Александр Ушаков
Великие тайны русского престола
Царевна-отравительница…
Зима 1467 года по рождеству Христову на Руси выдалась суровой.
Сотни, если не тысячи, людей замерзали в полях, лесах и на дорогах и так и оставались лежать непогребенными под снежным саваном.
Надо ли говорить, с каким нетерпением измученные лютым холодом люди ждали прихода весны.
Но и весна не принесла облегчения, в апреле продолжали бушевать метели, стояли в ледяном плену реки, и по Руси поползли слухи о конце света.
Сложно сказать, верил ли в них находившийся в апреле в Коломне великий князь московский Иван Васильевич, но в Москву не спешил.
И все же ему пришлось туда ехать. 23 апреля к великому князю прибыл из Москвы гонец, который сообщил Ивану о кончине жены.
Мария Борисовна умерла накануне большого праздника – Юрьева дня 23 апреля. В то время покойников на Руси хоронили на другой день после смерти, и похороны великой княгини были назначены на 24 число.
Тело несчастной женщины так распухло, что покров, который прежде был велик, висел по краям, теперь уже не мог прикрывать покойницы. Все это указывало на признаки отравления, и на Москве начали толковать, что княгиня была убита.
Однако великий князь повел себя странно. По каким-то ведомым только ему причинам он не поспешил тотчас в Москву, хотя даже по тяжелой весенней дороге до столицы можно было добраться за день.
На похороны великий князь опоздал, и Марию Борисовну похоронили в соборе женского Вознесенского монастыря в московском Кремле без него.
На этом странности не кончились, поскольку, прибыв в столицу, Иван не стал разибраться в причинах смерти молодой и здоровой женщины, хотя по Москве ходили упорные слухи, что Мария Борисовна умерла «от смертного зелия».
Называли и предполагаемую отравительницу – жену дьяка Алексея Полуектова Наталью, которая якобы тайком посылала к какой ворожее пояс великой княгини для злой ворожбы.
Живший во времена Ивана Грозного князь А. М. Курбский в своей «Истории о великом князе Московском» называл бабку Ивана Грозного «святой» и выражала недоумение, кому могла помешать «добрая и смиренная» Мария Тверитянка.
По сей день не спешат с выводами и историки, которые только разводят по этому поводу руками. «В обстоятельствах смерти Марии Борисовны, – писал один из них, – каковы бы они ни были на самом деле, трудно увидеть политическую подоплеку: при дворах сильных мира сего и пятьсот лет назад процветали зависть, интриги и недоброжелательство».
Однако причины, и причины именно политические, для убийства «тихой» Марии Борисовны были, или, вернее, могли быть. Всем было известно, что брак княжича Ивана с дочерью Бориса Тверского был вынужденным. Он преследовал решение конкретной политической задачи – возвращения Василия Темного на московский престол.
Да, к тому времени ситуация изменилась. Отношения с ослабевшей Тверью уже не были в середине 60-х годов XV века наиважнейшими для Ивана III. Теперь перед ним стояли совсем другие задачи.
Падение Византии кружило голову заманчивыми перспективами. Быстро набиравшее силу Московское княжество было уже готово превратиться в Московскую Русь. И здесь немалую роль могла сыграть престижная женитьба.
Именно поэтому такая безродная жена, какой являлась Мария Тверитянка, была Ивану не нужна. Со слов своременников известно, что великий князь тяготился этим, как мы бы теперь сказали, мезальянсом, и не скрывал своих настроений от придворных. И как знать, может быть именно тогда услужливый дьяк Полуектов решил помочь своему государю.
Но какими бы ни были причины смерти княгини Марии Борисовны, это событие неизбежно влекло за собой серьезные перемены не только в семейной жизни великого князя, но и в жизни всей страны.
Возможно, именно этими соображениями и объяснялась та удивительная мягкость, с какой Иван III обошелся с предполагаемыми убийцами.
Дьяку запрещено было являться на глаза великому князю, однако через шесть лет он был прощен. Что стало с самой отравительницей осталось неизвестным.
Подобное поведение великого князя казалось странным. Все знали «собирателя земли русской» и основателя единого государства Российского как человека крутого и страшного в гневе. И не случайно именно его, а не внука Ивана первым прозвали на Руси Грозным.
Однако нельзя сказать, что отравление жены прошло совсем бесследно для великого князя. Точно так же, как и его кровавый внук, Иван III после смерти первой жены ожесточился, стал подозрительным и постоянно искал вокруг себя заговоры.
Но в отличие от Ивана IV, который через две недели после смерти Анастасии послал сватов к польскому королю, снова жениться он не спешил.
Надо полагать, ждал выгодной партии, соответствующей его великим замыслам. Ведь именно сейчас женитьба на знатной иностранке была очень полезна Руси с точки зрения международных отношений.
И он дождался. В 1468 году итальянец Джан Баттиста делла Вольпе (известный в Москве как Иван Фрязин), которого Иван III сделал ответственным за чеканку монет, направил в Италию Никколо Джилярди и грека Юрия. Они должны были найти итальянских техников для работы на Руси.
Агенты Вольпе были приняты в Риме папой Павлом II, который решил использовать их для переговоров о женитьбе Ивана III на византийской принцессе Зое Палеолог, племяннице византийского императора Константина XI.
В феврале 1469 года Юрий вернулся в Москву с итальянскими техниками и письмом кардинала Виссариона, наставника Зои, с предложением ее руки. В случае удачного завершения дела Папа обещал Ивану свою поддержку в решении многих политических вопросов.
Понятно, что, прежде всего, Папа думал о собственных интересах. Во-первых, он освобождался от осточертевшей ему Зои, которую безуспешно сватали к разным влиятельным лицам. Но главным было все же то, что, устраивая брак Зои с русским великим князем, Папа намеревался утвердить «римскую веру» на Руси и сделать великого князя московского своим союзником против Османской империи.
Сам Иван Фрязин намеревался в результате этой комбинации стать агентом папы и Венеции на Востоке. Для того, чтобы еще больше войти в доверие к Ивану, он принял православие, оставаясь в душе рьяным католиком. Он пошел на прямой обман и уверил московского князя, что Зоя была православной.
Получив столь заманчивое для него предложение, Иван III собрал семейный совет, куда были приглашены братья великого князя, ближние бояре, мать, княгиня Мария Ярославна, и митрополит Филипп.
Решающее слово принадлежало матери, женщины весьма крутого нрава, которую Иван побаивался до конца ее дней. Судя по всему, книягиня благосклонно восприняла предложенный Папой династический проект.
А вот митрополит выступил против брака с Софьей, и, как писал летописец, «был отстранен от решения такого важного вопроса».
В 1470 году Иван III послал Вольпе в Рим на переговоры с Папой Павлом и кардиналом Виссарионом, и засидевшая в невестах Зоя без особых раздумий согласилась выйти замуж за русского великого князя.
Еще бы ей не согласиться. Детство Зои не было счастливым. Ее отец, Фома Палеолог, брат последнего византийского императора Константина XI, был правителем Мореи до 1460 года. Спасаясь от наступающих турок, он бежал на остров Корфу.
Оставив на острове жену и детей, он отправился в Италию, где безнадежно пытался найти признание своих прав на византийский престол со стороны Папы.
Фома и его жена скончались около 1462 года. Их дети – двое мальчиков и Зоя были привезены в Италию. Зое тогда было около четырнадцати лет.
Папа поручил выдающемуся греческому ученому, обращенному в римский католицизм, кардианлу Виссариону, обеспечить образование детей Фомы.
Один из двух учителей, назначенных Виссарионом, был греком, а учитель латыни – итальянцем. Еще два католических священника должны были позаботиться о религиозном воспитании наследников.
В своих наставлениях учителям Виссарион особо подчеркивал то, что детям не следует хвастать своим царственным происхождением, а всегда помнить, что они изгнанники, сироты и нищие, а потому должны быть смиренными и благодарными своим благодетелям.
Зоя вряд ли испытывала удовольствие от постоянных напоминаний о своем униженном положении и о благодарности, которую она чуть ли не каждый день должна была выражать своим благодетелям.
Несмоненно и то, что такое воспитание могло развить в девочке либо комплекс неполноценности, либо лицемерие или же то и другое вместе и сформировать у нее циничное отношение к жизни.
Вольпе привез в Москву портрет Зои. Но так ли это было на самом деле, неизвестно, так как это полотно не обнаружено до сих пор.
На другой картине она была изображена коленопреклоненной перед папой. Ее лицо можно назвать симпатичным, если, конечно, портрет был близок к оригиналу.
Итальянская княгиня Кларисса Орсини, которая навестила ее в Риме в 1472 году, считала ее красивой, хотя флорентийский поэт Луиджи Пулчи, который был при их встрече, представил ее в письме своему другу отталкивающе толстой.
Так или иначе, решение о браке с византийской принцессой было принято, и 16 января 1472 Фрязин отправился в Рим за невестой.
Когда Фрязин приехал в Рим, ему сообщили, что Павел II умер и католическую церковь возглавил Сикст VI. Посланец Ивана не стал долго размышлять и стер в письме Ивана имя почившего Папы и написал новое.
24 мая 1472 года московские посланцы были приняты Сикстом IV, а 1 июня в Ватикане состоялась помолвка Зои с Иваном III, в роли довереного лица которого выступал Фрязин.
Через месяц Зоя в сопровождении большой свиты отправилась в Московию. В Пскове духовенство, бояре и все население города устроили ей пышный прием. Еще до начала путешествия Зоя приняла православие и первым делом посетила собор Святой Троицы.
12 ноября 1472 года Зоя въехала в Москву, и после торжественной службы была обвенчена с Иваном. Служил сам митрополит, и Зоя получила имя Софья.
Венчание чуть было не закончилось скандалом, так как сопровождавший Зою папский легат попытался войти в православную церковь с «латинским крестом».
Митрополит Филипп возразил против публичной демонстрации латинского креста в Москве и пообещал покинуть город, и, несмотря на все возражения Фрязина, легату запретили нести распятие перед ним.
Так папский легат уже в первый же день своего пребывания в столице понял, что Зоя потеряна для их дела. Тем не менее, он задержался в Москве еще на два месяца и попытался получить согласие Ивана на союз против турок. Затем он отправился на родину, увозя с собой богатые подарки и… обещание великого князя подумать.
Что же касается новоиспеченной жены великого князя, то вместе с нею на Руси появился двуглавый герб, а Кремль стал центром интриг и заговоров.
Зоя стала русской великой княгине, что очень не нравилось многим придворным. Они считали ее интриганкой, пытавшейся получить власть над супругом и ослабить позиций его бывших советников.
Князь Андрей Курбский, который порвал с сыном Василия Иваном IV и перешел на литовскую сторону, называл Софью «греческой колдуньей» и сожалел о ее дурном влиянии на Ивана III.
Однако Зоя была слишком хитра, чтобы портить отношеня с мужем и свекровью, которую очень уважал, а скорее боялся, великий князь.
Она приехала в Московию всерьез и надолго. Для окончательного утверждения на русском престоле ей нужен был сын. На радость недоброжелателям, Софья родила подряд трех дочерей. Великая княгиня молила Бога даровать ей сына.
Летом 1478 года Иван с супругой отправился на богомолье к гробу преподобного Сергия Радонежского в Троицком монастыре. И случилось чудо: у ворот монастыря Софье явился сам великий старец. На руках у него был мальчик, и она почувствовала, как в нее «что-то вошло».
Ее молитвы не прошли даром, и 26 марта 1479 года на свет появился мальчик. В честь деда его назвали Василием.
Рождение сына наложило свой отпечаток на и без того плохие отношения между Софьей и сыном великого князя Иваном Молодым.
Иван Молодой не испытывал к мачехе ни малейшего почтения и вел себя в ее присутствии вызывающе. Софья платила ему той же монетой.
Их отношения осложняло еще и то, что едва успев приехать в Москву, новая правительница стала запускать руку в великокняжескую казну, как в свой карман, и щедро одаривать своих итальянских родственников.
Как писали про Софью летописи, она «много истеряла казны великого князя; брату давала, кое племяннице давала – и много».
Особенно она облегодетельствовала своего брата Андреаса, известного на всю Европу авантюриста, который умудрился продать права на уже несуществующий к тому моменту византийский престол трем людям. У него хватило наглости сделать предложение на «права на византийский престол» и Ивану III.
Особенно Ивана Молодого возмутило то, что его «мама» отдала своей племяннице бесценные драгоценности его матери. И в 1483 во время крещения первого царского внука Дмитрия, сына Ивана Молодого и Елены Волошанки, по этому поводу разразился грандиозный скандал.
Новорожденный Дмитрий был продолжателем как династий московских и тверских князей, так и молдавских господарей. Было решено подарить фамильные сокровища тверских князей Елене.
Вот тут-то и выяснилось, что драгоценности исчезли. Вслед за ними пропала и Софьина племянница, которая сумела уйти от посланной за ними погони.
Но дело было не только в золоте. После рождения Василия перед Софьей встал вопрос об участи ее сына и его братьев. Наследником престола оставался Иван Молодой, у которого был сын Дмитрий.
Софья прекрасно понимала, что после смерти Ивана III его сын быстро избавится от нее и ее детей. Вряд ли она соменвалась и в том, что после прихода к власти Молодого, ей придется коротать свой век в каком-нибудь позабытом богом монастыре вместе с ее византийскими интригами, идеей обожествления верховной власти, казнокрадством и иностранными аферистами.
В 1485 году умерла мать Ивана III, Софья стала «первой дамой» московского двора, и ее влияние на супруга усилилось. Но о смене наследника не могло быть и речи.
Зимой 14890 года в Москву вместе с братом приехало много всякого рода умельцев, начиная от художников и кончая пушечных дел мастерами.
По просьбе заботливой «мамы» приехавший вместе с ними лекарь Леон обратил внимание на то, что князь Иван Иванович Молодой страдает болезнью ног. И пообещал Ивану вылечить сына.
В заклад он поставил… свою голову. «Если я не сдержу своего слова, – заявил он великому князю, – можешь казнить меня!»
Тот так и сдела, и после того как Иван Молодой в результате лечения умер, лекарю отрубили голову. Оставалось только выяснить, от чего же на самом деле умер страдавший от подагры царевич.
От этой болезни не умирали даже в те дремучие времена. Тем более так стремительно и, что самое главное, вовремя.
Подозрение пало на Софью, чьи отношения с пасынком оставляли желать много лучшего. Положение усугублялось еще и тем, что сама Софья не пользовалась любовью москвичей. В летописях можно найти немало выпадов в ее адрес, и вполне понятно, что молва приписала ей и убийство Ивана Молодого.
Правда, князь Курбский обвинил в отравлении Ивана Молодого его отца. Но вряд ли такое было возможно, и маловероятно, что великий князь приказал отравить столь любимого им сына. Если он и был в чем-то виноват, так только в том, что поддался уговорам своей хитрой жены и разрешил Леону пользовать сына.
Что же касается несчастного лекаря, то, скорее всего, он стал жертвой заговорщиков, на которого списали гибель российского наследника.
В том, что Иван Молодой был отравлен, не сомневался никто, поскольку были налицо все симптомы отравления змеиным ядом. И на Москве сразу же заговорили о том, что Софья родилась и выросла в краях, где прекрасно знали змей и свойства их яда.
Вполне возможно и то, что царевна-отравительница пользовалась каким-то растительным ядом. И далеко не случайно вскоре после смерти Ивана Молодого были пойманы и утоплены в Москве-реке бабы-воржьи, носившие Софье смертоносное «зелье».
Что же касается самого великого князя, то он не мог не понимать, кому была выгодна смерть его сына. Однако никаких выводов относительно своей жены не сделал и продолжал относиться к ней так, словно ничего не произошло.
Палач собственной семьи
Итак, главное препятствие в лице наследника великокняжеского престола было устранено. Но не все оказалось так просто, ибо теперь на престол претендовал внук мужа и сын Ивана царевич Дмитрий.
Положение осложнялось еще и тем, что притязания Дмитрия подкреплялись еще и тем, что его отец был официально провозглашенным великим князем – соправителем Ивана III и наследником престола.
Иван III прекрасно понимал, что ему надо было решать этот сложный вопрос как можно скорее. В противном случае страна могла быть ввергнута в новую династическую смуту, и московская знать уже начала делиться на партии и готовиться к борьбе за власть.
Великий князь оказался перед мучительным выбором. Назначив наследником и своим соправителем Дмитрия-внука, он обрекал на гибель Софью и ее детей.
Торжество Василия означало бы неминуемую расправу с Дмитрием-внуком и Еленой Волошанкой сразу после кончины Ивана III.
Всегда решительный Иван долго не решался объявить свое решение-приговор. Бояре помнили кровавую смуту, затеянную удельными князьями при Василии II, и твердо поддерживали законную тверскую ветвь династии.
Они с тревогой наблюдали за взаимоотношениями между Дмитрием-внуком и его дядей Василием, сыном Софьи и делали все возможное, дабы укрепить великого князя в решении провзгласить наследником царевича Дмитрия. Таким путем они надеялись пресечь смуту в самом зародыше.
После долгих и мучительных раздумий Иван III осенью 1497 года назвал наследником Дмитрия и приказал подготовить для внука невиданный прежде обряд – торжественное «венчание на царство» по случаю его близкого совершеннолетия.
В связи с этим надо рассказать вот о чем. Как мы знаем, после падения Константинополя в 1453 году и образование мощного Московского государства создали почву для распространения в русском обществе идеи «Москва – новый Царьград».
Однако мысль о византийском наследии развивали не греки из окружения царевны Софьи, а духовные лица и книжники, близкие ко двору Елены Волошанки.
Митрополит Зосима, которого считали единомышленником жены отравленного византийской принцессой Ивана Молодого Елены, сформулировал новую идею в сочинении «Изложение пасхалии», поданном московскому собору в 1492 году.
В похвальном слове самодержцу Ивану III пастырь не упомянул о браке государя с византийской принцессой. В то же время он подчеркнул, что Москва стала новым Константинополем благодаря верности Руси Богу.
Сам Бог поставил Ивана III – «нового царя Константина новому граду Константину – Москве и всей Русской земли и иным многим землям государя».
Предание о «шапке Мономаха» доказывало, что русские великие князья породнились с византийской династией задолго до греческого брака Ивана III, и родство было скреплено передачей им царских регалий.
Отсюда следовало, что правом на трон обладал старший праправнук Мономаха, тогда как греческое родство удельного князя Василия не имело значения. Теорию греческого наследства выдвинули противники греческой царевны Софьи.
Понятно, что все это делалось и для того, чтобы доказать право не престол не только детей от племянницы византийского императора, но и царевича Дмитрия.
Коронацию готовили втайне от «грекини». Но один из доверенных дьяков выдал тайну Василию и его матери. В окружении Софьи возник заговор.
Его участники попытались опереться на великокняжеский двор, для чего «тайно к целованию приведоша» многих детей боярских из состава двора.
Наиболее решительные заговорщики советовали княжичу Василию собрать войско, захватить Вологду и Белоозеро вместе с находившейся там великокняжеской казной.
Таким путем сторонники «грекини» рассчитывали предотвратить коронацию Дмитрия-внука. Никто из членов Боярской думы не принял участия в авантюре, что и предопределило ее неудачный исход.
Главные советники Василия дети боярские Еропкин и Поярко были четвертованы, другие заговорщики – князь Палецкий-Стародубский, В. Гусев и дьяк Стромилов – лишились головы.
Софью подозревали в попытке отравить Дмитрия, которая якобы уже приготовила яд и ждала удобного случая отравить княжича. На этот раз Иван III не решился спустить дело на тормозах и приказал провести розыск.
В ходе следствия выяснилось, что Софью во дворце посещали колдуньи и ворожеи, приносившие зелье. Иван III велел тотчас же утопить «лихих баб» в Москве-реке, а с женой «пача жить в бережении».
«И, – пишет летописец, – в то время опалу положил князь великий на жену свою, на великую княиню Софию. Княжича Василия некоторое время держали под арестом «за приставы».
14 февраля 1498 года Дмитрий был торжественно коронован великокняжеской короной в Успенском соборе Кремля.
Если говорить откровенно, то Дмитрий не имел никакого отношения к греческой императорской фамилии, тем не менее, церемония в Кремле напоминала обряд коронации византийских василевсов.
Это было первое в русской истории «венчание на царство». Митрополит Симон возложил на голову Дмитрия знаменитую «шапку Мономаха», после чего Иван III передал внуку все древние семейные реликвии, предназначавшиеся старшему сыну – наследнику престола.
Софьи и Василия на коронации не было. Казалось, их дело окончательно проиграно. Придворные бросились угождать Елене Стефановне и ее коронованному сыну.
Однако вскоре толпа льстецов отступила в недоумении. Великий князь так и не дал Дмитрию реальной власти, удерживая все нити в своих руках.
Он продолжал мучительно искать выхода из династического тупика. Дмитрию были даны в управление лишь некоторые северные уезды.
В январе 1499 года Иван III внезапно обрушил гнев на своих давних фаворитов князей Патрикеевых. Глава дома, Иван Юрьевич Патрикеев, был приговорен к смертной казни, которую в последний момент заменили пострижением в монахи и ссылкой в Троице-Сергиев монастырь.
Его сын Василий Косой (будущий вождь нестяжателей Вассиан Патрикеев) также изведал страх смерти, но в итоге отделался пострижением и ссылкой в Кирилло-Белозерский монастырь.
На плаху отправился зять Ивана Патрикеева – князь Семен Иванович Ряполовский. Казнь была совершена во вторник 5 февраля на льду Москвы-реки, «пониже мосту», – на том самом месте, где годом ранее казнили участников заговора в пользу Василия и Софьи.
Через два месяца Иван арестовал еще двух представителей московской знати – князя Василия Ромодановского и Андрея Коробова Тверитина. Вероятно, эти двое имели какое-то отношение к делу Патрикеевых.
Опала на Патрикеевых, несомненно, была прямо связана с вопросом о престолонаследии. Заглядывая вперед, легко было предвидеть жестокую борьбу, которую предстояло выдержать 14-летнему Дмитрию в случае кончины деда.
Иван заранее подготовил для внука опору – могучий клан князей Патрикеевых во главе с многоопытным Иваном Юрьевичем Патрикеевым, фактическим руководителем московского правительства в 90-е годы.
Построив всю эту конструкцию, Иван III, вопреки своим ожиданиям, не умер, и первоначальный замысел уже не казался ему столь удачным.
Но если прежде он страдал от укоров совести относительно судьбы своей первой семьи, то теперь Ивана стали терзать сожаления о второй.
Бессонными ночами он видел своих юных сыновей Василия, Юрия, Дмитрия Жилку, Семена, Андрея в тяжких оковах, на тюремной соломе.
Он слышал во сне (а может быть, и наяву) душераздирающие вопли великой княгини Софьи, с которой он хорошо ли, плохо ли, но прожил вместе 25 лет.
Он думал об опасности для московского дела того мятежа, знаменем которого неизбежно станут сыновья Софьи. Предотвратить этот мятеж можно было только двумя способами: либо немедленно уничтожить свою вторую семью, либо завещать престол Василию и уничтожить семью Ивана Молодого.
Первое оказалось невозможным. Но и второе требовало невероятного насилия над собственной совестью. И все же второе решение перевесило.
Разгром клана Патрикеевых в январе 1499 года означал ликвидацию того правительства, которое должно было обеспечить воцарение Дмитрия. Вероятно, старый князь Патрикеев был искренне предан семейству Ивана Молодого и отказался перейти на сторону Василия.
Дальнейшие шаги государя стали естественным продолжением этого мучительного решения. В четверг 21 марта 1499 года Иван III «пожаловал сына своего князя Василия Ивановича, нарек его государем великим князем, дал ему Великий Новгород и Псков в великое княженье».
В итоге на Руси появились сразу три великих князя: отец, сын и внук. Такого ко многому привыкшая страна еще не видала.
Столь неожиданное решение всполошило псковичей, увидевших в нем умаление своего статуса «вотчины» самого великого князя Ивана.
Они отправили в Москву делегацию с просьбой отменить распоряжение. Результат этого посольства псковский летописец изображает в сумеречных тонах: «И великий князь Иван Васильевич на наших посадников и бояр опалился: чи не волен яз в своем внуке и в своих детех; ино кому хочю, тому дам княженство; да дал княженство сыну своему Василью Новгород и Псков…»
Для острастки Иван приказал бросить двух псковских бояр в темницу, а прочих отправить назад без обычного поклона всему Пскову. Лишь год спустя псковичам удалось упросить Ивана сменить гнев на милость.
Впрочем, Иван III все еще колебался в своем роковом выборе. 2 апреля 1499 года он отправил своих послов к датскому королю Гансу «просити дочь его за внука своего Димитрия».
Сватовство закончилось ничем. Однако само это предприятие означало, что у Дмитрия весной 1499 года еще оставались политические перспективы.
В четверг 13 февраля 1500 года в Москве сыграли пышную свадьбу. Иван III выдал свою 14-летнюю дочь Феодосию замуж за князя Василия Даниловича Холмского – сына знаменитого полководца и предводителя тверского «землячества» в Москве.
Тем самым была протянута еще одна связующая нить между детьми Софьи Палеолог и верхушкой московской знати. Этот брак, имевший явно политическую подоплеку, закончился трагически. Ровно через год Феодосия умерла.
Летом 1500 года, когда Василий Иванович принимал участие в сражении с литовцами в районе Дорогобужа, «на Свинском поле», произошел загадочный эпизод, о котором довольно туманно сообщает один поздний летописец.
Суть дела одни историки понимают так, что Василий изменил отцу и перешел на сторону Литвы, но затем вернулся, получив от Ивана обещание сделать его наследником престола.
Другие полагают, что речь идет всего лишь о мелком боевом эпизоде: полк Василия был обращен в бегство литовским войском, и княжич укрылся от неприятеля в Вязьме.
Если принять первую версию, то это означает, что призрак новой династической смуты стоял тогда у самых ворот московского Кремля.
Развязка затянувшейся семейной драмы наступила лишь через два года. «Toe же весны (1502 года) князь велики апреля 11 в понедельник положил опалу на внука своего великого князя Дмитрея и на его матерь на великую княиню Елену, и от того дни не велел их поминати в ектеньях и литиах, ни нарицати великым князем, и посади их за приставы».
Причина и даже повод для расправы остаются неизвестными. Некоторые летописи глухо сообщают, что мать и сын были арестованы «за некое их прегрешение».
Через три дня великий князь «пожаловал сына своего Василия, благословил и посадил на великое княженье Володимерьское и Московское и всеа Руси самодеръжцем, по благословению Симона, митрополита всеа Руси».
Царственным узникам были определены самые жестокие (по существу – убийственные) условия содержания. Устюжская летопись сообщает: «Того же лета князь великий Иван Васильевич посадил сына своего Василья Ивановича на великое княжение, а внука своего князя Дмитрея Ивановича посадил в камень (каменную темницу) и железа (цепи) на него положил».
Вероятно, столь же тяжким было и заточение Елены Волошанки.
После ареста внука и снохи Ивану стало невмоготу жить в Кремле, поблизости от их темницы.
В четверг 9 июня 1502 года он со всей семьей уехал в свою загородную резиденцию в Воронцово и пробыл там до 21 декабря.
Ровно через год после этих событий, 7 апреля 1503 года, умерла Софья Палеолог. Летописи не сообщают каких-либо подробностей ее кончины, за исключением того, что тело великой княгини было погребено в соборе кремлевского Вознесенского монастыря.
Ее похоронили рядом с могилой первой жены Ивана III – тверской княгини Марии Борисовны.
Но, как и всегда бывает в таких случаях, по Москве поползли слухи об очередном убийстве в благородном сейместве. В чем не было ничего удивительного.
Софью не любили в Москве за ее влияние на великого князя и за перемены в московской жизни – «нестроения великие», как выразился боярин Берсень-Беклемишев.
Она вмешивалась и во внешнеполитические дела, настаивая, чтобы Иван III перестал платить дань ордынскому хану и освободился от его власти. И будто бы однажды молвила она мужу: «Я отказала в руке своей богатым, сильным князьям и королям, для веры вышла за тебя, а ты теперь хочешь меня и детей моих сделать данниками; разве у тебя мало войска?»
Как отметил В.О. Ключевский, искусные советы Софьи всегда отвечали тайным намерениям ее мужа. Иван III действительно отказался платить дань и растоптал ханскую грамоту прямо на ордынском дворе в Замоскворечье, где потом возвели Преображенский храм.
Но и тогда народ «наговорил» на Софью. Перед выходом к великому стоянию на Угре в 1480 году Иван III отправил жену с малыми детьми на Белоозеро, за что ему приписали тайные намерения бросить власть и бежать с супругой, если хан Ахмат возьмет Москву.
Долгое время смерть Софьи была окружена завесой тайно. Однако благодаря усилиям антропологов и экспертов-криминалистов стало известно, что великая княгиня была небольшого роста (не более 160 см), болела остеохондрозом и имела серьезные гормональные нарушения, обусловившие мужеподобность облика и поведения. Главным выводам был тот, что ее смерть наступила по естественным причинам в возрасте 55–60 лет.
В сентябре 1503 года летописи сообщили и об ухудшении здоровья самого князя Ивана: «Того же лета, месяца июля в 28… князь великий Иван Василиевич всеа Русии начят изнемогати…» Далее летописец назидательно добавляет: «Его же бо Господь любит, наказует».
Условия содержания державного узника после кончины Ивана стали еще более суровыми. Дмитрий сидел в тесной камере в железных оковах. Там он и умер 14 февраля 1509 года в возрасте 25 лет.
Что же касается Ивана III, то, судя по воспоминаняим современников, он очень страдал в последние годы своей жизни. Да и как было не страдать человеку, который стал палачом своей собственной семьи…
