Александр Николаевич Лекомцев
Счастливчик Хламов
Хламов: – Странная у тебя, Сидоров, профессия – «хороший человек». Но мне всё равно, кто ты, господин Сидоров. Будь хоть снежным человеком! Твоё дело. А меня и мою задницу я оскорблять не позволю… даже перед собственным расстрелом.
Сидоров: – Ты сейчас проявляешь не смелость, а наглость. Но я тебя понимаю, и все тебе прощаю (вздыхает). Тебе, несчастному, такого сейчас накрутят… что всем чертям тошно станет. Тебя, Хламов, в особенности, от надвигающихся новостей будет мутить.
Хламов: – Я понимаю. Конечно, все законы придумали депутаты… подмастрячили их под себя, под воров, чинуш и магнатов. Они, как бы, слуги народа, не из простых людей. Нет в их рядах ни рабочих, ни… Пустота! Объясни, что произошло, Сидоров! Я был доволен, когда ты меня наградил рядом званий, титулов и привилегий. Но когда ты мне… вручил вторую задницу, меня такой факт не порадовал. Мне нужны пояснения! Должен же я знать, в чём мне придётся признаваться на суде.
Сидоров: – Успокойся! Скоро узнаешь. Совсем уже скоро следствие по твоему делу начнут вести знатоки. У нас всегда следствие ведут… знатоки, – и тогда, и сейчас.
Хламов: – А я предполагал, что его должны вести квалифицированные юристы, а не эти самые… знатоки. Объясни мне всё сейчас! Я уже заранее знаю, что знатоки меня сумеют убедить в том, что именно я когда-то, давным-давно, уничтожил Атлантиду.
Сидоров: – Дешёвая и банальная шутка! Ну, ладно! Объясню, как могу. А я могу! Мы же ведь с тобой, Хламов, взрослые люди, и прокололся не только ты, но и я… Хотя бы с твоим ёжиком Пуликом. Мы всё проверили! Тщательно и досконально.
Хламов: – Что вы там проверили?
Сидоров: – Не имелось у тебя в качестве домашнего животного никогда и никакого ёжика. У вас, с твоей супругой Машей, там, в комнатушке, даже тараканов не наблюдается. Не прижились. Потому, что, выражаясь простонародно, им жрать нечего.
Хламов: – Зато у тебя их, тараканов, я уверен, несколько дивизий в доме, извиняюсь, в особняке! Я представляю! Но ты скажи, что мне было делать, Сидоров! Ты ведь тут меня достал своими дурацкими вопросами и… проверками. Вот я на ходу и придумал историю про ёжика. И мне теперь очень жаль, что его нет. Не было и нет.
Сидоров: – Только не надо играть на чувствах, гражданин Хламов. Не стоит. Не проявляю к тебе жалости! Я тебя ни коим образом не пожалею! Я выполняю свой гражданский и священный долг! Ты сюда внедрился… к нам. Ясно, с какой целью. Тебе придётся отвечать за всё такое…
Хламов: – Я внедрился? Ну, уж нет, извините! Меня пригласили сюда работать, трудится, не покладая… задницы. Я добросовестно, почти неделю, проходил специальную комиссию, всем желающим и не желающим показывал своё заднепроходное отверстие… И я ещё внедрился? Да я уже душой полюбил эту работу, а ты, Сидоров, пытаешься навесить на меня таких кошек!
Сидоров (рассудительно и спокойней): – Навесить необходимо, пойми. Для общей всенародной безопасности. Тут налицо профилактические меры по борьбе с экстремизмом. Ведь самое-то смешное, что комиссию медицинскую вместо тебя проходил какой-то другой гражданин. Вот почему я говорю, что тут не одна задница по делу проходит, а целых… две.
Хламов: – Ну, надо же! И как ты догадался?
Сидоров: – Очень просто. От врачей не поступало на мой адрес никаких донесений насчёт того, что у тебя на левой ягодице есть гнусная, антиобщественная наколка с наглыми словами: «Пламенный привет от нищих и бомжей Тульской области депутатам Государственной Думы!». Я такую пакость запомнил наизусть. Тут очень много вопросов возникает.
Хламов: – Каких ещё вопросов?
Сидоров: – Зачем произошла такая антиобщественная выходка с вашей стороны, в виде гнусной словесной татуировки (издевательски), дорогой вы наш Вадим Вадимович? Почему речь идёт о Государственной Думе и нищих, именно, Тульской области? Кому вы передали это письмо? Каким образом?
Хламов: – Раньше, во времена совдепии, наши киношники выпускали киножурнал для ребятишек под названием «Хочу всё знать!».
Сидоров: – Причём тут какой-то киножурнал под названием «Хочу всё знать!».
Хламов: – При том, что ты тоже всё хочешь знать. Но даже философ Сократ не всё знал, и по этой причине находился всегда в подавленном состоянии.
Сидоров: – Не уходи в сторону! Сократы, Платоны, Диогены!.. Им не торчать на зоне вместо тебя! Так что, подумай о своей судьбе, Хламов! Будешь честным и откровенным, тогда, может быть, тебе скостят срок. Отсидишь, к примеру, не триста лет, а двести восемьдесят семь.
Хламов: – Вы – очень добрый и отзывчивый человек, господин Сидоров, Варан Гартанович. Очень тёплая… прямо душевность с вас таки и прёт. Хорошо. Я скажу. Этой наколке почти двадцать лет. Мой папа, когда перестройка вошла в свою зловещую фазу, сделал мне её для того, чтобы отдать в руки добрым людям. Это был пароль, по которому…
Сидоров: – Говорите, гражданин Хламов, говорите! Дело начинает принимать новый оборот. И где же ваш папа?
Хламов: – Он не успел меня, в моём десятилетнем возрасте, никуда и никому передать. Ему срочно надо было бежать… от новых веяний. А моему папе, как я понял, не нужна была искромётная и вдохновенная погоня за ним. Вот он, как бы, исчез. Наверняка, его уже нет на белом свете. Дальше говорю, Сидоров! Слушай! Начался раздел народного имущества, а он, мой папаня, кое-что уже имел и многое умел… Так вот, я и попал в детский дом. А папа…
Сидоров: – А ваш, извините за откровенность, гнусный папа, исчез с поля зрения наших доблестных правоохранительных органов. Наверняка, сотни раз менял свою настоящую фамилию, имя и отчество. Бросил сына, чтобы спасти свою шкуру. Да, вряд ли, спас. Вы правы. Таких быстро зарывали на обочинах дорог… неизвестные хулиганы.
Хламов: – И сейчас успешно зарывают… и тоже очень не известные хулиганы. Но не стоит тебе, Сидоров, так не лучезарно отзываться о моём папе.
Сидоров: – А что ты мне сделаешь?
Хламов: – Для начала разобью о твою дурную башку монитор от компьютера. Мне ведь какая разница – триста лет торчать на зоне или четыреста. У меня за этим дело не станет. Я весь в папу. Крутой. Слово дворянина и полковника! Я так и поступлю.
Сидоров (опасливо встаёт с места, выходит на середину кабинета): – Какой ты теперь, к чёрту, дворянин! Ключи от квартиры, особняка, гаража немедленно положите на стол, гражданин Хламов! Всёго вы лишаетесь! Со временем, документы переоформим. На другого человека. На более достойного, чем вы.
Хламов (выкладывает ключи на стол): – Пожалуйста! Можешь засунуть их себе… в ноздрю! Обратите внимание, я сказал, в «ноздрю», а ведь мог посоветовать вам спрятать их гораздо глубже. Культура! Она во мне от папы, который сбежал.
В кабинет входит, счастливая и воодушевлённая, Свардунг. Садится в одно из кресел.
Свардунг: – Я всё уладила с ёжиком Пуликом. Нормально. Господа, а почему вы такие пасмурные (с удивлением). Какие-то у вас обоих проблемы? Почему, господа, вы такие серьёзные и озабоченные?
Сидоров (садится, угрюмо): – Проблемы есть. Но успокойтесь, Марионелла Моисеевна. Эти проблемы возникли не у вас, а вот у данного гада и, частично, у меня лично. Теперь я их исправляю.
Свардунг (в растерянности): – Какие-то новые указания поступили от самого… Виталия Тимуровича? Что же произошло, Вадик… Вадим Вадимович? Может быть, хозяину не понравилась ваша мила татуировка на вашей левой ягодице?
Хламов: – Вот именно! Тут Сидоров вешает на меня такое…
Сидоров: – Я ничего не вешаю! Дело в том, что нет никакого ёжика Пулика в природе!
Свардунг: – Конечно, нет. Если он умер, то, понятно, граф, его больше нет… с нами. Я тоже уже успела привыкнуть к бедному… ежику Пулику.
Сидоров: – Он, этот колючий Пулик, придуман, как одна из сказок «Тысячи и одной ночи». Народный… такой, фольклор, Марионелла Моисеевна. Но не в ёжике заключается самое главное. Пулик – только присказка, а сказка – впереди.
Свардунг: – Не пугайте меня, господин Сидоров! Скажите быстрее, в чём загвоздка.
Сидоров: – В его вот заднице, точнее, в заднепроходном отверстии, данного негодяя.
Свардунг: – Как? Ведь там всё… неплохо. И рядом тоже.
Сидоров: – Не знаю, как там, и рядом, и не рядом! Но вместо гражданина Хламова медицинскую комиссию проходил другой… уважаемый господин. Очень явный факт, который теперь скрыть просто невозможно. Да и не нужно. Всех экстремистов и нарушителей закона на чистую воду и на зоны!
Хламов: – Он бредит, княгиня! Сидорова, скорей всего, очень часто в детстве били по голове. Теперь он несёт вздор, как английский премьер-министр.
Свардунг (озабоченно, хватаясь руками за голову): – Боже мой! Я всё поняла. Совершенно всё! Как же вы могли обмануть нас, Вадим Вадимович! Вместо вас свой производственный… инвентарь показывал специалистам совсем другой человек. А вы… Получается, что вы – экстремист, и теперь мы… не очень скоро увидимся (решительно). Я гневно осуждаю ваш опрометчивый и антиобщественный поступок!
Хламов: – От имени народа?
Свардунг: – Да! От его имени! У меня прадедушка был простым… сапожником.
Сидоров: – Вы ведь помните, княгиня, что подобный случай уже здесь несколько лет тому назад произошёл. Так того мерзавца… экстремиста упекли. На пожизненный срок. Вот так-то!
Свардунг: – Помню, граф. Было такое. И мне больше сказать нечего. Вы правы, как всё это ни печально.
Хламов: – И вы туда же, госпожа Свардунг?
Свардунг: – А что вы от меня желали услышать другое, гражданин Хламов? Я теперь не сомневаюсь, что у вас в сумке, у швейцара, в шкафчике, храниться окровавленный топор и, может быть, гранатомёт системы «РПГ». И вы, как-то, сюда всё это… пронесли? Вы опасный человек! Нам с вами не по пути!
Сидоров: – Я и не ожидал от вас, княгиня, другой реакции на происходящее. Вы настоящий гражданин нашей замечательной и пока ещё богатой страны. Думаю, разговор завершён (Хламову). Вставайте, любезный… проходимец и экстремист, и на выход! Там уже, наверняка полиция, прокуратура и понятые… собрались. Надо же нам пересчитать и вписать всё то в реестр, что вы сюда пронесли. Наглым и отчаянным образом!
Всё трое встают с мест. Хламов с грустью почёсывает голову. Он понимает, что это… конец не только его карьеры, но и начало… новой жизни. Но вдруг у него в кармане звонит мобильный телефон. Он достаёт его из кармана, прикладывает к уху. На него осуждающе смотрит Сидоров.
Хламов (разражено): – Я же имею права, в конце концов, проститься со своей женой Машей! Может быть, мы нескоро с ней увидимся.
Свардунг: – Пусть проститься. Мы – члены партии «Единая Россия», а значит – гуманисты.
Сидоров: – Да! Пускай прощается! И побыстрей! Нам даже выгодно зафиксировать данный звонок. Наверняка его Маша в сговоре со своим муженьком, отпетым негодяем и наглым… экстремистом.
Хламов (говорит в телефон): – Да, Маша, слушаю (пауза)! Что? Вы не Маша? Не моя жена (пауза). Ну, да. Голос у вас мужской. У моей Маши не такой… бас. Чуть помягче. Но я не давал вам номера своего мобильного телефона (пауза). Понимаю. Для вас всё возможно (пауза). Тогда объясните, Виталий Тимурович, вашему… Сидорову, что я не шпион и не экстремист. А то он тут… понимаешь, уже набил мысленно и с радостью мою дорожную сумку наркотиками и прочими… безделушками (пауза). Разберётесь? Хорошо. Вы ему перезвоните?
Сидоров и Свардунг на цыпочках проходят к столу, садятся в кресла.
Сидоров (очень тихо): – Не может быть, чтобы наш Виталий Тимурович лично позвонил этому мерзавцу… то есть, я хотел сказать, нашему дорогому виконту Вадиму Вадимовичу.
Свардунг: – Вполне, может быть. Наш Виталий Тимурович очень демократичен, когда пожелает этого.
Хламов (продолжает телефонный разговор): – Мне очень приятно, что вам понравилась шутка насчёт моего ёжика Пулика. И ещё это… наколка на моей левой ягодице, которую когда-то сделал мой папа. Вам тоже очень понравилась? Я очень благодарен вам за то, что… (пауза). Я ведь не заслужил таких наград. Хорошо. Перечисляйте, Виталий Тимурович (пауза). Чего я хочу? Я сейчас очень хочу, чтобы среди обнаруженной взрывчатки и прочего в сумке у Сидорова нашли ещё и запрещённую… ну, пока не совсем запрещённую поэму Николая Алексеевича Некрасова «Кому на Руси жить хорошо?». Вот! Хочу, чтобы его упекли… по полной программе. Я понимаю, что вы заняты. Вы ему позвоните по внутреннему телефону, а потом через пятнадцать минут мне. Хорошо. Согласен! Вы считаете, что меня ждут очень добрые вести. Приятно. До звонка!
Хламов возвращается к столу и садиться в кресло, закидывает ногу на ногу и со злорадной улыбкой смотрит в упор в лицо Сидорову.
Сидоров (не совсем уверенным голосом): – Так я тебе… так я вам, Вадим Вадимович, и поверил. Не может быть, чтобы…
Раздаётся громкий звонок, режущий слух, внутреннего телефона. Хламов жестом показывает Сидорову, чтобы тот снял трубку. Сидоров трясущейся правой рукой дотягивается до аппарата, берёт трубку, прикладывает к уху (упавшим голосом, но подобострастно). Алло! У телефона начальник отдела… безопасности Сидоров Варан (пауза)… Что? Согласен с вами. Я не Варан, Виталий Тимурович, а баран. Да, конечно. Я баран. Есть немного. Но возраст у меня уже… Сорок лет, не шутка. Мог что-то перепутать (пауза). Так я с этой татуировкой… ошибся, потому что мне не доложили. Понял, Виталий Тимурович, главный врач специальной поликлиники поставил в известность только вас, потому что… Понимаю. Это вы так решили. Что касается… таких вещей, понимаю и преклоняюсь перед всеми вашими желаниями (пауза). Не губите, Виталий Тимурович! Я не хотел… Да! Я согласен! Я баран. Я козёл. Я почти уже осуждённый на пожизненное заключение (пауза)? Конечно. Я понимаю. Теперь моя судьба зависит от настроения и желаний Вадима Вадимовича Хламова. Уловил, осознал, въехал в тему по… полной программе.
Сидоров дрожащей рукой кладёт трубку на массивный аппарат старого образца. Дань нахлынувшей моде в стиле «ретро» (заплетающимся языком). Виталий Тимурович мне изволил сообщить, что при выходе из его замечательного здания обнаружу я при свидетелях в своей сумке не только наркотики, взрывчатку, оружие и прочее, но и… Какой позор! Там будет лежать и книга Некрасова «Кому на Руси жить хорошо?». Меня же осудит вся мировая элита (Хламову). Здесь несправедливость, потому что я уже двенадцать лет, вообще, ничего не читаю. Не губите меня, дорогой и любезный Вадим Вадимович! У меня тоже, как и у вас, есть жена, трое детей. Может быть даже, они – мои родные дети.
Свардунг: – Пожалейте его, господин виконт. Я тоже допускаю, что он растит своих собственных, самых родных детей, которых… сделал сам без вмешательства извне. Не при активном участии, к примеру, того же Виталия Тимуровича. Хотя, вряд ли. Впрочем, не моё дело. Пусть себе растут. Мало ли их на белом свете ребятишек проживает, которых добрые джентльмены запросто считают собственными творениями и свято верят в кристальную чистоту своих… благоверных.
Хламов: – Вы что, госпожа Свардунг, тоже активно возбудились? Вы сейчас несёте несусветный вздор! О каких-то детях. Дети за грехи родителей отвечать не будут! Я вам гарантирую! Буквально две-три минуты назад вы с этим гадом Сидоровым собирались вести меня на растерзание, а теперь хлопочите за отъявленного мерзавца и, явно, экстремиста. Вы подумайте о своей судьбе (встаёт, выходит на середину кабинета). Какие же вы… все тут мелкие!
Свардунг (с ужасом): – Неужели и я тоже могу пострадать? Неужели наша с вами взаимная привязанность и не скрываемые чувства нежности друг к другу, дорогой Вадим Вадимович, вот так… очень просто забылись вами? Я тоже могу пострадать?
Хламов: – Запросто! Я шутить не намерен! Прямо все дела брошу и начну – шутить!
Сидоров сидит, опустив вниз голову. Свардунг встаёт с кресла, подходит к Хламову.
Свардунг (пристально и почти с любовью смотрит Хламову в глаза): – Зачем же так, любезный и славный Вадим Вадимович? Нам ведь ещё вместе с вами предстоит горы свернуть. Ведь у вас, с вашим заднепроходным отверстием, намечаются такие перспективы! Можно сказать, международного значения.
Хламов: – Может, мне кое-что и предстоит совершить очень важное, но уже без вас, госпожа Свардунг!
Свардунг (в страхе): – А где же я буду?
Хламов: – Не знаю точно. Возможно, вы очень скоро преступите к заготовке высококачественной деловой древесины по сходным ценам для Китайской Народной Республики. Впрочем, не моё дело. Суд даст верное определение и вынесет справедливый приговор. Иначе не бывает… в демократической стране. Он, наш суд, всегда судит справедливо. Только так! Нам всем… вот с такими, не по пути!
Свардунг: – Но я ни в чём…
Хламов: – Был бы человек, а статью под него… подходящую всегда можно подобрать. Дело святое (наставительно). А пока сядьте! Я решу, что с вами делать!
Свардунг садиться в кресло. Но тут с места срывается Сидоров, падает перед Хламовым на колени, подползает к нему, обхватывает руками его ноги.
Сидоров: – Батюшка, барин! Не погуби! Век за тебя молить буду! К самому главному священнику пойду…
Хламов (отстраняясь): – Ты дикарь, Сидоров, если считаешь, что Господь обитает в шикарном особняке самого главного священнослужителя, православного, так сказать, христианина. Бог, он больше по подвалам, по свалкам и трущобам ходит. Он с теми, кого обидели, оскорбили, унизили… бизнесмены, которые в рясах и без них (повелительно). Встань с колен! Ты мне противен. Сядь на место. Ишь, егоза, то есть егозёл! Жить хочет. И не просто жить, а здорово. Халява!
Сидоров со вздохом, возвращается в кресло. Рядом с ними присаживается и Хламов.
Хламов (задумчиво, с грустью): – Я совсем недавно предполагал, что я – самый позорный из вас… тутошних. Решился вот показывать собственную задницу за крутые «бабки». Ну, тут, господа, сыграла свою роль моя неуверенность в собственном завтрашнем дне. Не о своей заднице я пёкся. Ведь дети у меня растут… А вот их надо кормить, поить, обувать. Но, всё равно, я совершил грех, ибо представил, как мне и моим близким будет хорошо… за счёт миллионов людей. Да! Пусть я не магнат. Но дегустатор туалетной бумаги. Такая профессия и подобные – страшный нонсенс, кошмар, к которому мы уже пришли. Я мысленно уже давно стал раскаиваться в том, что я – негодяй. Но, оказывается, есть и пострашнее, чем я. Монстры! Это вы! Избави Бог, я вас не стыжу. Бесполезно. Вы не поймёте. Точно так же, с таким же успехом говорил бы я и с куском дерьма и стыдил его за то, что оно – дерьмо. Смешно! Но нет ничего страшней откормленного раба! Он быстро становиться Иваном, не помнящим родства. Тупым и жадным Манкуртом!
Свардунг (почти решительно): – Вадим Вадимович, я в последнее время разделяю точку зрения нашей оппозиции. Уже кое с чем и согласна.
Хламов: – Какой оппозиции, госпожа Свардунг? Настоящая оппозиция в загоне, и многие истинные патриоты очень скоро будут объявлены преступниками. Сейчас в оппозиции находятся, так сказать, средние, обнищавшие и нищие слои населения. Считайте, что народ в оппозиции. А если вы имеете в виду, к примеру, одного из старых жирных боровов, который только в Москве приобрёл на имя жены и сыны не меньше двадцати квартир, да ещё себе и памятник поставил, то заблуждаетесь. Тут не оппозиция! Тупая, не скрытая обманка… Ведь не только это… числиться за ним, данным господином оппозиционером. Да и он не один такой соловей… среди них. Имя их – Легион! Полное дерьмо! Это шут… при батюшке царе. Но он очень нужен, позарез необходим монарху, как бы правителя официально ни называли, одного из главных «рулевых». Такой двуногий буфер, как дутый оппозиционер, очень удобен. Ведь подобные… оппозиционеры, как бы, от народа. И таких вот господ, страдателей за народ, сейчас немало, которые за счёт его, народа живут, причём, не слабо. Про такую оппозицию вы говорите, госпожа Свардунг?
