Александр Сергеевич Долгирев
Лживая весна
Пока доктор говорил, Хольгера изнутри грызло неприятное чувство. Страшное убийство, минимум улик, а теперь еще и возможная причастность кого-то в полиции. «А что еще могло пропасть из дела?.. Совершенно необходимо как можно скорее переговорить с Рейнгрубером, несмотря на его состояние».
– Послушайте, доктор, то, что вы сделали, изрядно замедлило полицейское расследование…
Плечи Аумюллера поникли еще больше.
– …однако мы готовы закрыть на это глаза, если вы передадите нам всю информацию, которая есть у вас по этому делу.
Хольгер посмотрел на Франца, задавая ему немой вопрос, тот кивнул в знак согласия. Аумюллер, между тем, просиял.
– Конечно, забирайте: отчет, дневники, фотографии. Я очень рад, что, наконец, смогу от этого всего избавиться!
– Вот и хорошо.
Хольгер подвинул к себе папку. Помимо копии отчета и нескольких рукописных страниц, в папке лежал старый конверт. Вюнш приоткрыл конверт и убедился, что в нем были фотокарточки. Что на них запечатлено, Хольгер решил пока не осознавать.
– Это все, доктор?
– Да, все что у меня есть по этому проклятому делу!
– Очень хорошо и спасибо вам за содействие следствию.
– Спасибо, что избавили меня от этих фотографий.
– Нам пора, доктор. Всего вам хорошего.
– Да, господа, и вам.
Когда дверь кабинета Аумюллера закрылась, Вюнш позволил себе улыбку. Несмотря на ряд новых вопросов, сегодняшний день можно было считать удачным – удалось достать фотокарточки и узнать мнение Шварценбаума о деле.
– Сегодня ехать в лечебницу уже поздно. Предлагаю съездить в «Охотника», привести мысли в порядок и решить, что делать дальше.
– Поддерживаю.
Глава 10
Дождь
Хольгер с чистой совестью заказал себе кружку пива (на этот раз к нему присоединился и Франц), но от еды пока отказался. Сперва нужно было поговорить о работе, а сытость отупляет.
– Хотите подытожить, Франц?
Вместо ответа Майер начал:
– Во-первых, мы выяснили точное местоположение Георга Рейнгрубера, это очень хорошо, так как именно он видится мне ключом к расследованию. Мы выяснили, что психическое состояние Рейнгрубера может стать проблемой. Кроме того, мы узнали, что Рейнгрубер относился к расследованию этого убийства очень серьезно и, что именно оно стало причиной его ухода из полиции, а так же, возможно, что и болезни.
Далее: фотокарточки существуют, их делали. Осталось понять, кто и зачем забрал из дела фотографии дома и обстановки. Рейнгрубер, по словам Аумюллера, опасался, что фотографии тел тоже исчезнут, но мне не очень понятно, зачем, забирая фотографии дома и участка, оставлять фотографии тел? Нелогично… Хорошо, что удалось найти их.
А еще сегодня мы выяснили, что Вольфрама Хольца будет крайне тяжело найти и даже если это удастся сделать, вряд ли это принесет нам серьезную пользу.
Франц закончил и сделал большой глоток пива, опустошив кружку сразу на треть.
– Я согласен с вами, хочу только добавить, что у нас сегодня появилась еще одна версия. Я согласен с доводами Шварценбаума касательно того, что убийца мог быть связан с Карлом Габриелем. Мне кажется, что проверка его судьбы перестает быть второстепенной задачей.
– Возможно, вы правы, хотя я думаю, что версию о Лоренце Шлиттенбауере, да и вообще, о том, что убийцей является кто-то из местных жителей отметать нельзя. Шварцебаум говорил, и говорил аргументировано, о том, что убийца, если бы он был соседом Груберов, убил бы только Андреаса и, возможно, его жену. Я не могу с этим согласиться – он мог иметь зуб и на Викторию.
Это гольное теоретизирование, но мы знаем, что Виктория сожительствовала с Шлиттенбауэром и, возможно, родила от него ребенка. Но ведь это могло быть не в первый раз. Шлиттенбауэр или кто-то другой из соседей Груберов мог сожительствовать с ней и раньше, а девочка могла быть результатом этих отношений. Это бы отчасти объяснило жестокость по отношению к ней, если, конечно, подобное вообще можно хоть как-то объяснить. А по поводу того, что убийца жил в доме некоторое время – человек, хорошо знавший местность вокруг, мог приходить и уходить незамеченным…
Майер сделал еще один большой глоток, оставив в кружке лишь третью часть.
– Тогда ничего у нас не выйдет, Франц. Ваша новая теория хороша, да только если эти обстоятельства не смог выяснить Рейнгрубер со своей группой, у нас шансов на это будет еще меньше.
Франц кивнул, соглашаясь с этим невеселым выводом.
– Я предлагаю завтра разделиться, чтобы не терять время зря.
– Согласен.
– Хорошо. Я съезжу к Рейнгруберу в лечебницу, надеюсь, удастся добиться от него хоть какой-то информации. Помимо этого, я завтра обращусь в полицейский архив – возможно, удастся выяснить, кто мог изъять фотографии из дела. Кроме того, завтра попробую убедить Иберсбергера привлечь психиатра.
А вы езжайте в Баварское отделение Рейхсархива – это на Шонфельдштрассе. Одно мы сегодня выяснили наверняка – фотографии существуют, а значит, вполне могут храниться там. Я присоединюсь к вам после, когда освобожусь. Кроме того, там же, недалеко от архива, находится отделение Народного союза по уходу за воинскими захоронениями. Запросите у них информацию по Габриелю. За одиннадцать лет могли обнаружиться новые обстоятельства. Только учтите, Франц, господин Либуда из отдела кадров сказал, что в Рейхсархиве сейчас завал, к этому нужно быть готовым.
– Хорошо, согласен. А что насчет Лайбахерштрассе?
– Позже проверим, когда более насущных дел не будет.
– Ладно, как скажете.
– Я планировал сегодня поработать с фотографиями, а после этого приложить их к делу. Хотите, могу отдать их вам, только завтра вам придется зайти в управление с утра.
– Пожалуй, нет. Позже с ними ознакомлюсь, если вы не против.
Хольгер в душе надеялся, что Франц возьмет у него папку доктора Аумюллера, но завтра эти фотографии никуда не денутся и с ними все равно придется работать, так что вслух Вюнш сказал:
– Не против. Думаю на сегодня все. Останетесь на ужин?
Майер третьим глотком опустошил кружку и сказал:
– Пожалуй, нет, сегодня не могу.
– Ну, тогда всего доброго, Франц.
– До свидания, оберкомиссар Вюнш.
Франц Майер отправился по своим делам, а Хольгер окончательно понял, что совершенно не хочет открывать конверт с фотокарточками. Ему даже трудно было найти слова, которые выражали бы всю степень этого нежелания. В итоге напряженной внутренней дискуссии был выработан компромисс, согласно которому Хольгер, пока пребывает в «Охотнике», не портит себе аппетит и настроение, читает записки доктора Аумюллера, но не смотрит фотографии, а вот дома его работа отыгрывается на нем в полной мере.
Из записок извлечь удалось немного. На теле Андреаса и Виктории были обнаружены гематомы, возможно оставленные сапогом. Посмертные они или нет, доктор ответить не решился. По большому счету, это было все. Обо всем остальном Аумюллер писал в отчете. Результаты разочаровывали. Хольгер надеялся, что доктор вспомнит хотя бы какую-нибудь деталь.
За окном, между тем, начинался дождь. Вюнш внимательно всматривался в дорожки, оставляемые каплями на стекле, будто силясь найти в них ответы на мучавшие его вопросы. Взгляд его, помимо воли, перешагнул через стекло и Хольгер увидел улицу за окном, а кроме улицы он увидел фройляйн Кренц. Она вновь была с непокрытой головой и без зонта, она вновь была стремительна, и вновь показалась Вюншу совсем юной. Только сейчас у нее в руках не было листков. Она прошла мимо окна, за которым сидел Вюнш, но остановилась, будто в задумчивости, перед входом в пивную, обернула голову на небо и, очевидно, приняв решение, зашла внутрь.
Фройляйн Кренц не была завсегдатаем пивной, поэтому на нее не распространялось чудное умение Харрера встречать постоянных клиентов заранее. Взгляд ее в некоторой растерянности блуждал по столикам. Был вечер, и свободных мест было мало – лишь пара столов в глубине зала.
Хольгер, не вполне осознавая свои действия, поднял руку в тот момент, когда ее взгляд скользил по той части зала, где сидел он. Девушка заметила этот жест и, растерянно улыбнувшись, начала пробираться к нему мимо шумных компаний и одиночек, мимо тех, кто только пришел и тех, кто уже собирался уходить.
– Добрый вечер, фройляйн Кренц.
– Д-д-добрый вечер, оберком-м-миссар Вюнш.
Она отчаянно старалась скрыть свою дрожь, но ей это совершенно не удалось. Хольгер остановил, несшую мимо него кружки с пивом, официантку и заказал:
– Глинтвейн для фройляйн и одно пиво.
Фройляйн Кренц благодарно улыбнулась.
– Спасибо большое.
Голос ее больше не дрожал.
– Не за что, фройляйн Кренц. Что же вы зонта не носите, так ведь и заболеть можно?
– Не люблю зонты.
– Очевидно, быть сухой вы тоже не любите…
Еще до того как закончить фразу, Хольгер понял, что он полный идиот.
– Простите меня, я просто немного устал. К тому же, скажу вам по секрету, я тоже не люблю зонты.
– Не извиняйтесь, оберкомиссар Вюнш. Теперь мы квиты за то, что я вас не заметила два дня назад.
«Не только в тот раз вы меня не заметили» – автоматически отметил про себя Вюнш. Она сняла с рукава свою повязку со свастикой и, аккуратно свернув, убрала ее в карман пальто.
– Вы входите в Союз девушек или в Женскую организацию36?
– Да, занимаюсь общественной работой и помогаю нашей партии.
«Не ответила на вопрос…»
– Я видел, как вы несли листовки пару дней назад. Вы занимаетесь этим после работы?
– Да, иногда разношу листовки, иногда помогаю в больнице.
– Тяжело, наверное, совмещать это с работой.
– По-разному, иногда очень тяжело, а иногда летишь, не замечая усталости, если чувствуешь, что действительно помогаешь кому-то, делаешь что-то полезное…
Ее промокшие волосы были собраны на голове, и Хольгер мог рассмотреть лицо девушки. Она не была красивой – некоторые черты были слишком правильными, другие – слишком резкими. Самое главное – как бы он не вглядывался, он так и не мог сказать, сколько ей лет. Между тем принесли пиво и глинтвейн.
– Как вам работается с оберстом Иберсбергером?
– Иногда тяжело разобрать его почерк, а в остальном – очень неплохо. Я знаю, что до меня долгое время секретарем полицайоберратов Галтова и Иберсбергера был господин Глаубе. Надеюсь, что у меня получается заменить его, хотя бы отчасти…
Лампа, расположенная где-то позади фройляйн Кренц, подсвечивала ее голову, создавая ощущение нимба или, скорее, пламени вокруг нее. Хольгер откровенно любовался этим зрелищем, надеясь, впрочем, что это никак не отражается на его лице.
– А вас долго не было из-за ранения?
Ее вопрос вернул Вюнша из созерцания.
– Да, полтора месяца лечился.
– В вас стреляли?
– Нет, подозреваемый набросился с ножом.
– Надеюсь, его задержали?
– Он убит.
«Мягче ты! Нельзя же так рубить. Майер оказывает на тебя отрицательное влияние своей немногословностью»
– Вы его… ну, вы поняли?..
– Нет, мой напарник.
Хольгер вспомнил перепуганное лицо Руди Ковача и тело парня, в которого тот всадил шесть пуль.
– А куда он вас ранил?
– В левое плечо.
Вюнш показал на все еще, порой, саднившую рану. Фройляйн Кренц, видно решив, что ему неприятен этот разговор, уставилась в бокал с глинтвейном и замолчала. Наступила неловкая пауза. Хольгеру вдруг пришла в голову безумная идея:
– Вы умеете играть в шахматы, фройляйн Кренц?
– Да, но немного. Меня дедушка научил.
– А хотите сыграть?
– Сейчас?
Похоже, Хольгеру удалось ее удивить.
– А почему нет? Я только схожу к господину Харреру – хозяину сего славного заведения, и попрошу у него доску и фигуры с пешками.
Недоверие первых мгновений сменилось на ее лице на легкую улыбку.
– Хорошо, давайте сыграем.
Хромой Харрер удивился просьбе Хольгера, но глянув на столик Вюнша, расплылся в улыбке и через пять минут принес из квартиры, располагавшейся прямо над пивной, шахматы и доску.
– Прежде чем начнем, можно один вопрос?
– Да, конечно.
– Как ваше имя?
Она посмотрела на него внимательно, а потом ответила быстрой скороговоркой, словно решившись на прыжок в воду с трамплина:
– Хелена, а ваше?
– Мое имя Хольгер и мне очень приятно с вами познакомиться. Белые или черные?
– Белые.
– Хорошо.
Игра пошла не по плану Хольгера. То ли сказалась усталость прошедшего дня, то ли количество выпитого, то ли дедушка Хелены был гроссмейстером, но всю партию Вюнш занимался не конструированием собственной игры, а по сути лишь обороной. До поры до времени ему удавалось сдерживать наскоки коней и слонов Хелены, но, пусть количество фигур уменьшалось примерно с одинаковой скоростью, позиция Хольгера становилась все менее выгодной.
Вюнш был неплохим игроком. Шахматам его научил еще отец. Подростком он часто играл с младшей сестрой. На Войне играть не получалось – фигуры терялись, не успев сделать и пары ходов. После Войны играть было решительно не с кем, а в полиции единственным, кто умел играть на более менее конкурентном для Вюнша уровне, был Каспар Шнайдер – смотритель полицейского архива – у него Хольгер выигрывал только три партии из пяти.
Игра продолжалась уже две кружки пива и полтора бокала глинтвейна. Вюнш обратил бы внимание на румянец, появившийся на лице Хелены, если бы не был вынужден выбираться из-под шаха. Партия клонилась к концу, и конец этот был известен уже обоим игрокам. У Хольгера была одна ладья и три пешки, сгрудившиеся в левом углу доски вокруг короля. Хелена пошла вперед своими, простоявшими без дела всю партию, ладьями. Уцелел и один из ее героических коней (как же Вюнш ненавидел эту белую длинномордую животину без ног!). Где-то на задней линии маячил белый король. Все было ясно. Единственное на что мог рассчитывать проигравший – это милосердно быстрая смерть от рук победителя. И она подарила ему такую смерть. Изящным росчерком Хелена в три хода поставила мат.
Вюнш откинулся на спинку стула и закурил очередную папиросу. Он смотрел на нее сквозь дым – она допивала бокал с вином.
– Спасибо за игру.
Хольгер первый нарушил молчание, установившееся после ее слов: «Шах и Мат».
– Вам спасибо. Я давно ни с кем не играла, забыла, что это так увлекательно.
– А я давно не видел столь сильного противника.
Хелена, немного смутившись от его слов, посмотрела в окно и сказала то, что он совсем не рад был услышать:
– Дождь кончился. Пожалуй, мне пора.
Как бы ни хотелось Хольгеру возразить ей, он понимал, что магия этого вечера будет безвозвратно утеряна, если он сделает еще хоть что-то, но одну вещь Вюнш не мог не сказать:
– Мне понравилось играть с вами.
Она достала из кармана свастику и повязала ее на плечо, лишь после этого ответив:
– Мне тоже. Вы хорошо играете.
– А вы мне льстите. Впрочем, мне хочется все же вас обыграть. Я бываю здесь почти каждый день, если у вас будет время и желание сыграть в шахматы вечером после тяжелого дня – вы знаете, где меня найти.
– Я подумаю над вашим предложением.
На лице Хелены обозначилась улыбка.
– До свидания, фройляйн Кренц.
– Хорошего вечера, оберкомиссар Вюнш.
После того как она скрылась в вечернем городе, Хольгер еще минут десять сидел и курил в задумчивости. Ключевой ошибкой партии ему казалась ранняя и достаточно дешевая потеря ферзя.
Глава 11
Немного об армейском вооружении
Работа костлявыми лапами вцепилась в него дома. Было уже почти одиннадцать, но Хольгер заставил себя выкинуть из головы восхитительную, как глоток свежего воздуха, партию в шахматы с Хеленой и принялся за фотографии.
Первое, что заметил Вюнш при беглом осмотре это то, что фотографии относились не только к вскрытию. На части фотокарточек было зафиксировано положение тел на момент прибытия фотографа (по прикидкам Хольгера это было пятого апреля). Так как Шлиттенбауэр передвигал тела в сарае, фотографии, сделанные там, особой пользы принести не могли, но вот положение тел домработницы и младенца можно было установить точно.
Мария Баумгартнер лежала на животе поперек кровати. Возможно, убийца заставил ее отвернуться, перед тем как нанес удар, а возможно, подкрался к женщине сзади. Мальчик же был убит прямо в коляске – об этом свидетельствовало большое пятно крови на подушке в коляске. Глаза ребенка были закрыты, скорее всего, смерть настигла его во сне.
Хольгер отложил карточки с младенцем и Марией и принялся за фотографии, сделанные перед вскрытием. На общем плане были видны столы, очевидно, вытащенные из дома, а также приспособленные из дверей. На столах лежали шесть тел. На этой же карточке Хольгер увидел Аумюллера и человека, который был, чуть ли не на полметра, ниже доктора. «Возможно, юрист Ней».
Андреас Грубер был крепким коренастым мужчиной. Запекшаяся кровь и начавшиеся посмертные изменения не позволили Вюншу распознать черты его лица. Все, что он мог понять по фотокарточкам – это то, что у Андреаса были густые брови и пышные усы, а также светлые, возможно, седые волосы. В целом, несмотря на преклонный возраст, он производил впечатление физически сильного человека.
Рана на правой половине головы была страшной. Удар был настолько сокрушительным, что сразу пробил череп и привел к мгновенной смерти. Хольгер надеялся, что при осмотре фотографий у него появятся идеи относительно орудия убийства, однако по Андреасу сказать больше, чем уже было сказано в отчете доктором, Вюншу не удалось. Действительно – тяжелый острый предмет.
На фотографии туловища были видны гематомы, но понять когда и как они появились, Хольгер не мог. Зато он сразу смог определить синяк, который, по предположению доктора Аумюллера, мог быть оставлен сапогом. Он выделялся на правом боку Грубера. Причем, форма синяка напоминала не носок сапога, что говорило бы о том, что убийца пнул Андреаса, а именно подошву, что могло указывать на то, что убийца наступил на уже лежавшее тело. К сожалению Вюнша, крупного плана этого участка кожи не было, а по тому, который был, нельзя было рассмотреть, какая у сапога была подошва.
На следующей карточке взгляду Хольгера предстало тело Цицилии. Ее голова превратилась в кровавое месиво, из которого торчали клочки светлых волос и костей. Согласно отчету, убийца нанес ей семь ударов. «Возможно, Андреаса он всерьез опасался – что и не удивительно – потому убил его резко, быстро, можно сказать профессионально, а вот с остальными покуражился…» По ее повреждениям судить об орудии тоже не получалось.
В целом же Цицилия была намного меньше своего мужа. Не удивительно, что она боялась оказать Андреасу сопротивление, когда он насиловал дочь. На теле были следы борьбы, ногти были обломаны. Скорее всего, первый удар не убил Цицилию, и преступнику пришлось повалить ее на землю и нанести еще несколько.
На следующем столе лежала Виктория. Хольгер сразу отметил, что она не похожа ни на отца, ни на мать цветом волос – у Виктории они были темными.
Пропорционально сложенная, с большой грудью – судя по всему, она была красивой. Однако, как и с родителями Виктории, сказать что-то определенное о чертах ее лица было затруднительно: согласно отчету Аумюллера, на голове Виктории было обнаружено девять крестообразных ран, однако Вюншу по фотографиям установить число ран наверняка было трудно – вся голова была сплошной раной. С трудом разобравшись в волосах, крови, костях и мозгах, Хольгер смог увидеть проломы, по форме действительно напоминающие крест. «Это явно другое орудие. То, чем убили Андреаса, имело продолговатую острую кромку, а здесь было что-то иное…» – Вюнш чувствовал, что уже где-то видел подобные раны, но как не силился вспомнить, ничего конкретного в голову не приходило.
След от сапога, описанный Аумюллером в своих записях, Хольгер разглядел не сразу и тут же понял, почему доктор не включил его в отчет. На ребрах с левой стороны действительно был виден синяк, скорее всего оставленный акцентированным ударом, но насчет того, что он оставлен сапогом у Вюнша были серьезные сомнения.
Обнаружить следы удара тупым предметом по правой стороне лица на фотографиях, при столь обширных повреждениях всей головы Виктории, Хольгер, как ни пытался, не смог. А вот на шее действительно имелись отчетливые следы рук. «Повалил на землю ударом тупым предметом, потом задушил или, по крайней мере, попытался, а после начал бить по голове» – в голове Вюнша выстраивалась стройная картина.
Взяв первую фотографию, на которой было запечатлено тело девочки, Хольгер очень пожалел, что не держит дома алкоголь. Сейчас ему хотелось совсем не пива, а ту убийственную дрянь, которую однажды выгнал унтер-офицер Эрлих на перекомплектовании в октябре 17-го. Пойло Эрлиха имело градусов семьдесят и было абсолютно отвратно на вкус, но выпив его, Вюнш был готов осушать океаны.
Маргарите наносили удары тем же предметом, что и ее бабушке с дедушкой. Убийца, разумеется, был выше ростом, а потому большая часть ударов пришлись сверху вниз. Нижняя часть лица сохранилась лучше, чем у Цицилии и Виктории, но подбородок был буквально вдавлен одним мощным ударом. А вот странную округлую рану около носа Хольгер узнал сразу.
В 1916-м году на передовую доставили новые траншейные ножи. У этих ножей была выступающая вперед гарда, закруглявшаяся к низу и по замыслу, защищавшая руку от удара сверху. В окопной свалке часто доходило не то, что до ножей – в ход шли даже котелки с ложками. Ребята любили эти ножи за то, что в такой свалке, можно было ткнуть кулаком с зажатым в ней ножом в лицо врагу и сразу доставить ему серьезных хлопот этой выступающей частью. Носы она ломала с завидным постоянством и оставляла после себя на лице овальную или, реже, округлую рану. У Вюнша такого ножа не было, но отбившись от очередной атаки, он частенько видел на лицах погибших французов и англичан такие отметины.
Это был прорыв. Теперь «армейская» версия была для Хольгера основной.
Возможно, тем же ножом оставлены были и порезы на шее девочки. Увидел он и следы от детских рук на шее – она пыталась зажать раны – и клок длинных черных волос, зажатых Маргаритой в ручке и, явно принадлежавших Виктории. У Вюнша были серьезные сомнения в том, что убийца, если им удастся все же его найти, долго проживет после суда – в тюрьмах не любят детоубийц.
Припомнив отчет и посмотрев внимательно на фотографию Марии Баумгартнер со вскрытия, Хольгер изменил свое мнение относительно того, что убийца сразу нанес удар сзади. На правой стороне лица имелась рана крестообразной формы от удара острым предметом, скорее всего, от него Марию развернуло, и после этого убийца нанес ей смертельный удар по затылку. Ноги Баумгартнер действительно довольно сильно отличались по длине.
Двухлетний Йозеф погиб от двух сильных рубящих ударов в правый висок. Других повреждений на теле не было.
Хольгер понял, что у него закончились папиросы, и умозаключения пришлось делать без них.
Рана на лице девочки, с высокой долей вероятности, была оставлена армейским ножом. Насколько помнил Вюнш, эти ножи были достаточно широко распространены, так что само по себе это обстоятельство не приближало их к убийце, но оно делало версию о том, что убийца – человек, служивший в армии, главной. Кроме ножа, в ее пользу говорили выводы Йозефа Шварценбаума. Да и слишком профессионально были нанесены удары тому же Андреасу, слишком спокойно убийца реагировал на то, что творил. Это не был крестьянин, это был человек, привыкший к убийствам и убивавший ранее. «Все это по-прежнему писано вилами на воде…» Нож не мог быть тем тяжелым острым предметом, которым были убиты Андреас, его жена и оба внука, и строить теории здесь пока что было не на чем.
Занозой засела в голове Вюнша и мысль об орудии убийства Виктории Габриель и Марии Баумгартнер. Хольгер был уверен, что где-то уже видел подобные раны, но никак не мог вспомнить, где именно. Неясно было и то, что за тупой предмет использовал убийца. Наиболее же озадачивало Хольгера количество и разнообразие предметов, использованных преступником – сомнительно, что он принес их все с собой.
Фотографии тел значительно продвинули Вюнша вперед, он мысленно похвалил себя, что решил заняться их поиском почти сразу, вперед посещения места преступления, от которого, к тому же, и следа не осталось. В этой связи особое беспокойство у него вызывало странное изъятие фотографий дома и местности из дела.
Вюнш посмотрел на часы – было чуть больше полуночи, и он уже обеспечил себе тяжелое утро, но в целом, сегодняшний день был весьма плодотворным и результативным. Думая об этом, а еще о слишком рано потерянном ферзе, Хольгер провалился в сон.
Глава 12
Неправильный череп
Вюнш никогда ранее не бывал в Лечебнице Святого Франциска, но слышал об этом месте. Лечебница находилась в северной части города. Здание круглой формы, насколько знал Хольгер – одно из первых зданий в Германии, специально построенных для содержания душевнобольных, было запрятано в глубине большого и немного запущенного парка. Оно имело три этажа. Красный кирпич, из которого была выстроена больница, через равные промежутки перебивался узкими оконными проемами. На втором и третьем этажах почти все проемы были закрыты решетками.
Было не по-весеннему свежо, и Хольгер поежился, глядя на меланхоличную картину голых деревьев, скрывающих за собой пристанище умалишенных.
Вопреки внешнему виду здания, приемная была светлой и даже, в некотором роде, уютной. За окошком регистрации сидела миловидная девушка в форме медсестры, которая весьма удивилась, увидев посетителя в такой час.
– Здравствуйте, боюсь, что часов приема сейчас нет. Приходите сегодня после…
– Простите, фройляйн, но я не просто посетитель.
Хольгер немного бесцеремонно прервал девушку и предъявил документы.
– Ой, простите! Чем я могу вам помочь?
– Не извиняйтесь, фройляйн. Помочь вы мне действительно можете. Меня интересует один ваш пациент. Его зовут Георг Клаус Рейнгрубер, он у вас уже несколько лет.
– Простите, но разрешение на свидание дает только лечащий врач…
– Я это понимаю. Не могли бы вы узнать, кто занимается лечением господина Рейнгрубера?
– Да, конечно, но вам придется подождать.
– Хорошо, я подожду.
Медсестра ушла, а Хольгер присел на одну из скамеек в приемной. Скамейка была до крайней степени неудобной. Как бы ни сел Вюнш, тело быстро затекало. Через десять минут мучений Хольгер встал на ноги и начал измерять пустую приемную шагами. Свет от ламп на потолке, на первых порах понравившийся Вюншу, становился раздражающим, а стены отпугивали своей белизной. «Такими темпами сам станешь сумасшедшим!» – Хольгеру решительно не нравилось это место. Еще через десять минут вернулась медсестра и сообщила ему, что лечением Рейнгрубера занимается доктор фон Виттерсбах – при произнесении этого имени на лице девушки появилась довольно дурацкая улыбка – и что доктор готов принять Вюнша. Хольгер оставил приемную и отправился вверх по лестнице, по пути, указанному медсестрой.
Доктор фон Виттерсбах был статен и красив, как и положено дворянину. Улыбка медсестры перестала быть для Вюнша загадкой – такие, как фон Виттерсбах, нравились женщинам, особенно молодым. Примерно одного возраста с Хольгером, доктор имел темные волосы, зачесанные на бок, длинное лицо и небольшие аккуратные усы.
– Доктор Конрад фон Виттерсбах.
– Оберкомиссар полиции Вюнш.
– Садитесь, прошу.
Стул для посетителей был по-настоящему роскошным. Вюнш готов был об заклад побиться, что искуснейшая резьба на спинке делала этот стул безумно дорогим. Как и положено помпезным вещам, стул был жестким и неудобным. «Интересно, во всей больнице такая роскошь или он сам этот стул в свой кабинет притащил?». Остальная обстановка была под стать. Предметы, окружавшие фон Виттерсбаха, явно не были продуктом работы обычной мебельной фабрики.
– Мне сообщили, что вас интересует один из моих пациентов, Георг Рейнгрубер.
– Совершенно верно.
– Могу я узнать, почему?
– До того, как попасть в лечебницу, господин Рейнгрубер служил полицейским детективом и расследовал, помимо прочих, дело, над которым сейчас работаю я. Мне бы хотелось переговорить с господином Рейнгрубером. Возможно, он помнит некоторые обстоятельства, связанные с этим делом. Поэтому я прошу у вас, как у лечащего врача, разрешение на свидание с ним.
– Ваш визит оформлен официально?
– Вы имеете в виду, есть ли у меня разрешение полицайоберрата? Нет, но это не проблема. А что? Состояние господина Рейнгрубера не позволяет мне переговорить с ним в частном порядке?
– Да, в общем-то, позволяет, однако я должен рассказать вам о некоторых особенностях его поведения.
– Что вы имеете в виду?
– Видите ли, в силу своего психического недуга, господин Рейнгрубер не в полной мере отдает себе отчет в своих действиях.
– Он может быть опасен?
– Право же, в таком возрасте он может быть опасен разве что для самого себя. Просто зачастую его реакция на ваши действия будет неожиданной для вас. Видите ли, господин Рейнгрубер страдает от такой душевной болезни, как паранойя. Одним из симптомов этой болезни является мания преследования. Это когда больному кажется, что кто-то или что-то следит за ним с целью ему навредить. В случае господина Рейнгрубера течение болезни осложнено частыми галлюцинациями. Не удивляйтесь, если он вдруг посреди разговора начнет принимать вас за другого человека или разговаривать с кем-то невидимым.
Откровенно говоря, я испытываю серьезные сомнения, что вам удастся добиться от него какой-либо связной информации, возможно, он и вовсе откажется от общения. Периоды просветления сознания у господина Рейнгрубера коротки и редки…
– Так вы разрешите мне встретиться с ним?
– Да, но я вынужден попросить вас оставить здесь ваше оружие и любые колющие и режущие предметы. Это не из-за недоверия к вам, а во избежание попыток суицида, возможности для которых регулярно ищет господин Рейнгрубер. Не беспокойтесь о сохранности вещей – кабинет я запру на ключ.
– Хорошо, я согласен.
Хольгеру пришлось расстаться с верным Люгером P08, служившим ему еще с 21-го года. Перьевую ручку тоже пришлось оставить на столе. Слова Рейнгрубера придется запоминать, по крайней мере, Вюнш надеялся, что будет что запоминать.
Вопреки представлениям Хольгера, ожидавшего увидеть чуть ли не тюремные камеры, пациенты жили все же, скорее, в медицинских палатах, пусть и с зарешеченными окнами. В той палате, в которую фон Виттерсбах привел Вюнша, было пять кроватей. На одной из них, забравшись с ногами, сидел сгорбленный старик. Даже в такой обстановке Хольгер смог узнать в этом старике Георга Рейнгрубера. На фотокарточке в личном деле он был лет на пятнадцать младше, но черты лица с тех пор почти не изменились.
Георг сидел на ближней к правой стене кровати спиной к двери в палату и смотрел в окно. Фон Виттерсбах попросил Вюнша подождать у входа, а сам подошел к старику и что-то ему сказал. Хольгер не слышал, о чем шла речь, но увидел, как Рейнгрубер кивнул несколько раз, не отрывая взгляд от окна. Доктор обернулся к Вюншу и сделал подзывающий жест рукой.
