Александр Степанович Попков
Явление
Вот так, райком партии одобрил – отказаться уже нельзя. Поняли, что Анатолий –безотказный и «поехали». Запомнилось первое занятие в райкоме партии на третьем этаже. Там специальный зал был: стояли ряды кресел из светлой гнутой фанеры с опускающимися сиденьями как в театре, а перед сидящими – узкий откидывающийся столик. Очень похоже в целом на школьную парту, только все это привинчено к полу и выйти во время занятий из центра ряда практически невозможно. Пригляделся Анатолий Григорьевич к будущим сокурсникам и увидел Аркашу из заводской лаборатории НОТ, поздоровались и сели рядом. Познакомились они на заводе, когда Аркаша приходил в цех создавать паспорта рабочих мест токарей и фрезеровщиков. Директору в Москве на годовом отчете министр сделал замечание, что завод не занимается научной организацией труда, вот после этого и появился приказ об организации лаборатории НОТ. Заведующей поставили бывшую председательшу профкома, а работать взяли Аркашу с кафедры политэкономии местного института народного хозяйства. Разговаривать с Аркашей было интересно, он любую тему развивал, и, как он любил говорить, структурировал.
А занятия в Университете оказались не простыми. Анатолий Григорьевич думал вначале, что там просто «углубят понимание линии партии», но когда началась философия Гегеля: закон единства и борьбы противоположностей, закон перехода количественных изменений в качественные, закон отрицания отрицания, то Анатолий Григорьевич понял, что не разобраться ему в этой науке. Профессор, доктор наук Столяров Вениамин Алексеевич, наверное, часто замечал у слушателей такую растерянность, а у кого-то даже некоторый скепсис в глазах, и как-то раз на лекции о диктатуре пролетариата он вдруг прекратил свое степенное хождение перед первым рядом кресел и обратился к присутствующим.
– И именно пролетариат своей мозолистой рукой усадил вас за эти парты.
Анатолий Григорьевич даже вздрогнул тогда: получается, что он сам себя и усадил сюда? А само великое учение находится в руках, то есть головах, таких «жрецов» как Столяров? Анатолий Григорьевич на перерыве поинтересовался у соседа:
– Аркаша, а ты здесь как оказался?
– Написал заявление в партком с просьбой дать направление на учебу.
– А зачем тебе это надо?
– Толя, я хочу поступать в аспирантуру, мне кандидатский минимум у Столярова сдавать.
– Это что, диссертацию будешь писать?
– У меня уже и тема для диссертации есть, но кафедре дают по социологии только одно место в аспирантуру раз в два года и, хоть не в почёте у нас эта наука, конкурс всё равно большой.
– И что за тема, если не секрет?
– Психология толпы.
Анатолий Григорьевич тогда удивился ещё больше, чем от мозолистой руки пролетариата. Откуда в советском обществе, где есть два класса: рабочие и крестьяне, ну и ещё прослойка – интеллигенция, взялась толпа? Толпа может быть только там, в западном мире. Странная тема. Уж не придумал ли ее себе сам Аркаша?
Вскоре Аркаша ещё больше удивил Анатолия Григорьевича. Он один задавал вопросы на лекциях и как-то раз спросил:
– Вениамин Алексеевич, а какой ступени пирамиды Маслоу соответствует классовое самосознание?
Столяров некоторое время молчал – вопрос ему, похоже, не понравился, затем он четко проговаривая каждое слово ответил:
– Подход Маслоу противоречит марксистскому положению о социальной обусловленности потребностей личности. Критике буржуазных теорий у нас будет посвящена отдельная лекция.
«Эх Аркаша, лучше бы ты не высовывался», – подумал уже сейчас Анатолий Григорьевич. Когда подошло время экзаменов, Анатолий Григорьевич сильно волновался. Вопрос ему попался про коллективизацию. Вроде простой вопрос, но щекотливый, можно было «проколоться». Главное, нужно было обосновать необходимость коллективизации: индустриализация требовала перевода мелкотоварного сельскохозяйственного производства на индустриальные рельсы с применением тракторов вместо лошадей с плугом, а избыточные рабочие ресурсы из села можно было направить на заводы и фабрики. Анатолий Григорьевич ответил правильно, но своим косным рабочим языком, Вениамин Алексеевич посмотрел экзаменационную карточку, а именно, место работы и благосклонно сам стал развертывать ответ Анатолия Григорьевича уже своим правильным научным языком, а Анатолий Григорьевич согласно кивал. Пятёрка – сколько было радости и гордости. Не вспомнилось тогда на экзамене про «семейное проклятие», а сегодня вот можно и поверить в него: не просто так этот вопрос на экзамене попался. «Да нет, глупости всё это, конечно, предрассудки», – рассудил Анатолий Григорьевич.
Когда Толя ещё учился в пятом классе, отец привез из деревни бабу Аню – совсем немощная она стала и пришлось забрать её к себе. Толю любила она больше всех, но только часто путала с сыном – называла Гришкой. Иногда баба Аня и отец переругивались и, прислушавшись, Толя понял, что отец недоволен тем, что бабуля всё замаливает какой-то грех. Приоткрыв как-то раз её ящик, Толя нашёл в самом дальнем углу маленькую медную иконку с облупившейся от времени глазурью. Пытался Толя выведать у бабушки эту тайну, но она только ласково гладила его по голове и называла ангелом. Но однажды, перепутав Толю с сыном, она стала причитать:
– Простил ли Бог братца моего Кольку? Всё из-за того нерусского комиссара, что подначил братца в раскулачке участвовать. Выгонят ссыльных, и старых, и малых на улицу на мороз, посадят на ссыльную телегу, а сами ихний погребок растащат и кутят потом до утра. Последних выселяли Петровых, а у них слепая Пелагея приживалкой жила, колдовством владела, заговоры знала. Вот схватил её наш Колька и потащил в телегу, а она, хоть не знала и не видела нашего Кольку, как закричит не своим голосом: «Проклинаю тебя Николка и весь твой род!». Замёрзла она, сказывали люди, в дороге. А за нами в деревне так прозвище и прицепилось – «проклятые». Говорила я ему: «Пелагею то зачем?», а он в ответ: «А куда её девать было?». Кольку комиссар этот в район перевёл завскладом, повесили недобрые люди на него недостачу, в лагерь упекли, там и сгинул дурачок – брёвнами завалило. Молюсь я и за него и за всех нас с тех пор.
Напугался Толя тогда из-за этого рассказа, но никому ничего не сказал. Впрочем, баба Аня и не такое рассказывала. По её словам, когда она ещё была девчонкой произошёл в её деревне страшный случай: бабка Харланчиха превратилась в свинью, которая подкопала забор у соседей через три дома, залезла во двор и съела младенца, которого оставили в люльке под навесом. Свинью забили, но шамать это мясо никто бы не осмелился, поэтому и закопали её куда подальше. А Харланчиха через несколько дней объявилась вся побитая и болела потом очень долго, но сказать ей в лицо, что о ней думают – побоялись.
К сожалению, так и не удалось расспросить бабу Аню про революцию, она каждый раз уходила от ответа, только однажды, когда ей уж совсем надоели эти вопросы, она ответила: «Кто головы рубит – тот и власть».
А с Аркашей же такое дело приключилось. Получил он на экзамене тройку. Савельев задал ему уточняющий вопрос: чем была вызвана необходимость усиления идейно-политической работы после окончания Великой отечественной войны? Аркаша наговорил много – это он умел, но главного не сказал. Побывав во многих городах и столицах Европы, солдаты увидели другую жизнь и, вернувшись домой, развязали языки. И партия «развернула беспощадную критику всех и всяческих проявлений низкопоклонства и раболепия перед Западом и его капиталистической культурой». Странным показался Анатолию Григорьевичу правильный ответ даже в то советское время, ведь эти солдаты были победителями. Наверное, это был отголосок на вопрос про пирамиду Маслоу. Анатолий Григорьевич потом уже вспомнил, как разбирая вещи отца после похорон, нашел в толстой пачке поздравительных открыток несколько старых немецких открыток с погашенными марками и красивым готическим текстом, написанным перьевой ручкой. На лицевой стороне открыток были цветные фотографии красивого городка с красными черепичными крышами, утопающими в зелени на склонах небольших гор, местами идиллическую картину протыкали острые шпили строгих кирпичных костёлов. Странно, отец никогда не показывал эти открытки, никогда не хвалился, какие сказочные места ему довелось увидеть в конце войны. И этот красивый, явно женский почерк – чей он? Жаль, что открытки потерялись, теперь стало интересно, что за тайна была в тех строках на немецком языке. И о воспоминаниях отца о войне Анатолий Григорьевич узнал только после его смерти – от матери. Призвали отца в конце 1944 года. Уже в полку в первые дни службы во время сна у него украли винтовку. В то время за потерю оружия грозил военный трибунал, может даже расстрел. Командир, тоже деревенский, старик по тем временам, чуть за сорок лет, прикрыл отца – когда побежала пехота в наступление, то он взял винтовку у убитого солдата и сунул её отцу. А в Австрии их рота заняла небольшую железнодорожную станцию и в одном из вагонов обнаружили ящики с коньяком. Один ящик успели умыкнуть, пока не приехал полковой денщик и не опечатал вагон для отправки в Москву. И, наверное, прав был отец, что не рассказывал тогда пацанам о войне – не поняли бы.
А в разгар перестройки, когда уже почти на любую тему стало можно говорить, Анатолий Григорьевич спросил у Аркадия:
– Аркаша, а почему евреи – самая умная нация?
– Эх, Анатолий Григорьевич, не должен ты был такое спрашивать, а я тебе отвечать, но, да ладно, на прощание расскажу тебе про хождение евреев по пустыне. Евреи, покинув Египет, в итоге оказались единственными хранителями тысячелетней мудрости жрецов Египта. Но по пустыне евреи путешествовали не одни, были там и другие воинственные племена, которые нападали на стоянки евреев и могли перебить всех, кто не успевал спрятаться. Поэтому все мальчики обучались Торе. Они должны были уметь правильно по памяти написать текст Торы и правильно его прочитать. Это было нужно для того, чтобы не прервалась духовная жизнь народа и даже если из всей стоянки евреев останется в живых после нападения только один мальчик, то он сможет по памяти полностью восстановить всё священное писание, прочитать его и правильно истолковать. После испытания на знание Торы проходил обряд инициации и все взрослые обнимали мальчиков, говорили о своей вечной любви к ним. Вот тебя, Анатолий Григорьевич, кто-нибудь поздравил с окончанием Университета марксизма-ленинизма, обнял и поцеловал?
А Аркаша так и не поступил в аспирантуру и в начале 90-х уехал в Америку.
Анатолий Григорьевич продолжал разбирать свой последний служебный ящик. Где-то сбоку завалялась выцветшая пачка с влажными салфетками, так и не пригодившаяся за много лет. В 1991 году, когда в Москве и Ленинграде стала ощущаться нехватка продуктов питания, западные страны стали оказывать «победившей демократии» гуманитарную помощь. Студентам в общежитиях столичных городов раздавали полевые наборы солдата НАТО. Иван Никандрович через свои связи в Москве решил вопрос с выделением одной машины этих наборов для горисполкома. Часть наборов Иван Никандрович приказал отложить для ветеранов горисполкома, эти коробки стаскали в кладовую, где хранился инвентарь для демонстраций 1 Мая и 7 Ноября. Необычная была картина: бархатные знамена с бахромой, с вышитой золотыми нитями эмблемой в виде серпа и молота, и стопка аккуратных небольших коробок из картона шоколадного цвета с символикой NATO. Из того набора салфетка и осталась.
Анатолию Григорьевичу вдруг захотелось заплакать и уже глаза стало щипать, но о чём плакать – не понятно, и он погрузился то ли в размышление, то ли в дремоту и стал видеть почти наяву навязчивый странный сон, знакомый уже до деталей. Только теперь паровоз наконец-то приезжает в какой-то тупик, все люди выходят из вагонов и спешат куда-то по своим делам, а Анатолий Григорьевич не может выйти на перрон, потому что он, вроде как, и есть этот паровоз. Видит Анатолий Григорьевич через тусклое окошко, как Иван Никандрович с портфелем по перрону идёт, хотя он уже покойник. Покойник – странное слово, наверное, его придумали в то время, когда жизнь была так тяжела, что про умершего говорили: слава Богу, успокоился. А в будущем, наверное, будут удивляться слову «советский», то ли советы раньше всем давали, то ли жили только по советам. А паровоз с вагончиками остановился и, оказывается, все в этом составе были только пассажирами, даже Иван Никандрович.
А вот и учительница истории Вера Петровна вышла из вагона – не ожидал такого от неё. Маленького роста, в длинном вязанном платье, похожая на тумбочку, она шагает на старомодных толстых каблуках с тем же усилием, с каким ходил сатир на своих копытцах, а её большая голова всегда смотрит только вперёд. Помнится, класс затихал, ещё только услышав это далёкое цоканье в школьном коридоре. Своим голосом она владела великолепно, она им наказывала, поощряла, предупреждала. Единственный раз, когда голос перестал её слушаться, произошёл на уроке о Сталинградской битве. Толя с удивлением узнал, что Вера Петровна девятнадцатилетней медсестрой оказалась сразу в гуще сражений, и её медицинская палатка стояла на берегу Волги, по которой, как брёвна, плыли трупы наших солдат. Но больше всего она удивила класс, когда на одном из уроков заявила, что сегодня все будут слушать «Сказку о Военной тайне, о Мальчише-Кибальчише и его твёрдом слове», написанную замечательным советским писателем Аркадием Гайдаром. Читала она её демонически: «Нахмурился тогда Главный Буржуин и говорит: Сделайте же, буржуины, этому скрытному Мальчишу-Кибальчишу самую страшную Муку, какая только есть на свете, и выпытайте от него Военную Тайну, потому что не будет нам ни житья, ни покоя без этой важной Тайны». Тогда Толя не посмел спросить у учительницы, а в чём же на самом деле была эта тайна, которая делала Красную армию непобедимой, потому что было бы стыдно показать, что все поняли сказку, а он – нет. А теперь остаётся только жалеть, что эта тайна так и осталась неразгаданной для Анатолия Григорьевича, а учительница ведь наверняка знала тайну, но почему-то не открыла. Вера Петровна уходила от паровоза с гордо поднятой головой, потому что она ни советский строй, ни партию не предавала – в коммунисты её просто не взяли. Существовала при приёме в партию квота на служащих, не должно их было быть больше, чем рабочих, вот на этом «проценте» Веру Петровну и завернули, объяснив ей, что в школе в членах партии – одни учителя, а КПСС – это партия рабочих и классовый состав партии нужно сохранять. После этого Вера Петровна стала демонстративно называть себя «беспартийной коммунисткой».
А сегодняшнее «явление» на потолке мэрии намекнуло Анатолию Григорьевичу, что он не только новую жизнь не понимает, но, возможно, и советскую явь не понимал, поэтому и не мог он ни разу поговорить по-настоящему с Иваном Никандровичем, который был руководителем и при Советах, и при демократах, и мог бы им быть даже при царе-батюшке – для Ивана Никандровича сойти с поезда не было трагедией. Анатолий Григорьевич уже почти нащупал ту боль, от которой хотелось плакать, но тут зазвонил телефон.
– Купи ванилин, я тесто для булочек поставила, – попросила супруга без предисловий.
– Хорошо, – почти радостно выдохнул Анатолий Григорьевич.
Лилия Николаевна
Лилия Николаевна шла после работы до автобусной остановки, она чувствовала досаду на то, что оказалась замешана в этом странном происшествии в мэрии. Такое состояние бывает, когда нужно говорить о человеке, который умер в глупой ситуации – вроде и горе, а приходится сдерживать неуместную улыбку. Первые осенние листья носились под ногами, то взлетая высоко вверх, то медленно опускаясь на тротуар как воспоминания и одно из них подлетело прямо к глазам.
В ту осень она только что вышла замуж за такого же, как она, улыбчивого, смешливого Ивана. Вышла, потому что он не дал даже времени подумать: на карниз залазил с букетом цветов, на коленях, как рыцарь, просил руки. Свадьбу сыграли быстро, по молодежному. И купил он в один из первых семейных выходных дней торт. Сели пить чай и вдруг Иван хватает из связки горький красный перчик и вдавливает его посередине торта. Лилия тогда опешила, не привыкла еще к шуткам мужа. А Иван привстал и, изображая вожделение, склонился над тортом и, нежно поцеловав перчик, взял его в рот и, пытаясь изобразить счастливейшую улыбку, разжевал и проглотил его. И уже, видимо, не выдерживая жжения отхватил большой кусок торта. Потом они целовались и у неё щипало губы. Как это было давно, но сейчас ей было неприятно от этого перекликающегося с сегодняшним происшествием воспоминания. В то время, в самом начале семейной жизни Лилия Николаевна уже работала инженером на почтовом ящике. Так называли все режимные предприятия, которые кроме обычного общеупотребительного названия имели еще и секретное наименование, типа п/я Р-0000. И самым грубым нарушением секретности было использование в одном документе двух наименований предприятия одновременно. От п/я и получили они комнату на подселение в коммунальной квартире. Во второй комнате жила молодая семья, латыш Арвид и его жена, тоже Лилия. Арвид был из семьи, сосланной в послевоенные годы из Латвии в Сибирь. После реабилитации он остался в России и женился на русской сироте. Арвид был антиподом Ивана; он не шутил, не смеялся, был всегда аккуратен, говорил серьезно, чуть протяжно, даже как-то песенно, в его взгляде не было часто присущих русскому человеку прищура, смешливости или «бычьих глаз». Между собой Арвид со своей Лилией разговаривали только в своей комнате и негромко.
Однажды в общей кухне сорвало вентиль на батарее, забил фонтан кипятка, Лилия Николаевна даже руку себе немного ошпарила. У Арвида оказался разводной ключ, он пошёл в подвал, перекрыл стояк, а потом постучался в комнату Лилии и Ивана, поинтересовался состоянием Лилии Николаевны – не нужна ли помощь. И стала с тех пор Лилия Николаевна наблюдать за Арвидом: как он помогает жене на общей кухне, как приходит с работы и, даже когда уже дочку носила, все равно продолжала наблюдать. А когда переехали в отдельную новую квартиру, то Лилия Николаевна обратила внимание и на своего Ивана и поняла, что роман у того на стороне. И даже не расстроилась и не поскандалила, а предложила развестись, и муж ушёл из её жизни. Уже через много лет, от знакомой Лилия Николаевна узнала, что жена у Арвида умерла, а сам он уехал в Латвию, получив там статус репрессированного – выдали ему такое пластиковое удостоверение, дающее право на какие-то льготы и на бесплатное жилье.
«Вот так всегда… когда неспокойно на душе, то вспоминаю моего Арвида, – прошептала Лилия Николаевна.
Смирнов
В детстве Игорь Смирнов смотрел по телевизору передачу про муравьев: в колонии-государстве у муравьёв были матки, рабочие муравьи и муравьи-воины. И Игорь решил, что он будет муравьём-воином. Он записался в группу восточных единоборств, занимался упорно, хотя на соревнования его так и не взяли ни разу, а окончив школу, постарался попасть на службу в ВДВ. После армии занесло его в фельдъегерскую службу, где параллельно он непонятно как закончил заочно филиал юридической академии.
Игорь Владимирович был один из немногих, кто продолжал ходить в спортзал к своему тренеру Николаю Кузьмичу, который до сих пор «широко известен в узких кругах». В его взрослой группе занимались одновременно и «братва», и городские чиновники, и даже заместитель мэра. После одной из тренировок заместитель мэра спросил Николая Кузьмича.
– Николай Кузьмич, нам человечек нужен в службу безопасности, чтобы не дурак, но и не жид. Не поможешь найти?
– Да есть такой, переговорю и дам «обратку», – Николай Кузьмич, как на ковре, реагировал всегда молниеносно.
Игорь Владимирович, услышав о предложении от Николая Кузьмича, понял, что настал его час удачи. Среди друзей по спортзалу, приезжавших на «правильных агрегатах», он чувствовал по отношению к себе преувеличенную доброту. Теперь же у него будет статус, а это даже лучше дорогого автомобиля, а доброту пусть оставят себе.
Игорь Владимирович решил провести собственное расследование появления злополучной картины. Судя по записям с камер видеонаблюдения только два человека заходили сегодня утром в Большой зал – вначале Марк, а через некоторое время Лилия Николаевна. Поговорить с Марком сразу не получилось, так как он отвечал за техническую сторону проведения совещания и поэтому Марк был перехвачен только в столовой. Игорь Владимирович взял его под локоть, и начал «конвоировать» в свой кабинет. Марк удивился и даже пытался шутить.
– Игорь Владимирович, я вроде вам свидание не назначал.
– Свидания у тебя, возможно, будут скоро только по расписанию.
Марк осёкся. Недавно он узнал, что Вадим Германович настроил новую компьютерную программу отслеживания интернет-трафика пользователей и шутя посоветовал Марку не заходить на некоторые сайты, так как скоро эта программа будет стоять и у Смирнова. Марку показалось, что он догадался, о чем будет предстоящий договор. Но в кабинете Марка ожидал сюрприз.
– Ну как утреннее селфи с π?
– Э-э-э, да у меня нет девушки.
Тут пришла очередь удивиться Игорю Владимировичу.
– Ты что думаешь, если у меня есть девушка, то я каждое утро такое селфи делаю?
Игорь Владимирович помнил наставление преподавателя по уголовному процессу, состоявшее в том, что допрос должен проводится с полным внутренним убеждением в виновности допрашиваемого. Но Марк выскальзывал как угорь. «Может, – подумал Игорь Владимирович, – слабо давлю». Игорь Владимирович решил при разговоре с Марком попробовать навыки, которым их учил Николай Кузьмич. Тренер толковал, что и в жизни, как и в поединке, нужно понять, кто находится перед тобой, какой выбор в начале своего пути сделал этот человек: быть «убегающим» или «нападающим»; и этот выбор проявляется даже в его фигуре и осанке. Сутулость и плоскостопие – это не следствие плохой мебели, плохой обуви или образа жизни, это осанка сдавшегося человека. Никакими упражнениями нельзя распрямить спину «убегающего». «Нападающий» же, наоборот, даже не занимаясь спортом, вырастает физически сильным.
Игорь Владимирович попытался ментально прочувствовать тело Марка и ощутить его эмоции. Страха в Марке он не заметил, тревожность есть, а вот агрессия отсутствует. А, вообще-то, читать в Марке особо нечего, рабочий муравей – он и есть рабочий муравей. «А вот немного агрессии ему бы всё-таки не помешало, – невольно подметил Игорь Владимирович, – А также раскрыть таз, укрепить ягодицы и ноги, и тогда бы он удивился возросшему вниманию со стороны девчонок».
– Пошли в Большой зал, – бросил он Марку.
Игорь Владимирович открыл ключом дверь в Большой зал и, посмотрев на потолок, спросил: «Что скажешь по поводу увиденного?»
Уже темнело, Марк стал щуриться. Он попросил включить свет в зале и тут до Игоря Владимировича дошло, что Марк мог просто не увидеть картину утром и, вообще, было ошибкой показывать картину ему. Марк же стоял ошарашенный и ничего не говорил.
– Так, о картине не распространяйся, – Игорь Владимирович постарался скомкать разговор.
Игорь Владимирович считал себя опытным человеком и знал, что любое нарушение установленных правил ставит нарушителя в зависимость от свидетеля и теперь он чувствовал досаду, что показал картину Марку, хотя Марк вряд ли этим воспользуется. Единственная ситуация, при которой не нужно бояться совершить ошибку – это завоевание девушки, в отличие от женщин, девушки совершенно непредсказуемые существа даже для самих себя. Игорь Владимирович поморщился, вспомнив празднование Восьмого марта, на котором Марьяна из канцелярии переборщила с шампанским и Антонина Сергеевна, её начальница, попросила Игоря Владимировича подбросить её до дома. Марьяна только-что закончила школу и училась в какой-то академии заочно. Но в машине Марьяна быстро «пришла в норму» и Антонину Сергеевну, которая в последний момент решила всё-таки сама проконтролировать подопечную, высадили возле метро. Марьяна недовольно морщилась, но разговор поддерживала и Игорь Владимирович зацепил в разговоре «больную», как он и предполагал, тему замужества.
– Мне нравятся военные, а ещё лучше фээсбэшники. Алёнка, подружка моя, уже познакомилась с одним курсантом из их школы, сейчас она и для меня кандидата присматривает. А мне именно её парень приглянулся, но он на меня не смотрит. Да и не буду же я у подружки молодого человека отбивать, хотя мне и тяжело смотреть на их любовь. А что я хочу? О-о-о, много чего, например, иметь трёх детей и большое фортепиано. Почему большое, потому что у нас дома не повернуться: мама, бабушка, дедушка и я, но бабушка – главная!
И вдруг Марьяна спрашивает:
– Игорь Владимирович, а вы видели настоящих бандитов?
– Что значит видел, я с ними вырос, – не совсем подумав, ответил он, его задела интонация сомнения в словах Марьяны, – вот сейчас будем проезжать мимо дома моих родителей, могу тебе показать интереснейший альбом, – Игорь Владимирович вспомнил, что его родители уехали в санаторий, а ключи у него всегда с собой.
– А это удобно?
– Это же и мой бывший дом.
Марьяна согласилась, они поднялись по знакомой с детства лестнице пятиэтажки. Жильцы в подъезде сделали почти «евроремонт» по сравнению с тем, что было раньше, и даже цветы на подоконниках поставили – живут-то одни пенсионеры, чем им ещё заняться?
Сидели в малюсенькой кухне, пили какой-то сладкий ликёр, и Марьяна с интересом рассматривала фотографии, на которых Игорь Владимирович был в компании борцов, часть из которых стали потом «легендами» города. В одном борце Марьяна узнала директора департамента мэрии, но Игорь Владимирович рассмеялся и сказал, что она обозналась. Марьяна тоже понимающе рассмеялась и случайно пролила ликёр на свою блузку.
– Вот, бэ-бэ-бэ. Игорь Владимирович, дайте мне рубашку, нужно быстрее застирать пятно. Ведь первый раз только надела.
Игорь Владимирович выдал ей чистую отцовскую сорочку и вышел из кухни. Сквозь полупрозрачную дверь он видел, что Марьяна разделась, слышал, как полилась вода из крана и потом Марьяна долго стояла полуголая, не одевая рубашку, как бы ожидая чего-то. Игорь Владимирович тоже выжидал, не решаясь её потревожить. Внезапно Марьяна нервно одела свою мокрую блузку и вышла из кухни.
– Отвези меня домой, – почему-то перейдя на «ты», холодно сказала она.
В машине Игорь Владимирович видел боковым зрением, как сквозь мокрую блузку выпирает длинный сосок небольшой груди, но Марьяна сидела с таким каменным лицом, что шутка на эту тему была бы не уместна. На следующий день Игорь Владимирович специально зашёл в канцелярию посмотреть на Марьяну, но та притворилась сильно занятой и не поддержала беседу. Игорь Владимирович проворчал сквозь зубы: «Не даром говорят, что маленькая грудь с длинными сосками – признак стервы».
