Александр Ступин
Одинокий. Рассказы
VIII
Губернатор не любил своё новое назначение. Вот уж пятый год он сидел в этом кабинете и ненавидел в нём всё: окна, двери, стол этот идиотский, старый паркет, и даже портрет Президента.
Прежний кабинетик газпромовского клерка был уютнее и спокойнее. Газ по трубам поступал вне зависимости от представлений клерков о его составе: природный и не природный, какая там у него формула, какие-такие свойства. Нет, одно свойство газа он точно знал – денежное. И была служба там понятна и необременительна: планы, совещания, командировки в Питер, и между делом: охота, рыбалка, отпуск в красивых местах, и отличная зарплата и вознаграждения.
И вот приказ: надо посидеть в областной администрации и кое-что сделать для компании. Думал: год, ну, два, а застрял на целых пять. Пять потерянных лет! Все эти областные дороги, поля, рейтинги, разбитые коровники, нищий бюджет и постоянный страх. Этого раньше не было. Чем ближе к пенсии, тем больше страха.
И когда посчастливилось заполучить этот завод, заводик, по масштабам страны, свет в окошке зажёгся. «Сделаю, съеду, к чёртовой матери, отсюда. Буду каким-нибудь там сенатором, на худой конец, и – заводик. Облом. Это под меня копают, и в бой бросили этого упыря из района. Или я его в бараний рог сверну, или меня – под зад коленом. Последний бой, он – трудный самый».
Он ждал его. Сегодня. «Войдёт, сразу к стенке припереть и бить, бить, бить. Жаль, что только словами.»
– Глава администрации А-ского района Анатолий Дмитриевич Соболев, примете? – спросила вошедшая секретарша Маргарита Павловна, старый проверенный боец. Губернатор не любил заводить молоденьких девочек. Толку от них мало. Только расстройство.
– Да. Никого больше не пускать.
Он вошёл. Вошёл, как взошёл. Наглый, готовый к драке и понимающий, что вдвоём они в одной области не уживутся.
– Добрый день, Виктор Константинович.
– Добрый, проходи, Анатолий Дмитриевич. Разговор будет у нас коротким и жёстким. Но, может быть, взаимовыгодным. Как повернётся дело. Ты – мужик не без головы, я тебя понимаю, засиделся в районе, гоняешь со своими братками по полям, кур доишь. Хочется масштабов. Но говорю прямо и четко – завод оставь. Не знаю, как ты это сделаешь? Согласишься, помогу в отставку почётную уйти, ну и, соответственно, покумекаем о твоём карьерном росте. Не пожалеешь. Воевать со мной не советую. Соглашайся.
– С чем? С тем, что в области творится, в стране? Как я людям в глаза глядеть буду? Они у меня весь день вот так вот – на расстоянии вытянутой руки. Сердце давит.
– Ты что, опять, опять… Опять лапти обул? Ты и народ? Может, ты в Бога уверовал? Уверовал?
Губернатор приподнялся с кресла. Его трясло. Анатолий Дмитриевич понял: «Началось», и продолжил, удивляясь самому себе, откуда в нём это:
– Уверовал в Бога нашего и Святую Троицу. (А про себя: «Что я несу? Я – бандит, по сути, в кресле, при власти». ) Уверовал, как сотник. Сотник увидел Христа и уверовал. Вот и я, работал на таких, как ты, а потом думаю: «Сколько можно гниль жрать? Совесть и пробудилась…»
– Совесть…? У тебя?
– Сам удивляюсь. А есть. Если глубоко копнуть. Там, очень глубоко. Если хочешь, откроешь источник. Даже в твоей пустыне, если копать глубоко.
– Ты мне зубы не заговаривай. На моё место метишь? Вот тебе. Шиш. Не пройдёшь.
– А почему «нет»? Почему?
– У тебя – руки в крови. Братки у власти? Не бывать этому.
– Барыги у власти, значит – нормально, а честные пацаны – это плохо?
– Значит, так. Если хочешь войну, ты её получишь, нахлебаешься по самое не хочу… Ты думаешь, за тобой кто-то стоит? Этот, думаешь, москвичок? Сынок сопливый…, который только за папину спину прячется. Они там все… Только, вот, вот они где будут, вот где будут, – губернатор сжал руку в кулак.
– Ты – сумасшедший. Или нет… Ты – просто барыга, лавочник, пассажир. Мой ответ будет такой: сваливай по-тихому, сам. Я даже мешать тебе не буду. Сам. Пока народ тебя не сдёрнул. Так бывает.
Анатолий Дмитриевич встал со вздохом, дескать, что с тебя взять-то, задвинул аккуратно стул и пошёл уверенно и твердо к двери. Так же вежливо открыл и закрыл её за собой, так делает обычно тот, кто чувствует за собой силу. Виктор Константинович провожал его, так получилось, стоя, почти на вытяжку.
– До свидания, присаживайтесь, не надо меня провожать.
– Пошёл вон, вон, вон!!! – в вдогонку заорал губернатор, но так получилось, что обращался он к закрытой двери. А дверь – лицо неодушевлённое, равнодушно снесла вопль и только слегка скрипнула.
– Звали, Виктор Константинович?
– Нет… Нет… Нет… Чаю, да-да, чаю мне, пожалуйста…
И присел.
Кто за ним стоит? Кто? Что за дьявол такой? Откуда такая самоуверенность? Узнать! Нужна полная информация.
IX
Банник не появлялся с месяц у главы. Раньше, когда Глава приходил в администрацию, он прежде спрашивал у секретарши, не было ли кого.
Особенно было неуютно по вечерам. Скрипнет дверь, Анатолий Дмитриевич вздрагивал, оглядывался, ждал, вот он явится, и что-то будет. Дни шли, ничего не происходило, и он успокоился и махнул рукой: «Да пропади всё пропадом, хоть чёрт явись, и не такое видели».
А повидал, действительно, много. Что перечислять, в милицейских архивах часть отложилась, там и про него папочка найдётся. Тогда, в 90-х, это было повсеместно: мошенничество, убийства, делёж, бравада этим. Нынче поприутихло. Тише стало. Стало тише. Не прекратилось, тише стало. Незаметнее. Основное-то поделили и переключились туда, в мир. В мир-р-р. И уже, как политики. Скачок. Был районным барыгой, стал политиком, государственным деятелем.
Вот, откроешь какую-нибудь википедию, ба, знакомые всё лица: депутат, политик, сенатор, владелец, директор…, а папочки лежат в архиве, лежат, как мины подводные, и ждут своего часа. Плаваешь – плавай. Только глубоко не лезь, подорвёшься. Детям проще будет. А родители – по уши в дерьме. Флибустьеры березовых околков.
Так вот, те папочки-мины менее опасны, чем всякие нечистые. Они фарватер указывают, как буйки. А вот эти, повылазившие, случайности создают. Плывёшь по старой дорожке проверенной, а тут раз тебе – айсберг в бок. С этим надо что-то делать.
Начнём с синода, с архиепископа. У них там – строже, чем в партийном контроле давнишнем.
Договорился о встрече с архиепископом, который правил в местной епархии, он легко. Позвонил туда-сюда, решил пару пустяковых проблем для одного храма, и – пожалуйте отобедать с Владыкой.
Владыко вёл простой привычный для себя образ жизни и, если не вынуждали обстоятельства, предпочитал кушать у себя дома. Жил он как бы в центре, но в собственном одноэтажном доме старой постройки, с небольшим двором. Дом был неприметный и заставлял думать прихожан о скромном монашеском образе жизни архиепископа. Он их не разочаровывал.
Внешне архиепископ Федосий был приятен, без жеманства, без притворной картинной набожности и без нудного церковного менторства. Сними с него рясу, побрей – готовый руководитель: строгий и справедливый.
Родился он давно, служил на Украине, потом за морем, и забросила его судьбинушка в Сибирь, куда просто так не попадают. Но он не скис, а развернул такую деятельность, что соседи обзавидовались. И ещё, он был дипломатом: к месту обходителен, а иной раз строг и властен.
Глава с ним уже встречался. В далекие 90-е он, тогда работавший в одном из департаментов города, принимал участие во встрече одной немецкой делегации.
Немцы везли в город конвой гуманитарной помощи: с десяток старых грузовых машин Элли, когда-то выпускавшихся в ГДР, которые были всё ещё на ходу, но такие лучше дарить, гружённых секонд-хэндом, медицинским оборудованием и медикаментами. Возглавлял эту делегацию архитектор маленького городка, его же жители избрали главой городской администрации.
Так вот, когда они ехали к Феодосию, то немец ойкал, а потом спросил, почему бездорожье в городе. Что ответить? Не хватает средств у города. А жители? Почему они не чистят, не ухаживают за улицами? А действительно, почему?
– Если бы у нас так было, я бы сам стоял с лопатой на такой дороге. Или меня бы не избрали.
Тогда Анатолий Дмитриевич лишь кивал согласно. Сейчас вспомнил, когда его машина ползла по разбитой дороге медленно и осторожно, как змея на охоте. «А дом не изменился, чуть фундамент подремонтировали, доски на заборе заменили. А так – те же резные ставенки, въездные ворота, калитка. Дому-то, поди уж, за сто лет.»
Владыко был во дворе. Просто, по-монашески одет и, как всегда, гостеприимен. Они недолго говорили о былом, потом перешли в гостиную, где им подали скромный обед. А уж потом – разговор. Как только начать-то его, глава не знал.
– А что, Владыко, был я в селе Серебряная Долина, видел, церковь восстанавливаете. Красивые там места.
– Бог дал силы, восстанавливаем, прекрасный храм там стоял. Нынче, конечно, мы такого богатства дать не можем, и иконостас поскромнее, и кресты не позолоченные. Но на колокол деньги нашлись, спонсоры помогли.
– Мы тоже поможем, сейчас бюджет раскидаем, хоть копейку, но перечислим.
– Дай вам Бог здоровья.
– Ну что вы, чем сможем, поможем. Вы скажите, может, я, со своей стороны, по административной части, если где проблемы возникли. Я всегда готов.
– Пока особенно ничего. Но спасибо за доброе слово.
– Село красиво. А местные говорят, у вас там чудеса случаются. Будто живёт в этом селе парень, чуть ли не домовой.
– Слыхал я. И местного батюшку спрашивал. Слухи – то. Живёт при церкви молодой отрок – сирота совсем. Ни отца, ни матери не знал. Он имеет заболевание, роста маленького, вот его и назначили местным человеком божьим, юродивым, по-старому. Я буду там скоро. Сам посмотрю. Ну, не гнать же сироту. Он и церкви помогает. Как может, конечно, как может.
Они распрощались. Анатолий Дмитриевич уехал в раздумье.
«Если Владыко ничего не знает, значит это не существенно для них: «Живет при церкви сирота…» Ну да, что тут плохого? А если сирота – не просто сирота, а из тех, потусторонних, из духов? Тогда это запрещено.
Что мне надо? Я должен знать, как воздействовать на сиротку – водичкой святой, заклинанием, травкой… Чем? Как его приручить? Это же сила и возможности невероятные! Подумать страшно, что он может.
Итак, управлять и беречь. Беречь и управлять. Ведь, если узнает губернатор, то своего не упустит. Либо постарается подчинить сиротку, либо уничтожить. К кому пойдёт? К архиепископу? К ведьме какой-нибудь? Всё использует. Хоть с самим дьяволом сделку заключит. И тот, кто завладеет малюткой, будет править. Высокая цена. И у меня есть фора. Пока есть.»
Навязываться к Владыке Феодосию в гости надобности у губернатора не было, они встретились на концерте мужского хора Сретенского монастыря. Случайно. Ну, почти случайно.
Когда в зал зашёл архиепископ, зрители встали. Уважение к нему жителей города было показательно велико. Чиновники проскальзывали, чтобы не измерять свой общественный вес. Губернатор слегка опоздал, поэтому его приход никого ни к чему не обязывал, и он не испытал откровенной зависти.
Впрочем, кто из нас сомневается в том, что в России нелюбовь к власти – это естественное чувство, передаваемое с молоком матери. Ну, а что касается тех времен, когда толпы восхищенных кричали, в зависимости от ситуации, «славься, царь» или «слава великому вождю», кто кричал, а кто кайлом махал. Разные условия были.
Концерт был для Виктора Константиновича ценен ещё и тем, что его увидели рядом с главой Епархии в непринуждённом виде, в окружении народа. Ценный кадр. Возможно, станет известно в Москве. Возможно. Президент – Патриарх, губернатор – архиепископ. Не близко, но линия правильная.
Губернатор начал первым и сразу же поделился впечатлениями о духовной музыке:
– Это, о чём размышляешь в короткие минуты душевного спокойствия, и чего всегда не хватает, – начал он штамповать банальности впопад и невпопад, но из-за шума в фойе его было слышно плохо. Главное было написано на лице: рад видеть, и концерт понравился.
Феодосий пропускал всегда мимо ушей лестные речи и вида не подавал, ждал, что за этим последует.
– Говорят, в епархии появился божий человек. Пред-сказывает, чудеса творит. Слыхали уж?
Владыко напрягся: «Хм, и этот туда же. Надо скорее съездить к отцу Иоанну, что-то интерес этих господ мне не нравится».
– И вы туда же, многоуважаемый Виктор Константинович. Слухи, народные слухи, уверяю вас, не более. Сколько их я наслушался. То младенец с крыльями и говорит на шести языках, то петух яйца стал нести, то икона слезами заливается… Народ всегда чудесами живёт…»
– А что, икона не мироточила ни разу? А как же рассказы?
– Чудеса не только от Господа идут, иной раз – бесовские игры. Да и не в том чудо, что видно, чудо там, где не замечаешь.
– Это где же? На что вы намекаете? – забеспокоился вдруг губернатор.
«Вот дурак, прости Господи. Откуда ж вас берут-то?», – подумал архиепископ, но вслух сказал:
– Чудо в душе происходит. Был сотник на службе царя, плохое творил. Уверовал, и стал верить во Христа.
– Ну да, ну да, знавал я одного такого сотника, пробор-мотал губернатор и громко. – Да. Да. Душа – тонкая материя. Вера и душа. Так и запомню. А то ведь, у меня-то всё – хозяйство, бюджет у меня – всё, и так – круглый день. Нет времени о чуде в душе подумать. Вот так случилось бы чудо, и душа возрадовалась. Ан, нет. Нет радости-то. Всё – обман, текучка. Пустяшное всё на деле. Так жизнь и пробегает. А вспомнят ли когда-нибудь потомки такого человека, который, как раб божий, впрягся в соху и тянул, чтобы, значит, эти семена туда, куда надо, летели? Так ведь, кажется, в Библии? Чтоб проросли семена-то, а не затоптаны были.
– Вольно трактуете священные тексты.
– Ну, смысл тот же? Смысл-то я правильно уловил?
– Уже то, что вы обращаетесь к Библии, делает вам честь, уважаемый Виктор Константинович,… Второй звонок, я прошу простить великодушно, пора садиться…
– Да-да. Пора… На свои места садиться. Каждому своё место. А у нас на чужое норовят… Извините меня за многословность, понесло туда, в чём так мало разбираюсь…, – закивал губернатор, постоял в раздумье, и не пошёл на своё место, а махнул рукой помощнику и охране. – Уезжаем.
– Значит, правильно я думаю, правильно. Найду я вашего духа, а там и поговорим. Будем искать духовное вместе. Цели только разные, и инструменты. Никуда оно от меня не денется. Пошлю-ка я разведку в это село.
X
Отец Иоанн встречаться с парнишкой не хотел. Не по себе ноша. Вот и Преподобный Иоанн Лествичник предупреждал: «Есть мужественные души, которые от сильной любви к Богу и смирения сердца, покушаются на делания, превосходящие силу их… А враги наши часто нарочно для того подущают нас на такие дела, которые выше нашей силы, чтобы мы, не получивши успеха в них, впали в уныние…», VI век, а как современно звучит. По-русски говоря: „Бери ношу по себе, чтоб не падать при хотьбе“. А чудеса банника ещё наведут шороху в наших краях. Это только ветерок был, бури впереди. А что мне это всё, я – простой сельский поп, и другой жизни не хочу. Для чего я из города сбежал в скуку сельскую?»
Не ошибся он. Слухи о чудесах в селе Серебряная Долина расползлись очень быстро. Не было дня, чтобы к церкви Воскресения Христова не приходили паломники. Вначале они шли из соседних сёл. Потом, не без помощи дачников, которые разнесли новости друзьям-знакомым, поехали из города. А дальше стало привычным:
– Мы, батюшка, из далека сюда. Слыхали, есть у вас человек Божий, имя у него чудное такое… Как бы нам к нему на беседу.
И понеслось. Приходил, молился, чудес искал народ. Куда ж без чуда в России?
И он пришёл. Где ходил, как жил, не сказывал. Поклонился отцу Иоанну и попросился жить при церкви. Как ему откажешь, хоть и зябко рядом с таким-то.
Одним словом, когда по приказу губернатора примчались двое соглядатаев в село, там уж к старцу Лишку, так сократили имя его паломники от прошлого «Слишком», очереди выстраивались. Люди приходили в село, и местные были не против, а помогали найти место, где переночевать, где поесть.
Жизнь в селе стала перестраиваться под новое дыхание жизни, стройка и пришлое АО растворились в воздухе, откуда и пришли. И это тоже было воспринято, как чудо.
Знающие люди могли только посмеяться над этим, потому что это конкретное чудо было вполне рукотворным. Глава района, который затеял это всё от скуки, вдруг распорядился вернуть всё, как было. Знал бы он, во что выльется этот его приказ! Покрутились эти шпионы городские среди народа, повыведывали, и тихо удалились, как черти полуденные.
Парнишка, а теперь уж старец Лишка, поселился недалеко от храма, в старом заброшенном амбаре. Что там держали раньше, никто вспомнить не мог, но амбар был каменным, ещё той старой кладки и, что немаловажно, с печкой.
Лучшего места придумать было нельзя. От церкви к нему вела тропка, камнем выложенная, заросшая кустами сирени и шиповника. А как подходишь к амбару – площадка большая, хоть митинг устраивай. Как в лихие времена местные мимо прошли? Это ж сколько кирпича пропало?
Жизнь свою старец устроил настолько просто, удобно и понятно для всех, что народ и это чудом воспринял. А то не поняли, что языческое, оно же наше родное, от нашей природы, и воздуха, и воды в реках, от землицы. Это уж потом греческую веру принесли, своё закопали-сожгли. Только оно всё равно проходило сквозь частокол запретов и новых правил духом берёзовым, грибочком беленьким, рябинкой тоненькой…
К старцу стали прибиваться послушники. Отец Иоанн уж со своими обязанностями не успевал справляться, и рядом с ними стали служить дьякон, подьячие… Народу стало – не протолкнуться. Тяжело было поначалу, а потом – радостно. И Слава Богу.
Когда в село нагрянул архиепископ со свитой, был праздник церковный. Владыко приехал сам и привез на двух автобусах паломников и хор архиерейский. Ехали-то в село. Кто там что мог?
Когда подъезжали, с колокольни ударили в колокола, а на площади перед храмом народу было не меньше, чем перед кафедральным собором в городе. Владыко заволновался, но быстро взял себя в руки: «Мог бы отец Иоанн и предупредить. Мы то со своим, думали так, по-семейному, а тут видишь, что творится. Даже телевидение, и те приехали…» А уж, когда его встречали священники и монахи, образовавшие длинный коридор, тут Владыко не скрывал своих чувств. Искренне радовался и всех приветствовал.
Старец Владыку не встречал, никто этому не удивился, а стоял он на колокольне, бил в колокола. Он был выше всех, хоть и самый маленький. Носил он ту же холщовую рубаху, те же лапти, и шапочку из светлой тонкой войлочной ткани – то ли колпак, то ли монашеская скуфья.
В праздник его никто и не видел, да и не разглядел бы среди такого количества народа, пышной службы, блеска позолоты и церковного пения. Голоса певчих разносились над речной долиной и усиливались, как будто создатели храма специально подыскали место, где сама природа создала удиви-тельные акустические условия. Восторгу всех присутствующих не было конца.
Скромно в рядах прихожан и паломников стоял Анатолий Дмитриевич, и когда его взгляд встретился со взглядом Владыки, он понял, что попал в цель. Что ему повезло, что вот оно как бывает, чего не ждёшь. Хотел ведь по мелочи, стырить хотел, а вот сообразил, проникся, и как обернулось всё. Его братки, умытые и причесанные, стояли боевой дружиной и зорко смотрели за порядком. Чувствовалось, что это им самим нравится. Сегодня, во всяком случае. Что будет завтра, кто знает.
Владыко пригласил главу встать рядом, и он подошёл. Стоял перед верующими впервые, и в душе его шевельнулось что-то, зажглось тонким срывающимся огоньком, и он расчувствовался, чего с ним никогда не было, и тайно пустил слезу. Лицо платком вытер, и глаза, наполнившиеся слезами. Как будто пот вытер. Но было приятно. Думал, никто не заметит. Телевизионщики случайно захватили эту сцену. Так это и увидел потом губернатор.
Когда закончился праздник, а потом обед, площадь перед храмом опустела. Владыко в сопровождении Анатолия Дмитриевича и отца Иоанна прошёлся по селу, осмотрели окрестности. Владыко был очень доволен.
– Когда ехали сюда, признаюсь, испытывал тревогу и волнение. Куда едем? Может, опять отчаяние, безнадёжность, пустые заброшенные фермы. Что может сделать священник? Приободрить. Но накормить не может, одежду купить не может. Вот и стоишь перед прихожанами, а сказать-то и нечего порой. Терпите? Что и за что? Как Мамай прошёл. Войны не было, а разрушения такие. И вдруг – красота. Нет уныния в глазах у людей. И церковь в порядке, и стол – не пустой. Как раньше удивляло: два села, поля – рядом, один колхоз – в порядке, в другом – последний плетень завалился.
– Не знаю, искренне говорю.
– И вот ещё, не редкость. Сёла голые стоят. В поле. Лесочек – в сторонке. В поселении редкий куст растёт. Огороды – только под картошку, ни малины, ни смородины, ни яблонь…
Я поначалу, как приехал сюда с Украины, думал – не растёт. Растёт. У меня в саду растёт, а у людей нет. И – грязь. Понимаю, асфальт дорог, но перед своим домом порядок должен быть? Дорогу щебнем просыпать в деревне можно? Почему не делаете? Вы же сами здесь живёте…
Не хватает лидеров, вождей. Статисты есть. Вождей нет. И к этому добавилась корысть. Корысть у тех, кто крал понемногу, а стал грести лопатой. Жадность без берегов. И друг перед другом задаются. А деньги – не заработанные.
– А было по-другому? Сколько могли заработать трудом праведным у сохи, у станка? Купцы занимали деньги, товар покупали, и везли торговать. Это не каждый осилит. За плугом – попроще, попривычней-то будет.
– И вы правы, и я. Я-то больше о людях. Жаль их. Искренне жаль. Брошенные они. Молюсь о них. Чтоб не осерчали, чтоб унынию не предавались. Помогайте им, чем можете. В ваших руках немного, да власть.
– Как вы, Владыко, правильно подметили, именно немного. Почти ничего. Власть – это деньги. А в районном бюджете лишь одна цифра прижилась – ноль. Только на чудо и уповаем. Кстати, о чуде, где наше местное чудо? Покажите.
– Верите, в нетерпении сам. Ищут его. Стал он старцем тут. Батюшка говорит, от паломников проходу нет, идут и идут. Поверили люди. Я очень опасаюсь таких вот превращений. Обманщиков много.
Они уж возвращались, когда монашек сообщил, поклонившись архиепископу, что старец Лишка уж вернулся в келью свою.
– Если угодно, то пройдите.
– Что ж, пойдём, коль приглашают.
Было видно, что Феодосий недоволен таким оборотом. Кто такой, какой-такой старец, который в келье, и ждёт его, архиепископа. Нахмурив брови, он зашагал за монашком. За ним еле успевал глава района.
Они подошли, удивляясь тому, что путь к келье старца настолько известен народу, и по тропке, ведущей к ней, постоянно шастал народ: бабульки, странники, мамаши с младенцами и детьми постарше. На площадке сидели, гуляли не менее двадцати человек.
– У меня в приёмные часы меньше собирается, – — пробормотал архиепископ.
– Я то же самое про себя хотел сказать.
– Загадка. Кто же он такой? Куда идти, монах?
– Сюда, сюда, за мной, Владыко, – пригласил шедший впереди монах и подошёл к домику, который, наверное, раньше был складом ненужного церковного хлама и вместе с этим сторожкой, потому что над старой давно некрашеной крышей из металла возвышалась кирпичная кладка трубы с разделкой.
Домик этот врос в землю частью, как ноготь в крестьянский палец – криво и некрасиво. Может, со временем и очистят стены его от земли, а сегодня он напоминал даже больше полуземлянку. И это больше соответствовало его нынешнему предназначению. Дверь в дом была нараспашку, но туда никто не входил без приглашения.
– Сюда, сюда, – махал им озабоченно монашек, приглашая зайти. Пахнуло сыростью. Так и есть: полки вдоль стен и отгороженная комнатка, совсем крохотная, полумрак и запущение.
– Здесь старец и живёт. Здесь церковный склад был. Полки вот. Свечи здесь хранили, утварь разную. Сейчас в нём надобности нет, старец и попросился жить тут.
– А вы где живёте?
– В селе. Мы домик купили поближе к храму, у нас участок большой, строиться ещё будем. Нас ведь, теперь уж, пятеро. Монастырь хотим организовать. Если Владыко благословит.
Владыко молчал и осматривал жильё. Новость о монастыре, он понял, была не последняя. Что-то будет ещё? И удивительно, что его не огорчало, а радовало всё, что тут делалось.
– Как вам, уважаемый Анатолий Дмитриевич, инициатива снизу? Я, как и вы, был в неведении. Приятно удивлён. Думал, приеду к развалу. А тут такие дела творятся. Удивительно. Просто удивительно.
– Я думаю, Владыко, что всё же ваше участие в этом присутствует. Не будь такого наставника, руководителя, развал и был бы. Вас хотели удивить и удивили. Значит, знали, что вы одобрите, благословите, а не по рукам надаёте, дескать, почему без приказа, почему не доложили?
– Ну, не без этого… Но я радуюсь этим устремлениям очень. Спасибо на добром слове.
Настроение у Владыки Феодосия поднялось, он хотел скорее видеть нового старца.
– Где хозяин этого дома? Гости пришли, а их не встречают… Это что ж…, – и замер на полуслове: от дальней стены отделилось светлое пятно и приблизилось к нему.
Маленький, ростом с ребёнка десятилетнего, старец Лишка скромно подошёл, отвесил глубокий поклон и поздоровался, поблагодарив за то что, нашли время посетить его. Всё в нём было от ребёнка: наивность глаз, робость в движениях и весёлость. Не показная, искренняя.
Говорить он стал намного лучше, и в голосе появились уверенность и обворожительность. Он научился управлять звуковыми волнами, сразу это было непонятно, но слушать его было приятно. По телу растекалось тепло и умиротворение. Прямо, сеанс физиотерапии. И, познав силу его даже в звуке, можно было пофантазировать о том, что он может в действии. И сказал он ровно то, чего ожидал от него архиепископ по чину своему. Ничего лишнего.
Глянул в окно, стало светлее, потому что ветки разошлись пропуская свет. Все молчали, оценивая друг друга. Феодосий нарушил молчание первым:
– Решил познакомиться с тобой, отрок. То, что ты сделал для церкви Христовой, не забудется, по-простому скажу, разбейся этот колокол, не скоро мы бы денег на новый насобирали. Слышали уж небось, Анатолий Дмитриевич, колокол на колокольню ставили, а кран в грунт стал проваливаться, все разбежались, а он вот рискнул и спас колокол.
– Это как?
– А детали не так важны. Впрочем, старец Лишка и сам может рассказать. Расскажешь нам?
– Для меня ваша оценка дорога, Владыко. А как было всё, я уж и не упомню. Стёрлись подробности.
– Скромность укрепляет веру. Как говорил Иоанн Лествичник: «Видел я немощных душою и телом, которые ради множества согрешений своих покусились на подвиги, превосходившие их силу, но не могли их вынести. Я сказал им, что Бог судит о покаянии не по мере трудов, а по мере смирения». Помни о смирении и не возгордись тем, что дано тебе. Мы с тобою потом ещё поговорим, а сейчас время торопит. Прощай.
И благословил его. Старец стоял в глубоком поклоне. Уходил Владыко довольным.
– А я задержусь немного, с вашего позволения.
– Как угодно, я же тороплюсь, извините меня.
Владыко не хотел проявлять большой интерес к старцу при посторонних, есть своя кухня в своём хозяйстве, нечего чужим соваться. Он решил выбрать время в ближайшие дни, чтобы без свидетелей поближе познакомиться и понять: новый слуга церкви появился в его епархии или замаскированный враг. Тем более, такое большое внимание к нему со стороны властей. Не к добру.
Понял Феодосия и Анатолий Дмитриевич, но сам не стал откладывать разговор, и, дождавшись ухода Феодосия, попробовал прояснить себе ситуацию:
– Ну, здравствуй ещё раз, как тебя называют нынче, старец Лишка? Большую деятельность развернул, большую. Я приехал, чтоб ты знал – я тебя не боюсь. Понимаю, что ты со мной можешь сделать, ещё лучше стал понимать. Но не боюсь.
Старец отвернулся от него и пошёл к стене, откуда явился гостям, и пропал. Слился со стеной.
– Ты можешь меня пугать, управлять моим сознани… со-зна… со… зна…, – Анатолий Дмитриевич силился договорить, но не смог.
Он силился открыть глаза, но веки слипались, тяжелели, и сознание отключалось. Язык стал тяжёлым, ноги мягкими, пластилиновыми, и глава района рухнул на пол, распластавшись в нелепой позе, будто раздавленный.
Очнулся Анатолий Дмитриевич глубокой ночью. Было прохладно, лежал он уже не на голом полу, а на ватном матрасе. Ночные звуки врывались в комнату тихим звоном, щёлканьем и ворчанием. Где-то прокричала несколько раз ночная птица. Он поводил глазами, пытался настроиться, взять себя в руки, встать или хотя бы просто прийти в себя. Тяжело. Сил нет. Остался лежать. Где-то сзади появился свет. Свеча на столе. Шорох от двигающихся ножек стула или табурета. Кто-то сел.
– Ты здесь, я чувствую, ты здесь… Божок языческий… Это для них ты – старец. А для меня ты – деревенский чертёнок. Тьфу на тебя. Плевать я хотел, так и знай. Делай со мной, что хочешь, что хочешь, хоть наизнанку выверни…
Анатолий Дмитриевич повернулся на бок и привстал, опираясь на руку, чтобы взглянуть, кто пришёл в келью. Там сидел лишь человек в черной рясе, простоволосый, в очках, больше напоминающий институтского доцента, чем монаха.
– Ты кто?
– Пётр. Я при церкви. Вам плохо? Вы бредили, какой-то сон рассказывали, страсти такие о чертях. Хорошо, что вас старец у себя оставил. Может, излечитесь. Нет, точно излечитесь. Он такой. Всем помогает. И денег не берёт. А так, кто что подаст.
– Излечусь… Может. А давно я здесь?
– Третий день уж.
– Три дня…?! Ничего не помню, ничего. Три дня, а как один час пролетели.
– У нас и побольше находятся. Потом просыпаются и рас-сказывают, что видели. Чудно, право. Такого понаслушаешься, оторопь берет, сколько в людях всего накопилось…
– И я во сне говорил?
– Говорили. Особенно в первый день. С губернатором ругались, убивали кого-то, грозили. Я зайду, посмотрю на вас, что всё в порядке и опять ухожу.
Он посмотрел на главу, как тому показалось, хитро и заговорщически, и произнес:
– Вы не беспокойтесь, видео записей мы не делаем, а на слово кто ж мне поверит? Кроме меня к больным духом не позволительно никому ходить. Опасно. Только меня старец Лишка назначил. У меня и справка из психбольницы, сумасшедший я, шизофреник. Кому что я расскажу? Псих, что от меня услышишь? Только заезжал тут один, странный человек. Всё к вам рвался. Со старцем столкнулся, угрожал. Больше мы его и не видели.
– Старцу угрожать – неразумно, старцу… Последнее дело. Это точно. А что за человек-то был? Неизвестно?
– Говорят, его у губернатора видели… Я не знаю точно. Да и откуда мне знать? Кто – я, а кто – — губернатор?
– Ну, не скажи, ты теперь… Тут… Ты… Значит, губернатор. Проведал. Что же? Я могу идти?
