Александр Струев
Царство. 1955–1957
– Пока мы рядом – хер им! – отозвался Серов. – Молотов, тот упорно выступает.
– Молотов. Молотов! Все лезет, змей, все шипит!
– Хрущев добьет, – убежденно проговорил генерал-полковник.
– Как бы они его не отоварили, – усомнился маршал. – Никита наивный.
– Не скажи!
– Как ты говоришь – хер им?!
– Георгий! – с укором произнесла Галина, услышав грязное слово.
– Извини, дорогая, не утерпел!
– Подайте-ка мне гитару! – попросил Серов.
Генерал знал, что гитара всегда у Жукова наготове, нет-нет, а кто-то приедет в гости и ударит по струнам. В Германии Серов часто развлекал главнокомандующего. Маршал встал и достал со шкафа инструмент.
– Не хватай, сейчас пыль оботру, а то скажешь, что запачкался! – министр обороны взял со стола салфетку, обстоятельно обтер инструмент и протянул товарищу. – Теперь лапай.
Иван Александрович сел удобнее и, сделав несколько мелодичных аккордов, заиграл. Он пел приятным баритоном. Песни лились рекой, их стали подтягивать, особенно лихо удалась «Гренада». Во весь голос, точно дирижер, помогая себе обеими руками, маршал подпевал:
– Гренада, Гренада, Гренада моя!
«Гренаду» повторили на бис. Спели «Соловьи-соловьи, не тревожьте солдат», «Катюшу», «Эх, дороги!» Потом упросили Анечку сыграть, она села за инструмент и заиграла не что-нибудь, а марш Мендельсона, который обычно встречает новобрачных, потом играла вариации на тему произведений Штрауса. Слушали ее с огромным интересом. Слух у девушки был совершеннейший. Недавно, наверное, с полгода, как пригласили в дом учителя, и теперь она делала выдающиеся успехи. Напоследок Анюта исполнила полонез Огинского, играла с чувством, музыка точно жила в ней, плескалась, как море. Все восторженно хлопали. Маршал встал и расцеловал пианистку, Галина обняла юное дарование и предложила за нее тост. Мужчины выпили до дна, а женщины лишь пригубили бокалы. Аня вообще раньше не пила, но в доме Ивана Александровича начала по чуть-чуть пробовать вина, уж очень часто приходилось сидеть за столом, посещая кого-то, либо приглашать гостей к себе. А вот жуковская Галина на дух не переносила спиртное. На фронте без ста граммов не обходилось ни одно застолье, а вдогонку за положенными фронтовыми всегда находился спирт либо самогон. А где выпивка, там, как известно – душа нараспашку, так и тянет на подвиги, какие только фортели после взятия на грудь бойцы ни проделывали, как только ни чудили, а шуточки отпускали не всегда безобидные – ничто человеческое на войне не чуждо! Поэтому жена маршала возненавидела спиртное и мужа не поощряла: при ней маршал пил в исключительных случаях, позволяя рюмочку-другую со старыми, проверенными друзьями, которых, впрочем, почти не осталось.
После импровизированного концерта Серов как медведь обхватил жену и расцеловал. В прошлом году, в декабре, они расписались, и Георгий Константинович с Галей были у них на свадьбе свидетелями, а буквально через месяц после этого события Серовы стали свидетелями на свадьбе маршала Жукова и Галины. После того как маршал Жуков официально признал молодую жену Серова, светское окружение стало еще больше шушукаться, перемывать Ане косточки, но и уважения, вернее благолепия, по отношению к ней прибавилось многократно. Поговаривали, что Галина, вторая супруга маршала Жукова, родная Анина сестра, и что раньше Аня работала со старшей сестрой в том самом госпитале, где маршал проходил обследование и повстречался с обеими женщинами.
Утверждали, что Жуков никак не мог решить, на ком остановить свой выбор – на улыбчивой пышечке Гале или на ее высокой, в самом соку сестрице – совсем юной чернобровой красотке, и что когда маршал Жуков избрал в жены докторшу – уж слишком молода была для него Анюта, его «лепший кореш» генерал Серов, не мешкая, признался в любви младшей. Еще поговаривали, что Аня только с виду простушка, а на самом деле с малолетства распущенная хитрющая сучка, охотница за видными мужиками и что до Серова она крутила роман с ответработником из Управления делами ЦК. А некоторые доказывали, что до этого романа она соблазнила начальника хрущевской охраны Букина, и тот не женился на ней лишь потому, что Анька бегала на свидания к хрущевскому сыну-студенту, что ей все было мало, и, в конце концов, подцепила вдовца Серова, и что Хрущевы ее на порог не пускают. Словом, много ходило нелепых разговоров. И Серов, и Жуков обрастали легендами.
После пения и игры на фортепьяно Галина предложила покататься на коньках. На месте теннисного корта обычно заливали каток. Сначала каждому подобрали теплую одежду. Ане Галя выдала толстый свитер и куртку, ведь не май месяц. Ивана Александровича обмундировали в военное. Нацепив коньки, на которых никто из женщин не мог ровно стоять, а уж ездить и подавно, компания двинулась на улицу. Галина за всю зиму лишь однажды составила мужу компанию. Вихляя, конвульсивно хватаясь за что придется, женщины ступили на лед. Поддерживая жен, Георгий Константинович и Иван Александрович держались орлами, в Берлине, пристрастившись к катанию, товарищи сделались настоящими мастерами. На закрытом, надежно охраняемом катке, где невозможно было организовать предательскую диверсию, они проводили каждый воскресный день. Так и пошло с Берлина – вместо лыж коньки.
– Держи крепче, уронишь! – смеялся Жуков, подмигивая Ивану Александровичу. Сам он крепко сжимал полненькую Галину, приговаривая: – Никуда от меня не денешься!
На катке веселья стало больше. Женщины, разумеется, по нескольку раз с громкими криками падали.
– Лови меня, Ваня, лови! – вопила Аня и неуклюже расставив ноги, неуправляемо ехала вперед.
Как ни старался наставлять жену Георгий Константинович, Галя, визжа, врезалась то в один сугроб, то в другой, так и не научившись поворачивать. Крики, смех! Сколько удовольствия, радости доставило это бесшабашное катанье! Наконец прямо здесь, на скамейке, сменив коньки на привычную человеческую обувь, как оголтелые принялись играть в снежки. Мартовский снег уже подтаивал, все вымокли насквозь, насмеялись. Маршал цвел, чуть что, прижимая к себе ненаглядную Галю, а Иван Александрович не спускал глаз с юной Анечки. Хохоча, Серовы побежали, соревнуясь, кто вперед, завалились в снег и принялись целоваться. Полноватому Серову было нелегко угнаться за шустрой Анютой, правда, она намеренно поддавалась, оказываясь в крепких любящих объятиях. Внезапно девушка побледнела.
– Голова кружится, – пожаловалась она, – мутит!
– Что случилась? – обеспокоился муж.
– Не знаю, Ваня, плохо сделалось.
Иван Александрович обхватил ее за плечи и повел в дом. Анечке принесли горячего чая. Галина, как профессиональный доктор, осмотрела девушку, ощупала с ног до головы.
– Руки-ноги целы! – убедилась она. – Головой не ударялась?
– Нет.
Доктор сосчитала пульс, потрогала теплые ладони, оттянув веки, осмотрела глаза и улыбнулась:
– Уж не беременна ли ты?
– Беременна? – поразилась Аня.
– Когда месячные были, считаешь?
– Вроде уже должны быть, а нет, – тихо проговорила Анечка.
– Так обычно и начинается, – ласково кивнула супруга маршала.
Когда Иван Александрович услышал это потрясающее известие, он просиял:
– Анюта, моя милая, моя родная! Мое золотце! Мое сердечко! – пританцовывал он и целовал ее и в лоб, и в глаза, и в ладони, и гладил, гладил.
– Устроили телячьи нежности! – погрозил пальцем Жуков. – Нам тоже хочется! – добавил он и притянул к себе Галю. – Мы сейчас тоже целоваться начнем!
31 марта, четверг
C назначением Булганина председателем Совета министров, Жуков возглавил Министерство Вооруженных Сил, переименованное теперь в Министерство обороны. Первое, с чего начал маршал, – кадровые перестановки. Открытым оставался вопрос о первом заместителе министра, главнокомандующем сухопутными войсками, той должности, которую при Булганине занимал сам Жуков.
– Малиновского зачем подсовываешь? – зло спросил Георгий Константинович.
Никита Сергеевич специально приехал просить за Родиона, с которым его сводила судьба на Южном, Юго-Западном и Воронежском фронтах, где во время войны Хрущев был членом Военного Совета, а Малиновский командующим.
– Не подсовываю, а предлагаю, – ответил Никита Сергеевич. – Родион толковый, я его хорошо знаю. И тебе Родион пригодится, он не хитрожопый.
– Ты, Никита Сергеевич, думай, что говоришь! Я армией командую, а не поведение разбираю, мне насрать, кто хитрожопый, а кто нет! Мне страну защищать, не тебе!
– А я, значит, мудак?! – взорвался Хрущев. – Ты, Георгий Константинович, страну защищаешь, а я, выходит, невесть кого к тебе веду, хочу авторитет Вооруженных Сил подорвать?! Ну, брат, ты скажешь!
– Почему за меня решаешь?! – размахивал руками Жуков.
Хрущев встал прямо перед ним.
– Упрямый! – вымолвил он. – Ты, конечно, стратег, ты победитель, Георгий, но и меня послушай. В мире совсем другая война назревает, не та, где ты из пушек палил. Ракеты, атомные бомбы – вот новый Бог войны, вот на чем сосредоточиться надо! А солдафон-Малиновский пусть обыденными делами занимается. Ты же будешь стратегические вопросы решать, главенствующие. Что тут плохого? Где не так говорю? Хорошо, если новой войны не случится! Сам сказал: атомная бомба – ключ к победе. Говорил или нет?
– Говорил, – потупился Жуков. Он уже перестал злиться, перекипел. Маршал терпеть не мог, когда ему указывали.
Никита Сергеевич добродушно улыбнулся:
– Нам, Георгий, скоро из автоматов стрелять не придется. Кто первый бомбу жахнет, тот и жив. Так?
– Так.
– А раз так, то давай к ядерной теме вернемся, нам, ежели что, надо врага опередить и непробиваемым щитом заслониться. Многое предстоит в Вооруженных Силах переиначить. Мыслить надо по-новому, это совсем иная работа! Вот я и предложил Малиновского – вояку, строевика, чтобы повседневную лямку тянул, мусор разгребал, а мы с тобой, Георгий Константинович, настоящими делами займемся, будем оборону против ядерных бомб выстраивать, а может – и нападение подготовим. В условиях новой войны сильно кумекать надо, а ты пристал – почему Малиновский? Не хочешь, не бери, но он, по крайней мере, не зубоскал, а честный, исполнительный человек, к тебе с пиететом. Чем он не угодил?
Маршал Жуков замялся.
– А тем, что я первый его предложил! – развел руками Никита Сергеевич. – А я ж от чистого сердца, потому как знаю, тебе надежные помощники нужны. А ты сразу в бутылку лезешь?
– Никуда я не лезу!
– Тогда чего кусаешься? Хочешь, чтоб тебе молотовцы Конева навязали, или Костю Рокоссовского из Польши вызвали? Конева, слава Богу, в Варшавский договор определили, теперь он там начальствует, при деле уже товарищ Конев. А вот у Кости с возникновением военного блока стран народной демократии власти поубавилось. Рокоссовский спит и видит в Москву перебраться, уже представляет себя первым заместителем министра обороны, а там, глядишь, и до министерского портфеля дотянется. Он, как и ты – герой, и парадом Победы командовал. Задумайся!
Жуков насупился.
– И кланяется он лучше, и видный, и обходительный, но ведь в Министерстве обороны работать надо, а не поклоны в нарядном мундире бить. Сколько лет Костя в Польше военным министром просидел, десять? Хватит, рассуждает, надо в Москву перебираться. И ведь многие за него, многие! – разогревал ситуацию Никита Сергеевич. – Не веришь, спроси Булганина, сколько к нему за Костю ходоков было! Для мудрых членов Президиума, ты, брат, слишком ершист. Молотов два раза о Рокоссовском упоминал, а у Молотова клещами слова не вытянешь.
Хрущев утер платком вспотевший лоб и, развернувшись от маршала, ушел на диван.
– Я, кстати, тебя в Президиум рекомендовал, – с дивана проговорил он.
Жуков замер. Никита Сергеевич весело смотрел на маршала.
– Ладно, возьму твоего Малиновского, – сдался Георгий Константинович. – Но ты не думай, ты меня не купил! Я решение взвесил, с доводами согласился, – и грустно добавил: – Я Костю Рокоссовского от расстрела спас, Сталина помиловать его упросил. Скажу правду, хотел его из Польши к себе забрать, а после твоих слов уже и не знаю.
– Не торопись, – отозвался Хрущев, похлопывая по кожаным подушкам дивана. – Забрать всегда успеешь. Лучше Малиновского мы с тобой никого не сыщем.
– Не искали, – огрызнулся министр.
Хрущев уже не слушал, Малиновского к Жукову первым замом протащил.
– Кому поручим противоракетную оборону Москвы? – спросил Никита Сергеевич.
– Москаленко.
– Одного пояса хватит?
– Лучше два строить, а верней всего три, – проговорил Жуков, – Тогда ни самолет, ни ракета к нам не подлетит.
– Расходы считать надо.
– Расходы не мое дело! – огрызнулся маршал.
В прошлом месяце с успехом прошли испытания ракетной системы С-25. Зенитно-ракетный комплекс состоял из шестидесяти ракет В-300, которые могли отслеживать двадцать целей одновременно на высоте до тридцати пяти километров. Комплексы эти предполагалась располагать на значительном расстоянии от столицы, расставляя поясами в шахматном порядке, так, чтобы ни одна бомба не могла достичь цели. Защита получалась действенная, ракеты наверняка поражали цель.
Жуков совершенно оттаял, повеселел.
– Слушай, – сказал он и снова нахмурился, – в печенках у меня сидит адмирал Кузнецов, давай его на хер!
– Кузнецов, Кузнецов! – задумчиво проговорил Первый Секретарь. – Сложно сейчас Кузнецову наподдать, молотовские в него зубами вцепятся. Вот ты в Президиум войдешь, тогда нагоним.
– Он им нравится, потому что шапку ломать перед министром не хочет! Чуть что – напрямую в Совмин бежит. Ну как это так: я приказ по министерству отдаю, а пока он свой, аналогичный, не подпишет, мой приказ на флоте не действует?! Почему Кузнецов на особом положении? Раньше существовало Министерство Военно-Морского Флота, он был министром, единолично там правил, но теперь такого министерства нет, его слили с военным, я – министр, он мой заместитель, как такое самоуправство понимать?! – нервничал Жуков.
– Потерпи, брат, выпрем Кузнецова.
– Да как терпеть, когда он даже на совещание зама присылает! Принц, мать его!
– Ты-то Булганину не очень-то подчинялся, – высказался Никита Сергеевич.
– Какой из Булганина министр! – отмахнулся Жуков. – Он не вояка.
– А субординация? – весело поддел Первый Секретарь.
– Иди к черту со своей субординацией!
– Не кипятись, Георгий Константинович, будет и на нашей улице праздник. Войдешь в Президиум Центрального Комитета, и пусть попробует адмирал дернуться, живо приструним, партбилет на стол – и весь разговор! Это я тебе твердо обещаю, а пока терпи.
– Терпи! – выдавил Жуков. – И за что его превозносят? Что он в войну сделал? Первым по немцам с корабля пальнул? Да, имел место такой случай. Нам Сталин категорически приказывал не вмешиваться, огонь не открывать, провокация, говорил, не верил, что Гитлер договор нарушил. Мы и сидели, как мыши! А когда отдал приказ: аэродромов нет, техники нет, паника, все отступают, а теперь Кузнецов – молодец!
– Чего завелся, Георгий, угомонись, сплавим Кузнецова!
– Сплавим! – повторил Жуков. – Вот он у меня где! – и маршал похлопал себя по шее.
– В баню в воскресенье придешь?
– Приду.
Вечером, уже дома, когда ложились спать, Никита Сергеевич поделился новостями с женой:
– Родиона замом к Жукову впихнул!
– Родион Яковлевич наверняка рад.
– Рад! – подтвердил Хрущев. – И я рад. Родион в доску мой. Не упрямец, слушает, что говорю. Надо мне Ване Серову звание дать, авторитет поднять, а то куда ни глянь – одни маршалы! Серов, Нина, это моя безопасность.
– Делай, как знаешь, – зевнула Нина Петровна. – Что-то твоего друга Булганина не слышно?
– Английский язык учит, – усмехнулся Хрущев. – Хочет на иностранных языках говорить.
– Да ну!
– Вот тебе и ну! Мечтал на английском с трибуны Организации Объединенных Наций выступить, чтобы поразить всех. Да только не идут у него языки. Коля себе задачу упростил, на отдельные фразы перешел, так, чтобы поздороваться мог, поинтересоваться, как дела, и все такое.
– Это ж сколько ему учиться?
– Какой из него ученик? Я ему: «А ну, скажи что-нибудь по-английски?» А он в ответ матом! Вот и все знания. Вчера очередного учителя прогнал, видать, скоро охота дурачиться пройдет. Ладно, Нина, давай укладываться, завтра вставать рано.
4 апреля, понедельник
Никита Сергеевич снял трубку. Звонила Нина Петровна.
– Что, родился?! Кто? Мальчик?! Мчусь! – Хрущев выскочил в приемную, крича: – Заводите машины! Едем! Мальчик родился!
Охрана помчалась за Никитой Сергеевичем. Как полоумные прыгали в автомобили шоферы, автоматчики. Кортеж мчался на улицу Веснина, где располагался родильный дом «кремлевки». Хрущеву не терпелось посмотреть на внука.
– Рада с Алешей решили назвать его Никита, в честь тебя! – торжественно произнесла Нина Петровна, она с утра находилась в клинике.
– Внук, Никита! – закатив глаза, чуть не расплакался счастливый дедушка.
Находясь в медицинском учреждении, старались не шуметь. Получив белые халаты и переодев обувь, поспешили в палату. Никита Сергеевич расцеловал дочку и осторожно заглянул в кроватку, где сопел новорожденный. У кроватки застыл довольный отец.
– Иди ко мне! – тихо, чтобы не перепугать малыша, проговорил Никита Сергеевич и заключил Аджубея в объятия.
– Молодчина, молодчина! Так держать! – хлопал зятя тесть. – Напьемся с тобой сегодня, Алексей Иванович, ох, напьемся!
Ребеночек спал, крохотный носик, крохотные ушки, губки, которые даже во сне забавно вытягивались, пытаясь отыскать материнскую грудь. А пальчики – боже мой! – какие малюсенькие пальчики! А на них ноготки-крохотули.
– Посмотри, и прическа есть! – умилилась Нина Петровна, указывая на темненький чубчик на головке младенца.
– Шатен! – с гордостью прошептал Хрущев.
Ребенок пискнул, потянулся и затих.
– Какой он маленький! – проговорила Рада.
– Не маленький, а нормальный, три двести, – с гордостью ответил отец.
– Пусть спит, – улыбнулся Никита Сергеевич. – Для него мир – диковинка, после маминого живота он еще не освоился. Сейчас для Никитки самое важное – мама! – и Хрущев ласково погладил дочку по голове. – Теперь ты, Рада, для него и любовь, и тепло.
– Полюбовались, и хватит! – не допуская возражений, сказала Нина Петровна. – Пойдемте, нечего мешать. Пусть маленький и его мамочка отдыхают.
– Правильно, правильно! – поддержал дед. – Уходим. И ты давай с нами, – кивнул он Аджубею.
– Иди, Алешенька! – позволила Рада.
Узнав радостное известие, к Хрущевым заторопились близкие. Через два часа гуляние было в полном разгаре. Во главе стола восседал молодцеватый Николай Александрович Булганин. Он привез огромный букет алых роз для Рады, который сразу же отослали в родильный дом, маршал почему-то решил, что ее с ребенком уже выписали. Другой букет, ничуть не меньше первого, из дивных белых лилий, сразу нашел свою хозяйку, так как предназначался для Нины Петровны. Его определили в огромную синюю вазу и поставили по центру стола. Букет этот очень принарядил незамысловатую, без излишеств, хрущевскую столовую.
– А мне что? – с хитринкой взглянул Никита Сергеевич.
– Что, что?! Тебе бутылка водки, вот что! – отозвался председатель Совета министров.
По сторонам от Булганина расположились маршал Жуков и Анастас Иванович Микоян.
– За новорожденного Хрущева, за Никиту Алексеевича! – поднял рюмку Булганин. – За нового гражданина Союза Советских Социалистических республик!
– Пусть, как дед, растет вершителем судеб! – добавил Анастас Иванович.
Выпили со смаком, прямо ухнули первую рюмку, такое славное событие справляли.
– Красивый парень, моя точная копия! – хвастался Никита Сергеевич.
– По-другому и быть не могло! – отозвался Булганин. – Ты чего нас голодом моришь?
– Сейчас, ребята, все будет, – пообещал хозяин. – Нина, Нинуля! Давай скорей закусить!
Стол стали заполнять разнообразные закуски. Гости первым делом набросились на картошечку, пожаренную с шампиньонами, которую подали на чугунной шкварчащей сковороде.
– Хороша картошечка! – нахваливал Жуков. – И грибочки что надо.
– Шампиньончики! – любовно проговорил Никита Сергеевич. – Их круглый год выращивать можно и зимой, и летом. Замечательный по качеству гриб, ничем не хуже белого. Лобанов прислал.
Николай Александрович разлил.
– Погодите пить, вон Шепилов идет. Дима, давай к нам, а то водка стынет!
– Бегу!
– Со мной садись!
Дмитрия Трофимовича только-только избрали Секретарем Центрального Комитета, одновременно он стал заведовать Международным отделом ЦК. В компании таких китов Дмитрий Трофимович чувствовал себя неуютно.
– Говори тост! – приказал Хрущев.
Шепилов поднялся с места и, развернувшись к Первому Секретарю, начал:
– Прежде всего, разрешите от всей души поздравить вас со знаменательным событием, которое, несомненно….
– Постой, постой! – перебил Никита Сергеевич. – Вот смешной, говорит так, будто мы здесь по какому-то официальному делу собрались. Ты это брось! Мы рождение моего внука празднуем, не министра иностранных дел Гватемалы!
Шепилов окончательно смутился.
– А еще профессор! Говори от души. Здесь выверты заумные зачем?
– За маленького Никитку, – смущенно улыбаясь, промямлил бывший редактор «Правды».
Осушив рюмку, Жуков зажмурил глаза.
– Давай, Георгий, я тебе фаршированных перцев положу, с утра сготовили. Перцы просто объедение!
– Клади.
Хрущев принялся выкладывать из глиняной миски пузатые дымящиеся перцы.
– К перцам сметанку необходимо!
Фаршированные рисом, морковкой и молочной телятиной перцы томились в духовке, покуда золотисто не запеклись и не пустили обильный сок, который пропитал несказанными ароматами всю их рыхлую внутренность.
– Ну, запах! – закатил глаза Жуков.
У Хрущевых всегда наедались до умопомраченья, и всегда было жутко вкусно.
После фаршированных перцев подали жареных карасей.
– На Москве-реке наловили. В сметане жарили, их можно прямо с косточками есть! – объяснил Никита Сергеевич и первым подал пример.
Гости налегли на карасей.
– Мировой у тебя зять, Никита, и не потому, что умеет детей делать, детей делать у всех с удовольствием получается! – хохотнул Николай Александрович.
– И хочется всем! – весело уточнил Жуков.
– Хочется, это само собой! – продолжал председатель Совета министров. – А Лешка твой – трудоголик, и отзываются о нем хорошо.
– Ты ж на него ругался? – напомнил Хрущев.
– По незнанию, брат, по незнанию!
– Стоящий работник, – поддержал Шепилов. – Я сразу его подметил, еще до того, как он с Никитой Сергеевичем породнился. Одна статья «Плесень» чего стоит! Как он там затхлую жизнь золотой молодежи подсветил!
– Статья стоящая, хотя, ребята, скажу по секрету, мой Сергей под это пагубное влияние чуть не попал, я Николаю Александровичу уже рассказывал, – невесело признался Никита Сергеевич.
– Так что у них с Ладкой, никак? – уставился на друга Булганин.
– Влюбился Сергей в кругловскую дочь, – для остальных разъяснил Хрущев. – А она – вертихвостка! Вокруг нее как раз самая настоящая плесень – модники, модницы, нелепая западная музыка, буржуазные ужимки, ничего стоящего внутри, только танцы, похвальба да выпивка! Какой с такой молодежи толк? А Сережка мой прямо прилип к этой фифочке, бегал в гости, гадостью заражался, – разоткровенничался отец. – Я ничего поделать не мог!
– Так встречается Сергей с кругловской дочкой или нет? – допытывался Булганин.
– Чего встречаться, замуж Ладка выходит! Нашла себе силача-переводчика, – зло проговорил Первый Секретарь. – И, главное, набралась наглости Сережу на свадьбу пригласить!
– Профура! – выругался Булганин. – Круглова давно гнать надо!
– Сучка! – поддержал Жуков.
– Не сучка, а дрянь, вся в отца! – вспылил Никита Сергеевич. – Влюбился сын крепко. Позавчера мы с Ниной ночь не спали, Нина слышала, как Сергей плакал. Меня прямо разрывало на части! Я б прямо этих Кругловых сгноил! – жахнул по столу оскорбленный отец. – Круглов при Берии ГУЛАГом командовал, сколько людей угробил!
– Он ингушей с чеченцами выселял, – подтвердил подошедший с опозданием Серов.
– Ты давай ешь, опоздавший! – прикрикнул Первый Секретарь и переведя взгляд на Шепилова, продолжил: – У Леши Аджубея какие-то сложности в газете, ты, Дмитрий Трофимович, разузнай, в чем дело, а то мои переживают, особенно Нина Петровна.
– Разузнаю и доложу.
– Ежели чего, меры прими.
– Обязательно! – пообещал Шепилов.
– Я с вашими разговорами рюмку устал держать! – буркнул председатель правительства.
– Давайте за Радочку! – поддержал Булганина маршал Жуков.
– За мамочку! – протягивая к Никите Сергеевичу рюмку, закивал Серов.
Ели уже медленно, насытились, выбирали, что повкуснее.
– Куда, Никита, за границу полетим? – поинтересовался Николай Александрович и макнул хлебный мякиш в соус, оставшийся из-под фаршированных перцев.
– Сукарно в Индонезии форум проводит. Двадцать девять государств Азии и Африки против Америки сговорились, против колониализма, против засилья эксплуататоров! И мы к этому форуму руку приложили, денежек дали, – заговорил Хрущев. – Правда, и товарищ Мао себя любящим другом показал, и финансы прислал и продовольствие.
– Китаец не скупясь раздает, говорит, что всем поможет, надо только его держаться, – высказался Микоян.
– Мао Цзэдун в региональной политике хочет преуспеть, – осмелился вставить Шепилов.
– И не только в Азии, – продолжил Анастас Иванович. – Недавно совершенно безвозмездно отправил голодающим Африки корабль с продуктами. В Судан, кажется.
– В Чад, – уточнил Шепилов.
– Да, в Чад, – поправился Анастас Иванович. – Хочет явить себя миру благодетелем, чтобы его считали первым марксистом.
– На Бандунгской встрече надо громогласно о Советском Союзе заявить! – выкрикнул Хрущев. – Россия, Советский Союз – вот единственный лидер!
– Летим туда, что ли? – уточнил Булганин.
– Нет, Коля, туда мы не поедем. Товарища Шепилова пошлем. Пусть передаст от всего Советского Союза революционный привет. Поедешь, Дима?
– Если партия скажет, поеду.
– А я кто тебе, уже не партия? – ухмыльнулся Хрущев.
– Извините! – смутился Дмитрий Трофимович.
– Шучу, шучу! – миролюбиво отозвался Никита Сергеевич и повернулся к председателю Совета министров. – Сегодня, Коля, у нас на повестке дня Германия. К восточным немцам отправимся, посмотрим им в глаза. Надо понять, готовы друзья-немцы к социализму или притворяются. И с западными немцами пора в диалог вступать.
– Может, стоит военнопленных отпустить? Уже десять лет, как немцы в плену сидят, – проговорил Микоян.
– Канцлер Аденауэр в сентябре приезжает, – снова сказал Шепилов.
– Надо немцев отпускать. Пусть это будет жестом доброй воли, – высказался Николай Александрович. – А не отпустим, так они перемрут.
– Перемрут, не перемрут, а война была! – назидательно ответил Никита Сергеевич. – Съездим, Николай, в Берлин, а там видно будет.
– Я в Германии не был, – пробасил премьер.
– Особо остро стоит югославский вопрос, – добавил Хрущев. – Как Сталин с Тито поссорился, мы с югославами на ножах. Совсем это ни к чему!
– Кровавая собака Тито! – применив сталинское определение, цинично ухмыльнулся Микоян.
– Точно, точно, так Тито называли! – оживился Николай Александрович.
– Югославия на Балканах должна стать надежным плацдармом социализма! – определил Хрущев. – Мириться надо ехать.
– Примет ли Тито? – засомневался Микоян.
– Добьемся встречи! – безапелляционно решил Хрущев. – Может, поначалу в Югославию рванем, а после – в Берлин.
– Можно и так! – не возражал председатель правительства.
– И об Индии помнить надо. С Индией у России целая эра впереди! Так что, Николай Александрович, не простые предполагаются гастроли.
– Молотов подскочит. Как так, скажет, без него решили?! – покачал головой Анастас Иванович.
– Вячеслав, окуклился как гусеница! А время пришло новое, горячее, только успевай поворачиваться! Дождется – попрем с работы! В Англии самого Черчилля на отдых отправили, не постеснялись, а мы все – Молотов! – заикаемся. У Черчилля заслуг больше, чем у Молотова. Молотов в сморчка на посту министра иностранных дел превратился, а все паясничает. У англичан рука не дрогнула Черчилля сменить, и у нас не дрогнет!
– Не помогает, так хоть бы не мешал! – буркнул Булганин.
– С прошлой недели Антони Иден английский кабинет возглавил, – опять дополнил Дмитрий Трофимович.
– И ведь без Черчилля землетрясения не произошло! – уставился на Шепилова Никита Сергеевич. – Все мы не вечные. Придет время, и мы будем места освобождать, даже с удовольствием, пусть молодые, более грамотные работают. В этом основной принцип социализма, а не так, чтобы до ста лет тебя в кабинет приносили. Вот Дима Шепилов, чем не министр иностранных дел?
– Во-во! – поддакнул Булганин. – Значит, и Англия у нас в списке?
– Поездок хватит. Анастас Иванович на хозяйстве останется, товарищ Жуков тыл прикроет. Такой расклад. Можно смело путешествовать.
– Что-то мы отвлеклись от главной темы, позвольте мне сказать? – Микоян поднялся с места.
Невысокий, щупловатый, с жесткими кучерявыми волосами, всегда улыбчивый и располагающий к себе, Анастас Иванович за последний год стал очень близок к Хрущеву.
– Если человек доживает до того времени, когда у него появляются внуки, значит, к нему благосклонна судьба, – начал он. – Ты, Никита, дожил до внуков! Хочу пожелать, чтоб был у тебя не один внук. Чтобы почаще радовали тебя дети внучатами, потому что маленькие детки – это не просто радость, а радость, помноженная на счастье! Как однажды подметил Георгий Константинович, ради детей, мы, в сущности, и живем на белом свете. За тебя, дорогой друг, и за маленького Никитку!
– Ура! – высоко поднимая рюмку, крикнул Жуков.
– У-у-р-р-а-а-а!!! – прокатилось по столовой.
– Дайте слово опоздавшему! – не допуская передышки, потребовал Серов, он появился за столом последним, и, встав перед Первым Секретарем, заговорил: – Я очень рад, что в семье Хрущевых пополнение, рад за Раду, за Алексея и, конечно, рад за вас с Ниной Петровной. Сердечно поздравляю! – чокался Иван Александрович. – Надеюсь, что скоро и мы с Анютой пригласим в гости, мы тоже ждем пополнение, – признался он.
– А уж мы как с Галей стараемся! – заулыбался маршал Жуков.
– Давайте за детишек, за всех детишек без исключения, и будущих и настоящих! – воскликнул Никита Сергеевич. – До дна!
– До дна! До дна! – раздались голоса.
Гости поднялись с мест и с энтузиазмом выпили. Булганин для убедительности потряс перевернутой рюмкой над головой, демонстрируя, что выпил до капельки.
– Мы в тебе не сомневались, Николай Александрович, ты ни в одном деле себя плохо не показал! – обнял его Хрущев. Он тоже махнул полную стопку, пятую по счету, и был уже здорово навеселе.
– Сейчас вам новый анекдот расскажу, – проговорил Булганин, но тут Никиту Сергеевича пригласили к телефону.
