Александр Шельфский
Поезд жизни на колее судьбы
– Вот именно, – вставил отец, не отрываясь от книги.
– Да я пойду Лизе позвоню, завтра возвращаюсь все же. Пускай любовников прячет.
– Саша! – мама возмутилась, отец засмеялся, как и сын.
– Я твоей маме тоже всегда звонил, – уже положив книгу на живот и сняв очки, говорил отец сквозь смех.
– А как же не предупреждать, – поддержал Александр.
– Издеваетесь над матерью здесь, – мама сделала вид, что не замечает их, но все понимали, что это в шутку. За такое время прибывания вместе, в одной крепкой и дружной семье, уже устанавливается своя манера общения, свой юмор, свои повадки. Семья становится отдельным миром. Миром, где свои нормы, где все регулируется не кем-то одним, а каждый участвует в этом. Мать никогда не будет любить мужа сильнее, чем своего ребенка, сын никогда не будет любить девушку сильнее, чем своих родителей, как и дочь никогда не полюбит ни одного парня сильнее мамы и папы, если семья крепкая, если в ней есть сильная любовь.
– Не обижайся, мам. Мы же с папой любя, – Александр подошел к ней, – давай поцелую, – он наклонился.
Мама молча подставила щеку и улыбнулась. После поцелуя она сказал:
– А сам то, маму целуешь, а мало ли кого целовал сегодня, я же не знаю.
– Только твою дочь! – сказал он громче и вышел из комнаты, под смех родителей, к телефону.
Набирая нужный номер, Александр видел жену словно перед собой, словно она сидит рядом с ним. Он может к ней прикоснуться, чувствовать ее.
После двух гудков на другом конце трубку сняли и Александр услышал такой знакомый и близкий ему голос:
– Да? – и сразу ему представилось, как она одной рукой берет трубку, а другой заводит за ухо свои темные длинные волосы, чтобы они не спадали на глаза. И даже ответить на это «Да?», сказанное так нежно, он смог не сразу.
– Привет, Лиза, – сказал он после небольшой паузы.
– А, Сашь, это ты. Привет, дорогой, – голос стал еще более нежным и появилась такая неподдельная искренность.
– Ну как ты там?
– Все хорошо у меня. Завтра отдыхаю. А еще немного и совсем отдых будет долгий. Ты как? Встретил Катю?
– Встретил. Все хорошо. Завтра возвращаюсь.
– Да, я помню. Этого и жду…, – Александр чувствовал, что сейчас она стоит там, за восемьсот километров у телефона и перебирает, «бегая» пальцами по проводу, связывающем аппарат и трубку.
– И я жду. Но осталось ждать меньше суток.
– А во сколько планируешь приехать?
– Да, думаю выехать часа в четыре, может часов пять. В этот промежуток. К пятнадцать, надеюсь, доеду. Так что, если есть что или кого, – на слове «кого» он сделал акцент, – прятать – прячь, – он улыбнулся.
– А ты думаешь зачем я про время спрашиваю? – обменявшись «уколами» они оба засмеялись. Но затем Елизавета взяла серьезный тон и сказала, – некого мне прятать, Сашуля… только ты из мужчин бываешь в моей спальне, – она всхлипнула.
– Я тебя тоже люблю, дорогая. Не грусти. Скоро мы будем рядом и спальня будет для нас двоих, – последние слова он сказал намеренно веселее, чтобы подбодрить жену. Да и самому уже хотелось быть дома с ней.
– Приедешь и конечно будет для нас, – он слышал по голову, что она улыбается, – так, хватит возбуждаться и возбуждать других!
– Да я и в мыслях этого не держал, – с интонацией крайнего удивления ответил он и вновь оба чуть посмеялись.
– Жду тебя, милый завтра.
– А я завтра еду к тебе, дорогая. Тогда…хорошего вечера. Я рядом с тобой мысленно.
– Я чувствую это. Спасибо. Хорошей дороги завтра. Аккуратно только, прошу тебя.
– Я всегда аккуратно. До завтра. Пока.
– Пока.
Он положил трубку и вернулся обратно в комнату.
– Ну как Лиза? – спросила мама, когда он вошел.
– Все хорошо. Все в порядке.
– Посидишь с нами?
– Да нет, пойду в свою комнату. Если что – свистите, – между собой они образно говори так, что означало «зовите».
– Хорошо.
Александр пошел в свою комнату, а кот, который только еще лежал на спине, раскинувшись на полу, встал и пошел следом за ним.
Вечером они еще вместе попили чай с пирожными, которые родители купили днем, сходив в магазин, после того, как он уехал на вокзал. А в двадцать один час Александр уже чистил зубы и собирался ложиться спать. Будильник он поставил на четыре утра и в пять собрался выезжать.
Перед сном он пожелал крепких снов и спокойной ночи родителям, которые тоже собирались спать и уже лежали в постели. Вернувшись в комнату, он увидел, что прямо в ее центре сидит кот.
«Будто чувствует, что завтра уеду».
Подумал он, прикрывая за собой дверь.
– Ложись, ушастый, – сказал он, когда сам лег и укрылся простыней.
Кот прыгнул на кровать и лег рядом с Александром сбоку, на уровне бедра, прижавшись к нему и положив голову на передние лапы. Александр положил руку на него, немного погладил, тот помурлыкал. А уже через несколько минут оба спали рядом, словно отец и ребенок.
В эту ночь ему снова снился не самый приятный сон. В нем, он и Елизавета еще молоды как тогда, когда они только поженились. Они ехали на машине, причем на машине отца Александра, куда-то загород, в Ленинградскую область. Он вел машину, а сзади сидела Елизавета, держа на руках грудного ребенка. Они свернули с шоссе и въехали в лес по накатанной дороге. Остановились они около деревянного домика. Александр вышел из машины, помог вылезти из нее и жене с ребенком. Они пошли к входу. Александр открыл уже приготовленным ключом дверь и они зашли внутрь, сначала он, а следом Елизавета, держа на руках ребенка. Они попали в коридор, свет куда попадал только из окон. Не снимая обуви они прошли дальше. Все двери были закрыты, но слева от входа, напротив окна, занавешенного светлым тюлем, стоял небольшой стол, который был накрыт клеенкой, и два стула по обоим его краям. Они сели, а ребенка Елизавета положила на стол. Он спал. Они стали разговаривать друг с другом, а потом Александр решил посмотреть что находится за дверью, которая закрыта прямо перед ними. Он встал и подошел к ней. С опаской, не ясно откуда взявшейся, он нажал ручку двери и она приоткрылась. После он отпустил ручку и уже хотел толкнуть дверь вперед, чтобы она открылась до конца, но какая-та сила сама ее резко открыла и что-то вылетело из-за двери, Александр успел только увернуться. За дверью находился бассейн, но и он, и стены, и потолок – все было в крови. Он закрыл резко дверь и повернул в ней замок. Когда он обернулся и подошел обратно к столу у которого Елизавета сидела, словно ничего не произошло, только смотрела в сторону куда-то, а ребенок лежал перевернутым. Белые пеленки, в которые он был закутан, остались такими же чистыми и светлыми. Александр аккуратно двумя руками приподнял ребенка, который словно продолжал спать, перевернул его и положил на стол. Когда он отдернул пеленку, которая оказалась на лице у малыша, он ужаснулся и заплакал. Ребенок был словно из дерева, словно сделан из коры – весь неровный, темный. Не было уже ни глаз, ни губ, а пеленки он не разворачивал. Елизавета продолжала сидеть, но уже смотрела на Александра, не мигающими глазами. Александр с силой ударил то, что было уже не его ребенком, в пеленках, об стол, отбросил в угол, словно чурку. Развернулся и в ярости ударил по деревянной двери так, что она слетела с петель. А за ней уже был ярко освещенный, чистый бассейн, наполнений водой, а не кровью. Стены, потолок, пол также сияли. В этот момент кто-то или что-то толкнуло его в спину, что он упал внутрь. Он развернулся, лежа на полу, увидел, что дверь, которую он только что сломал, закрыта. А когда развернулся обратно, прямо перед ним лежало что-то в пеленках, спиной к нему. Он лежа, что-то мешало ему встать и будто ходило по нему, дотянулся рукой, за пеленки подтащил к себе, развернул и закричал уже от страха. Там был его ребенок, только весь серого цвета, будто был полностью в золе, со следами порезов, откуда текла кровь. Он начал смеяться в лицо Александру, а потом сказал низким, басистым голос по слогам:
– Па—па.
А затем широко раскрыл свои темно зеленые глаза, открыл рот. А все вокруг снова покрылось кровью. Это было очень ужасное зрелище.
И в этот момент Александр проснулся. Все его лицо было в поту, а по спине ходил кот, топча его. Через несколько секунд после того, как он проснулся – зазвенел будильник. Четыре утра. Он сразу его выключил и стал «отходить» от такого сна.
Спустя три минуты, после того как проснулся, он встал с кровати, сходил и прикрыл дверь в комнату родителей, а после этого пошел на кухню и занялся приготовлением кофе в турке.
После завтра, он забрал с сушилки свою рубашку, умылся, и стал одеваться в поездку. В этот момент из комнаты вышла мама.
– Доброе утро, сынок, – сказала она, подойдя к комнате.
– Привет, мам, – он подошел и поцеловал ее.
– Уже поедешь?
– Ну да. Раньше поеду – раньше приеду.
– И то верно.
Он проверил, все ли взял и ничего ли не забыл, и пошел с сумкой в руках по коридору. Проходя мимо комнаты родителей, он услышал, как заскрипела кровать. Мама шла за ним.
«Отец встает».
Когда в прихожей он поставил сумку на пол и стал надевать ботинки, из комнаты вышел отец. Он ничего не сказал, просто посмотрел на сын, а сын на него и они оба друг друга поняли. Завязав ботинки, он встал и немного развел руки в стороны.
– Ну что, родители, – начал он, – будем прощаться.
Мама подошла к нему и они обнялись.
– Пока, сынок, хорошей дороги тебе, – она между словами целовала его.
– Мам, уже не ребенок, все хорошо будет. Не переживай ты так, – ему стало даже жалко маму.
– Для меня ты всегда был и остаешься ребенком! Тем более, последнее время ты не очень часто приезжаешь.
– Ладно, мам. Доеду – позвоню вам, – с улыбкой сказал он, – отец, – он посмотрел через плечо матери на сзадистоящего отца, – давай, – они пожали друг другу руку, а отец хлопнул его по плечу.
– Удачной дороги, сынок, – словно «сынок» он произнес с такой интонацией, будто Александр где-то сделал что-то не так. Эта интонация знакома ему со старших классов школы.
– Спасибо, пап, – он поднял сумку, – ну я поехал. Всем пока, – он открыл дверной замок.
– Пока, Саш, – сказал мама.
– Пока, – сказал отец.
– Я сюда еще вернусь. Нужно только выбрать день, – напел песню группы «Машина Времени» Александр. Родители ему улыбнулись, а когда он вышел в парадную, дверь за ним закрылась.
Спустившись по лестнице и выйдя на улицу, уже как обычно, помахал родителям в окно, открыл машину, положил сумку с вещами и сумочку с документами от автомобиля на заднее сиденье. Сел и завел мотор. Пока машина прогревалась, он вышел на улицу и снова посмотрел в окна такой знакомой ему квартиры. В этих окнах когда-то он сам махал руками родителям, которые уходили на работу, в этих окнах он высматривал их, пока ждал их возвращения. Многое другое также связано для него именно с окнами, которые выходили на эту сторону. А сейчас старенький папа обнимает уже не молодеющую маму и они вдвоем улыбаются ему, а он снизу улыбается в ответ.
«Родители, родители…люблю я вас. Да и пора бы вам стать дедушкой и бабушкой. Надеюсь, что скоро это произойдет благодаря сестре. Хочется им ухода за кем-то. Дети выросли, а внуков еще нет. Вот так они и цепляются, особенно, конечно, мама, за любую возможность поухаживать, побыть вместе. И так тяжело ей отпускать родного сына, хоть она и понимает, что не должно так быть. Да и на улице что-то далеко не жарко. Ладно, пора ехать».
Он сел обратно в машину, опустил ручной тормоз, вставил первую передачу и отъехал, оставляя такие близкие окна позади.
Почему-то именно сейчас он вспомнил эпизод из жизни, когда он был еще пацаном. Они были на похоронах бабушки, а ему тогда было четырнадцать лет, когда гроб опускали в заранее вырытую могилу, отец, стоящий рядом, приобнял сына за плечо и сказал:
– Вот так, сынок, заканчивается человеческая жизнь.
Машина из дворов выехала на дорогу, позже на шоссе и направилась в сторону Санкт-Петербурга.
САНКТ—ПЕТЕРБУРГ
Когда Елизавета положила трубку, она, запахнув немного растрепавшейся халат, пошла на кухню, готовить себе ужин. Ее длинные волосы были убраны в хвост, на руках были только часы и обручальное кольцо. Александр очень любил халат, который на ней. Он был красивого бирюзового цвета и облегал стройную фигуру. Пока она была дома одна, она достаточно скромно питалась, в основном овощами, и ей этого хватало. Сегодня она доедала рагу, которое сделала себе на три дня, а также жарила курицу, только на себя одну. Ужинать она села около половины шестого вечера.
Работала Елизавета школьной учительницей английского языка. Она отучилась в Ленинградском Государственном Университете на филолога иностранного языка и решила дальше связать свою жизнь с работой в школе. В институте работать она не хотела, а контакт с детьми в школе давался ей намного проще. Вот и сейчас она ждет каникул, конца экзаменов, чтобы спокойно отдохнуть после учебного года.
Детей у них с Александром не было и не могло быть. На то были свои причины. Они очень хотели детей, но забеременеть Елизавете так и не удалось. А в больницы выявили, что у нее враждебная патология – перегородка в полости матки. Это значит, что полость ее матки разделена на две половины перегородкой. Такая патология несет отрицательное влияние на протекание беременности: неправильное положение плода, преждевременные роды, выкидыш. Но если у большинства женщин с такой патологии встречается невынашивание беременности, то Елизавета попала в тот небольшой процент женщин, которые бесплодны. После гистероскопии матки ей предложили выбрать – проводить операцию по рассечению перегородки или нет. Без операции у нее никогда не будет детей, а от операции возможен большой процент осложнений в организме из-за специфики ее случая. Посовещавшись с Александром, с родителями, она решила, что операцию делать не будет. Ей тяжело далось это решение. А после ей пришлось взять несколько дней отдыха. Их взял и Александр. Она плакала много и долго, а он постоянно ее успокаивал, искал слова, но ничего не помогало. Мужчине трудно, а может и невозможно понять, почувствовать все то, что чувствует женщина, когда ей говорят – у вас никогда не будет детей. С этими словами отнимают будто часть ее тела, уходит один из смыслов существования ее на этой земле. И она понимает, что слово «мама» она не услышит от своего родного ребенка никогда. Она не будет кормить его грудь, не будь его пеленать, не будет водит его в детский сад, школу, не сможет увидеть его аттестат, а потом диплом. И даже на ее похоронах не будет самого родного для нее человека. Муж – это просто незнакомый, не родной ранее ей мужчина, с которым ее свела судьба или случай.
Но постепенно она успокоилась, пришла в норму. И жили они с Александром в крепкой, очень крепкой любви. Но материнские чувства брали свое и все чаще они заводили разговор о том, чтобы взять ребенка из детского дома, воспитать его. Но они вдвоем понимали, что в каком-то смысле это лотерея. Неизвестна наследственность ребенка, кто были его родители, а главное – каким он вырастет даже при заботе, любви и хорошем воспитании. Из-за всего этого они и не решались пока что на то, чтобы взять ребенка из детского дома. И всегда, когда она думала об этом, она грустно удивлялась и не могла понять – как мать может вот так бросить своего ребенка. Ей, женщине, которая не может иметь детей было очень от этого больно.
«Жизнь награждает их, а они выбрасывают ребенка словно в помойку. Конечно, я не знаю как был зачат ребенок, может и без ее ведома. Но чем виноват здоровый малыш? Чем? А чем виноват малыш инвалид? Почему от детей с отклонениями порой отказываются так легко? Чем они отличается от других? Я не понимаю таких родителей».
Но сейчас она села ужинать в хорошем настроение от того, что завтра вернётся Александр, и думала совершенно о другим. Почти всегда, когда он уезжал куда-то на несколько дней, перед его возвращением она вспоминала то, как они проводили время в Ленинграде, когда были моложе, чем сейчас. В ее памяти возникли дни, которые были немногим позже того момента, когда они познакомились. Их отношения развивались и переходили в другую стадию.
Они гуляли по городу каждый летний день. Дни были у обоих свободны и они не отказывали себе в удовольствие проводить их вместе. Тем более, что через несколько дней Елизавете нужно было уезжать домой, к родителям, в Брест.
Один из дней они посвятили достопримечательностям города. Выйдя на станции метро Сенная площадь, которую никак нельзя было назвать достопримечательностью города. Оттуда они пошили по набережной канала Грибоедова, через Львиный переулок и улицу Декабристов в сторону Мариинского театра. Они просто гуляли, наслаждаясь красотой города, красотой набережных, домов, улиц. На Театральной площади у здания Ленинградской консерватории установлен памятник Римскому-Корсакову, который был профессором консерватории около сорока лет. Александр очень любил того композитора, его творчество и интересовался различными этапами его жизни. А через дорогу уже был Мариинский театр. Его вид завораживал обоих. С одной стороны в нем может и не было ничего особенного, а с другой – все здание было особенным. Каждый его выступ, цвет, мощь которую несет это сооружение. Александр всегда любил этот театр сильнее, чем большой театр в Москве, который он тоже уважал. После того, как они дошли до Кировского театра, вдоль Крюкова канала они вышли на набережную реки Мойки, через Поцелуев мост перешли Мойку и пошли по противоположной стороне по улице Герцена к Исаакиевскому скверу. Шли они медленно, держась за руки или обнимая друг друга. А если видели, что по близости нет людей, то останавливались и целовались, наслаждаясь друг другом.
Так они дошли до сквера. Справа от них стоял памятник Николаю I, а за ним, через Мойку – Мариинский дворец, прямо перед ними гостиница Астория, а рядом гостиница Англетер, где закончили свою жизнь два великих поэта – Маяковский и Есенин, а слева возвышался Исаакиевский собор. В сквере они чуть посидели на лавке, Александр положил руку ей на плечо, а она прижалась к нему. Они практически не говорили в этот момент. Им был очень хорошо быть так близко, чувствовать друг друга и просто молчать. Но для них такое молчание было больше, чем для некоторых слова и диалог.
Немного отдохнув они пошли дальше. Обойдя собор и перейдя дорогу, они попали в сад Трудящихся имени Максима Горького и пошли по нему к Адмиралтейству, к Сенату и Синоду они решили не идти. Миновали памятник путешественнику, натуралисту, и исследователю Пржевальскому Николаю Михайловичу. Бюст установлен на постаменте в виде части гранитной скалы, а внизу лежит верблюд, нос которого постоянно стерт, и который у Елизаветы вызвал восхищение, хотя она сама не могла не то, что Александру, а себе объяснить – почему. Они остановились около большого фонтана, который был прямо перед зданием Адмиралтейства и оттуда оно очень красиво смотрелось: фонтан, листва деревьев и само здание – ни близко, ни далеко, а на идеальном расстоянии. Будто ты можешь до него дотронуться и одновременно не можешь этого сделать. Вокруг фонтана стояли три памятника-бюста: Михаилу Юрьевичу Лермонтову, Николаю Васильевичу Гоголю (который, сколько Александр его не видел, всегда был то в большей степени, то в меньшей в голубином помете), и Михаилу Ивановичу Глинке.
Они довольно на долго задержались у фонтана, несколько раз обойдя его. Беседовали они о том, о чем придется. Темы архитектуры сменялись музыкой, литературы фильмами, история политикой. И им все было интересно. Александр сам будто бы гулял по городу первый раз. Он открывал для себя новые черты хоть и не родного, но своего, по душевному состоянию, города. И впечатлений для обоих было очень много.
От фонтана они пошли дальше по саду. Там их ждал еще один бюст – Василию Андреевичу Жуковскому. Все памятники-бюсты, которые они увидели сейчас были открыты около ста лет назад, возможно, в будущем здесь появится и новый памятник.
Ну а дальше, после выхода из сада, их ждало самое знаменитое и самое узнаваемое место города – Дворцовая площадь с расположенным в центре Александрийским столпом (официально Александровская колонна, но в стихотворение Александра Сергеевича Пушкина «Памятник» – Александрийский столп), Александр любил его называть именно по произведению Пушкина, да и Елизавете название нравилось больше. Огромная, просторная площадь, по сравнению с Красной в Москве (Дворцовая площадь примерно в два с половиной раза больше нежели Красная) площадь. И там же, значимое место как и в истории города, так и в жизни Елизаветы и Александра – Зимний Дворец или Эрмитаж. Многое произошло в этом месте, много тайн хранит он. Великие произведения искусства собраны сегодня в его стенах и остается надеяться на то, что в будущем все эти произведения не продадут, не украдут и не заменят на подделки или копии. В Эрмитаж они решили пойти в другой день, а сейчас, побродив по Дворцовой, они вышли через Арку Главного штаба по небольшому участку улицы Герцена на Невский проспект. И пошли по теневой стороне, потому что солнце в тот день пекло, а при Ленинградском климате, климате города, который стоит на болоте, температура плюс двадцать восемь была страшнее и переносилась намного тяжелее температуры плюс тридцать три на юге, например в Сочи или Краснодаре. И они пошли прямо, никуда не сворачивая. А достопримечательности города буквально сыпались на них со всех сторон.
По Народному мосту, держась за руки и лавируя в потоке людей, они пересекли Мойку, а сразу за ней – Строгановский дворец. Слева, чуть дальше вперед, в проспект упиралась улица Желябова, на которой располагалась знаменитая на весь город Пышечная, куда они вдвоем иногда заходили, как и в Пирожковую на Московском проспекте у станции метро Парк Победы, и Дом Ленинградской Торговли (ДЛТ). Дальше улица Софьи Перовской. И так, спокойно гуляя они дошли до Казанского собора, который был по правую руку от них, а перед ним раскинут Казанский сквер с памятниками двум фельдмаршалам по краям: Барклаю Де Толли со стороны, которая ближе к ним, и Кутузову с противоположной, там, куда они идут. А в центре сквера – фонтан. На противоположной стороне находился Дом Книги, куда Александр и Елизавета, перейдя Невский проспект и зашли. Со второго этажа открывался прекрасный вид на Невский проспект и Казанский собор. Они обняли друг друга в районе пояса, прислонились друг к другу головами и стояли так казалась вечность, но на самом деле это было всего лишь несколько секунд. Выйдя на улицу они не стали переходить обратно на теневую сторону и пошли по солнечной. Перейдя канал Грибоедова по Казанскому мосту, но на котором задержались. С моста открывался великолепный вид на Спас на Крови.
«Как стоял тогда в «лесах», так и сейчас».
«Леса», конечно портили общую картину, но не так, чтобы нельзя было насладиться красотой этого сооружения. В другой день они подойдут ближе к Спасу и будут гулять там, а сейчас они продолжают идти по Невскому проспекту. Они прошли Гостиный Двор, находящейся на противоположной стороне, и знаменитую кондитерскую «Север», куда они зашли впервые после того дня в Эрмитаже, когда познакомились. После того, как перешли Садовую улицу, им открылся Екатерининский сад, с памятником Екатерине II в центре. А за садом – Александринский театр. Как ей рассказывал Александр, сама она этого не знала, что этот сад – любимое место для сбора в Ленинграде лиц нетрадиционной сексуальной ориентации.
По стороне, где они шли находился Елисеевский магазин и Ленинградский театр Комедии имени Акимова.
Невский проспект это то место, где идешь и успеваешь только головой крутить, лишь бы что-то не упустить. Справа, слева, даже сверху есть места, за что «зацепиться глазу». Поэтому друг на друга они смотрели только когда говорили, а так их взгляд был всегда направлен на какую-нибудь достопримечательность или просто красоту. Связывали их только руки. Будто переплетенные навсегда и их невозможно отпустить. Ладони уже покрылись потом, но каждый не хотел выпускать руку другого, потому что боялся потерять его. Поэтому Александр разжимал левую руку, а Елизавета правую только при крайней необходимости.
И они шли дальше. Ленинградский дворец пионеров справа, а за ним впереди и Аничков мост через реку Фонтанку. Александр всегда обращал внимание Елизаветы на улицу Рубенштейна, где, она узнала от него, находится Ленинградский рок-клуб. Пересекли Владимирский проспект, который после пересечения с Невским переходит в Литейный. И шли дальше, дальше к Обелиску «Городу-Герою Ленинграду» на площади Восстания. Там же находится и Московский вокзал. Там же Невский проспект пересекается с Лиговским.
Ни раз Александр говорил Елизавете, что вот его любимое место в городе. Он не говорил почему, он не говорил чем оно для него такое знаменательное. Но здесь рука его сжимала руку Елизаветы крепче, а сердце билось чаще и сильнее. Где бы они не гуляли, куда бы не ходили, если есть возможность, если недалеко – они шли именно сюда. Елизавета тоже проникалась некой энергией этого места. Как-то в разговоре Александр сказал ей так, когда она спросила что для него Ленинград.
– Представь, что…как бы это объяснить, – они тогда сидели друг напротив друга за столом дома и пили кофе и чай. Кофе пил Александр, – для меня находится в этом городе – это нечто волшебное. Я довольно давно здесь живу и поверь, каждый день я открываю новый Ленинград. И не всегда он красив, не всегда он блестит. Дождь, морось, снег, солнце, пасмурная погода и другие явления – во время каждого город другой. Утром он один, днем другой, а вечером третий. Да, и ночью – четвертый. Я люблю этот город, тепло отношусь к нему. Ведь если подумать, посмотреть, то увидим, что весь город – это мешанина из многих мировых стилей. Как солянка, грубо говоря, куда скинули все, что есть и получилось очень вкусно. Так и Питер – в нем есть все стили и они гармонируют друг с другом составляя одну картину. Конечно, кому-то это не нравится и наоборот противно. Но это точно не про меня. Я люблю солянку, а еще сильнее я люблю Ленинград.
Елизавете такое сравнение казалось необычным, но оно ей понравилось и запомнилось навсегда.
Но гулять по такой жаре было уже тяжело и они решили поехать по домам. Александр проводил ее до парадной, но поцеловавшись на улице они пошли дальше и целовались уже в самой парадной. Людей там не было, но каждый шорох вызывал море адреналина и экстремальные чувства. Они страстно целовались, трогали руками друг друга везде, кто только возможно. Но вечно продолжаться это не могло и поэтому, кто открылась одна из дверей квартир на лестничной площадке, они расстались. Елизавета была бы и рада пригласить его домой, но жила она даже не с подругой, а с друзьями семьи, что делало невозможным встречи ее и Александра здесь. Ведь маму с еще грудным ребенком тактично когда тебе нужно гулять не отправишь.
Елизавета закончила ужинать, поставила грязную посуду в раковину. Мыть она будет ее чуть позже. А сейчас она взяла яблоко, вымыла его и пошла в комнату, где сев на диван, стала есть фрукт и вспоминать еще один день из их с Александром встреч.
Они встретились на станции метро Гостиный двор, прямо в центре платформы, между двух спусков, предназначенных для перехода на другую ветку метрополитена. Поднявшись по эскалатору наверх, они пошли по Садовой улицы на север. Они шли, общались, держались за руки. Прохожих для них будто не существовало. Они пересекли Итальянскую улицу, затем Инженерную. Еще немного и они дошли до Михайловского замка. Свернув направо, они попали в сквер и оттуда смотрели прямо на замок, а за ним находился памятник Петру I. Насладившись, они вернулись на Садовую улицу и пошли дальше вперед. Перешли Мойку, свернули направо и затем перешли Лебяжий канал и подошли к Летнему саду.
Зайдя на территорию Летнего сад они сразу ощутили свежесть, легкость. Прямо перед ними был пруд, а дальше несколько аллей. Они стали бродить по саду галсами. Сначала они вышли к набережной и пошли вдоль нее. Люди в этой части встречались крайне редко, поэтому они могли насладиться друг другом. Каждый раз они встречались не только, потому что хотели отдохнуть, погулять, побыть вместе. Но и потому, что не могли друг без друга. Они чувствовали потребность друг в друге, чувствовали, что если не встретиться, то будет плохо, грустно и тоскливо. Они оба были очень интеллигентными, воспитанными людьми, но когда они оставались вдвоем, то жили только чувствами. Как-то позже, уже когда они сыграли свадьбу, Александр сказал ей свое мнение на ее вопрос о любви:
– Знаешь, мне кажется, – они тогда лежали вдвоем в кровати, он ее обнимал, а она легла ему на грудь, – что настоящие чувства это такая вещь…когда ты ничего не стесняешься находясь с человеком наедине. Когда на людях, необходимо соблюдать этикет, нормы приличия и тому подобное – и это правильно, потому что без этого мы погрузимся все в какую-то Гоморру и Содом. Но когда ты наедине, когда вам не от кого что-то скрывать…можно делать все. Если любишь человека, то будешь всем для него, а если человек любит тебя – то примет все. Если люди любят друг друга, то и в сексе они могут делать все что хотят. Все, и никто не в праве их осуждать, никто не в праве косо на них смотреть. Потому что остальные не должны знать что они там делают. Это только их и лишних здесь не может быть. И тогда мужчина будет лучшим любовником, как и женщина. Именно тогда они будут вкладывать все чувства в свои действия. Так что любовь для меня – это не слова «я люблю тебя», «я не могу без тебя» и прочее. Они нужны, но они важны только при искренности чувств человека к человеку и точно не стоят того, чтобы говорить их прилюдно. Это очень интимная вещь. А настоящая любовь…это что-то эфемерное. Это не объяснить, это можно только чувствовать. Как я считаю. Это сложный вопрос, на который пытались ответить многие, но он так и остается открытым. И никто никогда не даст ответа. Потому что для каждого человека, для каждой пары любовь своя. А может и вовсе нет никакой любви.
Сад был как тихий уголок в шумном городе. Они ходили и ходили по нему, пока не прошли по всем аллеям и не вышли из него на противоположной стороне – к набережной Невы. Они пошли налево и вышли к Марсову полю. Углубились в середину, где находился Вечный Огонь и Памятник Борцам Революции, обошли кругом и пошли обратно к набережной, чтобы перейти Неву по Кировскому мосту. Между мостом и Марсовым полем они прошли мимо памятника Суворову. Ну а потом перешли дорогу и зашли на Мост имени Кирова. Именно по этому мосту они чаще всего пересекали Неву, гуляя. Александр признавался, что из всех мостов в городе, этот ему «ближе». Чем дальше шли они по мосту, тем сильнее становился ветер, который несомненно освежал в такую жаркую погоду. С моста прекрасно просматривалась Петропавловская крепость, да и вообще вид был завораживающий. Когда проходил трамвай, мост дрожал под ногами, что вызывало очень специфические чувства и эмоции. Они останавливались, чтобы посмотреть вдаль на реку, вниз, где ходили прогулочные пароходы. Елизавета прижималась к перилам, а Александр стоял сзади, обнимая ее и гладя, прижимаясь к ее телу. Сквозь сарафан он чувствовал все изгибы ее тела и тяжело удержаться при таком. И это чувство, когда вот, вроде все здесь, чувство когда нужно лишь немного и получишь такое наслаждение…но нельзя. Поэтому касания остаются единственным способом чувствовать друг друга здесь, в данном конкретном месте. Он клал голову на ее плечо и они вдвоем смотрели вперед, сжимая руки друг друга и были так близко, что становились единым целым. И Елизавете не нужно было спрашивать, да она так никогда и не делала, любит ли он ее. Не нужно было, потому что она чувствовала это и так. А слова были здесь не то, что бессмысленны. Слова были здесь не нужны, они бы только портили все и мешали.
