Александр Старостин
Никакая волна

4

Весной неприглядный после зимы Питер набирается сил, смывая дождями грязь и нечистоты. Собачьи какашки вперемешку с окурками плывут из лужи в лужу. Осмелевшие спортсмены выходят на пробежки. А гопники из ближайшего ПТУ с криками гоняют мяч во дворах.

Не дозвонившись до Ульяны, я решаю заявиться к ней лично. Пока ковыляю в сторону маршрутки, со смешанными чувствами наблюдаю за пацанами, играющими в футбол.

– Ульяна, ты здесь? – Добравшись, я стучусь в старую обшивку двери ее мастерской. В одной руке – костыль, в другой – цветок из ближайшего киоска.

Может, через приоткрытую форточку услышит?

– Если не откроешь, так войду!

Зажав в зубах цветок, я хватаюсь за водосточную трубу. В этот момент в окне появляется удивленное лицо Ульяны. Она раскрывает жалюзи и шокированно спрашивает:

– Мне вызвать скорую или ты провисишь достаточно долго, чтобы кто-то успел тебя поймать?

Когда она выходит на улицу, на ней широкие коричневые брюки и легкое весеннее полупальто. На шее болтается деревянный амулетик.

– Ты не подходишь к телефону, как будто обиделась, – оправдываюсь я и протягиваю ей цветок.

Гербера весьма психоделическая – оранжевая с фиолетовой сердцевиной, стебель обмотан синей проволокой.

– Я люблю, когда они живые. – Она смотрит поверх очков. – Или это твои извинения за то, что не предупредил, что сбежал из больницы?

Она принимает все слишком близко к сердцу. Когда мы ковыляем от автобусной остановки, разговор крутится вокруг дел в редакции, разбитой гитары и того, как мне удалось самому вытащить из раны дренаж.

– Кости рано или поздно срастутся, а вот если залажать выпуск очередного номера журнала, то обратного пути уже не будет, – объясняю я, стараясь не обращать внимания на ноющую боль в ногах.

Ульяна тут же меняется в лице.

– Тебе больно?

Она поддерживает меня под руку, участливо рассуждая о том, что я слишком много на себя беру.

– Редакция не перестанет существовать, если ты проваляешься на больничном лишние пару дней.

По дороге мы заскакиваем в магазин на углу. Она, как всегда, внимательно рассматривает упаковку, старательно отбраковывая все, что содержит желатин. Ведь его производят из костей животных. А еще Ульяна не употребляет продукты, содержащие консерванты вроде бензоата натрия, загустители и разрыхлители.

– Вкусовые добавки маскируют низкое качество ингредиентов, – говорит она. – Эти капиталисты даже в йогурты умудряются добавлять костную муку. Представляешь?

Пару лет назад в одном из путешествий автостопом она посетила животноводческую ферму и сразу перестала есть мясо. Ее словно перепрограммировали. Уезжал один человек, а приехал другой – эколог, веган и борец за права животных.

– Видел бы ты этих бедняг, – так описывает она свои ощущения.

Коровы, не выходящие из темных бараков.

Свиньи, оглушенные углекислым газом.

Можно сначала отказаться от говядины и свинины, от колбасы и сосисок.

Курица и рыба – это второй шаг. Потом яйца. Потом молоко. Потом кожа, шерсть и мех.

После моего падения чужие озарения не кажутся такими уж смешными. С особой ясностью я вдруг осознаю, что наша объективная реальность – лишь тонкая полоска, на которой мы все балансируем где-то между просветлением и небытием.

В магазине Ульяна выбирает только самое свежее – помидоры, сыр тофу, рис и банку морской капусты. А упаковку куриных яиц, которую я прихватил для омлета, ставит обратно на полку:

– Не в этот раз.

– Они не оплодотворены, – защищаю я свой завтрак.

– Ты думаешь, яйца на деревьях растут?

Ульяна принципиально не пользуется полиэтиленовыми пакетами. На кассе достает триста раз стиранную тряпичную сумку, которую таскает с собой, и закидывает туда свой веганский набор. Продавщица с ярко-красными волосами наблюдает за этим с нескрываемым презрением. В корзинах у людей, стоящих в очереди, в основном пельмени, сардельки, черный хлеб и синюшного вида курятина. Им не до взвешенной экологической позиции.

– Кажется, ты не слишком понравилась той крашеной тетке, – замечаю я, когда мы оказываемся на улице.

– Да все равно. – Ульяна делится, что в ее планах научиться жить без молока, а дальше, по всей видимости, перейти на солнечную энергию.

Я с сомнением смотрю на пешеходов, одетых в кожаные куртки и ботинки. В их пакетах угадываются куриные тушки и упаковки ребрышек, купленные на ужин.

На пороге моей квартиры нас встречает Бритни. Псина радостно вертится, скулит и виляет хвостом.

– Ты ж моя милая собачонка, соскучилась! – Ульяна перерывает холодильник в поисках собачьего корма. А затем отдает ей остатки моей докторской колбасы.

На оконном карнизе, завидев нас, скапливаются голуби. Стучат клювами в стекло, пучат глаза. Прилетать каждое утро их тоже научила Ульяна.

– Ты не думаешь, что такие потрясения, как случились с тобой, хорошая отправная точка для внутренних изменений? – философски интересуется она, открывая упаковку перловой крупы для голубей.

Лямка падает с ее плеча. Аромат сладких сандаловых духов разливается в воздухе.

– Хромого могила исправит, – шучу я.

Но она уже не слушает, треплет собаку по холке:

– Чудище ты лохматое!

Голуби дерутся за окном и бьют друг друга крыльями. Они такие громкие, что приходится кричать Ульяне, чтобы достала чашки из кофейного набора в комнате, потому что в сушилке нет чистых. Но когда я, ковыляя, вхожу – чашек по-прежнему нет: Ульяна сидит и перебирает старые подшивки «Дилэй» на полке.

– Эта твоя Шатунович – просто бомба! – Ульяна листает журнальные страницы с гневными рецензиями.

Я рассказываю ей, что Главный редактор смог выбить грант у Комитета по делам молодежи под эгидой инициативы «Музыка без наркотиков». И это мощный удар по Шатунович. Ее можно только пожалеть.

Теперь мы должны публиковать признания излечившихся торчков.

Писать об Эрике Клэптоне и его Анонимных Алкоголиках.

О программе «12 шагов».

– Забавно. – Ульяна облокачивается на подоконник. – Может, не такая и плохая идея для рок-журнала, разве нет?

– Ага, Комитет по делам молодежи требует перечень музыкантов, умерших от передозировки. Для острастки живых, – прихлебываю я кофе. – «Список смерти», как называет его Кеша Незлобин. А ведь это целая армия артистов. Дружные ряды ушедших на небеса с легкой помощью химических веществ.

Энциклопедия передоза, которую мы должны написать.

И все это ради пары миллионов рублей, которые дадут журналу для покрытия типографских долгов.

Ульяна лишь вздыхает. Она ходит босиком по ковролину, гладит рукой застывшие подтеки краски на подоконнике и двери – следы ее былых художеств. Подходит ко мне. Я убираю прядь с ее лица. У нее чуть раскосые карие глаза и высокие скулы. Если бы не очки, она выглядела бы точь-в-точь как Тони Хэллидэй, вокалистка Curve. Девчонка, с которой не страшно в бою.

– Если хочешь, можешь остаться сегодня.

– Ого! – удивляется она. – Ты же охраняешь свой холостяцкий статус-кво?

Отставив турку в сторону, я наклоняюсь, легонечко щиплю ее губами за мочку уха и сжимаю в объятиях.

Но она отодвигается – «Ногу хочешь доломать?» – и мягко толкает меня на матрас.

– Кстати, резинки у нас есть? – интересуюсь я.

– Да где-то были. – Она лезет в свою бездонную сумку. Извлекает кошелек, какие-то экологические стикеры, ключи и салфетки. Все свое барахло складывает на столик.

Мой взгляд падает на ее кофту: с обеих сторон от узоров на груди проступают очертания сосков.

На свою загипсованную ногу.

Опять на нее.

На ее улыбку.

Как тут сдержаться? В нетерпении я тяну ее за талию и увлекаю за собой.

Собака прыгает вокруг нас, решив, что мы затеяли какую-то игру.

– А презервативы? – отстраняется Ульяна.

– Я аккуратно, – обещаю я.

Она сдается. Раздевается, бережно складывая одежду в геометрически ровную стопку, и лишь потом опускается сверху – обнаженная и серьезная.

Мы занимаемся любовью медленно и чуточку торжественно.

А наутро, когда солнечный луч проникает сквозь плохо задернутые шторы, я наблюдаю, как Ульяна спит, словно ребенок, разметав руки и ноги во сне. Она изумительно спокойна. Тонкие морщинки возле уголков ее рта разгладились, а губы приоткрыты, словно она хочет что-то сказать, но не решается.

Солнце золотит ее кожу.

Бежит по обнаженной груди и шее.

Щекочет живот.

Не выдержав, я целую ее прямо в полуоткрытые губы.

– Просыпайся!

Она моргает. Ее карие глаза без очков кажутся беззащитными.

Но волшебство уходит. Подкожные мышцы включаются в работу. Безмятежность исчезает.

– Сколько времени? Я проспала? У меня сегодня ученик.

В ее взгляде появляются сосредоточенность и беспокойство. Она заворачивается в одеяло, собирает разбросанную по полу одежду и топает босиком в ванную. А когда выходит из душа с распущенными мокрыми волосами, это уже обычная Ульяна – целеустремленная и серьезная.

– Ты будешь подавать заявление на того сумасшедшего, напавшего на тебя? – спрашивает она. – Может, его стоит простить?

– Простить? – Я неуклюже стучу костылем. – За сломанные ноги и сорванный концерт? За разбитую гитару?

Она чмокает меня в щеку.

– А ты подумай.

Сквозь лестничный пролет я вижу ее – решительную и готовую противостоять всему миру. Она машет мне рукой.

5

Макс Змеев ищет даты для переноса сорвавшихся из-за моего падения концертов и придумывает, как быть с «Мажор Рекордс». Его голос по телефону погружает в пучину дел. Квест «создай группу и стань популярным» с каждым днем становится все более трудным для прохождения.

Чтобы как-то отвлечься, я щелкаю по ярлычкам писем на экране компьютера. В почте куча сообщений с заголовками вроде: «Скоростное обучение английскому», «Похудение без диеты»… Не читая, удаляю весь этот спам, рекламирующий спам, спам, рекламирующий анти-спам. Задерживаюсь только на «Прочти смски своей девушки», да и то, пробежав глазами, отправляю в корзину.

В папке остается лишь несколько писем. Жалоба от московских распространителей об отказе ставить наш журнал на продажу в сети супермаркетов «Волюс». И письмо с неизвестного адреса, в котором несколько прикрепленных фото и короткий текст: «Хотела узнать, все ли у вас в порядке? Посмотрите вложенные файлы». Подпись: «Ника (фотограф)» и адрес веб-сайта.

«Какие такие вложенные файлы?» – думаю я.

Мне действительно интересно. Что на этот раз?

Вирус архивом? Или что-то безобидное?

Я закуриваю и открываю ссылку. Во вложении – фото с того самого концерта в клубе «Мандарин». В момент моего выхода на сцену.

Проматываю ряд похожих снимков, явно сделанных в спортивном режиме серийной съемкой. Получается почти анимация. Такое документальное кино с заведомо известным финалом.

На фотографиях видно, как я шагаю в лучах сверкающих софитов. А из темноты у края сцены все отчетливей вырисовывается бледное пятно. Оно движется в мою сторону. Пока не в фокусе, но с каждой последующей фотографией постепенно обретает очертания. А вслед за лицом появляются руки. Еще один клик, и виден весь человек, который стремительно летит на меня.

Чуть полноватый. Коротко стриженный. Лет двадцати пяти. Жидкие темные усики и редкая бороденка. Блестящие хитрые глаза. Губы, искривленные то ли яростью, то ли ухмылкой.

Вот он – злодей, столкнувший меня. Сломавший мою гитару. Отравивший мою жизнь.

Отсылаю картинки Шатунович по аське.

– Кто бы это мог быть?

– Может, звукорежиссер клуба, осатаневший от саундчека? – издевается она.

Я еще раз смотрю на фото парня в черной водолазке. Этот тип определенно мне не нравится. Есть что-то маниакальное в его внешнем виде. Словно он знает, что делает.

Копирую кадры и отправляю Максу Змееву и всем ребятам. С припиской: «Вот он, тот засранец! Есть идеи?»

Шатунович предлагает задействовать какую-то шпионскую программу.

– Так мы легко найдем этого гада.

– Найдем, и что?

Шатунович с явным удовольствием расписывает, как будет его пытать.

Иглы под ногти.

Мошонка, зажатая в стальных тисках.

Ее фантазия разгорается с неукротимой силой.

– А под конец сто пятьдесят прослушиваний нового Coldplay, – предлагает она.

– А вот это жестоко! – комментирую я, нервно стряхивая пепел. – Вот это реально перебор!

Но хорошо, что она их вспомнила. Записываю в заметки. О новичках-нытиках Coldplay нужно обязательно упомянуть в редакторской колонке. Этой колонкой открывается каждый номер «Дилэй».

Макс Змеев отписывается с новостями только к концу дня. Довольный, строчит, что ему удалось назначить новую встречу с издателем по имени Богдан Красько, главой «Мажор Рекордс». Мы сможем пересечься прямо перед концертом Мэрилина Мэнсона.

– Мэрилина Мэнсона? – печатаю я. – Какое отношение это имеет к нам?

– Издатель – один из организаторов концерта. Заодно увидите всю кухню большого шоу изнутри. Пора бы уже знать, как все происходит.

Я интересуюсь, получил ли он фото того психа. Но он предлагает бросить это дело и сосредоточиться на другом.

Только забыть, что кто-то хотел тебя убить, не так просто. Это ощущение становится особенно явным после того, как материализуется в виде фотографий на моем компьютере.

Все благодаря девочке Нике.

Абстракция обретает форму. Лицо и торс полноватого типа, который где-то там, в фотографической вечности, все еще мчится на всех парах, вытянув вперед пухлые руки, с одной лишь целью – сбить меня с ног и покалечить.

Попрощавшись со Змеевым, я кликаю на номер «аськи» в письме Ники и пишу ей: «Спасибо за фото». Заодно спрашиваю, не видела ли она этого человека после? Может, он с кем-то общался или был в какой-то компании? Хоть что-то, что даст нам зацепку.

Ответ от Ники приходит почти мгновенно. С характерным звуком всплывает иконка. В сообщении много восклицательных знаков, даже одно «вау!», что-то вроде: «Вот это да! Не ожидала, что вы тут напишете! Нет, я не видела этого парня после».

В этот момент я уже изучаю ее веб-сайт. Захожу из любопытства на страничку. Там синий с желтыми вензелечками фон. Шрифты – как на коробках шоколадных конфет. В левом углу экрана буквы «Ника», где на последней завитушке зависла стилизованная капля чернил. В разделе «Работы» – несколько размытых сельских пейзажей. В разделе «Обо мне» – автопортрет: коротко стриженная девушка, похожая на мальчика-подростка, сидит за столом в бесформенном свитере и смотрит в кадр.

Да, определенно это была она возле скорой. Знакомая упрямая складка между бровей и тонкие наглые губы.

Ника опять печатает: «Будет здорово, если в качестве благодарности вы выпьете со мной кофе. У меня есть крутая идея для вашей группы».

Звучит неожиданно.

– Какая же?

– Фотосессия.

Ставлю разводящую руками рожицу в сообщение.

– Придумалось нечто мощное, – строчит она. – К вашей музыке нужен такой подход, как у Энни Лейбовиц.

Фразы одна за другой появляются на экране. Я копирую эти слова Шатунович, интересно, что она скажет.

– Амбициозная куколка, – отвечает та.

Все следующие дни мы так и общаемся втроем. То есть общаемся через меня. Ника мне что-то присылает, а я отправляю Шатунович, пока та не говорит, как ее достали мои поклонницы.

Она пишет:

– Если бы ты мог быть таким же настойчивым, как эта девка – ты давно бы сделал себе карьеру.

Она приводит Нику в пример:

– С таким напором место главного редактора тебе было бы обеспечено.

Она отправляет ссылку на какой-то залихватский сайт, где с помощью умелых манипуляций мышкой можно срывать одежду с известных голливудских актрис. Конечно же, это фотомонтаж.

Подтянутые сиськи. Молодые тела, вырезанные из дешевого порно.

Ложь от начала и до конца, как почти все, что мы видим на экране. Или на журнальных страницах.

Это она так издевается.

– Издеваешься? – пишу и по ошибке отправляю Нике в соседнее окно.

Но Ника невозмутима.

– Почему? – отвечает она. – Вполне серьезно, хочу попробовать.

Бесполезно объяснять, что сообщение попало к ней случайно.

«Случайностей не бывает», – это тоже из ее словаря.

Сдаюсь и говорю, что можем встретиться на обеде в редакции.

В ответ она присылает открытку с покемонами и шутливое аудиоприветствие: «We Don’t Play Guitars» группы Chicks on Speed.

6

Внутри полиэтиленового отсыревшего пакета проступают очертания смятых одноразовых тарелок, фольги из-под шоколада и слипшихся пакетиков чая Brookbond.

– Этот точно не наш! – говорит Кеша Незлобин и отправляет пакет в соседний помойный бак.

Он запыхался. Пот течет с его лица на футболку Joy Division. По краям блестящей лысины висят пряди спутавшихся волос. Если смотреть близко, то заметно: он подкрашивает их, чтобы скрыть седину.

Я нагибаюсь и достаю следующий осклизлый пакет с арбузными корками и пустой кофейной банкой. Держу его брезгливо двумя пальцами как можно дальше от лица, чтобы не ощущать ужасную кислую вонь. Кеша пристально вглядывается в содержимое, просвечивающее сквозь пластик.

– Мы не пьем такой кофе!

И пакет летит в контейнер.

Мы находимся во дворе бизнес-центра. Десятки офисных окон пялятся на нас – двоих редакторов музыкального журнала «Дилэй», которые копаются в общественной помойке, как заправские бомжи.

Вот о чем было бы интересно рассказать Ульяне.

Мы разглядываем чужие порванные бумаги. Счета-фактуры и прошлогодние рекламные проспекты. Наши лица обдает тошнотворным запахом гниющих объедков. Копаясь в помойных баках, вглядываясь в прозрачный пластик, мы видим в срезе всю офисную жизнь.

– Это «Трон», – указывает Кеша на пакет с пачками из-под сока и пустыми бутылками. – Вчера был день рождения их директора.

Цветная фольга.

Коробки из-под пирожных.

– Это «ПреПринт», – говорю я, показывая на обрезки типографской продукции и пробные распечатки.

Буклеты.

Одноразовые тарелки, запачканные кетчупом.

– Это «ГримСервис», – говорит Кеша и указывает на коробку из-под ксерокса.

Порезанная документация.

Чьи-то нелепые рисунки на полях брошюр.

– А вот это, – он с восторгом вытаскивает пакет, сквозь который виднеются очертания пустых пивных банок, – Володи – дизайнера со второго этажа.

Окурки.

Смятые пачки.

Все что угодно, кроме нужного нам документа.

Об этом, пожалуй, не станут рассказывать на лекциях по журналистике. Там не говорят, что будет, если социальная реклама по заказу спонсоров, Комитета по делам молодежи, не попадает в текущий номер.

Не рассказывают, как реагировать, если менеджер по рекламе Женич Кимельман прибегает взъерошенный, размахивая журналом, со словами: «Вы все проебали!», и при этом ясно как день, что проебал он сам.

– Он там был записан, а вы не поставили! – вопит Женич и открывает на одном из наших компьютеров план верстки, в котором черным по белому указан модуль антинаркотической социальной рекламы: «Не ври себе! Сделай выбор в пользу жизни!», да еще размером в целую полосу. И даже проставлен номер страницы – 35.

– А что у вас на этом месте? – с триумфом спрашивает Женич.

На этом месте у нас обычный рейтинг: «Десять лучших клубов города…» или что-то типа того, из серии материалов, что обязательно начинаются с какого-нибудь числа. «Пятнадцать скандальных клипов», «Тридцать лучших концертов», «Пять самых скачиваемых песен» и так далее.

– Что ты втираешь? – вопит Кеша. – Я, по-твоему, сам поставил туда другое?

Следить за выполнением плана материалов и их последовательностью – прямая обязанность Кеши как ответственного редактора. Вот почему он так волнуется. Раздувается и кричит. Словно французский дрессированный кабан, покрывается красными пятнами и сосредоточенно ворошит бумаги, пытаясь доказать, что в изначальном плане не было никакой социальной рекламы.

Второй, кому может влететь – наш Верстальщик, любитель музыки техно.

– Ну это точно не ко мне, – смеется тот и трясет кислотными дредами.

Скорее всего, виноват он или Женич Кимельман. Но оба просто пытаются спихнуть все на Кешу.

Я кликаю на свойства файла с планом верстки. Дата изменений – сегодняшнее число. И это очень странно. Ведь номер сдан неделю назад. Кому понадобилось менять задним числом уже устаревший план вышедшего номера?

Все многозначительно переглядываются. Даже Шатунович, сняв худые и бледные ноги со стола, подходит ближе компьютеру, чтобы убедиться в нашей находке.

– Вот это да! – говорит она и щелкает жвачкой.

И тогда Женич Кимельман рычит:

– Что же вы думаете, я отредактировал документ? Вписал уже задним числом?

И мы разводим руками.

– Да прям не знаем, что и думать!

Хотя думаем именно это. Он сам забыл про этот рекламный модуль, а потом внес его в план, чтобы перевести стрелки на Кешу.

От скандала Оля, секретарша, традиционно ретируется домой, а журналисты, пришедшие за гонорарами, остаются ни с чем. Им, толкающимся внизу, даже не выписывают временные пропуска. Все так заняты поиском виноватого, что не откликаются на звонки с ресепшена.

– Покажите мне бумажную распечатку плана! – с вызовом кричит Женич. – Если вы считаете, что я способен дойти до такой низости!

Я говорю:

– Кеша, ну покажи ему, где она, бля, эта его распечатка? Тогда мы точно разберемся.

А он качает головой.

– Когда номер был сдан, я выбросил ее в ведро.

– Не будешь же ты копаться в мусоре? – спрашивает Женич.

В его голосе сквозит явный испуг и недоверие. Распечатка – единственная возможность доказать Кешину невиновность.

И мы говорим хором с Шатунович:

– Еще как будет!

Кеша кричит: «Чего-о-о-о-о?» и запускает одну из тяжеленных папок в стену.

Кеша Незлобин – один из самых древних сотрудников нашей редакции. Он помнит каждую статью, каждого артиста, о котором писал «Дилэй». Помнит детали их биографий и все точные даты. В его голове что-то вроде архива. Стоит спросить – и всплывает нужная карточка. Очень удобно.

Когда нам не хватало героев для списка жертв наркомании, именно он откопал Стива Кларка, гитариста Def Leppard, который в возрасте 30 лет передознулся смесью героина с кокаином и умер. Он также вспомнил, что в девяносто пятом Джерри Гарсия, вокалист группы Grateful Dead, умер вовсе не от наркотиков, а от попытки с ними завязать.

– Мы что, реально пойдем копаться в чужом дерьме? – По всему Кешиному виду ясно, как он расстроен. Волосы торчат мочалкой, руки дрожат.

Опустив последнюю стопку бумаг на стол, он, кряхтя, идет искать в помойке во дворе выкинутый им рекламный план.

– Сомневаюсь, что кто-нибудь после этого поздоровается со мной за руку.

Я отмахиваюсь:

– Да ну, фигня, не бери в голову!

В результате мы ничего не находим. Редакционного пакета с мусором просто нет. Может, его украли бомжи? С другой стороны, чем он мог их привлечь? Ведь даже сигареты Кеша по привычке скуривает до самого фильтра.

Просроченные накладные.

Пустые бланки.

Тонны исписанной финансовыми отчетами бумаги, порезанной на мелкие ленты.

Обертки из-под сникерсов.

Но ничего, что напоминало бы наш мусор.

– Нас подставили, – тяжело вздыхает Кеша. – Если не Женич, то Верстальщик. Они явно хотят, чтобы меня уволили.

У него паранойя.

Медленно и тихо, как проигравшие матч футболисты, мы поднимаемся обратно в офис.

– Просто невероятно! – говорит Кеша. – Я всегда очень внимательно проверяю материалы, входящие в номер.

Это звучит почти как стон.

Я как могу успокаиваю его, мол, нет причин для беспокойства. У нас все держится на личных отношениях. Вот если бы «Дилэй» принадлежал крупному издательству, то ситуация была бы хуже. Мы зависели бы от политики издательского дома. А еще нами бы руководил отдел маркетинга и продаж, со всеми их бесчисленными рейтингами и опросами.

– Один шаг в сторону, и мы с тобой вылетели бы с работы, – говорю я. – Нас просто рассчитали бы или перевели на низкооплачиваемые должности. Например, в подвал – вкладывать диски в номера «только для подписчиков».

Мы сидим за соседними столами, и я тяну время до обеда, до встречи с Никой, вяло пытаясь дописать очередную рецензию на новую инди-рок-группу. Перебираю на экране эпитеты: «плотное звучание», «выверенный саунд» и «глубокие басы».

– После того падения тебе было не до смеха, – вздыхает Кеша. – А теперь, когда мы зависим от Комитета по делам молодежи и отчитываемся за каждую строчку, ты изображаешь буддийское спокойствие.

К слову о буддийском спокойствии, я рассказываю Кеше по секрету, что наш Главный редактор уже который месяц пишет сценарий фильма. Уже написал несколько версий. Хочет издать его как приложение для подписчиков. Фабула такова: покойник, звезда героического рока восьмидесятых, солист группы «Театр», погибший в автокатастрофе десять лет назад, чудом оказался жив.

Машина сбавила скорость.

Все обошлось.

Мы все, так или иначе, оживляем мертвецов.

– Охренеть, – выдыхает Кеша.