Александр Сергеевич Журавлев
Машина Голдберга (Бомбист)
Тут и контрамарка организовалась, и мы отправились в буфет.
Там у них такая штука есть удобная. Можно на антракт напитки и столик заказать заранее. До спектакля.
Эти антракты в театре – ужас. Сущее зло для интеллигентного человека. Не то что купить, войти трудно. Минуту назад культурные люди вдруг превращаются в нервный извилистый хвост, способный ужалить, проткнуть, распять.
Лишь несколько счастливчиков и мудрецы, понимающие хронометраж искусства настолько тонко, что знают когда безболезненно покинуть зал, сидят и на хвост поглядывают, а хвост щетинится, брызгает в ответ ядом зависти.
Стоящие тянут шеи, торопят передних, передние же, желая насладиться захваченным олимпом сполна, стараются выговориться словно на исповеди.
А буфетчица не спешит. Это ее мир, ее чайка. Слова взвешивает аккуратно, отвечает с расстановкой и паузами.
Другое дело заказать заранее. Не надо стоять. Сидишь, вкушаешь, обсуждаешь. Кто, что. Быть, не быть. И главное, бесплатна услуга. Оплачиваешь заказ, и все накрыто.
Заказали. Шампанское, бутерброды и флотилию эклеров.Теперь можно в зал.
В партере людно, ложи пухнут. С балкона виснут студенты и служащие. Занавеса нет, декорации лаконичны, сцена наклонена к зрителям, чтоб режиссёрский замысел докатился до потребителя. Актеры играют с надрывом. Смело. Верю.
Верю, и чувствую, что действие близится к антракту. Музыка становится громче, а свет динамичен настолько, что приходится жмуриться. Отвернувшись, боковым зрением поймал плывущие по проходу кроссовки.
Он! – очнулся Свидригайлов. – Раскольников. И свертка нет. Бомбист.
Раскольников скрипнул дверью, шмыгнул в полосу света.
Свидригайлов быстро оценил ситуацию: Сверток под стулом оставил. Машинку часовую крутанул. Скоро антракт, народ начнет у входа толпиться и ага. Хитрый.
По телу прокатилась зима.
Я жену в бок толкаю, пошли отсюда, если жизнь дорога, а она отмахивается, сидит будто и не здесь. Как быть? Ведь двадцать лет вместе.
