скучно бить баклуши в своей конуре, тут любому живому человеку будешь рад…
Вскоре второй гонвед вернулся – в сопровождении наспех одетого офицера. Капитан Стоян что-то радостно произнёс, они с прибывшим венгерским офицером смачно обнялись и расцеловались – из чего Савушкин сделал вывод, что прибывший офицер – искомый Ласло, от коего теперь целиком и полностью зависит судьба его группы…
Иржи, минут пять пообщавшись со своим одноклассником, вернулся к разведчикам и доложил вполголоса:
– Тераз едем до Ласло домов. Бывав ведла… рядом с казарни свойго прапору. Лаци всетко нам принесе – униформа, краска – малёвать камьон… Он зо мном в кабине.
Савушкин кивнул.
– Хорошо, поехали!
Ехать далеко не пришлось – Иржи не врал, домик его однокашника действительно располагался в ста метрах от казарм батальона. Венгр, выпрыгнув из кабины, показал водителю, куда поставить «блитц», перекинулся с капитаном Стояном парой фраз и умчался в расположение. Как только Ласло исчез за поворотом – Савушкин скомандовал разведчикам покинуть машину, а сам, подойдя к словаку, спросил настороженно:
– Жандармов не приведёт?
Иржи улыбнулся.
– Он словак. То ест венгр…но словак. Он наш. – Затем, уже серьёзней, капитан Стоян продолжил: – Ми не можем бить мадьярски гонвед. Ми можем бить… помоцны еднотки… как ето руштина… Вспомогательне войско! – Радостно закончил он.
– Это как? – Насторожился Савушкин.
Словак махнул рукой.
– Ставебны прапор. Строителны батальон. Надо малёвать камьон, как строителны батальон в Комаром. Едем в казерну! Домов! – Видя, что капитан Савушкин не до конца понимает ситуацию, Стоян разъяснил: – В мадьярско войско толко мадьяры. Жидья, словаци, цыганы, румуны, русины, сербы – вспомогателне войско. Ми – русины, ми в ставебны прапор в Комаром. До Дуная вольна цеста!
Лейтенант Котёночкин начал было пояснять:
– Товарищ капитан, национальные меньшинства в Венгрии… – Но был прерван Савушкиным, который, махнув рукой, бросил с досадой:
– Да понял я! Документов у нас всё равно нет, хоть мы армией прикинемся, хоть стройбатом…
Иржи деликатно взял Савушкина за локоть.
– Лаци принесе пасс на цестованне до Комаром… Пропуск. На камьон.
У Савушкина как будто камень с души свалился.
– Да что ж ты сразу не сказал!
Стоян пожал плечами.
– Йа говорим…
Савушкин, повернувшись к лейтенанту, с надеждой в голосе произнёс:
– Слыхал, Володя? Пропуск! – Помолчав, добавил: – Глядишь, и впрямь до Комарома доберемся без инцидентов. Если будет пропуск на машину – наши документы могут и не проверить!
Котёночкин кивнул.
– Запросто! Мы в глубоком тылу, в здешних краях сто лет никакой войны не было, бдительностью и не пахнет… глядишь, и просочимся…
Тут из-за поворота показался капитан Ласло и с ним два гонведа, тащивших повозку с какими-то тюками и коробками. Савушкин на это лишь удивлённо покачал головой – ничего себе порядки в венгерской армии!
Когда повозка с впрягшимися в неё и тяжело дышащими гонведами поравнялась с кормой «блитца» – Ласло что-то скомандовал своим бойцам, и те, облегчённо вздохнув, бросили свой экипаж, после чего, козырнув своему командиру – быстро удалились. Савушкин не переставал удивляться нравам и обычаям мадьярского войска… Ну ты смотри, что твориться! Вполголоса он спросил у Иржи:
– А твоему Лаци не надо какие-то документы выписывать на обмундирование?
Словак пожал плечами.
– Тото йе его прапор. Его батальон. Он командир – робит, цо хцэ…
Савушкин промолчал, не зная, что сказать. Вот это им повезло, так повезло!
Подошедший к разведчикам Ласло¸ указав на повозку, произнёс, явно волнуясь и запинаясь:
– Nevedel som veľkosť, tak som priniesol všetko. Plný set. A vymaľujte si, aby ste svoje vozidlo znova natreli.[4]
Савушкин кивнул.
– Добре, подьме на то. Вдяка за помоц! – Его словацкий был, конечно, далёк от совершенства, но вряд ли Ласло знал русский…
Мадьяр улыбнулся.
– Priatelia Jiri sú moji priatelia![5]
Савушкин в очередной раз поразился схожести славянских языков. Все же очевидная глупость – специально учить словацкий или польский, достаточно пожить в Словакии или Польше пару-тройку недель… Жаль, но уже завтра благодатные славянские земли останутся далеко позади. Вокруг будут одни венгры – говорящие на такой жуткой абракадабре, что ни в сказке сказать, ни пером описать…
Следующий час у них ушёл на смену обмундирования. Добротная штатская одежда была тщательно упакована в тюки, привезённые бравыми гонведами, а разведчики облачились в форму венгерских вспомогательных частей – табачного цвета мундиры с черными погонами и галифе весьма своеобразной конструкции, такого же цвета двубортные шинели; впрочем, Ласло, критически осмотревший новоявленных венгерских стройбатовцев, решительно замотал головой.
– Nie, nemôžete! Insígnie musia byť rovnaké! – И беспомощно посмотрел на словака. Иржи, едва заметно улыбнувшись, обратился к Савушкину:
– Звёзда должен быть однаковы. Бронзовы – на мундире и шинель для унтер-официр. На пилотка эмблем – унтер-официр голубой с серебряный застёжка, официр – зелоны с золотыми. Кокарда – унтер-официр серебряный, официр – золотая. Сапоги – толко официр, унтер-официр – ботинки и краги! – Осмотрев разведчиков, вздохнул и решительно бросил: – Сом тераз все сделам!
Минут сорок ушло у Иржи на приведение разведчиков в божеский – вернее, по-настоящему венгерский – вид, и, наконец, внешнее обличье разведчиков стало соответствовать венгерскому уставу – после чего Ласло, устало вздохнув, признал группу годной к дальнейшему путешествию. Тут же на крыле свежеокрашенного (венгр всё сделал сам, очевидно не доверяя этим сомнительным славянам – под его кистью грузовик обрёл серо-голубой колер и большие белые тактические номера по бортам) «блитца» был выписан пропуск – в котором, по словам Иржи, значилось, что группа из состава триста второго строительного батальона в количестве пяти нижних чинов и одного поручика возвращается в пункт постоянной дислокации в Комароме после выполнения задания командования. Командир двенадцатого инженерно-сапёрного батальона Ласло Надь. Подпись, печать. Савушкин кивнул – подлинный документ, даже такой – всяко лучше никакого! Глядишь, и прокатит…
В три часа ночи они распрощались с Ласло и двинулись на юг – венгр утверждал, что никаких препятствий по пути следования им не встретится, максимум – проверят их пропуск в каком-то населенном пункте, который Ласло назвал Одьалла, а Иржи – Старой Дялой. Впрочем, как понял Савушкин, это было поселение немецких колонистов и называлось Альт-Дяла – на чём одноклассники в конце концов и сошлись.
– До Комарома – семьдесят пять километров. Если ехать с фарами – то это два часа ходу. – Промолвил Котёночкин, когда «блитц» проехал последние домики Левице.
Савушкин кивнул.
– Я Олегу велел не прятаться. Поедем, как настоящие венгры, с фарами. Чего нам у себя дома бояться? – С лёгкой иронией в голосе произнёс капитан. И добавил: – В Комароме куда мы едем?
– К дядьке Иржи. Он во время Чехословакии служил в пограничной страже на Дунае, ещё до всего этого вышел в отставку. Девяностого года рождения. Живёт в ста метрах от пристани, на которой базируются венгерские корабли…
Савушкин вздохнул.
– Базироваться то они базируются, да как на них попасть? Близок локоть, да не укусишь…
На востоке уже начало сереть – когда «блитц» разведчиков добрался до Комарома. На въезде в город располагался контрольно-пропускной пункт – со шлагбаумом, двумя люнетами из мешков с песком, из бойниц которых хищно смотрели на дорогу стволы двух станковых пулемётов, с хибарой для гарнизона – но он был пуст. Ни у шлагбаума, ни у пулемётов не было ни души. Гарнизон, судя по молодецкому храпу, доносящемуся из временной казармы, пребывал в объятьях Морфея и покидать оные решительно не торопился. Часовой, долженствующий, по идее, бдить – судя по всему, тоже дрых, но где – понять было невозможно. Однако, и дисциплина в Гонведшеге, подумал про себя Савушкин…
Подождав у шлагбаума минуты три – капитан велел словаку оный шлагбаум поднять, а старшине – на самом малом ходу въехать в город. Ну не будить же уставших гонведов, в самом деле. Им ещё наступление русских варваров из-за Карпат отражать…
Дом дядьки Иржи и в самом деле стоял почти что на берегу Дуная – среди пышного сада, куда Костенко, руководимый словаком, загнал их «блитц». Пока грузовик приглушённо рычал, поудобнее устраиваясь среди абрикосов и яблонь – в домике в глубине сада зажглась лампа, и когда разведчики направились к входным дверям – те распахнулись и перед ними предстал пожилой дядька в исподнем, в накинутой на плечи старой чешской шинели, и уже в сапогах. Узнав среди венгерских гонведов своего племянника – сначала сильно изумился, а потом непритворно обрадовался. Савушкин его понимал – форма на племяше может быть разной, а вот то, что он живой – по нынешним временам уже серьезный повод для радости…
Стоян обнял старика, что-то сбивчиво начал ему говорить, указывая на разведчиков – но дядька решительно пресёк все разговоры и, обратясь к Савушкину, в котором безошибочно признал командира – произнёс:
– Choďte prosím do domu. Porozprávame sa tam. A dáme si raňajky…[6]
Капитан кивнул и бросил своим:
– Идём в хату, погутарим и позавтракаем. Костенко, захвати мешок с консервами…
Когда все разведчики расселись за столом – на котором мановением руки старого Томека, как звали дядю Иржи, появились многочисленные миски с разной снедью, кружки с горячим «кофе» и бутылка сливовицы, которой, как похвастался старик, было уже двадцать лет – дядя капитана Стояна осторожно спросил:
– Kam plánujete ísť ďalej?[7]
Савушкин, отхлебнув дымящегося «кофе» – оказавшегося, понятное дело, напитком из цикория, зато с сахаром и сливками – так же степенно ответил:
– Плануем до Будапешта, але потребуем челн.
Старый Томек кивнул.
– Aký čln potrebujete?[8]
– З мотором. На нас на всех. И полтонны груза. – Савушкин решил не заморачиваться и говорить по-русски. Поймёт, а не поймёт – переспросит… Старик кивнул.
– Понимаем… Ест лодка. З моторем. Два дизел. Два сто конска сила. Обрнены. Два гуфометы. Але… – Тут старик смешался, почесал затылок и добавил, хитро улыбнувшись: – Але в тридесят девяты року му некто одстранил паливове черпадла. Насосы. Мадьяры хцел оправить, але не нашел нахрадне делы… Насосы немам…
Савушкин кивнул.
– Розумем. Але можно поглядать на ту лодку?
Старик кивнул.
– Моцт. Стои ту недалеко, в западакове.
Савушкин переспросил у капитана Стояна:
– В западакове – это где?
Иржи почесал затылок.
– Не вем, як то руштина… Залив? Затока?
Савушкин кивнул, и, повернувшись к старому Томеку, произнёс:
– Тераз можно глянуть?
Томек пожал плечами.
– Пречо не? Подьме!
Через четверть часа они были на берегу Дуная. Затон, в котором стояли полузаброшенные суда, густо порос камышом, пирс, у которого стояли лодки, позеленел от старости – Савушкин с изрядной опаской двинулся по нему вслед за старым Томеком. Они прошли какой-то старый полузатопленный колёсный пароход, пару ветхих парусных лодок – и, наконец, подошли к заброшенной, но уверенно держащейся на плаву лодке – на носу которой Савушкин прочёл название. GIZELLA, значит… Звучит странно для русского уха – но не это главное. Главное другое – куда делись топливные насосы с двух её дизелей?
Глава третья
«Из-за острова на стрежень, на простор речной волны…»
– Днём! – Решительно бросил Савушкин. И уже мягче добавил: – Володя, ты бы видел этот пирс, который больше на деревенские мостки походит… По нему и днём-то с нашими мешками пройти будет трудновато, а ночью мы все винтовки, патроны и шинели перетопим, это как пить дать… Кстати, куда Томек подался?
– Иржи сказал – пошёл жаловаться соседям.
– На кого? – Изумился Савушкин.
– На нас. На венгерских сапёров. Которые в его саду хотят оборудовать позиции для зенитной батареи. Мост Елизаветы от нас в пятистах метрах…
– А жаловаться-то зачем?
Котёночкин улыбнулся.
– Старик мудр. «Блитца» в его саду все соседи увидят – если уже не увидели, газовал Костенко во всю ивановскую… Начнутся всякие домыслы, кто-то может и в комендатуру позвонить – мало ли что… Вот Томек и пошёл по соседям – де, что деется, военные совсем охренели, хотят абрикосы спилить, а с них самая ядрёная палинка получается… В общем, решил наш хозяин опасность упредить.
– Разумно. – Кивнул Савушкин. И добавил: – Нам тут день простоять да ночь продержаться, а на рассвете мы к Дунаю двинем, тут рядом. Грузовик придется бросить… Или спалить?
Котёночкин отрицательно покачал головой.
– Опасно. Лучше мы его просто бросим, сломав что-нибудь напоследок. Типа, мы его оставили из-за поломки.
Савушкин пожал плечами.
– Все равно будут вопросы у мадьярских жандармов… Ладно, дуй спать, вон, бойцы наши храпят уже во всю мощь своих лёгких… Я подежурю, потом кого-то на смену подыму…
Как только лейтенант покинул уютную холостяцкую кухню – скрипнула входная дверь. Савушкин снял с предохранителя свой «парабеллум» – но это оказался хозяин дома. Иронично глянув на капитана, держащего руку под столом – старый Томек, улыбнувшись, произнёс:
– Не надо бояться. Свои!
Савушкин на мгновение остолбенел.
– Так вы говорите по-русски?
Старик пожал плечами.
– У нас тут почти все говорят по-русски. Почти все словаки в Комарно. Мы ведь все легионеры, до Чехословакии тут вообще славян не было. Масарик решил разбавить мадьярский элемент славянской кровью… – И Томек иронично улыбнулся.
– Так вы были чехословацким легионером?
Старик кивнул.
– Был. А до того служив в венгерской королевской армии. Кирай Хонведшег… Служил тёржёрмештер… по-русски это фельдфебель – в семьдесят третьей пехотной бригаде в Пожони, теперь Братислава. С десятого года… Потом война, фронт. Попал в плен в шестнадцатом году, под Луцком. Тогда вся наша армия эрцгерцога Иосифа Фердинанда оказалась у русских в плену. Потом Киев, русский язык, чехословацкий легион… Потом революция, Сибирь, бои с Красной армией…Пять лет в России! – Старик вздохнул: – Теперь понятно, почему я не хотел показывать, что понимаю по-русски?
– А Иржи знает?
Томек пожал плечами.
– А зачем? Он знает, что я был в Сибири, что в двадцать втором году вернулся, служил в пограничной страже… Его мать сюда позвал – мою сёстру… Ей муж загинул под Дубно. Сына не увидел…
Савушкин, едва заметно усмехнувшись, спросил:
– Насосы – это вы?
– Я. Это был мой катер, я на нём пятнадцать лет прослужил, до пенсиона. Когда началось всё это – крах Чехословакии, обмен территориями, венский арбитраж и всё такое – наши корабли стали бесхозяйственными.
– Бесхозными. – Поправил Савушкин.
– Да, бесхозными. Мы поставили «Гизеллу» в затон, сняли с неё радио, я со Штефаном, моим механиком, сняли насосы. Катер наш старый, четырнадцатый год вошел в строй; сначала на нём были моторы бензиновые, «Ганц-Моваг», а в тридцать втором году их сменили на американские дизельные моторы фирмы «Колер». Я знал, что ни мадьяры, ни немцы топливных насосов к этим моторам не найдут.
– А пулемёты? Я видел в боевой рубке…
– Есть пулемёты. Три «максима». Два в броневой рубке на оточных… шкворневых установках, один на корме на вертлюге – как противосамолётный.
– Зенитный.
– Да, зенитный. Но патронов нет – перед уходом из Комарно чешская армия всё забрала с собой. У мадьяр иной калибр, поэтому они их не сняли. Зачем пулемёты без патронов?…
Савушкин усмехнулся.
– Ну, с патронами заминки не будет – у нас с собой двенадцать тысяч винтовочных маузеровских патронов. Даст Бог, не пригодятся…А с топливом что?
Томек вздохнул.
– С топливом плохо. Нет топлива. У мадьяров есть, но… – И старик сделал движение пальцами правой руки, как будто пересчитывал купюры.
– Нужны деньги? – Савушкин улыбнулся.
– Да.
– У нас есть. Марки или фунты стерлингов?
Старик уважительно покачал головой.
– Тогда не вижу препятствий. Канистры у вас, в вашем камьоне, есть?
– Пару штук найдется.
– Маловато. Ладно, я что-то придумаю. Давайте марки… Хотя нет. Лучше фунты.
Савушкин кивнул, достал из верхнего накладного кармана кителя кисет, и выложил из него на стол десять банкнот по пять фунтов стерлингов. Старик кивнул.
– Отлично. Этого должно хватить. – Подумав, добавил: – Через час иду.
Савушкин, вспомнив Нитранске Правно, спросил:
– А вы такого Йожефа Пастуху знаете?
Томек подумал с минуту, а затем неуверенно уточнил:
– З Нитранского краю?
– Да, из Правно.
Старик кивнул и улыбнулся.
– Да, помню. Нас в корпусе было двадцать тысяч человек, но очень много кого я помню, особенно словаков… Он из четвертый артиллерийский полк, до войны был в Нитра. Остался в Америке. Да, помню. – И ещё раз улыбнулся.
– Эк вас судьба побросала – по всему миру… – Сочувственно произнёс Савушкин.
Старый Томек вздохнул.
– Не по своя воля. Мы, словаки – домоседы.
Савушкин кивнул.
– У вас тут почти что рай. Вон, – он кивнул на сад, – Завтра ноябрь, а листья ещё на деревьях. В шинели жарко. И хоть война – нет проблем с продуктами…
– Земля хорошая. И руки. Мой сад каждый год даёт тридцать пять или сорок центнер яблок или абрикосов – но надо за ним каждый день ухаживать. Обрезать, окучивать, лечить… Каждый день!
– Хм… А что вы с такой уймой фруктов делаете?
Бывший легионер ухмыльнулся.
– У меня своя винокурня, как это называют в России. Делаю или абрикосовицу, или яблоковицу.
– Это в смысле… фруктовый самогон? Палинку?
Хозяин кивнул.
– Можно и так их назвать. Продаю большой склад алкоголя. Продавал… Сейчас не знаю, что делать с палинкой этого года – все бочки залил. Мадьяры не берут, война. – Подумав, добавил: – Я вам с собой дам бочку сто литров!
Савушкин хотел было отказаться – но в последнее мгновение спохватился и удержал в себе вежливый отказ. Чёрт его знает, как дальше пойдёт, а сто литров палинки – это сто литров палинки, всегда может пригодится…
– Спасибо!
Старый легионер махнул рукой.
– Не про что говорить. – Затем, взглянув на настенные часы, деловито произнёс: – Пора к мадьярам, за топливом для лодки.
Савушкин кивнул.
– Хорошо, когда вернётесь – будет кто-то из наших. Мы думаем грузиться завтра утром.
– Правильно. Сегодня я с Иржи поставлю насосы, зальём соляр, проверим моторы, ночью кто-то из вас будет спать на «Гизелле» – а на рассвете пойдёте в Будапешт. Вечером будете там. Знаете, куда вам надо?
– Остров Чепель.
– Я дам вам карту реки – старая, но другой нет.
– Ещё раз спасибо!
Старый Томек вздохнул.
– Не про что говорить, едете в самый пасть волка…
Савушкин развёл руками.
– Такая служба…
Старик ничего на это не ответил, лишь вздохнул, затем встал, взял шапку и вышел из дома. Савушкин – надо признать, не без труда – разбудил Некрасова и тут же сам завалился спать, отчего-то будучи в отличном расположении духа – хотя на следующий день им и предстояла дорога в самую волчью пасть, как сказал старый легионер Томек…
Холодный резкий ветер гнал непрошенные слёзы из глаз и тысячами мелких иголок колол кожу лица – но ни Савушкин, ни Котёночкин не уходили в рубку, своим присутствием поддерживая бодрость духа рулевого – которым попросился быть Иржи, мотивируя это просто: «Плавил сом са по Дунаю, а никто з вас то не робил!».
Шли на малом ходу, во-первых, из-за скверной погоды и слабой видимости – уже в тридцати-сорока метрах не было видно ни зги – а, во-вторых, принимая во внимание неопытность судоводителя. Иржи утверждал, что рулил катером многократно, но присутствовавший при этом старый Томек уточнил, что катер тот был обычной моторной лодкой, которой он дал порулить племяшу в тридцать седьмом году…
Погрузка «Гизеллы» прошла хоть и нервно – но в целом успешно: загрузили и оружие, и провиант – старик-хозяин напоследок расщедрился, и вместе с бочонком палинки закинул на борт мешок картошки, чем немало порадовал старшину Костенко – и всё, какое было, обмундирование, воинское и гражданское, вместе с чемоданами загадочных венгров. Ноябрь, в такую пору лишних шинелей или сапог не бывает… Сейчас в тёплой глубине рубки Некрасов со старшиной набивали пулемётные ленты, радист же прослушивал эфир – в данный момент это был их единственный источник информации…
– Володя, третий час идём по Дунаю, скоро будет Эстергом, мост Марии-Валерии, а там Вышеград – а никаких мадьярских или немецких военных кораблей так и не встретили. Зря только тряпку эту вывесили, – произнёс Савушкин и махнул головой в сторону кормы, где на ветру трепетал венгерский флаг, принесенный заботливым стариком-хозяином вместе с пятьюдесятью литрами солярки.
Лейтенант пожал плечами.
– Тоже поражаюсь. У них тут вроде должно быть до чёрта кораблей и судов, и своих, и трофейных – они ведь и чехословацкие, и югославские суда захапали… А никого. Но это нам на руку. И хорошо, что погода такая мерзкая, и мы на малом ходу идём – нас с берега и не видно, и не слышно!
Савушкин согласно кивнул. Осмотрев горизонт, произнёс:
– Полдень. А такое чувство, что утро ещё и не наступило. Ветер шквалистый, морось эта, мгла какая-то, сырость дикая… А ещё говорили – «голубой Дунай»…
– На больших реках всегда свой микроклимат. Иржи, что там? – Вдруг тревожно спросил лейтенант, указывая вперёд.
– Где? – Рулевой, всполошившись, начал вертеть головой.
– Впереди, правее фарватера!
Савушкин также всмотрелся в серую дождливую пелену, метавшуюся над Дунаем – и, действительно, впереди, ближе к правому берегу, увидел какую-то груду металла, торчащую из воды.
Иржи, также обнаружив препятствие, всмотрелся в него и вполголоса промолвил:
– Речна баржа… Ропна… Руско – нефтяна. Утонула…
– Нефтеналивная баржа? – уточнил Котёночкин.
– Так.
Лейтенант обернулся к Савушкину.
– Товарищ капитан, из воды торчит только корма. Значит, подорвалась на мине…
Савушкин досадливо поморщился.
– Да не спеши ты диагноз ставить! Может, не всё так плохо, может, просто авиация поработала… Да даже если и мина – у нас водоизмещение всего семнадцать тонн, чуть больше, чем у рыбацкой лодки. А у этой баржи – тысячу. Чувствуешь разницу? – И, обращаясь к рулевому: – Иржи, ты что думаешь?
Словак мрачно кивнул.
– Мина. Томек говорил – америцки летадла кидают Дунай магнетицки мины…
Савушкин кивнул.
– Разумно. Магнитную мину простым тралом не вытралишь. А глубины для неё здесь самые подходящие, пять-семь метров… – Савушкин с досады ударил кулаком по крыше рубки: – Вот чёрт! Не хватало ещё на союзной мине подорваться! – И, уже обращаясь к лейтенанту: – Володя, на всякий случай кликни хлопцев наружу. Если подорвёмся – то наверху у них будет шанс уцелеть…
Из проёма боевой рубки показалось лицо Некрасова.
– Товарищ капитан, там у вас сыро и холодно. А у нас тут тепло и сухо. Мы лучше внутри посидим, при пулемётах. Тем более – их надо почистить, пять лет за машинками никто не ухаживал…
– Ты всё слышал?
Снайпер пожал плечами.
– Вас мудрено не услышать, на всю реку ругаетесь… Ежели мина рванёт – то всем капут, и на мостике, и в трюме. Так мы лучше в тепле смерть встретим, всяко приятнее…
– Ладно, вам виднее. Костенко! – кликнул Савушкин старшину. Тотчас в проёме рубки появилось лицо старшины.
– Вже тридцать пьять рокив Костенко… туточки я, товарищ капитан!
– Бочонок, что старик с собой нам дал – далеко?
– Пид рукою…
– Нацеди три стаканчика.
– Есть! – Чуть замешкавшись, старшина спросил: – Може, вы казали шисть? Тут шось плохо чувать…
Савушкин махнул рукой.
– Давай шесть. Но не больше, чем по сто грамм. Чисто в медицинских целях…
– Ото ж! – обрадованно ответил старшина и исчез в глубине рубки.
Появился он через пару минут, на медном подносе торжественно вынеся три серебряные чарки, до краёв наполненные ароматной янтарной жидкостью. Савушкин кивнул лейтенанту:
– Принимай, Володя! Иржи, бери чарку. Оскоромимся… Мало ли, сейчас мина рванёт у нас под брюхом, а мы даже и не попробовали палинку старика Томека…
– Типун вам на язык, товарищ капитан! – С этими словами Котёночкин поставил поднос на крышу рубки. Савушкин первым махнул свою чарку – палинка зашла мягко, почти как вода, но через несколько секунд зажгла настоящий огонь внутри. Самое то для такой погоды, подумал капитан…
– Старшина, а где такие чарки взял?
– Да тут, на камбузе. Тут всэ е, и посуда, и кастрюли, и сковороды, и сотейники… Хочь роту можно накормить!
Лейтенант, выпив свою палинку – выдохнул, и, оглядев реку – произнёс:
– А ведь в Будапешт мы к полуночи где-то придём, или даже ещё позже…
– И что? – спросил Савушкин.
– Там мосты. Опоры. Вероятно движение судов. Вряд ли можно будет фонари использовать…
Капитан задумался. А ведь заместитель прав…
– Иржи, как ты думаешь, в Будапешт нам стоит ночью входить? Или лучше днем?
Словак покачал головой.
– В Будапеште йе сем мостов. Два вельке островы. Не сом вельми добры капитан. Лепше цез день…
Савушкин кивнул.
– Значит, так и сделаем. От Комарома до Чепеля где-то сто сорок километров, тридцать пять мы уже прошли. То есть к сумеркам мы окажемся… – командир разведчиков достал из планшета карту, глянул, что-то прикинул, и продолжил: – Где-то в районе Дунакеси. Или… Погоди-ка… Смотри, Володя, – Капитан указал на карту: – За Вышеградом Дунай разделяется на два гирла, посередь которых остров Сентендре. Если мы пойдём по малому гирлу, что правее – вряд ли наткнемся на мины. На карте там указаны глубины в три метра, не думаю, что американцы туда свои железяки кидали, на таких глубинах они не успеют на боевой взвод стать. Мы по этому гирлу пройдём, хоронясь, и у островка Лупа заночуем. Как тебе такая мысль?
– Обнаружат нас мадьяры. Штатские или военные – по-любому. Ширина этого гирла – всего сорок-пятьдесят метров…
– Согласен, есть риск. Но вряд ли наше появление вызовет тревогу. С запада идём… Иржи, ты как считаешь?
Словак пожал плечами.
– Маме мадьярску влайку… флаг. Я вем морзеовку. Могу працовать на ратьер[9], – и рулевой кивнул на фонарь с ручкой, установленный на крыше рубки.
– И что ты будешь отвечать, если нас с берега или с мадьярского корабля запросят опознавательные?
Иржи улыбнулся.
– Зопакуем… ответим всетко, на цо опытаю. В таком почаси… в такой погоде ай так ниц не похопья… Не поймут!
– Ты просто повторишь их сигналы, я правильно понял?
Словак кивнул.
– Так.
– Хорошо. Значит, так и поступим. Ну а если что – у нас тут четыре пулемёта. Не дай Бог, конечно…
– Товарищ капитан, Эстергом! – произнёс лейтенант и указал на едва виднеющийся в ветреном дождливом сумраке величественный собор на правом берегу Дуная.
– Ого! – Только и промолвил Савушкин. Сооружение, построенное на прибрежной скале, действительно внушало уважение. Но долго наслаждаться видами им не довелось – с моста требовательно замигал зелеными вспышками сторожевой фонарь.
– Вот черти…, И погода им не указ… – Проворчал Савушкин и, повернувшись к Иржи, произнёс: – Ну что, давай, Юра, ответь им!
Словак кивнул, взялся за рукоять ратьера и принялся энергично отвечать неизвестным на мосту. Видимо, его сигналы их полностью удовлетворили – фонарь на мосту погас, и «Гизелла» благополучно проследовала по своему маршруту.
