Александр Сергеевич Долгирев
Лживая весна
– С самого утра приехал мужчина. Он долго стучал в дверь. Потом долго ничего не происходило, но я знал, что он остался ждать у двери, так как он насвистывал. После этого он вошел в гараж. Я напрягся, готовясь атаковать, если он каким-то образом сможет меня обнаружить, но он принялся чинить двигатель и возился с ним несколько часов, не отвлекаясь. Я даже смог поспать за это время. Когда он ушел, я понял что не смогу больше скрываться на ферме, так как долгое отсутствие Груберов начинает вызывать подозрения, а значит скоро сюда придут и обязательно найдут трупы в сарае. Когда это произойдет, лучше быть далеко.
Я собрал свои вещи, взял деньги из кошеля Виктории, выбрался через окно в кухне и ушел в лес. Я оставлял за собой следы на снегу, но с этим ничего нельзя было сделать. Снега было еще много, хотя уже был апрель. Я почистился в ручье и вышел на дорогу, ведущую в Кайфек. Сперва я опасался, что капли крови на одежде будут сильно бросаться в глаза, но никто не обратил на них внимания, видимо сочли за обыкновенную грязь. Я добрался до Кайфека, но в саму деревню не заходил, а сразу пешком пошел в Ингольштадт. Идти было довольно далеко, так что я добрался только к ночи.
– Вы встречали кого-нибудь по пути? Может быть полицейского?
Этот вопрос ничего не решал, но мог окончательно подтвердить правдивость слов Вольфганга.
– Дайте вспомнить. Да! Вы продолжаете удивлять меня степенью собственной осведомленности. Я встретил сломавшуюся машину, в которой сидел полицейский, а его спутник, очевидно, водитель, был занят ремонтом. Я и запомнил-то это только потому, что удивился, что полицейский едет на обыкновенном гражданском автомобиле.
– Как вы нашли вашего брата?
– Это прозвучит странно, но у Ульриха есть удивительное умение. Он умеет оказываться рядом в тот момент, когда ты его ищешь. Я и сам не знаю, как он это проворачивает, но я просто столкнулся с ним в пивной. Я зашел туда, чтобы погреться – весь день бродил по Мюнхену и продрог как собака – и увидел его за столиком вместе с несколькими нацистами, у него и у самого на руке была повязка. Я сразу его узнал, несмотря на то, что у него обгорело лицо и полностью изменился голос, а вот он признал меня не сразу.
Я очень благодарен Ульриху, так как если бы не он, я бы умер той весной в мюнхенской подворотне. Он пустил меня пожить в свой дом, он же познакомил меня с тем, что стало новым смыслом моей жизни…
– К вам или к вашему брату приходили полицейские насчет этого дела?
– Нет, во всяком случае, ко мне никто из ваших не приходил. Я удивлялся этому – в доме осталось довольно много моих следов, да и раны от шестопера были очень характерными…
Повисла долгая тишина. Все слова были сказаны, но их осмысление требовало времени. Наконец, Хольгер начал говорить:
– Вам удалось убедить меня в собственной виновности. Вы действительно это совершили. Но я не понимаю, зачем вы рассказали нам об этом? Если вы хотели сознаться в содеянном, то могли просто прийти в полицейское управление и рассказать об этом дежурному полицейскому. Однако вы этого не сделали тогда и, судя по всему, не планировали делать сейчас. Я правильно понимаю, что вы не ждали наш визит?
Вольфганг кивнул, после чего Хольгер продолжил:
– В таком случае, зачем вы признались нам в этом?
Габриель закурил, сделал глубокую затяжку и лишь после этого ответил:
– Вы правы во всем что сказали, оберкомиссар Вюнш – я действительно не планировал обращаться в полицию. Два с половиной месяца назад произошло событие, которое изменит всю историю нашей страны – национал-предателей сменили у власти национал-социалисты. Я тоже внес свою скромную лепту в этот исторический успех, работая во славу Новой Германии последние одиннадцать лет. Начинается Новая эпоха, Новая весна, которая, я надеюсь, будет вечной. Но чтобы эта Новая эпоха наступила нужно очистить страну от шлака и пепла старой эпохи. Наше поколение несет на себе тяжкое бремя поражения. Кто-то из нас сможет найти себе место и будет строить и укреплять Великую Германию, но точно не я. После того, что я совершил, мне в новом мире не должно быть места. Это уже начинает происходить, пусть пока и едва заметно. Скоро штурмовых отрядов, старых товарищей и меня самого не станет – мы выполнили нашу задачу, привели Партию и фюрера к власти. Больше мы не нужны. Теперь нужны строители, а на наших руках слишком много крови, мы не можем строить, мы способны лишь уничтожать. Я планировал дождаться момента, когда на нас начнут охоту, и достойно принять свою судьбу, но вы пришли раньше и изменили мои планы.
– То есть вы хотите сдаться?
– Нет. Есть некоторые люди, среди них и мой брат Ульрих, и многие другие для кого я героический ветеран, образцовый нацист, настоящий ариец. Они не знают о существовании зверя, которого я иногда вижу в зеркале по утрам, и я не хочу, чтобы они узнали. Разочарование в том, во что веришь, всегда очень болезненно. Поэтому сдаваться я не планирую.
И, опережая ваш вопрос, как я уже ранее сказал – если вам удастся меня арестовать, я буду все отрицать и не дам признательных показаний. Доказательств у вас против меня нет, а от орудий убийства я давно избавился, поэтому в камере я не задержусь. Вы, возможно, будете протестовать, даже пригрозите отставкой, но моя организация пока еще очень влиятельна – в итоге меня все равно отпустят.
– Вас видели.
– И кто же?
Вюнш припомнил слова полицмейцстера Рауша про грязного бродягу со шраминой на пол лица, которого тот видел, когда добирался до Хинтеркафека. Сомнений в том, что этим бродягой был Вольфганг Габриель, у Хольгера не было.
– Тот самый полицейский, который сидел в гражданском автомобиле.
– А вы уверены, что он видел именно меня? Что еще важнее, а он сам будет в этом уверен? Одиннадцать лет назад, в потемках, в течение очень недолгого времени – сможет ли ваш полицейский однозначно узнать меня в том, кого он видел тогда? Нет, оберкомиссар Вюнш, у вас на меня ничего нет.
Хольгер отчаянно пытался найти лазейку в словах Вольфганга, но не находил. В итоге он спросил:
– Так чего вы от нас хотите, господин Габриель?
– Я хочу, чтобы вы убили меня, оберкомиссар Вюнш.
Слова Вольфганга повисли в кабинете вместе с папиросным дымом.
– Я не очень понимаю…
– Завтра в восемь часов утра на Мессерштрассе – это тихая улочка на западной окраине города – кто-то из вас застрелит меня, а тело бросит в протекающую рядом реку, инсценировав самоубийство. Сами решайте, кто это будет, но что-то мне подсказывает, что завтра я увижу там вас, оберкомиссар Вюнш. За сегодняшний день я приведу дела в порядок и составлю предсмертную записку, в которой буду жаловаться на усталость и хронические боли в ноге.
– Откуда нам знать, что вы не блефуете и не сбежите, стоит нам уйти или, что того кто завтра придет на Мессерштрассе не будет ждать засада?
– Неоткуда. Вам придется мне поверить. По большому счету у вас нет выбора, вернее, он есть – вы можете не приходить вовсе, но тогда вы оставите убийцу шестерых человек безнаказанным.
Голос Франца прозвучал тихо, но отчетливо:
– А что если я убью вас прямо сейчас?
– А зачем вам это, молодой человек? Я предоставляю возможность убить меня без большого риска для вас, а вы вместо этого хотите, чтобы мой труп обнаружили в моем кабинете, без предсмертной записки, сразу после визита полицейских. Вы горячи сейчас и не рассуждаете логично, но ваш коллега, надеюсь, сможет удержать вас от необдуманных действий, как он делал это последний час.
– Почему вы сами не можете убить себя?
– Потому, что боюсь. Боюсь, что рука дрогнет в последний момент. Человек я или зверь, но у меня есть инстинкт самосохранения и я не хочу, чтобы он помешал мне.
Вольфганг все предусмотрел и Хольгера он прочитал мастерски. Если не было способа предать Габриеля суду, Вюнш готов был пойти на его убийство. Хольгер не видел иного выхода для себя, кроме как согласиться:
– Хорошо, господин Габриель, я согласен. Завтра в восемь утра на Мессерштрассе. Я хочу вас предупредить, Вольфганг: если вас там не будет, если вы решите обмануть меня – я найду вас. Я осушу все моря, если вы решите залечь на дно, вырублю все леса, если вы решите уйти в них. Вы до конца своей жизни будете оглядываться, ожидая увидеть меня. Вы поняли меня, Вольфганг?
– Да, оберкомиссар Вюнш. Поберегите моря и деревья – они ни в чем не виноваты. Я буду завтра там.
В разговор вновь вступил Франц. Он уже немного успокоился:
– Вы раскаиваетесь в том, что совершили?
– До 24-го года я не испытывал ничего. Я и сейчас не уверен, что испытываю это чувство, скорее понимаю умом, что должен раскаиваться. Хотя иногда во снах я вижу Викторию с моей племянницей, ту несчастную хромоногую женщину и младенца. Что касается Андреаса и Цицилии – я не чувствую и не собираюсь чувствовать вину за их смерть. Вы удовлетворены, молодой человек?
Майер отрицательно помотал головой. Хольгер встал и протянул руку Вольфгангу:
– Поклянитесь, что будете завтра на Мессерштрассе в восемь утра, один и без оружия.
– Оставьте это, оберкомиссар, я буду там. Впрочем, если вам так хочется… Клянусь именем своего отца, своей матери, своих братьев, своей душой и своей Родиной, что буду завтра там.
Глава 37
Этой весной в Нюрнберге
– Нельзя этого делать!
– Можно.
Стоило им отъехать от дома Вольфганга, как Майер начал убеждать Вюнша в том, что тот зря согласился на условия убийцы.
– Почему вы решили, что он не соврал?
Хольгер вспомнил, как они уходили из кабинета Вольфганга. Тот остался сидеть в полутьме, освещаемый лишь светом лампы. Он показался Вюншу очень одиноким и уставшим. «Габриель придет завтра. Без сомнения».
– Потому что он поклялся в этом.
– Да вы что, серьезно, что ли?! Мы ведь не школьники – он вполне мог соврать!
Хольгер не хотел спорить. Он принял решение и собирался воплотить его в жизнь независимо от того, удастся ему убедить Франца в своей правоте или нет. Все же грубить Майеру Вюнш не хотел, поэтому и продолжал этот разговор:
– Мог, но тогда я действительно достану его из-под земли. Кроме того, что вы предлагаете, Франц? Арестовать мы его не можем, доказать, что он убийца без его признания тоже, а отпускать его я не собираюсь.
– Я не говорю, что его надо отпустить, но почему мы не можем арестовать и как следует… обработать его в камере?
«Это его в Париже таким методам ведения расследования научили?..»
– Он не расколется, а мы вылетим с работы.
Франц был необычайно эмоционален:
– Да почему не расколется?!
– Потому, что такие люди не раскалываются. Поверьте моему опыту, Франц. А учитывая то обстоятельство, что Вольфганг является штурмовиком и, судя по его дому, не самым последним штурмовиком, мы огребем очень много последствий, стоит нам только надеть на него наручники.
– Вы что, боитесь?!
Это начинало выходить из-под контроля – Хольгер не без труда подавил волну гнева.
– Да вы что, Франц?..
Майер, поняв, что зашел за край, даже покраснел от смущения:
– Простите.
– Забудем. Я уверен, что он придет, и я уверен, что он не солгал нам сегодня ни о чем. Вольфганг дал нам шанс остановить его, так почему мы должны от этого шанса отказываться?
– Может быть, установить за ним слежку, вдруг его что-то выдаст?
– Нет, не выдаст. Как он сказал, от орудий преступления он избавился. Да и… Габриель прожил одиннадцать лет, ничем себя не выдав. С чего бы ему давать нам шанс арестовать его сейчас? Тем более учитывая, что он сможет сложить два и два и поймет, что если я не пришел на встречу, значит, за ним установлена слежка. И еще, Франц, в конце этой недели Калле… то есть, оберст Иберсбергер перекинет вас на другое дело, да и мне работать над ним больше месяца не дадут, так что шансов, что мы сможем что-то узнать благодаря слежке, практически нет.
Хольгер начинал побеждать. Майер искал все новые варианты, но все они либо вообще не годились, либо были намного хуже того, который предложил Вольфганг. Наконец Франц сдался:
– Хорошо. Мне это не нравится, но вы правы. Куда мы сейчас едем?
– Мне нет смысла возвращаться в Мюнхен сегодня, поэтому сейчас я везу вас на вокзал.
– Простите, оберкомиссар Вюнш, но я не оставлю вас одного.
– Оставите, Франц. Вы сядете на поезд, приедете в Мюнхен к вечеру сегодняшнего дня, посветитесь перед несколькими знакомыми, желательно зайти в Управление, чтобы Пауль вас увидел – он все запоминает. Может быть, стоит и в пивную зайти, чтобы вас кто-нибудь там запомнил. Я даже хотел бы попросить вас зайти в «Охотника» и предупредить девушку с каштановыми волосами, которая будет сидеть за столиком у окна справа от входа, что я сегодня не смогу прийти и чтобы она меня не ждала. Ее зовут Хелена, Хелена Кренц. Сделаете это, Франц?
– Я мог бы помочь вам, если что-то пойдет не так…
– Вольфганг сказал, что ждет только одного из нас, поэтому если мы приедем вдвоем, он может начать нервничать. Кроме того, если что-то действительно пойдет не так и о нашей сделке станет известно, к вам нельзя будет предъявить никаких претензий и у вас будет алиби.
Франц хотел снова начать спорить, но по взгляду Вюнша понял, что это бесполезно и кивнул, не сказав, больше, ни слова, пока они добирались на вокзал.
Вокзальные часы показывали без пятнадцати минут час дня, а значит, до отправления поезда на Мюнхен оставалось двадцать минут. Полицейские сидели в привокзальном ресторане, который Хольгер назвал бы русско-французским словечком «бистро». Майер прикончил шницель и теперь потягивал кофе.
– Будьте осторожны, оберкомиссар Вюнш.
– Конечно, Франц, как и всегда.
В глазах Майера вдруг промелькнул испуг, как будто он увидел призрака:
– Скажите мне, оберкомиссар Вюнш, вы ведь не планируете его отпустить?
Хольгер задал себе этот вопрос, еще сидя в кабинете Габриеля. Тогда на ответ у него ушла примерно минута:
– Нет, не планирую. То, что пережил Вольфганг, пережили многие, но не все утратили человечность. Я тоже видел много смерти и несправедливости, но это совершенно не дает мне права убивать людей. Он много говорил об армии, о том, сколько он сделал для Германии и чем для нее пожертвовал, но солдат не должен воевать против собственного народа – это полностью обесценивает его жертву. Нельзя к мирной жизни подходить как к фронту. Нельзя мирных людей судить военными мерками. У Груберов было много грехов, но они совершенно не были виноваты в том, что Вольфганг так и не смог вернуться с Войны… Я не отпущу его, Франц.
Майер пристально посмотрел в глаза старшего коллеги, пытаясь уловить в них неискренность, но ничего похожего не нашел, поэтому кивнул и отпил кофе.
Через пятнадцать минут Майер сидел в вагоне. Хольгер дождался пока поезд отойдет от перрона, чтобы Франц не сошел с него раньше времени. Поезд шел как экспресс, поэтому до Мюнхена остановок не было. Теперь, когда за Майера можно было не беспокоиться, Вюнш поехал в гостиницу. Чтобы не переплачивать он решил не останавливаться ни в центре, ни в привокзальной гостинице. Нашел на карте заведение с названием «Белая башня» и отправился в его сторону. «Белая башня» оказалась средней руки гостиницей, но Хольгер был неприхотлив. Взяв номер, Вюнш отправился на Мессерштрассе, чтобы осмотреть место, где завтра предстояло встретиться с Вольфгангом.
Габриель не соврал – Мессерштрассе была безлюдной улочкой на западной окраине города, на которой жилых домов-то было всего несколько и вид они имели весьма непрезентабельный. В основном на улице располагались склады и какие-то гаражи, большинство из которых было заперто на ключ, несмотря на будний день. Небольшая неухоженная набережная реки Пегниц, очевидно, и должна была стать местом их встречи. Пегниц был неширокой, медленной рекой, которая в том месте, где располагалась Мессерштрассе, уже вытекала из города, а потому была довольно грязной. «В такой медленной воде труп быстро найдут» – прикинул про себя Вюнш.
Несмотря на то, что у него была еще половина дня в запасе, Хольгер решил вернуться в гостиницу, оставив осмотр достопримечательностей города Нюрнберга на другой раз. В течение следующих трех часов Вюнш принял ванну, пообедал и набросал письмо Хелене, которое передал портье с просьбой переслать его по адресу ее квартиры в Мюнхене, если он не придет в течение суток.
Вечером, сидя в зале ресторана при гостинице за кружкой не самого лучшего в его жизни пива, Вюнш занес в свою записную книгу содержание разговора с Габриелем. Несмотря на то, что официальный рапорт об окончании расследования никогда не будет подан, он отчеркнул свои записи по делу №44518 и подписал: «Дело раскрыто, в суд не передано». В своей книге Хольгер написал без утайки обо всем, что знал об этом деле. Так как официальным документом его журнал не был, в случае если бы он попал в чужие руки, Вюнш мог бы сказать, что в журнале лишь его домыслы. К одиннадцати часам Вюнш уже спал, предварительно попросив портье разбудить его в половину седьмого.
Утро выдалось туманным. Хольгер ехал по направлению к Мессерштрассе. По его подсчетам, он успевал туда за пять-десять минут до назначенного Вольфгангом срока. Туман был практически непроглядным, и Вюншу приходилось ехать не спеша, чтобы ненароком не сбить кого-нибудь, не заметив вовремя.
Когда он уже выехал на нужную улицу и приближался к набережной, раздался одинокий хлопок. Этот хлопок мог быть чем угодно, например, автомобильным выхлопом, но Хольгер слишком много таких хлопков слышал в своей жизни, чтобы не узнать в нем звук выстрела. Он придавил педаль газа. В его голове метались мысли: «Неужели он все-таки решился на самоубийство? Или это вообще не имеет отношения к Вольфгангу? Какие-то криминальные разборки? Район самый подходящий для них…». Вюнш остановил автомобиль, немного не доезжая до набережной. «Проверить обойму, зарядить пистолет, взвести, снять с предохранителя» – он проверил свой Люгер и, не убирая его в кобуру, вышел из машины.
Хольгер шел, ориентируясь на звук. Где-то зашумел двигатель автомобиля, но из-за тумана трудно было определить как направление, так и расстояние до источника звука. Вюнш уловил легкий запах, которому здесь не было места. Он осмотрелся, ища возможный источник, но ожидаемо не увидел ничего, что могло источать запах карамели. Хольгер отогнал от себя наваждение и направился дальше. Вскоре он увидел очертания еще одного авто, но, когда подошел поближе, понял, что в салоне никого нет. «Возможно, это его машина». Где-то слева, со стороны реки раздался звук, будто в воду упало что-то тяжелое.
Наконец, Вюнш увидел человеческий силуэт. Человек стоял, переминаясь с ноги на ногу, будто дожидался чего-то. Он то и дело подносил одну руку к лицу, очевидно, курил. Хольгер оценил его фигуру и понял, что это вряд ли мог быть Вольфганг Габриель – слишком высокий и затягивался, держа сигарету правой рукой. Несмотря на это, расслабляться Вюнш не спешил. Человек тоже заметил Хольгера и повернулся к нему грудью. В тумане прозвучал бодрый зычный голос:
– Доброе утро! Вы, наверное, оберкомиссар Вюнш.
– А вы кто? Только без резких движений! Я вооружен.
– Штурмфюрер СС Карл Вольф, секретарь полицайпрезидента Мюнхена Гиммлера. Если вы разрешите подойти, то я смогу предъявить вам свои документы.
Хольгер был не просто удивлен, он был в изумлении: «Что здесь делает секретарь Гиммлера и откуда он знал, что я тоже здесь окажусь?». Вюнш стер со своего лица удивленное выражение и разрешил Вольфу подойти. Тот был одет во все черное, на его плече была повязка со свастикой, а на голове фуражка с кокардой в виде Мертвой головы57. Он был широкоплеч и высок, и более подходил на роль телохранителя, а не секретаря. По его лицу гуляла полуулыбка, которая резко контрастировала с колючим и внимательным взглядом.
– Что вы здесь делаете в такой час, господин Вольф?
– Я решил проблему с господином Габриелем…
Детали мозаики, только что абсолютно разрозненные, вдруг, как по волшебству, легли на свои места, выстроившись в цельное изображение. Хольгер поставил пистолет на предохранитель, вложил его в кобуру и тяжело вздохнул. Последние две с половиной недели были очень утомительными.
Глава 38
Разрубленный узел
– Франц Майер вам рассказал.
Хольгер утверждал, а не спрашивал, но Вольф все равно ответил:
– Да.
– Он с самого начала докладывал полицайпрезиденту Гиммлеру о ходе расследования?
– Нет. Пришел вчера вечером и стал требовать встречи с рейхсфюрером58… простите, с полицайпрезидентом. Господин Гиммлер с самого первого дня на этой должности уделял повышенное внимание делу №44518, поэтому принял вашего коллегу, а после отправил меня сюда.
– Я, кстати, хочу спросить, откуда у него такой интерес именно к этому делу?
– Спросите лично, если представится возможность – он ждет ваш отчет.
– С Вольфгангом все прошло гладко?
– Да. Он был удивлен, что встретил не вас, но принял смерть спокойно.
– А тело?
– В реке.
Хольгер закурил. «В конце концов, все вышло не так уж плохо. Вольфганг Габриель получил по заслугам, а мне не пришлось брать на себя убийство». Вопрос Вольфа отвлек его от размышлений:
– Вы на машине?
– Да, а что?
– Моя сломалась в нескольких кварталах отсюда – бензобак где-то пробил. Не могли бы вы оказать мне услугу и подбросить до Мюнхена?
– А эту просто оставите на улице?
Вюнш был удивлен подобной безалаберности.
– Нет, она служебная. Скоро ее заберут и доставят в Мюнхен.
– Хорошо, но только мне нужно заехать в гостиницу и забрать оттуда кое-что, а потом необходимо будет заправиться.
– Для меня так даже лучше. Я позвоню из гостиницы, чтобы об автомобиле позаботились.
Через час с небольшим черный Wanderer Хольгера ехал в сторону Мюнхена. Вольф, который всю ночь провел без сна, клевал носом. Вюншу не давал покоя один вопрос, и он не мог его не задать:
– Почему полицайпрезидент Гиммлер приказал вам убить Вольфганга Габриеля?
– Потому, что он начальник. У него работа такая – приказывать. А моя работа – его приказы выполнять, а не спрашивать его о мотивах.
– Вы хотя бы знаете, что совершил Вольфганг?
– Да, убил шестерых человек…
Вольф провалился в сон и проснулся, только когда они подъезжали к Мюнхену. Когда машина въехала в город, он спросил:
– Вы сразу в Управление?
– Да, планировал сразу отчитаться перед полицайпрезидентом. Вы же сами сказали, что он меня ждет.
– Хорошо. Только, скорее всего, вам придется подождать – у рейхс… у полицайпрезидента в это время должно быть заседание начальников отделов. Я вас вызову, когда он будет готов вас принять.
Они прошли через двери Управления и разошлись в разные стороны. Вюнш, прежде всего, зашел в пятьдесят шестой кабинет, где было рабочее место Майера. Тот сидел за небольшим столом и что-то писал.
– Доброе утро, Франц.
Майер поднял на него взгляд. На его лице появилось какое-то отчаянное выражение, будто он готовился встречать мощный порыв ветра или прыгать в воду с трамплина. Хольгера это позабавило. Вслух же Франц произнес:
– Доброе утро, оберкомиссар Вюнш, как все прошло?
В комнате были другие люди, поэтому пришлось перейти на язык недомолвок и полусмыслов.
– Все сложилось наилучшим образом.
– Вы не злитесь на меня?
– Отнюдь. Вы проявили инициативу и оказались правы. Хорошо, что все закончилось именно так.
Хольгер мотнул головой в ту сторону, где располагался его кабинет, Майер кивнул, соглашаясь. В кабинете Вюнша ничего не изменилось, как и было положено. На лице Хольгера появилась легкая улыбка – ему пришло в голову, что у его кабинета много общего с кабинетом Вольфганга Габриеля. Вюнш закурил и посмотрел на Франца. Тот явно чувствовал себя не в своей тарелке.
– Я, правда, не злюсь. Вы все сделали правильно. Вольф убил Габриеля. Как я могу судить, для него это было не первое подобное поручение. Так или иначе, официально дело мы не раскрыли, но зато преступник получил по заслугам, а никто из нас не оказался замешан в его убийстве напрямую. Признаться, я планирую, как следует, за это выпить, но вечером – у меня еще сегодня разговор с Гиммлером.
Майер немного расслабился, но явно прибывал не в лучшем расположении духа.
– Франц, а вы чего такой смурной?
– Не знаю… Часто у вас так заканчивается расследование?
– Бывает, хотя, конечно, с первым делом вам не повезло… Посмотрите на это с другой стороны: мы смогли наказать убийцу, попутно вычистив мошенника и его прихлебателей – минус две язвы на теле общества. Разве не для этого нужна полиция?
– Вы правы, но ведь наша задача – передавать преступника суду, а не судить его самим. Я понимаю, что в данном случае это было невозможно, но все равно… Чувство как-будто мы не лучше тех, за кем охотимся.
– Ну, лично я не убивал шесть человек, в том числе трех женщин и двух детей, да и людей из их домов в декабрьскую ночь не выгонял. А вы?
Франц помотал головой, словно не заметив иронии в словах Вюнша. «Ничего. Такое с каждым хотя бы раз бывает…» Хольгер хотел хоть как-то подбодрить поникшего коллегу и поэтому решил его похвалить:
– Между прочим, Франц, вы здорово себя проявили. Такими темпами повышение будет вашим через год, максимум два. Вы умны, начитанны, обладаете хорошей дедукцией, вам известны методы расследования, которые неизвестны мне и, только это между нами, даже оберсту Иберсбергеру. Я очень рад, что мне довелось с вами работать и надеюсь, что доведется впредь. Только не загордитесь.
Вюнш широко улыбнулся и протянул Майеру руку. Тот пожал ее. Похвала немного подняла ему настроение.
– Знаете, Франц, раньше я часто сомневался в том, что наша работа действительно делает мир лучше. На самом деле я до сих пор в этом не уверен. В такие моменты сомнений я стараюсь вспоминать не тех, кого убили, а тех, кого смогли спасти. В Хинтеркайфеке никто не спасся, но Франц, езжайте в Кайфек, посмотрите в ясные глаза Хельги Шлиттенбауэр и подумайте о том, что вы, пускай и не официально, но все-же сняли с ее отца тень подозрения, тянувшуюся за ним последние одиннадцать лет. Так и скажите ей, да и ему тоже, что вы знаете, что Лоренц невиновен в этом убийстве.
– Но откуда вы…
– Оттуда, что я служу в полиции уже девять лет, из которых шесть – следователем, а у вас из нагрудного кармана пиджака выглядывает ее шпилька для волос.
Удивление на лице Майера сменилось смущением.
– Я серьезно, Франц, съездите туда, а потом возвращайтесь. Нас ждет много работы.
Когда за Майером закрылась дверь, Хольгер откинулся на спинку стула, вновь закурил и прикрыл глаза. Воодушевление других людей всегда давалось ему с большим трудом.
Вскоре за Вюншем пришел Вольф. Свежеиспеченный начальник Мюнхенской полиции Генрих Гиммлер был худощав, невысок, носил очки и всем своим видом производил впечатление писаря или секретаря при бургомистре какого-нибудь маленького городка. Это впечатление не могла сгладить даже черная форма СС, которую он носил вместо полицейского мундира. Речь Гиммлера была тиха и отрывиста. Он внимательно выслушал рассказ Хольгера о ходе расследования, не перебивая и неотрывно глядя на него сквозь стекла очков.
– Хорошая работа, оберкомиссар Вюнш. – произнес он, когда Хольгер закончил – Я представлю вас с Майером к поощрению. Не беспокойтесь насчет того, что дело осталось нераскрытым. Я позабочусь, чтобы это не имело для вас отрицательных последствий. Не стоит распространяться о том, как завершилось ваше расследование. Тем более о моей роли в нем или о роли Вольфа. Надеюсь, вы еще не раз принесете пользу государству. У вас есть вопросы?
– Да, если позволите, два. Почему вы с таким вниманием отнеслись к этому делу?
– Я читал о нем в газетах еще тогда в 22-м году. Меня заинтриговали как обстоятельства убийства, так и личность преступника. Дело так и осталось нераскрытым, что меня разочаровало. Когда меня назначили полицайпрезидентом Мюнхена, я вспомнил об этом деле и решил отдать его на доследование. Я ни на что особенно не рассчитывал, однако первая же неделя вашей работы убедила меня, что убийца может быть найден. А какой второй вопрос?
– Почему вы решили отправить в Нюрнберг господина Вольфа?
– Потому, что полицейский детектив из моего ведомства намеревался совершить убийство. Полицейский должен быть чист перед законом. Если это не так, значит, это плохой полицейский или плохой закон.
Гиммлер замолчал, однако взгляд его, как и прежде, был направлен на Хольгера. Наконец, он вновь заговорил:
– Оберкомиссар Вюнш, как вы относитесь к нашей борьбе и к нашему фюреру?
«Так, теперь ты стоишь на очень тонком льду, поэтому ступай как можно более осторожно» – внутренний голос давал дельный совет. Хольгер взвесил каждый возможный вариант, после чего ответил:
– С уважением.
– Но в нашей партии не состоите.
Гиммлер не спрашивал. Личное дело Вюнша вполне могло лежать у него в столе, и полицайпрезидент, скорее всего, прекрасно знал каждую деталь биографии Хольгера.
– Нет, не состою.
– Это принципиальная позиция для вас?
– На данный момент, да.
– Я хочу предложить вам должность в новой политической полиции. Далее, если ваша работа будет устраивать меня, я готов предложить вам вступить в СС. Это откроет перед вами хорошие перспективы, а нам нужны такие люди как вы – настоящие немцы готовые на все ради достижения цели. Для этого вам нужно вступить в НСДАП и, разумеется, подтвердить чистоту своей крови. Комиссар Майер получил такое же предложение и обещал его рассмотреть.
– Хорошо, господин полицайпрезидент, я подумаю. Разрешите идти?
– Да, идите. Занесите дело №44518 Вольфу, он сдаст его в наш архив. Доброго дня, оберкомиссар Вюнш. Подумайте над моим предложением…
Глава 39
Новая жизнь
– Черт возьми, Хольгер, да проснись же ты!
– Да… Я здесь… Я проснулся. Неужели я опять кричал?
Хелена рывком села в кровати и взгляду Вюнша предстала ее обнаженная спина. Родинка на правом плече была на месте. Он положил руку ей на спину и провел сверху вниз.
– Прости меня.
– Ты опять ничего не помнишь?
– Нет.
Вюнш встал и закурил, открыв настежь окно. Он повернулся к Хелене и увидел, что она неотрывно следит за ним взглядом. Хольгер любил ее спину и плечи, равно как и ее волосы, и ее лицо, по которому нельзя было определить возраст наверняка. Вопреки воле Вюнша, слова вылетели из его рта, повиснув в воздухе:
– Я солгал. Я запоминаю почти все свои кошмары.
Она закрыла глаза, а после этого положила руки на свое лицо, как бы прячась от него. Так прошла минута, а за ней еще одна. Вдруг Хелена оторвала руки от лица:
– Тогда расскажи мне.
– А ты уверена, что хочешь этого?
– Я хочу, чтобы ты перестал мучиться.
«В конце концов, почему бы и нет…» – Хольгер закурил вторую папиросу от окурка и начал:
– Это было поздней осенью, в самом конце ноября 18-го года. Я вернулся в Берлин. Вышел из поезда и не узнал людей вокруг. За четыре года люди изменились до неузнаваемости, или, может быть, это я изменился. Не было больше моего Берлина – города, в котором я вырос, и в который я все время возвращаюсь, но никак не могу вернуться.
