Александр Николаевич Лекомцев
Счастливчик Хламов
Сидоров (подаёт слабый голос): – А что, Вадим Вадимович, есть, на самом деле, и другая?
Хламов: – Я же вам только что говорил, Сидоров, что есть… Но вы меня не слушали. Я и раньше делился с вами своими наблюдениями и соображениями на этот счёт. Но вы меня воспитывали. Вы постоянно подчёркивали, что я своей задницей… намерен грести крутые «бабки». Но ведь это, хоть какой-то, но труд. А вот вы… Впрочем, я решу, что с вами делать. Виталий Тимурович ко мне очень благосклонен. Про наколку на моей левой ягодице он узнал первым и дал распоряжение, чтобы даже вы о существовании её не ведали, не знали. Тут светлая память о моём далёком детстве. Зафиксированы добрые слова и старания папы. Он, когда делал мне эту татуировку, как в воду глядел… Нищих, бомжей и бичей в стране всё больше и больше. Воров тоже. Какие прекрасные слова. «Пламенные привет от нищих и бомжей Тульской области депутатам Государственной Думы!» (прикрыв глаза, с грустью). Детство, детство! Как ты быстро пролетело.
Сидоров: – Да, прекрасные слова выколоты на вашей… зад… то есть, филейной части тела, виконт. Они западают в душу и сердце.
Хламов: – Заткнись, Сидоров! Ничего тебе в душу не западает. Нет у тебя души! Ты – сплошная задница!
Свардунг: – Извините, Вадим Вадимович. Я не поняла. Почему вы считаете, что господину Сидорову ничего не западает в душу?
Хламов: – Причина проста. Повторяю! Душа у него отсутствует. Даже намёков на неё не наблюдается. Сидящий здесь господин – полная дешёвка, которая приживётся при любой власти и выживет при самых непредвиденных обстоятельствах. Он в жизни гораздо больше раз подставлял задницу, чем я. Такие вот господа не щадят никого, ради собственной выгоды. И он добился своего. Пока добился. Сидоров не понимает, что взлететь, конечно, важно в земной жизни. Но ведь и приземлиться тоже надо уметь… так, чтобы крылышки не поломать. Если ты – птица, то взлетай, а в том случае, когда ты, всего лишь, воздушный змей – то нет смысла и подниматься в небо. Оно не для тебя, ибо ты – кусок бумаги. Гораздо более никчемной, чем туалетная.
Сидоров: – Я всё понимаю, Вадим Вадимович. Но жизнь такая…
Свардунг: – Да, жизнь нас заставляет… Но я за собой вины не чувствую. Мы ведь не виноваты в том, что у нас такая зарплата и привилегии.
Хламов: – Скоты, которые стали таковыми по чьей-то прихоти, не окончательные сволочи. Правильно. Это жертвы! Поэтому… может быть, я вас и пожалею. Но вы страшны тем, что являетесь, кроме всего прочего, откормленными рабами. Вы забыли, что мать родила вас голыми, и таковыми вы предстанете перед Господом, даже если перед вашим захоронением на вас наденут одежду, расшитую жемчугами и сапфирами и в гроб вам положат мешок с самой лучшей импортной туалетной бумагой. У меня сейчас очень большие полномочия. Представьте себе, Виталий Тимурович доверяет мне, как себе.
Свардунг (обидчиво и разражено): – Не скромный вопрос, извините, виконт. Но он назревает. Почему он вам так доверяет? В чём причина?
Хламов: – Причина проста. Ему понравилась моя задница и наколка на ней. Но только в здоровом смысле этого слова… Виталий Тимурович решил заказать мой потрет великому художнику современности… которого объявили таковым ещё во времена совдепии.
Сидоров (оживляется): – Кому закажут писать ваш портрет? Неужели художнику Силбинкидову?
Свардунг: – Или даже… Марценгедели?
Хламов: – Надо мыслить более глобально, господа! Меня с натуры, точнее, мою задницу с татуировкой на левой её части, будет писать маслом сам… Прохор Прохорович Кондубразаров, лауреат и так далее.
Свардунг: – Он будет писать вашу… задницу? Поэтому вас и полюбил Виталий Тимурович? За ваше доброе согласие. И… Но почему задницу? Хотя, извините, там вы гораздо симпатичней, чем на лицо.
Хламов: – Нуда, я не совсем Аполлон. Но я догадываюсь, почему намерены писать именно мою задницу, а не вашу, Марионелла Моисеевна. Но вам трудно такое понять. Этот портрет… моей задницы, с наколками и всем прочим, что там имеется… рядом, пока ещё не прописанный, не созданный на полотне образ, уже стоит около десяти миллионов долларов. Возможно, Виталий Тимурович, продаст шедевр мирового искусства в один из ведущих художественных музеев Планеты. Впрочем, нет. Он, наш Виталий Тимурович, не сможет расстаться никогда с этим портретом. Скорей всего… мой портрет… Не буду дальше говорить, потому что слёзы накатывают на глаза.
Сидоров: – Очень странно! Даже для меня… не совсем понятно.
Свардунг: – Вам не понятно, Варан Гартанович, потому что вы никогда и ни в чём не разбирались.
Хламов: – Да, любезная княгиня, вы хоть разбираетесь в туалетной бумаге и в дерьме… Впрочем, и в ценности дерьма вы тоже ничего не смыслите, госпожа Свардунг. Когда народ превращён в дерьмо, то и он тоже… ценит то, что для богачей считается отходами, как и… типа, простые людишки.
Свардунг: – Я понимаю, что вы, Вадим Вадимович, даже при вашем нынешнем великолепном положении, радикал, но не совсем ясно, о чём вы говорите…
Хламов: – Да, я про всё тоже… дерьмо и говорю. Смешно, к примеру, и дико. Но настоящий дачник, хозяин своего жалкого садового участка в течение недели не на унитаз ходит, а в специальное ведерочко, а потом торжественно везёт собственное дерьмо и членов своей семьи в бидончиках через всю Москву, на электричке, потом на автобусе и попутках… Пусть идёт вонь на всю округу, зато у Иванова, к примеру, на даче вырастет лишний огурец. Так нувориши сейчас живут, грабят народ, прибирают к своим рукам богатства страны, вонь от них идёт на весь мир, но зато у них тоже будет лишня сотня, нет, не огурцов, а миллионов евро или долларов. Деньги не пахнут. Да и уже давно всем безразлично, сколько погубленных человеческих душ в этом сатанинском наваре. Сколько судеб и жизней людских запросто слито в унитаз. Для них человек – обычный клочок туалетной бумаги. Подтёрся им – и в мусорную корзину!
Сидоров (довольно смело): – Может быть, я не прав. Но мне, кажется, Вадим Вадимович, ваши слова не понравились бы Виталию Тимуровичу. Ведь вы бьёте по устоявшемуся…
Свардунг: – Да, бьёте по устоявшемуся.
Хламов: – Не по устоявшемуся. А по тому, что появилось извне, чужеродно и не понятно всем нам. У меня, господа, такое ощущение, что почти всех нас, основную массу народа давно уже слили в унитаз и горячо и нежно объявили: «А вы не волнуйтесь, граждане. Ведь, всё равно, скоро наступит конец света». Чего уж там, правы наши, как бы, отцы, для многих россиян он уже давно наступил. Я говорю про конец света. Огромное «спасибо» чинушам от ограбленной и поруганной страны! Разве же только в Тульской области нищих и бездомных становится всё больше и больше? Ими вся Россия полна! Ещё ведь Михайло Ломоносов сказал: «Если где-то и что-то убудет, то в ином месте прибудет». Так сказал или примерно… так.
Свардунг: – Но ведь вам тоже, извините, виконт, придется работать, пусть теперь за огромные деньги, но дегустировать туалетную бумагу…
Хламов: – Возможно. Но я ведь говорю не о себе и не о таких, как вы с Сидоровым, которые, простите, числятся на электричках кочегарами… за хорошие «бабки». Ведь такое не понятно даже итальянской мафии. Да разве же можно это понять и… простить?
Сидоров (меняя тему разговора): – Я очень верю и надеюсь, Вадим Вадимович, что вы простите мне мою оплошность и позволите мне продолжать трудиться здесь, у Виталия Тимуровича, на любой должности. Я теперь согласен и дворником работать.
Хламов: – Странный вы человек, Варан Гартанович. Вы возомнили, вбили себе в голову, что кто-то спросит вашего согласия или несогласия. Вы не понимаете, что даже при солидных деньгах вы не защищены здесь, в России. До тех пор не защищены, пока народ не вернёт себе то, что у него отняли. Спокойствие, инфантильность российского мужика обманчива. Он не предсказуем в своём поведении, как медведь и не так уж и добр… Кстати, его меньше всего заботит качество и количество туалетной бумаги.
Свардунг: – Боже мой! Давайте оставим такую тему! Лучше поговорим… Что вам ещё ценного, очень интересного сообщил Виталий Тимурович? Нам интересно всё, высказанное этим замечательным человеком. Или тут скрыта какая-то тайна, господин виконт?
Хламов: – Нет, пока тут ни какой тайны. Он говорил странные и сумасшедшие вещи… В духе нашего… рыночного времени, в котором определённая часть боровов только и существует лишь для того, чтобы сытно пожрать и подтереться очень качественной туалетной бумагой. Всё! Весь смысл непутёвой и преступной жизни.
Сидоров: – Хотелось бы узнать поподробней, если вы не возражаете.
Хламов: – Разве вам, гражданин Сидоров, вся эта информация пригодится там, на зоне, где вы будете отбывать пожизненное заключение? Впрочем, не хмурьте свои брови. Я ещё думаю, как с вами поступить. Наглый и тупой субъект!
Сидоров: – Но туповат я, не скрою, дорогой виконт… Но зачем мне садиться в тюрьму, когда для этого существует много других людей? Выбирайте любого! Всё просто. Та, часть народа, которая подтирает задницу газетами или контрафактной туалетной бумагой, запросто пойдёт… паровозом за любого, замечательного человека. Так сложилось. Исторически.
Хламов: – Нет, уж извините, граф Сидоров. Я считаю, что ваша кандидатура, для отсидки… пожизненного срока в самый раз, Варан Гартанович! Вы такой добрый гражданин. Другие, значит, пусть садятся, а вы – быстренько за чужие спины. Славный вы наш, Варан Гартанович. Сколько таких вот нынче в России-матушке. Пруду – пруди, огород – городи! Такие во все века не только своего, но и чужого не упустят. Впрочем, своего добра у них и не было. Только награбленное и ворованное.
Свардунг: – Вы твёрдо решили насчёт господина Сидорова, Вадим Вадимович?
Хламов: – Ещё не твёрдо. Но продолжу то, о чём начал вам рассказывать, Марионелла Моисеевна. Сидоров может не слушать. Впрочем, ему вредно такое слушать. Он гражданин завистливый. Ему, как говориться, в тягость чужие радости.
Сидоров (с грустью): – Почему же? Я сижу вот – и радуюсь за вас.
Хламов: – Так радуетесь, что я слышу скрип ваших вставных челюстей.
Сидоров: – Я не специально ими скриплю. Просто в момент переживаний само по себе так получается.
Свардунг: – Извините великодушно, но я хочу, дополнить, кое-что высказать насчёт портрета задней части вашего тела, если не возражаете. На мой взгляд, это важно, пока еще наш прославленный художник не приступил к работе, и вы не начали ему позировать.
Хламов: – Говорите! Сейчас такое время, что сейчас всё важно.
Свардунг: – Мне кажется, во время позирования вы должны быть в такой свободной, раскрепощённой позе. И обязательно на портрете должно быть отображено не только часть вашего целеустремлённого характера, но и, как бы, подчёркнуто ваше приподнятое, оптимистическое настроение.
Сидоров: – Я безумно уважаю Вадима Вадимовича… с определённых пор. Но, извините, никогда не видел, даже на портретах, чтобы улыбалась задница.
Хламов: – Вы ничего в жизни не видели, а если и видели Сидоров, то просмотрели… Вы не обратили внимания на самое главное, глобальное, эпохальное.
Свардунг: – Но тут, дорогой мой господин полковник Хламов, славный наш виконт Вадим Вадимович, согласитесь, Сидорову не так уж и часто приходилось видеть портреты задниц в художественных галереях и музеях. Ведь, согласитесь, в какой-то степени здесь просматривается полное… новаторство.
Сидоров: – Не думаю, чтобы Сидоров посещал выставки и пассажи такого рода. А если и посещал, то, вряд ли, отличал задницу от лица. Для него, покормёнка мафии, всё едино.
Сидоров (обиженно): – Но почему же? Отличал. На лице бывают глаза, а на заднице их… отсутствуют.
Свардунг: – Смотря ведь какая задница и какое лицо (пристально смотрит в лицо Хламову). Но я уже тут немного… намекала по данному поводу. Но, понятно, чтобы нарисовать чей-нибудь улыбчивый зад, художнику надо очень постараться. Правда, улыбаться, есть чем. Я о специальном отверстии рассуждаю, которым вам, Вадим Вадимович, предстоит работать, не жалея сил своих. Но мы так и не услышали, что вам ещё сказал наш замечательный и уважаемый Виталий Тимурович. Очень важно и… любопытно.
Хламов: – Вы интересный народ! Спрашиваете, но не слушаете. Перебиваете. Я понимаю, вас интересует собственная судьба. Скажу о том, что помню. Мне Виталий Тимурович сообщил, что в честь меня названа недавно открытая планета в созвездии Орион и, возможно, там есть жизнь.
Сидоров: – Не так уж и плохо. Что там есть… жизнь. Но вам же за это не заплатят.
Свардунг: – Тут вы не правы. Положен господину виконту и полковнику Хламову за использование его имени… в космических и астрономических целях какой-то гонорар. Так или не так, Вадим Вадимович?
Хламов: – Не знаю, не интересовался. Кроме того, меня избрали почётным академиком одного из ведущих университетов Мира, в честь меня назвали только что построенный ледокол… Так что, будем с ним вместе лёд колоть.
Свардунг: – Ведь и приятно. Наверняка, на ледоколе под громким и крылатым названием «Вадим Хламов» имеется очень большой запас качественной туалетной бумаги. Всё, получается, взаимосвязано.
Сидоров: – Не хорошо это, но я завидую вам, Вадим Вадимович, белой завистью. В честь меня даже не назвали ни одной резиновой лодки на подмосковных речках и озёрах.
Свардунг: – Белой зависти не существует в природе, Варан Гартанович, а только – чёрная. Если бы у вас имелось очень чувствительное заднепроходное отверстие, то вы тоже могли бы преуспеть в жизни. Но вот вам бог не дал.
Сидоров: – Зато я – граф, а господин Хламов – только лишь виконт. И это уже… немного меня утешает.
Хламов: – Вы, Сидоров, такой же граф, как я балерина Большого театра. Ну, ладно… Вот ещё вспомнил. Присудили мне какую-то очень большую республиканскую премию в области, вроде бы, литературы. Оказывается, я когда-то написал отличное школьное сочинение на тему «Взял бы ты Железного дровосека в разведку?». Теперь моя работа объявлена микророманом, в котором поднят вопрос о высокой морали и нравственности Эпохи Рыночной Экономики. Намечается несколько изданий и экранизация книги, многие утверждают, что очень… бессмертной вещи. Там уже и название другое. Роман-фэнтези – «Железный Давило». Но театры, само собой, уже навострились… инсценировать. У них – бизнес! Понятное дело, есть и… культура. Так люди говорят.
Свардунг: – Наши демократические театры очень обожают в последнее время иносказательно стонать о судьбе раздавленного кузнечика, не замечая такого явления, как человек. И ещё – давно уже голая задница на сцене сделалась, как бы, философским откровением. А вот про туалетную бумагу – ни слова! Обидно.
Хламов: – Уверен, что тут будет об этом сказано не навязчиво, вскользь… Подправят,
отредактируют кое-что с моего согласия в романе. Вопрос стоит и об экономии туалетной бумаги для всего… народа.
Сидоров: – Каким образом?
Хламов: – Очень простым. Железный дровосек никогда и ничего не ест, и не пьёт, кроме машинного масла, а значит… Короче, он не ходит на унитаз. Колоссальная экономия туалетной бумаги получается. К этому надо нам вести основные массы народа. Лес и даже картонные коробки – наше богатство. Туалетную бумагу – для избранных и звёзд шоу-бизнеса… по карточкам! Не всё покупается и продаётся! Я бы сказал, ура, господа!
Свардунг: – Но нам, с вашего позволения, хотелось бы знать больше.
Хламов: – Какие вы нетерпеливые, чёрт возьми! Разумеется, у меня всё нормально. И почему я должен отчитываться перед будущими заключёнными?
Свардунг: – Вадим Вадимович прав, нам не обязательно всё знать. А вы начинаете ему завидовать, Варан Гартанович? Не хорошо. Господин Хламов будет делать то же самое, что и все люди нашей прекрасной планеты – хорошо кушать, ходить в туалет и тщательно подтираться. Но только, в отличие от других, Вадиму Вадимовичу за это будут хорошо платить. А вы…
Хламов: – Ладно. Больше ничего не скажу, хотя и мог бы. Просто, боюсь, что Сидоров от нахлынувшей зависти вот-вот превратится в кучу отборного дерьма.
Звонит мобильный телефон в кармане у Хламова. Он достаёт его, прикладывает к уху.
Хламов (в телефон): – Да, слушаю. Я понял, Виталий Тимурович, что это вы (пауза). Хорошо, я выйду в коридор, чтобы нас с вами не слышали.
Сидоров: – Мы можем сами выйти, Вадим Вадимович,
Хламов (делает жест левой рукой, давая понять, что им следует остаться в кабинете, в телефонную трубку): – Да всё, Виталий Тимурович, выхожу в коридор. Никто нас не услышит.
Хламов выходит за дверь. Свардунг и Сидоров очень многозначительно переглядываются.
Сидоров: – Мне всё происходящее не очень-то нравится. Для нас такая их близость не в жилу… Чем там ещё Виталий Тимурович ещё порадует этого наглого выскочку?
Свардунг: – Вы, любезный, лучше бы помолчали и не отзывались при мне очень плохо о Виталии Тимуровиче и о славном Вадиме Вадимовиче. Не хорошо такое говорить. Я, конечно, личность скрытная и молчаливая. Но в данном случае, долг мой гражданский непременно заставит меня говорить, говорить, говорить…
Сидоров: – Уж от вас я не ожидал такого, госпожа Свардунг, молчунья вы наша.
Свардунг: – Чего не ждали? Вы, действительно, граф туповаты. Ведь это, на самом деле, мой гражданский долг вовремя сигнализировать и довести до сведения определённых лиц и служб то, что надо. Впрочем, я почти уверена, что вас закроют… на пожизненный срок. Не меньше.
Сидоров (тяжело вздыхает): – Верой и правдой служил вот Виталию Тимуровичу, а может получиться, что… И ведь против лома нет приёма. С кем тут спорить и как? Но я надеюсь, что…
Свардунг: – Правильно. Даже кролик, который уже в пасти удава, надеется, что всё идёт здорово. Но вот… ошибается.
Сидоров: – Бросьте вы свои… иностранные штучки-дрючки, Марионелла Моисеевна! Вы должны меня поддержать в трудную минуту, а вот… юродствуете.
Свардунг: – Никому и ничего я не должна! Если бы у вас имелось уникальное заднепроходное отверстие, то я, господин Сидоров, боролась бы за ваше существование, как могла. Но такого явления у вас не просматривается, его попросту нет, и, получается, вы ничтожество.
Сидоров: – Почему вдруг я ничтожество, княгиня?
Свардунг: – Потому, что на должность начальника охраны и отдела безопасности можно найти любого гражданина, даже вытащить с городской свалки. Побрить, помыть, активно сходить в туалет и тщательно подтереться. Как водится, из грязи – в князи. А вот уникального одарённого человека с чувствительным заднепроходным отверстием ты не отыщешь даже в высших эшелонах власти. Там нет таких. Там союз… потребителей. Причём, очень привередливых.
Сидоров: – Крамольные слова.
Свардунг: – Я ничего не сказала крамольного. Всё так и есть. Они ведь ничего не производят, даже идей путёвых… у них нет.
В кабинет входит Хламов. Задумчивый и немного даже расстроенный. Садится рядом с Сидоровым и Свардунг.
Хламов: – Всё идёт своим чередом. Как и следовало.
Сидоров (привстаёт с кресла, берёт в правую руку связки ключей и протягивает их Хламову): – Дорогой наш Вадим Вадимович, возьмите назад все эти ключи. Произошло недоразумение. Не по моей вине. А по той причине, что меня не информировали. Надеюсь, я прощён?
Хламов: – Уголовное дело заводить я на вас не буду. Но надвигающиеся перемены вас, господин Сидоров, не порадуют. Вам придётся где-нибудь… работать. В другом месте. Впрочем, вы уже достаточно накопили дармовых денег. Точно так же и вы, Марионелла Моисеевна. Подыскивайте себе место новой работы.
Свардунг: – Неужели надвигается революция? Боже мой! Как всё несвоевременно!
Хламов: – Не в моей компетенции такие вещи. Но в отдельно взятом районе нашего мегаполиса, славного и огромного города, намечаются прогрессивные перемены. К счастью, они теперь в моей власти.
Сидоров (улыбчиво): – Если вы из тайной полиции, господин Хламов, и даже большой генерал, то вам тут… ничего не получится изменить. Проще слону научиться играть на губной гармошке или подтирать задницу туалетной бумагой.
