Александр Сергеевич Долгирев
Лживая весна
От дома ничего не осталось. Не было даже фундамента или ямы на его месте. Тот, кто руководил сносом, очень постарался, чтобы о доме не осталось никаких воспоминаний. Однако Хольгер видел дом. Фотографии и описания обстановки накладывались на безрадостный пейзаж и создавали перед его внутренним взором картину дома в мельчайших известных ему деталях. Запах усилился.
– Я пройду до кромки леса и посмотрю, какой оттуда обзор.
– Да, конечно, Франц. Только не теряйтесь.
Для постороннего глаза движения Хольгера были хаотичными и бессмысленными, однако он не просто метался по мертвой прошлогодней траве. Сейчас Вюнш стоял на том месте, где был вход в сарай. Если он откроет эту дверь, то увидит тела, сваленные в кучу у входа и присыпанные соломой. В сарае запах был очень сильным, заполняя все нутро Хольгера и мешая ему сосредоточиться на воссоздании облика этого места. «Карамель!» – Вюнш узнал этот до отвратительного сладкий запах конфет. Определив его для себя, Хольгер смог избавиться от наваждения – запах отступил, оставшись где-то на границе восприятия.
Он шел по дому, не таясь, на ферме больше никого не было. Все жители этого места лежали в сарае, кроме девочки, она еще была жива, когда он уходил из сарая. Вдруг он услышал шум. «Есть кто-то еще». Трудно было ступать бесшумно в тяжелых армейских сапогах, но он справился с этой задачей. Дверь была не заперта. Он резко дернул ее на себя и увидел женщину. Изумление на ее лице быстро уступало место ужасу. Он стремительно покрыл разделявшее их расстояние и, прежде чем она успела произвести хоть звук, нанес ей удар…
На этом реконструкция обрывалась. Хольгер не знал, чем был нанесен удар. Потребность была удовлетворена, можно было отправляться в Кайфек. Вернулся со стороны леса Майер. Вюнш задал ему вопрос, на который уже и так знал ответ:
– Франц, вы не чувствуете запах карамели?
Франц отрицательно помотал головой.
Глава 22
Спокойствие
Едва успев спрятаться от наступавшего ливня в салоне авто, Хольгер и Майер провели короткое совещание и пришли к тому, что дотемна они успеют встретиться только с Шлиттенбауэром.
– Пожалуй, имеет смысл заночевать в Кайфеке, а завтра закончить с опросом очевидцев и, раз уж приехали, посетить Лааг. Кто-то там должен помнить Карла Габриеля и его родственников.
– Согласен. Можно будет разделиться. Лааг недалеко – вы можете проехать туда, а я в это время поговорю с местными.
Решение было выработано, оставалось лишь его реализовать. Оставив Хинтеркайфек позади, Хольгер повел машину в сторону деревни. Вюншу не хотелось оставаться на ночь в деревенской гостинице, но возвращаться сюда из Мюнхена завтра ему хотелось еще меньше. «Надо будет извиниться перед Хеленой…» – с утра он не знал, сможет ли вернуться в город, и невольно ввел ее в заблуждение, договорившись о встрече в «Охотнике».
Вопросы влекли за собой новые вопросы. Кто являлся владельцем земли, на которой раньше стояла ферма? Хольгер помнил, что и в Рейхсархиве не было документа, указывавшего нынешнего хозяина. Список владельцев фермы заканчивался на Виктории. Странным было и то совпадение, по которому фотографии из полицейского архива забрали почти одновременно со сносом домов соседей Груберов. Вюнш пока не видел связи между запутанной историей владения этой землей и убийством, и этой связи вполне могло не быть вовсе, но совсем не обращать на это внимания было бы неверно. «Похоже, придется еще раз побеспокоить господина Кампля и фрау Циллер» – Хольгер вспомнил переполох, произведенный его прошлым визитом, и представил лицо директора в момент, когда он снова явится в его кабинет с вопросами.
Из-за пелены дождя появление огней Кайфека было для Вюнша немного внезапным. Деревня была уже совсем близко. «И как мы узнаем, в какой стороне Браунштрассе? Ведь черта с два хоть один абориген сейчас на улице!». Однако опасения Хольгера оказались напрасны – прямо на центральной площади деревеньки стоял указатель, позволивший следователям быстро найти Браунштрассе и нужный им дом.
– Окна светятся – там точно кто-то есть. Вы прихватили с собой зонт, Франц?
Перед таким сильным ливнем, Хольгер был готов перебороть свою нелюбовь к зонтам, однако отрицательный жест Майера разрушил его надежды остаться сухим. Быстро проскочив через незапертую калитку и участок, полицейские оказались на крыльце массивного двухэтажного дома. Навес над крыльцом был недостаточно велик для двоих взрослых мужчин и Вюнш с Францем изрядно вымокли, ожидая пока им откроют дверь. «Хороши полицейские – вымокшие до нитки, в грязной обуви, пара уставших штатских отрывающих мирных граждан от ужина». Дверь приоткрылась, и Хольгер увидел полноватую девушку, скорее даже молодую женщину, с красивыми голубыми глазами.
– Добрый вечер, фройляйн! Это дом Шлиттенбауэров?
Вюнш старался, чтобы его голос звучал как можно более беззаботно.
– Да… А вы кто? Добрый вечер…
– Простите за столь поздний визит, мы из полиции. Я, оберкомиссар Вюнш, а это мой коллега, комиссар Майер.
Франц молча кивнул.
– Нам нужно поговорить с Лоренцем Шлиттенбауэром. Он здесь?
– Папа только что вышел, сказал что вернется через полчаса… Проходите, господа. Простите за неучтивость, мы совсем не ожидали гостей в такой час.
– О, благодарю!
В иной ситуации Хольгер предпочел бы дождаться возвращения Шлиттенбауэра в машине, чтобы не смущать девушку, но нещадно хлеставший по спине дождь изменил его мнение. Войдя в просторную прихожую, Вюнш тут же отметил порядок и основательность окружающей обстановки. Майер, тем временем, достал свои документы и, посмотрев прямо в глаза девушке, сказал:
– Фройляйн Шлиттенбауэр, не стоит доверять каждому, кто заявляет, что он полицейский. Вы забыли проверить наши удостоверения.
На щеках девушки вдруг выступил румянец, а улыбка, с которой она осмотрела документы Майера, была совсем рассеянной. «Это он так хотел или так просто получилось?» – Вюнш ясно видел, что в своих юных снах фройляйн Шлиттенбауэр сегодня увидит статного полицейского детектива Майера. Лицо Франца, впрочем, осталось равнодушно.
– Простите мою бестактность, фройляйн Шлиттенбауэр, но не могли бы вы дать мне и моему коллеге полотенце, чтобы вытереть лицо?
– Да… конечно, проходите в гостиную, я принесу вам полотенце и заварю чай.
Девушка тут же побежала хлопотать, а Хольгер едва успел перехватить, уже направившегося в указанную комнату, Майера за плечо.
– Разуйтесь, Франц. Чего нам точно не стоит делать, так это оставлять за собой грязные отпечатки обуви.
Вопреки обыкновению Франц ответил вслух:
– Да, вы правы.
Его голос прозвучал хрипло, что совсем не понравилось Вюншу.
– Франц, да вы никак простужаетесь?
Майер прокашлялся, прочищая горло, и обычным своим голосом сказал:
– Нет, все нормально, просто в горле запершило.
– Вы смотрите, нам еще предстоит побегать на этой неделе.
Молодой полицейский кивнул и, разувшись, прошел в гостиную.
Вскоре лица и руки были высушены, а чай выпит. Вюнш внимательно разглядывал окружавшую его обстановку. Массивные стулья стоящие рядом с крепким столом, тяжелый шкаф, на дверцах которого аккуратной рукой оставлена тонкая резьба – мебель была сделана талантливым мастером, но при этом не была лишена некоторых шероховатостей. «Похоже, что ее делал хозяин дома». Вообще вся обстановка, даже чашки, в которые был налит чай, говорила о том, что хозяин этого дома – человек твердо стоящий на ногах и предпочитающий удобство красоте. Хольгеру было искренне жаль разрушать покой этих людей разговорами об убийстве.
Наконец раздался глухой стук в дверь. Фройляйн Шлиттенбауэр, не произнесшая за последние пятнадцать минут ни слова, отложила вышивку и побежала открывать дверь. «Она всегда так передвигается по дому или это нервозность так сказывается?..» Реакция на внезапно оказавшихся в доме вооруженных мужчин могла быть не вполне адекватной, а потому Вюнш поспешил напустить на себя самую добродушную гримасу. Он и Майер встали рядом ближе к центру комнаты и заранее достали документы.
– Ну и льет там, дорогая… Чья это обувь?
– Пришли двое мужчин, папа. Они полицейские, я сама видела их документы. Они сказали, что им нужно с тобой поговорить. Я пригласила их в дом, чтобы не заставлять мокнуть под дождем. А это они, наверное, чтобы не нести грязь в комнату, разулись…
– Ладно… Хельга, налей мне чаю, пожалуйста.
Разговор Лоренца Шлиттенбауэра – одного из главных подозреваемых в убийстве шести человек – с дочерью, пускай и происходил в другой комнате, не стал для полицейских секретом. Вюнш видел, как Хельга проскочила на кухню, а затем в гостиную вошел Шлиттенбауэр. Он был среднего роста, не очень широк в плечах, но даже под верхней одеждой было видно, что у него мощный торс и крепкие руки, заканчивающиеся большими ладонями. Седовласый, подходивший к рубежу старости, он вызывал ассоциации с каким-нибудь древним языческим богом, даром, что из растительности на лице имел только усы.
– Добрый вечер, господин Шлиттенбауэр. Простите нас за столь поздний визит. Я, оберкомиссар Баварской полиции Вюнш.
– Комиссар Майер.
Лоренц внимательно посмотрел сперва на Хольгера, затем на Майера и, наконец, произнес:
– Добрый вечер, господа. Чем я могу вам помочь?
– Это связано с Хинтеркайфеком.
– Понятно. Присаживайтесь, господа. Постараюсь ответить на все ваши вопросы.
«Действительно, спокойный как слон…». Шлиттенбауэр вышел, очевидно, чтобы снять пальто, и вернулся, держа в руках немного помятую пачку папирос.
– Без толку сходил, все равно все вымокли… – Слова эти были обращены к самому себе.
– Я могу угостить, если позволите.
– Позволю. Спасибо большое.
Хольгер протянул Лоренцу свой портсигар, с сожалением отметив, что осталось только две, прикурил сам и начал разговор:
– Господин Шлиттенбауэр, дело об убийстве в Хинтеркайфеке передали на доследование и мы с комиссаром Майером его ведем…
– И проверяете все обстоятельства связанные с теми событиями. Поэтому, в итоге, ваше дело привело вас в мой дом…
– Совершенно верно. Вы активно сотрудничали со следствием в тот раз, надеюсь, окажете нам содействие и сейчас.
– Разумеется.
Вошла Хельга Шлиттенбауэр с чашкой чая для своего отца. Хольгер рассчитывал, что он либо попросит дочь выйти, либо предложит им самим перейти в другую комнату для продолжения разговора, однако Лоренц лишь с благодарностью принял чай, а Хельга спокойно вернулась к вышивке.
– Расскажите о ваших отношениях с Груберами.
– С Андреасом и Цицилией у меня не было никаких близких отношений. Единственная из них с кем я общался, это Виктория. Она часто бывала в деревне, пела в хоре, продавала аптекарю свои травные сборы. Я тогда овдовел. Фрейя – мать моего сына Бальдура и Хельги – умерла от туберкулеза в 1918-м году. В 19-м весной мы с Викторией встретились в аптеке, разговорились, условились о следующей встрече. У нее на Войне погиб муж, но с тех пор прошло пять лет, я тоже был вдов уже больше года, поэтому не видел смысла скрывать наши отношения, однако уступил ее просьбе. Наши встречи проходили тайно, обычно у меня в сарае по вечерам…
Лоренц Шлиттенбауэр рассказывал об этом абсолютно ровным голосом, ничуть не смущаясь при описании своей связи с Викторией, присутствовавшей в комнате дочери. Та, в свою очередь, не показывала не то что смущения, но даже и заинтересованности, продолжая заниматься вышиванием.
– В декабре 19-го года у Виктории родился мальчик. К тому моменту я уже несколько раз звал ее замуж. Я с трудом справлялся с воспитанием детей, а она с большой любовью относилась к своей дочери. Я обещал Виктории, что если она выйдет за меня, я заберу ее с дочерью из родительского дома и приму Маргариту как свою. Наконец, она согласилась, но с условием, что я получу благословение Андреаса. Скорее всего, он продолжал спать с Викторией в течение всего периода наших с ней отношений. Я уже тогда не был уверен, что Йозеф мой сын, но это было не особенно важно для меня.
Андреас с порога отверг мое предложение, чуть с кулаками на меня не бросился. Виктория, в который уже раз, не стала перечить своему отцу и наши отношения сошли на нет. Йозефа я был готов признать только при условии моего участия в его жизни – не хотел, чтобы он вырос, видя Андреаса в качестве примера. Кроме того, у меня была надежда, что Виктория все же согласится выйти за меня, если я буду чаще бывать с ней и Йозефом. Все мои условия были отвергнуты Андреасом, что в итоге вышло ему боком: так как его уже ранее судили за инцест, а я не признал Йозефа своим сыном, Андреаса задержали и завели на него дело – ему грозил реальный срок. Виктория пыталась убедить меня признать отцовство. Я согласился, но на своих условиях. Пусть это и обременяло меня выплатой алиментов за него, я смог добиться своего – смог бывать рядом с сыном.
Андреаса отпустили и, судя по всему, их связь с Викторией продолжилась. Меня это уже не интересовало. Она больше не хотела быть со мной, а я не настаивал. Через полгода я встретил свою нынешнюю супругу Кристиану Боден. Она сейчас в Аугсбурге, гостит у сестры.
Мои визиты в дом Груберов были не очень часты – я приходил раз в неделю, самое большее, на пару часов. Обычно просто гулял с Йозефом. Мои подозрения о том, что его настоящим отцом был Грубер, подтверждались. Йозеф не был похож на меня. По младенцам всегда трудно судить, но за два года у него не появилось моих черт. Кроме того, он почти не вытянулся в росте и вообще сильно отставал в развитии. Может это ничего не значит, но ведь кровосмесительство потому и считается преступлением…
– Ты любил Викторию? – Этот вопрос задала Хельга, внезапно вмешавшись в разговор.
– Да. Но кроме того, она была бы вам хорошей матерью, если бы только смогла выбраться из того дома…
Хольгер не хотел грубить хозяевам, но поспешил вернуть разговор в нужное русло:
– Расскажите о тех днях, когда произошло убийство.
– Весна выдалась холодной. В конце марта еще лежал снег. Я не был у Груберов уже две недели после очередной ссоры с Андреасом. Насколько помню, он с чего-то решил, что я хочу отнять у него дом. Даже если бы я захотел, не особенно понимаю, как бы я мог это сделать. Так или иначе, я не видел в эти две недели никого из Груберов, кроме дочки Виктории Маргариты. Она ходила в школу в Кайфеке, и я несколько раз замечал ее в деревне. Следователь… Рейнгрубер мне рассказывал, что убийство произошло в ночь с тридцать первого марта на первое апреля. Отсутствие свидетелей видевших меня в эту ночь, очевидно, было главной причиной для того, чтобы считать меня подозреваемым.
«Действительно, абсолютно спокоен. Ровный голос, ровная речь, глаза не бегают…».
– Я иногда испытываю острую потребность в одиночестве. Знаю, что это может прозвучать странно, но в такие моменты я становлюсь раздражительным и… неприятным. Эта черта у меня с детства и она доставила мне немало хлопот в молодости, прежде чем я научился с ней справляться. В сарае у меня до сих пор оборудовано что-то вроде убежища, где я провожу некоторое время в одиночестве, когда чувствую необходимость в этом.
– И это был тот самый момент?
– Да. Я сообщил Бальдуру и Кристиане, что эту ночь проведу в сарае. Они, разумеется, знали об этой моей черте, поэтому не удивились. Я взял бутыль вина, фонарь и большую часть ночи занимался своим увлечением – изготовлением мебели. В ту ночь я, если память не изменяет, закончил стул, на котором вы сейчас сидите, господин Майер, а потом, допив вино, лег спать.
Хольгер посмотрел на указанный стул и вынужден был признать, что если господин Шлиттенбауэр действительно сам сделал эту вещь, то он отличный мастер. Особенно удалась ему резьба на ножках стула – цветочный узор, оплетавший ножки, поднимался по спирали к сиденью как барельеф на римской колонне.
– Вас никто не видел в эту ночь?
– Да. Никто не входил в сарай, и я не выходил наружу.
Франц Майер впервые вступил в разговор:
– А чем вы занимались в следующие четыре дня?
Если Лоренц и заметил подвох в этом вопросе, вида он не подал.
«Не боится. Уверен в себе, или, как говорил Иоханнес, скудная эмоциональная реакция?..» – мысли Хольгера вернулись к тому портрету, который составил доктор. Шлиттенбауэр вполне в него вписывался, но Вюнш не собирался спешить с выводами.
– Ничем особенным. Работал по хозяйству. Два раза съездил в Ингольштадт…
– На чем?
– С Акселем Фогелером на его автомобиле.
Франц кивнул, и разговор вновь повел Вюнш:
– Как вы обнаружили тела?
– Четвертого апреля во второй половине дня ко мне пришел Хофнер, это механик из Вайдхофена, который часто работал в окрестных деревнях. Он сказал, что сделал работу, о которой договорился с Андреасом, но на ферме никого нет. Меня это насторожило. Я уже слышал от почтальона Мейера, что Груберы не открывают ему дверь в последние дни. Это не было редкостью – они часто так делали. Но то, что за весь день, пока Хофнер возился с тем двигателем, никто из них так и не показался, было странно даже для Андреаса.
– Почему Хофнер обратился именно к вам?
После того как я признал отцовство над Йозефом, наши отношения с Викторией перестали быть тайной. В следующие два года мне часто приходилось становиться чем-то вроде контакта между Груберами и жителями деревни. Меня, признаюсь, это тяготило, но сделать ничего было нельзя – я уже с ними ассоциировался.
– Что было дальше?
– Я забеспокоился и, взяв с собой четверых человек, отправился на ферму.
– Почему вы решили, что с Груберами что-то случилось? Они ведь могли просто уехать куда-нибудь.
– Они никогда так не делали. Груберы могли не открыть дверь, я сам видел, как Цицилия не открыла Мейеру, когда посещал Йозефа, но в доме всегда кто-нибудь был. Да и не выезжали они никуда, тем более все вместе и на долгий срок…
– Вы можете вспомнить имена тех, кто пошел тогда с вами?
– Да. Альберт Хофнер, я попросил, чтобы он сходил с нами. Аксель Фогелер – мой сосед и друг. Он до сих пор живет через дорогу от нас. Мориц Боден, это брат моей Кристианы. Он умер два года назад. Также с нами был Георг Зигль, я нанял его для помощи по хозяйству.
– Вы не подскажите, где мы можем найти Альберта Хофнера и Георга Зигля?
– Хофнер и сейчас живет в Вайдхофене. У него теперь своя мастерская на Линденштрассе. Где сейчас Зигль, я не знаю. Он проработал у меня один сезон и больше я его не видел.
Наступал самый ответственный момент разговора. Хольгер собрался с мыслями, готовясь не просто слушать то, что скажет Лоренц, но и обрабатывать, искать изъян. Вюнш посмотрел на Майера и Франц едва заметно кивнул, без слов поняв, что нужно сосредоточиться.
– Господин Шлиттенбауэр, расскажите нам о том, что вы увидели на ферме.
– Мы подошли к дому. Я постучал и, не получив никакого ответа, обошел дом вокруг. Окно кухни было не заперто. Там было много следов на снегу. Сперва я решил, что они принадлежали почтальону Мейеру – он бросал почту в окно кухни, если ему не открывали дверь. Была еще цепочка следов, ведущая в сторону леса. Увидев их, я почти не сомневался, что случилось что-то плохое.
Мы решили вынести входную дверь, но она была тяжелой и очень крепкой, к тому же, была обита железом. Зигль предложил проверить, вдруг сарай не заперт и в нем удастся найти какой-нибудь инструмент, потому что без него сломать дверь не получилось бы. Он дернул на себя дверь сарая и тут же отшатнулся с криком. Мы подбежали к нему и увидели тела прямо у входа. Я даже не сразу понял, что это трупы – они были свалены все вместе и присыпаны сверху соломой так, что еще метров за десять казались просто непонятной грудой тряпья.
Я почти сразу узнал Викторию – она была одета в свое повседневное платье, кроме того, ее отличали темные волосы.
– Вы передвигали тела…
Франц утверждал, а не спрашивал
– Да, передвигал. Зигль говорил мне, что нужно дождаться полиции, но во мне теплилась надежда найти Йозефа живым, поэтому я перевернул тело Андреаса, лежавшее сверху, и переложил его на пол рядом. Я понимаю, что помешал этим полиции, но в тот момент меня это не беспокоило.
Лишь когда речь зашла о мальчике, на лице Шлиттенбауэра появились эмоции – на нем была написана печаль.
– Кто-нибудь заходил в сарай кроме вас?
– Нет.
– Вы видели что-нибудь подозрительное возле дома? Может, людей? Или огонь фонаря?
– Нет. Возможно, что-то было, но я не заметил.
– А как вы все же попали в дом?
– Зигль и Хофнер были в шоке. Фогелеру пришлось дать им несколько пощечин, чтобы вернуть в нормальное состояние. После этого мы решили проникнуть в дом через кухню. Окно было достаточно большим, чтобы туда мог пролезть взрослый мужчина. Зигль предложил тянуть жребий, но Боден вызвался сам. Он пролез в дом и открыл нам входную дверь.
– Почему вы не поступили так сразу?
– Не знаю даже. Просто в голову не пришло.
– Опишите, что вы увидели в доме?
– Беспорядка не было, это я точно могу сказать. Все предметы стояли на своих местах. Ничего не пропало. Единственное, что бросалось в глаза, это кровавые следы на полу. Я сразу же направился в детскую, там же была и спальня Виктории. Увидев коляску, я подумал, что мой сын… что Йозеф, возможно, жив, но подойдя, я понял, что ошибся…
Это была первая ярко выраженная эмоция, которую Вюнш увидел у Лоренца Шлиттенбауэра.
– Хельга, дорогая, принеси мне, пожалуйста, стакан вина. Вы присоединитесь?
Хольгер, поразмыслив, согласился на вино, а Франц попросил еще чаю.
– В это время мои спутники осмотрели остальные комнаты и нашли тело той женщины. Я ее не знал, оказалось, что она только приехала. Я хотел проверить, все ли на месте – Андреас не доверял банкам и все деньги хранил в доме – но Аксель, к счастью, меня отговорил.
– Что было дальше?
– Фогелер вызвался съездить в Ингольштадт за полицейскими на своей машине. Я рассчитывал, что он обернется за пару часов, но, как я потом узнал, машина сломалась в дороге и Акселю пришлось долго ее чинить.
Вернулась Хельга с кружками. Вюнш с благодарностью принял вино и, пригубив, едва смог сдержать улыбку удовольствия – фруктовое вино было восхитительным. Сделав пару глотков, Хольгер продолжил:
– А Хофнер, Зигль и Боден?
– Хофнер отпросился домой. Он сказал матери, что уезжает только на пол дня, а были уже сумерки. Я не стал его удерживать, но, насколько мне известно, показания у него потом брали. Мориц вернулся в Кайфек, чтобы сообщить о случившемся бургомистру и отправить телеграмму в Мюнхен. А Зигля я попросил обойти окрестные дома и предупредить, чтобы они были настороже – убийца мог быть где-то поблизости…
Франц отвлекся от чая и вновь вступил в разговор:
– А вы в это время оставались на ферме в одиночестве?
– Да. Я старался ничего лишний раз не трогать, только свет зажег и проверил хлев.
– Зигль вернулся на ферму?
– Да, он около часа обходил соседние фермы, а потом вернулся.
– Что было дальше, когда прибыли полицейские?
– Сначала только один полицмейстер пешком пришел. Носке, кажется… Он рассказал, что Фогелер со вторым полицмейстером застряли из-за сломанной машины на полпути, а он решил дойти пешком.
– Зигль все еще был на ферме к тому времени как пришел Носке?
– Да. После того как пришел полицейский, я отпустил Зигля, попросив предупредить Кристиану, что я не приду до утра.
– То есть вы оставались в Хинтеркайфеке на ночь?
– Да, вместе с Носке, а второй полицейский заночевал на ферме, кажется, Циммеров – они были соседями Груберов.
Франц замолк, и эстафета снова перешла к Хольгеру:
– Давайте вернемся к тому моменту, когда прибыл Носке. Вы отпустили Зигля. Что было дальше?
– Я показал ему тела в сарае. Сразу сказал, что трогал тела и объяснил причину этого. Не было смысла скрывать, кто-нибудь из моих спутников все равно рассказал бы полиции. После этого мы прошли в дом. Я показал ему следы на полу и тела Йозефа и домработницы. Простите, не могу вспомнить ее имя. После этого я показал ему следы, ведущие из дома в лес.
– О чем он вас спрашивал?
– Спрашивал, кто я, откуда знаю хозяев дома, давно ли их видел последний раз? Помню, попросил показать подошвы сапог, в которых я тогда был, сказал, что следы очень характерные. Про огни спрашивал…
– Про какие огни?!
Хольгеру не до конца удалось выдержать ровную интонацию.
– Спрашивал, видел ли я огни в лесу?..
«Дурак! Куда ломанулся? Не спеши!» – Вюнш клял себя последними словами.
– Он делал что-нибудь?
– В смысле?
– Может, вел записи, что-нибудь трогал, передвигал, рассматривал? Может быть, отлучался куда-нибудь?
– Смотреть – смотрел. Записи какие-то тоже вел. Никуда не уходил, это точно. Ничего не трогал и мне запретил, только собаку отвязал в хлеву.
– Расскажите подробнее о том, что было в хлеву.
– Животные все, которых Груберы держали, там были. Андреас с Цицилией, при всех своих недостатках, хозяевами были хорошими: держали трех коров, свиней, лошадь, немного кур. Я еще, когда только ждал полицию, проверил хлев и увидел, что все животные на месте. Даже Блонди там была привязана.
– Блонди? Собака?
– Да, померанский шпиц. Я еще в хлеву понял, что убийство произошло несколько дней назад – навоз давно никто не убирал. Корм был по полу разбросан, видимо, чтобы животные не шумели. Блонди была почти обессилевшей. Она меня не любила и облаивала каждый раз, когда я приходил, а тогда могла лишь скулить.
– Когда появился второй полицейский?
– Примерно через полчаса после прихода первого. Может чуть больше. Он приехал с Фогелером. Этого полицмейстера не помню, как звали.
– Фогелер остался с вами?
– Нет, он только высадил второго полицмейстера и уехал. У Акселя в то время очень болела супруга, и он начинал беспокоиться, если долго с ней не виделся. Он даже не вышел из машины в тот раз.
– Что было после того, как приехал второй полицейский?
– Носке показал ему тела и дом. Они снова опросили меня. Провели обыск, и нашли сбережения Груберов. Андреас не особенно прятал их – драгоценности и деньги оказались в небольшой шкатулке в серванте в столовой. Я не смог сказать, сколько денег должно быть в доме, поэтому второй полицейский предположил ограбление. Носке с ним не согласился, они немного поспорили и пришли к выводу, что пусть дальше разбирается детектив.
– В каком часу это было?
– Не помню точно, после десяти. Было уже совсем темно и полицмейстеры решили, что лучше дождаться следующего дня. Помню, Носке сказал: – «Мы уже затоптали следов больше, чем нашли». Второй полицейский ушел к Циммерам, а я остался вместе с Носке на ферме.
– Почему вы решили остаться?
– Мне показалось, что кто-то должен быть на ферме на случай, если убийца вернется. К тому же, я не знал, насколько растянется обыск фермы. Кроме того, когда второй полицмейстер ушел, Носке попросил меня остаться до рассвета. Я думаю, он просто не хотел оставаться там в одиночестве и я его прекрасно понимаю…
Франц вновь вступил:
– Где вы расположились?
– В гостиной – там было кресло и диван. Свет мы, разумеется, гасить не стали.
– Как прошла ночь?
– Ничего не произошло, если вы об этом. Хотя, наверное, господин Носке об этом расскажет лучше. Я очень устал в тот день – наверное, это был самый длинный и тяжелый день в моей жизни – поэтому, как только я улегся на диван, тут же провалился в сон и проснулся только около пяти утра.
«То есть, в принципе, он способен уснуть на ферме среди трупов…»
– Вы разжигали камин?
– Нет. Я предложил, но Носке запретил под предлогом того, что в камине могли быть какие-нибудь улики.
– Вы проснулись около пяти утра. Что было дальше?
– Не знаю, спал ли Носке, но когда я проснулся, он уже бодрствовал и осматривал следы и кровавые брызги, оставленные в доме. Мы с ним очень старались ступать как можно более аккуратно, чтобы не смазывать следы на полу, но, к сожалению, в гостиной большая часть следов оказалась затоптана. Я спросил разрешение идти домой, Носке подумал некоторое время, но все-же отпустил меня, попросив, чтобы я не уезжал из Кайфека и, предупредив, что ко мне еще придут с вопросами. Я это и сам понимал. В общем, я ушел с фермы в половину шестого и примерно через полчаса был дома. А днем пришел Носке, тот второй полицейский и следователь Рейнгрубер.
– Что вы им рассказали?
– То же, что и вам. Может быть, тогда я заметил еще какие-нибудь детали, но сейчас, через столько лет, уже не смогу их вспомнить.
Опрос подходил к завершению. Несмотря на частичное соответствие портрету составленному доктором Иоханнесом и некоторые обстоятельства, говорившие в пользу виновности Шлиттенбауэра, после личного общения Хольгер уже почти не сомневался, что человек, сидевший перед ним, не был убийцей.
– Спасибо вам за откровенность и за то, что приняли нас в столь поздний час, господин Шлиттенбауэр. У нас осталось еще только два вопроса…
– Георг Зигль в своих показаниях утверждал, что вы были слишком спокойны, когда были обнаружены тела, и, даже, не были ничуть удивлены. – Майер буквально перебил Хольгера и поставил вопрос намного жестче, чем это сделал бы Вюнш. «Пытается вывести из себя, заставить проявить свою сущность! Ай да Франц! Опасно, но если сработает…». Лицо Шлиттенбауэра осталось бесстрастным, казалось, выпад Майера его не задел:
– Что я могу на это сказать? Разве только то, что из всех людей, бывших со мной в тот вечер на ферме, Зигль знал меня хуже и меньше всех. Я с детства выделялся спокойным поведением и характером. Люди, которые давно со мной общаются, знают это и не удивляются, когда я спокойно реагирую на то, что вызывает в других людях сильные чувства. Фогелер, Хофнер и Боден знали меня в течение долгого периода времени, поэтому им не бросилось в глаза мое кажущееся спокойствие.
Шлиттенбауэр посмотрел прямо на Майера. Его взгляд был тяжелым, очень тяжелым, но он не был наполнен ненавистью, злобой или, напротив, страхом. Лоренц заговорил:
– То, что произошло на ферме – одно из самых трагических событий в моей жизни. В одночасье я потерял ребенка, который, возможно, не был моим родным сыном, но о котором я заботился с самого его рождения, и женщину, которая своей любовью помогла мне справиться со смертью первой супруги и вернула желание жить дальше. Возможно, я выглядел спокойным, но мое сердце пылало, когда я нашел их убитыми, и пылает до сих пор, когда я думаю о них.
Майер выдержал этот взгляд и ответил спокойно и веско:
– Я приношу вам искренние извинения за то, что мы пришли в ваш дом и обеспокоили вас с дочерью, а также за то, что вернули вас в ту ночь, но некоторые вопросы мы не можем не задать.
Хельга Шлиттенбауэр подняла глаза от вышивки и посмотрела на Франца при этих его словах. Взгляд ее выразительных глаз был не легче взгляда ее отца, но в нем Вюнш увидел что-то еще, пока трудноопределимое. Между тем Майер и Лоренц продолжали разговор:
