Александр Ушаков
Великие тайны русского престола
Затем наступил черед князя Андрея Старицкого. Приехав в Морскву на сороковины по Василию, он попросил Елену убрать из его городов всех великокняжеских ревизоров и пытчиков. Однако та отказалась.
– Государство, – сказала она, – покойным мужем не мне завещано, а сыну моему, великому князю Ивану Васильевичу!
– Советуешь мне мои собственные земли у мальчишки выпрашивать? – вспылил князь Андрей.
– Советую тебе, – покачала головой Елена, – обождать двенадцать лет, пока вступит великий князь в совершенный возраст! Но если ты так торопишься, то бей челом боярам, кои оставлены покойным мужем моим блюстителями государства!
Почувствовав в словах правительницы насмешку, князь Андрей окончательно вышел из себя.
– Мне, – закричал он, – Рюриковичу и Палеологу, челом бить?! Мой отец и старший брат – последние великие государи всея Руси! Мой дед был византийским императором! И я стану перед Федькой Мишуриным и Васькой Головиным шапку ломать?
– Захочешь именья и пожитков – поклонишься! – холодно ответила Елена.
Потеряв всякую степенность, Андрей Иванович, выбежал из покоев. Овчина насмешливо бросил ему вдогонку:
– Тоже мне император нашелся! Палеолог-Старицкий!
Понятно, что после такого разговора у насмерть обиженного Андрея оставалась только одна надежда – на заговор. Он попытался привлечь на свою сторону Глинского, которого обошли Дмитрий Вельский и Федор Мстиславский.
Однако Глинский на сговор не пошел. Тогда Андрей поехал к своему племяннику Дмитрию Вельскому, но и тот его не поддержал.
Зато два других племянника князя – Семен и Иван Вельские – стали союзниками Старицкого. Очень скоро к ним примкнул недовольный центральной властью наместник Новгорода Великого Михаил Семенович Воронцов.
В то и без того тревожное время борьбой в высшем эшелоне московской власти попытался воспользоваться польский король Сигизмунд, который потребовал вернуть Польше Северскую землю, Чернигов и Смоленск.
Свои требования король подкрепил походом на Чернигов польских войск под командованием Андрея Немирова. Вместе с тем тревожные вести шли и с восточных границ, где участились набеги казанских татар.
Ситуация сложилась критическая, но глава регентского совета князь Михаил Глинский и руководитель боярской думы князь Иван Овчина-Телепнев-Оболенский не могли поделить полномочия и приступить к решительным действиям.
Да и как поделить! Ведь согласно системе местничества Овчина-Оболенский был значительно выше по положению, нежели «выдвиженец» Василия Михаил Глинский.
Михаил Львович Глинский был опытным государственным мужем. Он многое повидал и претерпел в своей богатой событиями жизни. После смерти Василия он даже не сомневался, что, наконец-то, пришло его время и именно станет он правителем огромной страны.
Однако его молодая племянница, которая сделала своим советником Овчину-Телепнева Оболенского, думала иначе. Глинский был недоволен и, пытаясь добиться власти, вступил в конфликт со своей племянницей.
За спиной Овчины стояла Боярская дума, стремившаяся покончить с засильем опекунов, за спиной Глинского – семибоярщина, которой недоставало единодушия, Андрей Старицкий, и три недавно пришедших на службу в Москву западнорусских князей – Ляцким, Воротынским и Трубецким.
Они задумали захватить Кремль, когда Овчина с войсками уйдет на Оку встречать татар. Мтежа был назначен на 25 августа 1534 года.
«Столкновение же между Овчиной и Глинским, – писал современник, – всерьез беспокоило вдову и ставило ее перед трудным выбором. Она либо должна была удалить от себя фаворита и окончательно подчиниться семибоярщине, либо, пожертвовав дядей, сохранить фаворита и разом покончить с жалким положением княгини на вдовьем уделе».
Впрочем, он только так назывался, «трудный выбор». По сути дела никакого выбора не было, поскольку «развод» с Овчиной означал быстрый крах самой великой княгини.
При всем своем честолюбии и авантюризме, Михаил Глинский оставался чужим на Москве, и делать на него ставку было безумием.
Конечно, это было жестоко по отношению к родственнику, от которого Елена не видела ничего плохого. Но слишком много было поставлено на карту. Да и не было для нее уже никаких родственников, а были только цели и средства.
Находившийся на берегу Оки Овчина был вовремя извещен о настроениях «дяди» и, хорошо зная, чем такие настроения заканчиваются, повел свой отряд к Москве.
Он действовал быстро и решительно, и 5 августа 1534 года князь Михаил Глинский отправился в хорошо знакомую ему камеру.
Елена приказала оковать многопудовыми цепями и надеть на голову тяжкую железную шапку. Глинского не кормили и, дабы продлить его мучения, поили только водой.
Великий авантюрист, которому к тому времени исполнилось семидесят лет, не выдержал мучительной пытки и умер 15 сентября 1534 года – на сороковой день после начала казни.
Фаворит оказал Глинской неоценимую услугу. Будучи старшим боярином думы, он бросил дерзкий вызов душеприказчикам великого князя и добился уничтожения системы опеки над великой княгиней.
Семибоярщина управляла страной менее года. Ее власть начала рушиться в тот день, когда дворцовая стража отвела Михаила Глинского в тюрьму.
Австрийский посол Герберштейн объяснял гибель Глинского тем, что он пытался вмешаться в интимную жизнь Елены и настойчиво убеждал ее порвать с фаворитом.
Герберштейн был давним приятелем Глинского и старался выставить его поведение в самом благоприятном свете. Но об авантюрных похождениях Глинского знала вся Европа, и вряд ли любовные дела его племянницы так уж волновали престарелого авантюриста. Скорее всего, это был самый обыкновенный предлог для того, чтобы удалить Овчину.
Глинский был обвинен в том, что захотел держать государство вместе с единомышленником своим, Михаилом Семеновичем Воронцовым. Это обвинение понятно, ибо прежняя деятельность Глинского обличала в нем человека, не умевшего умерять свое честолюбие и не выбиравшего средства для достижения своих целей. И, конечно же, можно смотреть на его борьбу его с Оболенским как на следствие честолюбивых стремлений, а не нравственных побуждений только.
Впрочем, для современников нужно было и другое обвинение, и Глинского в Москве обвиняли в том, что он отравил великого князя Василия. Точно также в Литве его обвиняли в отравлении великого князя Александра.
Поздние летописи объясняли опалу Глинского и Воронцова тем, что они хотели править за Елену государством и тем самым грешили против истины. В угоду царю Ивану IV, считавшему мать законной преемницей отцовской власти.
Не успели утихнуть литовские страсти, как наступило время окончательных разборок с Андреем Старицким. Младший брат Василия III владел обширным княжеством и располагал внушительной военной силой.
Андрей Старицкий только потому не был среди мятежников, что отъезжал в ту пору в Старицу, но, как писал летописец, «учал на Великого князя и на его матерь гнев держати».
Как мы помним, свои споры с великой княгиней он начал еще в 1534 году, когда проживал в Москве. После сороковин брата он попросил у Елены добавить ему городов к своей отчине.
Однако та, вместо городов, в память о покойном вручила ему несколько шуб, кубков, копий, иноходцев в седлах и предложила подождать двенадцать лет. Андрей был очень не доволен таким отношение, о чем имел неосторожность высказаться вслух.
Высказывания князя стали известны в Москве, и сразу же появился слух, что Андрея хотят арестовать. Елена заверила Андрею, что это не так.
Тот потребовал от Елены письменного удостоверения и, получив его, приехал в Москву для объяснений с правительницею.
Андрей начал с того, что до него дошел слух, будто великий князь и она, Елена, хотят положить на него опалу.
– Не волнуйся, – ответила та, – и поменьше слушай лихих людей. Было бы очень хорошо, если бы ты назвал нам этих людей, чтобы избежать недоразумений в будущем!
Князь Андрей не назвал никого. Елена повторила, что она ничего против него не имеет, и отпустила его. Андрей оставил правительнице своеобразную расписку, в которой он «клялся исполнить договор, заключенный им прежде с племянником, обязался не утаивать ничего, что ни услышит о великом князе и его матери от брата своего, от князей, бояр, дьяков великокняжеских или от своих бояр и дьяков, ссорщиков не слушать и объявлять о их речах великому князю и его матери».
Эта расписка примечательна том, что в ней впервые говорится об уничтожении права удельных князей принимать к себе служивых князей, бояр и слуг вольных.
Это право постоянно нарушалось при отце и деде Ивана, хотя и вносилось в договоры великих князей с удельными князьями. И в своей записи Андрей обязался «не принимать князей, бояр, дьяков, детей боярских и никого другого, если они отъедут от великого князя на его лихо».
Однако Андрей не успокоился. Он не только продолжал сердиться на Елену, не прибавившую ему городов к уделу, но и постоянно ждал опалы.
Вскоре в Москву пошли доносы о том, что Андрей собирается бежать. Елена не поверила и летом 1537 года позвала Андрея на совет по случаю войны с Казанью.
Тот сказался больным и просил прислать лекаря. Правительница послала к нему известного нам Феофила. Тот выяснил, что Андрей притворяется больным, потому что боиться ехать в Москву.
Елена приказала ему прибыть в столицу «в каком бы ни было состоянии». Однако тот и на этот раз отказался.
«Нам, государь, – писал он в письме к Елене, – скорбь и кручина большая, что ты не веришь нашей болезни, и за нами посылаешь неотложно. И я от болезни и от беды, с кручины отбыл ума и мысли. Так ты бы, государь, пожаловал, показал милость, согрел сердце и живот холопу своему своим жалованьем, чтобы холопу твоему вперед было можно и надежно твоим жалованьем быть бесскорбно и без кручины, как тебе бог положит на сердце».
В это время Телепнев-Оболенский получил сообщение о том, что князь Андрей собирается бежать. Елена отправила в Старицу Андрею симоновского архимандрита и спасского протопопа.
От имени митрополита они должны были сообщить князю, что тот молит его «соблюдать присягу без всякой хитрости» и ехать в Москву.
Не полагаясь на церковные увещевания и угрозы, правительство выслало к Волоку полки.
Андрей не стал медлить и 2 мая 1537 года выехал из Старицы. Он намеревался добраться до Литвы. Но после того, как дороги к литовским границам были отрезаны, Андрею не оставалось ничего другого, как двинуться в новгородские области.
«Князь великий молод, – писал он помещикам и детям боярским, – держат государство бояре, и вам у кого служить? Я же вас рад жаловать».
Многие помещики приехали к нему Князь Юрий Оболенский, узнав о бегстве своего князя, потопил суда, чтобы они не достались москвичам, и соединился с Андреем на речке Березне.
Но как только войска выстроились для боя, Андрей начал переговоры с Оболенским. Он обещал сложить оружие, если тот обещает ему, что великий князь и Елена не арестуют его.
Оболенский такое обещание дал, и вместе с Андреем отправился в Москву. Однако Елена была крайне недовольна таким поведением фаворита и приказала арестовать Андрея. На узника надели некое подобие железной маски – тяжелую «шляпу железную» и за полгода уморили в тюрьме.
Тридцать новгородских помещиков, которые перешли на сторону Андрея, были биты в Москве кнутом, а потом повешены на новгородской дороге до самого Новгорода.
Так с помощью Оболенского Елена покончила со строптивыми родственниками. И здесь личное счастливо совпало с государственным. Да, она опасалась рвавшихся на московский престол братьев мужа и защищала себя и своего сына как частное лицо.
Но в то же самое время, хотела она того или нет, она боролась за будущее Руси, ибо воцарение на русском престоле любого из братьев означало бы шаг назад.
Если это было бы, конечно, именно так. Во-первых, нам ничего неизвестно о том, что думали рвавшиеся на трон братья Василия III.
По тому, как о них пишут, создается впечатление, что стоило только тому же Старицкому занять место великого князя, как он принялся бы за реставрацию старины. Иными словами, он разрешил бы боярам менять своих князей при первом же неудовольствии.
Но если бы он даже и сделал это в самом начале правления, то уже очень скоро ему пришлось бы снова закручивать гайки. По той простой причине, что его заставили бы сделать это. Кто? Да те же крымские и казанские татары!
И здесь надо сказать вот о чем. Идея создания мощного русского централизованного государства родилась отнюдь не в Москве.
Как это ни печально для поклонников действительно талантливого правителя Ивана III, но никаким провидцем он не был и вряд ли что знал об объективном историческом процессе.
Он был прекрасным исполнителем. А породили эту идею заклятые враги русской земли из Дикой степи. Брошенным Руси вызовом, а говоря проще, постоянными грабежами и насилием.
«Вызов, – пишет А.Тойнби, – это такая ситуация, при которой существование данного общества оказывается под некоей угрозой». Так оказалась под угрозой и удельная Русь, ответом которой на вызов кочевников явилось создание мощного централизованного государства.
Надо помнить и то, что объединение русских земель вокруг Москвы лежало в самом историческом движении вперед и создание русского централизованного государства являлось объективным требованием истории. И здесь даже самые сильные и строптивые бояре были бессильны.
Пока тот же Старицкий был вынужден подчиняться брату, он мог проявлять неудовольствие и требовать все, что угодно. Но стоило бы ему только занять его место, как первое, что он потребовал бы от своих бояр, так это полного подчинения. И не только потому, что подобное в природе человека, облеченного хоть какой-то властью, но и потому, что с великокняжеского престола он увидел бы совсем другие горизонты.
Ну а что же царица, как с гордостью величали ее сербские летописи? Почувствовав силу, Елена продолжала нагнетать атмосферу и, судя по всему, вела себя по отношению к высшим боярам без должного уважения.
Теперь ей противостояла только одна группировка: клан Шуйских, поскольку лидер другой Иван Бельский томился в тюрьме.
Да, «принцы крови» смирились, но не покорились и, по всей видимости, ждали момента для нанесения смертельного удара по Елене и ее фавориту.
Почему никто из главных бояр не поддержал Юрия Ивановича и того же Старицкого?
Точно на этот вопрос не ответит уже никто, но предположить можно. К этому времени на Москве находились три самых родовитых рода, которые могли претендовать на московский трон. Это братья Василия III Юрий и Андрей, Шуйские и Бельские.
Шуйские вели свое начало от третьего сына Александра Невского – Андрея Городецкого. Род Бельских принадлежал к Гедиминовичам – роду великого литовского князя Гедимина, и родовитости у них хватало. И поддерживать им Юрия Ивановича и князя Старицкого не было никакого смысла.
В таком случае на трон взошел бы взрослые люди со своими взглядами и окружением. И как бы они повели себя, став великими князьями, никто не знал.
Оставаясь же в опекунском совете, Шуйские могли играть первые скрипки в управлении государством. А за те годы, которые оставались до совершеннолетия великого князя Ивана, многое могло произойти. И ничего несбыточного в таких мечтах не было. Пройдет всего несколько десятков лет, и Василий Шуйский станет царем.
Что вынесли Шуйские и Бельские из опалы братьев великого князя? Да только то, что Елена с каждым днем вела себя все более властно, что, конечно же, не могло нравиться боярам.
Однако разгром воинствующей оппозиции, едва не ввергшей страну в кровавую пучину удельных разборок, явился далеко не единственным достижением периода ее правления. Она была молода, умна, энергична. И, как ее великая предшественница княгиня Ольга, расправившись с врагами мужа, Елена сумела многое сделать.
Да, по словам С. Н. Соловьева, Елена ужасала «дворянство и народ своими жестокостями, явными и тайными, возбуждая в них справедливое негодование своим распутством».
Но в то же самое время, по словам Соловьева, «наша литовско-русская Мессалина выказывала много ума и такта во внешних сношениях с соседними державами». И именно она подтвердила дружественные договоры России со Швецией, Ливонией, Молдавией, царством Астраханским и князьями ногайскими; в последний год своего правления сносилась дружественно с императором Карлом V и братом его Фердинандом, королем венгерским и богемским; вела успешные войны с Крымом и Литвой.
Но Елена не только воевала, но и строила. Не доверяя заключенным мирным соглашениям, Елена предпочитала укреплять обороноспособность государства строительством новых мощных крепостей и основательной реконструкцией старых, как это было сделано во Владимире, Твери, Ярославле, Вологде, Новгороде Великом, Перми и других городах.
Венцом этого строительства явилось сооружение городской стены в Москве, возведенной именно «по тому же месту, где же мыслил… князь великий Василий ставити».
Правление Глинской продолжалось менее пяти лет. Она начала с того, что узурпировала власть, которой Василий III наделил семибоярщину. Без ее согласия не могли быть проведены последующие реформы.
Можно по-разному относиться к Елене, но нельзя не признать: в каждом ее шаге, в каждом поступке чувствуется железная воля, борьба за интересы государства. Великая княгиня Елена оказалась жестким и бескомпромиссным продолжателем дел мужа.
В последний год жизни Елена много болела и часто ездила на богомолье в монастыри. Великая княгиня умерла 3 апреля 1538 года.
Как и всегда в таких случаях, смерть правительницы вызвала разные толки, и австрийский посол Герберштейн писал об отравлении великой княгини ядом. Что касается Ивана Грозного, то он всю свою жизнь считал, что его мать отравили бояре.
Кто убил Елену, если это было на самом деле так, мы можем только догадываться. Вполне возможна и та версия, какую дает Евгений Сухов в своем романе «Тайная любовь княгини».
«Ты вот что, Аграфена! Как будешь в спальных покоях государыни, сыпанешь ей вот этого порошка, – Василий Васильевич бережно развернул тряпицу. – Да рожу-то свою сюда не суй! Как вдохнешь этого зелья, так потом тебя на погост придется нести.
– Дядя Василий, родненький, да как же я могу! – перепугалась Аграфена.
– А вот так! – прикрикнул боярин на племянницу. – Хочешь, чтобы великая княгиня нас головы лишила? Ежели она дядьку своего родного уморила да государева брата повелела живота лишить, то нас сгубить для нее просто в радость будет. Али не так, племянница? Ты на меня гадюкой не смотри, Аграфена, не забывай, что я тебе вместо отца. А он, покойный, повелел слушать меня во всем. И ежели не моя забота, так тебе во дворце бы и не бывать. Я тебя к великой княгине определил, челом за тебя бил.
Аграфена всхлипнула:
– Как же я отважусь на такое, дядя Василий?
Девичьи руки бережно завязали порошок в узорчатую тряпицу.
– Даже святое дело без греха не бывает. Зато потом вольготнее задышится. Мы, Шуйские, всегда ближе всех к престолу сидели и сейчас этого места никому не отдадим.
Князь Василий, после того как почил его батюшка, сделался старейшим в роду Шуйских, и уважение, которым некогда пользовался его покойный родитель, теперь, не растеряв даже крох, досталось его могучему отпрыску.
Его огромный дом напоминал великокняжеский дворец, а по убранству комнат превосходил даже государеву Переднюю. В коридорах у боярина полыхали подсвечники немецких мастеров, углы освещали узорчатые миланские фонари, а в сенях на гостей взирали венецианские маски. Князь заведовал Посольским приказом, и ему не стоило труда выписать интересующую его вещь в любом королевском дворе.
Были у именитого боярина скрипошники с домрачеями, шуты и шутихи, карлы с карлицами, а во время обедов стольники поочередно подавали по двенадцать блюд, удивляя гостей хлебосолом и парчовыми нарядами.
Василий Шуйский настолько уподобился государю, что повелел челяди откладывать по сорок поклонов зараз, как если бы они привечали самого великого московского князя. С коня он сходил не на грешную землю, а ступал на скамеечку, которую заботливо подставляли ему под ноги стремянные, а когда шествовал по улице, то под руки его держали по три дюжины рынд.
– Ты вот что, девонька, про этот порошок никому ни слова! А то накличешь на весь род такую беду, что не приведи господь! Насыплешь ты этого зелья на петлицы государыни. Она начнет пуговицы застегивать да перепачкает свои пальчики, а потом заразу и в рот себе занесет. Не пройдет и месяца, как на погост снесем…»
И снесли. Шуйский ошибся только в одном: Елена проболела не месяц, а всего неделю. Что, конечно, не исключает отравления ядом замедленного действия.
Но, как бы ни было на самом деле, бояре смерти великой княгине не огорчились. Даже более того, обрадовались. По всей видимости, никто из них не знал латинской поговорке, согласно которой о мертвых говорили либо хорошо, либо ничего.
Впрочем, если бы только говорили. Но куда там! Умершую правительницу ругали последними словам, не стесняясь присутствия Ивана.
Такой версии придерживаются многие авторы. И все же думается, что Елену отравили (а ее на самом деле отравили) отнюдь не из-за ее приверженности «делу» мужа. И те, кто сыпал ей яд, вряд ли думал о государственных интересах.
Скорее, это было продолжением местнических разборок, поскольку Елена со своими дорвавшимися до власти, а значит, и до богатства родственниками и обладавшим огромной властью Овчиной не могла не задевать личные интересы бояр.
Убийцы Елены очень надеялись на то, что именно они станут регентами и смогут влиять на молодого царя, а значит и блюсти свои собственные интересы.
Оплакивал ли царевич Иван так безвременно ушедшую от него мать? Летописи на сей счет молчат. Только один из очевидцев пишет, что «восьмилетний отрок, слушая заупокойную службу, стоял молча, как требовал того строгий дворцовый обычай. И лишь тоска, тяжкая, недетская тоска и одиночество были в его больших, внимательных, повзрослевших глазах.
Он крепко сжимал в руке маленькую ладошку своего пятилетнего брата Юрия, глухонемого от рождения, как бы показывая, что никому не даст его в обиду».
Так оно и было. До самой смерти больного царевича в 1563 году они всегда были вместе. И в детстве, и в зрелые годы Иван IV опекал ущербного брата, требуя к нему подобающего уважения.
Правда, есть и другая версия, согласно которой на похоронах Елены плакали два человека: великий князь Иван Васильевич и князь Иван Оболенский. Но если царевич плакал о матери, то Овична мог оплакивать и себя самого. Зная, с кем он имеет дело, понимал: недолго ходить ему по этой земле…
И плакал он не зря. Спустя всего восемь дней после похорон Елены Шуйские бросили князя в тюрьму, где он уже через месяц отдал богу душу «от недостатка в пище и тяжести оков». Его сестру, няньку малолетнего Ивана, Аграфену Челяднину, отправили в Каргополь, где постригли в монахини.
