Александр Немировский
Античность: история и культура

Наибольшее влияние на все последующее развитие греческой драматургии оказал Еврипид. Театр Еврипида – высшая ступень искусства трагедии, в поле зрения которой оказалась назревающая трагедия самого полиса, возрастающая кризисная ситуация в семье и государстве. Это потребовало усложнения самого построения пьес, более детальной разработки интриги, большей психологической тонкости. Древние критики характеризовали Еврипида как «философа на сцене». И в самом деле, он был пропагандистом лучших достижений рационалистической мысли своего времени. В отличие от Эсхила и Софокла, Еврипид не идеализировал своих героев, а изображал их живыми людьми со всеми их слабостями. Он первый представил на сцене любовь, причем отнюдь не всегда возвышенную. Наряду с жертвенной любовью к родине Ифигении («Ифигения в Авлиде»), соглашающейся быть принесенной в жертву ради успеха троянского похода («…это тело – дар отчизне…»), Еврипид разворачивает перед зрителем трагедию оскорбленной («Медея») или даже преступной («Ипполит») любви. Трагический конфликт – результат противоречий, заложенных в характерах.

Ифигения Еврипида – один из самых прекрасных женских образов в мировой литературе. Вызванная Агамемноном в Авлиду якобы для того, чтобы обручиться перед походом с Ахиллом, Ифигения по слову прорицателя должна быть принесена в жертву Артемиде – лишь тогда попутный ветер надует паруса кораблей, везущих к Трое жаждущих боя воинов. Узнав об обмане, девушка молит отца о пощаде:

 
Для смертного отрадно видеть солнце,
Подземный мир так страшен. О безумец,
Кто смерти жаждет – лучше жить в невзгодах,
Чем в самой яркой славе умереть.
 

Агамемнон мог бы заставить Ифигению отцовской волей смириться перед предназначенной ей участью, но он находит слова не приказа, а убеждения, – ибо не ради Менелая, а ради Эллады и ее чести нужна эта страшная для них обоих жертва:

 
О, мы с тобой ничто перед Элладой,
И если наша кровь, вся наша кровь, дитя,
Нужна ее свободе, чтобы варвар
В ней не царил и не бесчестил жен,
Атрид и дочь Атрида не откажут.
 

Убежденная словами отца, Ифигения отвергает помощь Ахилла, обещавшего защиту, и добровольно поднимается на жертвенный костер, еще не зная, что в последний момент Артемида выхватит ее из-под жертвенного ножа и унесет в далекую Таврику, оставив на алтаре трепещущую лань.

Совершенно иной женский характер встает в трагедии «Медея». Полюбившая Ясона и спасшая его от гибели колхидская царевна Медея узнает, что тот, ради кого она оставила отечество, запятнав себя во имя любви преступлением, не оставившим пути назад, бросает ее, чтобы жениться на дочери коринфского царя. Она вместе с рожденными от Ясона детьми обречена на изгнание из Коринфа, на суровую участь чужеземки в городах, где закон защищает лишь собственных граждан. Страшна месть Медеи, решающей лишить Ясона детей. Чувство оскорбленной любви борется с нежностью матери:

 
На что дерзаю, вижу, только гнев
Сильней меня, и нет для рода смертных
Суровей и усердней палача.
 

И все-таки верх над материнскими чувствами берет сжигающая женщину ревность. И послав невесте неверного мужа подарок, который должен ее погубить, Медея убивает детей и на колеснице вызывающей ужас смертных богини Гекаты, на глазах потрясенных зрителей уносится вместе с их телами.

В трагедии «Ипполит» конфликт развивается как бы в двух измерениях: соперничество между Афродитой, считающей, что ей подвластно все в этом мире, и богиней-девой Артемидой, нашедшей верного почитателя в юном сыне Тесея Ипполите, и как отражение ведущегося между олимпийцами спора – внушенная Афродитой преступная страсть царской жены Федры к своему пасынку Ипполиту. Отвергнутая возмущенным юношей, Федра кончает с собой, обвинив его в предсмертной записке в покушении на ее честь. Поверив, Тесей проклинает сына, призывая гнев Посейдона. Посланное Посейдоном чудовище пугает коней Ипполита; сброшенный на землю, он погибает. Появившаяся слишком поздно Артемида, покровительница Ипполита, разъясняет отцу роковую ошибку.

Психологичность и приближенность к реальным жизненным ситуациям была еще непривычна современникам Еврипида, ценившим не индивидуальность, а коллективизм полисной жизни. Не вызывала сочувствия и философская оценка богов, чьи оракулы не правдивее легко забываемых снов и чей пример не может служить людскому совершенству:

 
Забыли вы о правде. И клеймить
Людей за их пороки не ошибка ль,
Коли пример богов перед людьми?
Кто ж виноват? Учителя, пожалуй!
 

Однако именно эти черты творчества Еврипида, отбрасывавшие его на последнее место в состязаниях с двумя другими великими трагиками, стали основой необычайной популярности его творений в эпоху эллинизма. И не случайно из 92 трагедий Еврипида до нас дошло 18, тогда как и от Эсхила и от Софокла – по семь, хотя каждый из них создал более чем по сотне пьес.

Комедии Аристофана (446–385 гг.) стали сатирическим зеркалом афинской политической и духовной жизни, заседательской суетни, страсти к сутяжничеству, хищнических инстинктов демагогов, несправедливого разделения богатств. Животрепещущие проблемы обретают у великого комедиографа парадоксальные, порой фантастические формы: поселянин, в укор пользующимся выгодами от войны демагогам, самолично заключает со спартанцами «сепаратный» мир и пользуется его благами («Ахарняне»); заключения мира добиваются и жены воюющих мужей, договорившись уклониться от исполнения супружеских обязанностей («Лисистрата»). В комедии «Мир» афинский земледелец совершает на гигантском навозном жуке полет к олимпийским богам, чтобы вернуть на землю богиню мира.

Комедии Аристофана содержали острую критику афинской демократии, ее завоеваний и вождей. Бескомпромиссность этой критики служит свидетельством зрелости гражданского коллектива, высокого уровня его политической и эстетической культуры. Аристофан осмеивает утопические попытки излечения болезни демократии, софистическую философию («Облака»), равно как и драматургию, если она выражает идеи этой философии («Лягушки»).

И трагедии, и комедии ставились на театре в дар Дионису (вторичное представление было бы кощунством, ведь нельзя же дважды дарить одно и то же), поэтому авторам приходилось писать все новые и новые пьесы. И только после смерти драматургов их произведения ставятся в многочисленных театрах античного мира, читаются и изучаются. Складывается обширная научная литература, посвященная каждому из драматургов-классиков. Колоссально влияние Эсхила, Софокла и Еврипида на культуру Нового и Новейшего времени: нет числа постановкам, переделкам, переосмыслениям, ставящим афинских драматургов в ряд наших современников.

Анаксагор против Гелиоса. Процветание родного города убеждало афинян в том, что Афины находятся под покровительством богов, и гражданам остается лишь соблюдать отеческие законы и приносить жертвы богам, ибо те или иные военные и прочие неудачи результат отступления от этих законов и неверия в могущество богов. Именно с этих позиций оценивались афинянами взгляды чужеземца, выходца из Малой Азии Анаксагора, появившегося в Афинах вскоре после победы греков над персами. К удивлению афинян, гордившихся своей родиной, Анаксагор о своем родном городе ничего не рассказывал и на вопрос, откуда он родом, показывал на небо. Нет, он не хотел сказать, что свалился с неба на землю, а намекал, что устремлен всеми своими мыслями к небу, к его тайнам, а не поглощен земными заботами.

И остался бы Анаксагор в глазах афинян безобидным чудаком, если бы во времена Перикла по городу не распространились слухи, что чужеземец кощунственно объявляет гром не грозным голосом владыки Олимпа Зевса, а звуком, возникающим при столкновении грозовых облаков. Некто, втесавшись в число учеников чужеземца, клятвенно уверял, будто Анаксагор назвал Гелиоса «глыбой, огненной насквозь, величиною поболее Пелопоннеса». Поначалу этот донос сочли клеветой, но вскоре в театре под акрополем была поставлена трагедия Еврипида, того самого Еврипида, которого часто видели среди учеников Анаксагора. На этот раз слова Анаксагора о Гелиосе услышали из уст актера десятки тысяч зрителей, и ничего не оставалось делать, как привлечь чужеземца к суду.

Отвечая на обвинение в безбожии, Анаксагор уверял, что далек от того, чтобы представить мир грудой бездушных камней, а, напротив, уверен, что Землей, Солнцем, Луной и всеми небесными светилами управляет Разум и что этот Разум и дал толчок кругообразному движению всей постоянно расширяющейся вселенной. На прямой же вопрос, назвал ли он Гелиоса «огненной глыбой», обвиняемый ответил: «Да».

И быть бы ему приговоренным к смерти, не явись на суд Перикл, красноречивейший из смертных. О нет! Перикл не стал витийствовать о природе богов и первоначальном толчке, а поведал, как ему дорог Анаксагор, обучавший его в юности и как будто бы не нанесший этим Афинам никакого ущерба. После этого первый стратег объяснил, какая дурная слава падет на город, если афиняне начнут расправляться с людьми, думающими иначе, чем они. И смягчились сердца судей. За оскорбление Гелиоса был назначен штраф в пять талантов (их внесли в казну ученики Анаксагора) и изгнание.

На следующий день кто-то из друзей, провожая Анаксагора, садящегося на корабль, сказал сокрушаясь: «Как же ты будешь жить, лишившись общения с афинянами?» – «Это они лишились общения со мной», – ответил философ, поднимаясь по сходням.

Корабль, принявший на борт изгнанника, был из маленького, ничем не примечательного городка Лампсака. Но слава о мудрости Анаксагора пришла и сюда – ранее его самого, и философ был окружен вниманием лампсакийцев. У него появились новые ученики. Когда Анаксагор занемог, правители города пришли к его ложу и спросили, есть ли у него какое-либо желание. «Пусть, – сказал умирающий, – в месяц и день моей смерти учащиеся будут освобождены от занятий».

Человечество высоко оценило Анаксагора, связав с его именем начало античной науки. Нет ни одного сколько-нибудь значительного древнего мыслителя и писателя, который бы не отдал должное его мудрости. Даже историк христианской церкви Евсевий, ведший летосчисление от патриарха Авраама, счел нужным отметить, что в 1517 г. от Авраама, на первом году 70-й Олимпиады достиг славы «физик Анаксагор», а на 1557 г. от Авраама, на первом году 80-й Олимпиады, «умер Анаксагор». В конце XVII в. французский мыслитель Пьер Бейль вступил в своем «Словаре» в полемику с Анаксагором так, словно бы с ним, сходящим с корабля, встретился где-нибудь в Тулузе или Марселе. Гёте сделал Анаксагора героем своего «Фауста». Русский поэт Константин Бальмонт начал свою книгу «Будем как солнце» цитатой из Анаксагора.

Мудрость за драхмы. В 427 г. до н. э., год спустя после того, как скончался Анаксагор, в Афины перебрался и создал там свою школу выходец из Леонтин, города греческой Сицилии, Горгий. На его родине в течение уже нескольких десятилетий можно было наряду с добрым конем, золотым ожерельем и пестротканным ковром приобрести за сходную цену и мудрость. Ею с выгодой для себя торговали переходившие из города в город в поисках нуждающихся в этом не совсем обычном товаре учителя, называвшие себя софистами. Термин этот они возводили к понятию «мудрец» (по-гречески «софос»), безразличные же к их товару люди или те, кто полагал, что мудростью вовсе нельзя торговать, считали слово «софист» производным от «софисма» – уловка, ухищрение. Во всяком случае, в древности софистов не путали с философами, хотя оба понятия объединялись словом «софос».

Софисты брались за драхмы научить всем премудростям своего искусства, на практике заключавшегося для обывателя в умении строить доказательства на основе вероятностей и правдоподобия и выигрывать в суде самые безнадежные процессы, делая, как говорили учителя, «силою слова малое большим, большое малым, новое древним, древнее новым» или, как упрекали их противники, – черное белым, а белое черным.

Одновременно они готовы были объявить себя и наставниками молодежи. Это особенно возмущало граждан эллинских полисов – ведь в отличие от школы грамоты, начальной школы, доступной любому ремесленнику, тонкости литературного и философского образования были доступны людям состоятельным и презиравшим всякий труд – не только ремесленный, но и творческий. Недаром позднее греческий писатель Плутарх как о само собой разумеющемся рассуждал: какой юноша не восхищается творениями Фидия, но кто бы из порядочной семьи захотел сам стать Фидием! И вдруг в сферу ремесленного, оплачиваемого труда попадает то, что всегда было достоянием высшего слоя общества! Философия и плата за обучение казались несовместимыми.

Несмотря на возмущение старшего поколения, видевшего в софистах «ловцов богатых юнцов», молодежь Афин восторженно встретила новых учителей мудрости и даже готова была сопровождать их в странствиях, присутствуя как на дискуссиях о высоких материях, так и на судебных процессах по ничтожным житейским поводам, и нередко выносила победителей на руках.

Все подвергая сомнению, во всем вскрывая невидимые поверхностному взгляду противоречия, софисты, к неудовольствию ветеранов греко-персидских войн, разрушили вместе с бездумным отношением к миру, обществу и государству чувство патриотизма, на котором, как на скале, зиждилась созданная трудами предшествующих поколений Афинская морская держава. И не взойти бы зернам сомнений на камне, если бы в нем не появились первые трещины, вызванные военными неудачами в схватке со Спартой за гегемонию в греческом мире.

Вопросы задает Сократ. Задавать вопросы со времени появления софистов стало в Афинах делом привычным. А вот отвечать на них софисты не пытались, а учили, как уходить от ответа. Поэтому вопросы, задаваемые софистами, были вскоре афинянами забыты. Вопросы же, заданные Сократом, помнят и до сих пор.

В один из дней (впоследствии никто не мог сказать, в какой, но наверняка в начале Пелопоннесской войны) то с одним, то с другим афинянином стал заговаривать уже немолодой человек с крутым лбом и вздернутым, как у Фавна, носом. Одни знали его как доблестного воина, другие – как супруга сварливой Ксантиппы, третьи – как ваятеля, продолжившего дело своего отца, хотя, может быть, и не столь успешно, как этого хотелось каменотесу Софрониску.

Вступая с гражданами в беседу, Сократ не навязывал им своих мыслей, а только задавал вопросы, на первый взгляд безобидные, но все же заставлявшие задумываться и сомневаться, размышлять над своим поведением, докапываться до скрытого, глубинного смысла и отказываться от всего, что ранее казалось очевидным и не требующим размышления и оценки. Вопросы, которые задавал Сократ, были просты, и ответить на них не стоило труда, но за первым вопросом следовал другой, третий. Вопросы, как льняные нитки, сплетались в сеть, так что вопрошаемому, порой обескураженному и терявшему дар речи, казалось, что Сократ вытаскивает его, как рыбу из воды.

Горшечники, башмачники, колбасники, каменщики были людьми опытными в своем деле и могли бы ответить на многие связанные со своим ремеслом вопросы. Но те, что задавал Сократ, были им непривычны. И некоторые огрызались: «Что ты все спрашиваешь и спрашиваешь? Почему бы тебе не ответить самому?» На это Сократ отзывался с обезоруживающей искренностью, что он и сам толком ничего не знает и хочет лишь помочь собеседнику в рождении истины, подобно тому, как повивальная бабка, какой была его мать, помогает появлению на свет нового человека. Другие сразу же уходили, отмахиваясь от Сократа, как от надоедливого овода. Третьи, как, например, выходец из благополучной зажиточной семьи Платон, остановленный Сократом на одной из улочек, шли за ним, словно завороженные. Аристофан, редко бывавший в Афинах (городской суете он предпочитал деревенскую тишь), выслушал Сократа до конца и отвечал на его вопросы, как мог, а через год показал народу комедию «Облака», в которой вывел неприятного собеседника болтающимся между небом и землею в гамаке и смущающим народ своими заумными вопросами и вредными сомнениями. Гамак был символом оторванности от жизни, беспочвенности новой философии. Но кто-кто, а Сократ твердо стоял на родной земле Афин, ощущая каждую ее неровность босыми ступнями, чувствуя подземный гул катастрофы в то время, когда остальным будущее виделось в радужном свете. Более двадцати лет Сократ жалил афинян своими вопросами, как овод разжиревшего коня, пока не случилось то, о чем он их многократно предупреждал. Афины потерпели поражение от Спарты, демократия была сокрушена. Восторжествовала тирания. А когда все же тиранов удалось изгнать и восстановить демократию (403 г. до н. э.), сразу же был устроен суд над Сократом. Его признали виновником всех бед и приговорили к казни.

Такова поучительная на все времена история человека, задававшего вопросы и не ответившего ни на один из них, во всяком случае, письменно. Сократ не написал ни одного труда (полагая, что мысль должна быть всегда в движении и мертвящая запись лишает ее живой силы), но с него началась философия, пытавшаяся осмыслить все то, над чем задумывался Сократ, не устававший повторять древние изречения: «Познай самого себя» и «Я знаю, что я ничего не знаю».

Задумаемся над этим и мы, насыщающие свою память множеством имен политических и военных деятелей или старающиеся им подражать. Между тем подлинными творцами истории становятся подчас не политические руководители, создатели партий, завоеватели континентов, а босые мудрецы, умевшие задавать вопросы и кончавшие жизнь от чаши цикуты или на кресте.

У подлинных гениев всегда есть ученики, считающие себя наследниками учителя. Но судить об учителе по его ученикам дело почти безнадежное. Сократ одного из его учеников, Ксенофонта, и Сократ другого его ученика, Платона, – совершенно разные люди. И мы никогда не узнаем, каким был подлинный Сократ.

Атомы Демокрита. В те годы, когда в Афинах еще жил Анаксагор, и позднее, когда там задавал свои вопросы Сократ, в городе можно было встретить молодого философа Демокрита. Он не стеснялся называть имя своей родины – города Абдеры, хотя другой на его месте не стал бы этого делать. Ведь по всей Греции считали, что Абдера – город глупцов, и одно имя «абдерит» могло вызвать на устах собеседника насмешливую улыбку. Но, видимо, к Демокриту перешел весь ум абдеритов, так же как к Афинам – таланты всех городов Греции.

В поисках мудрости Демокрит еще до того, как попасть в Афины, обошел едва ли не весь мир, посетив Египет, Вавилонию, Иран, Аравию, Индию и Эфиопию. Знаниями своими Демокрит не кичился и жил в Афинах, никому не известный. Возвратившись на родину нищим (все состояние его было растрачено в странствиях), он был принят своими братьями и не остался у них в долгу. На основании наблюдений за звездами он им точно предсказывал (этому он научился в Вавилоне) непогоду и спасал их урожай. Умер Демокрит в 370 г. до н. э. в возрасте 104 лет.

Всю свою жизнь Демокрит отдал науке и ничего не ценил, кроме нее, полагая, что одно, даже самое незначительное научное открытие выше богатств и славы персидских царей. Над всеми, кто занимается накопительством, кто ищет известности и славы в отечестве, кто стремится к супружеской жизни, ожидая домашнего счастья, кто радуется рождению детей, видя в них свое будущее, Демокрит смеялся, – и его называли «смеющимся философом».

Результатом путешествий, мучительных поисков, разочарований и раздумий философа был его труд «Мирострой», состоявший из двух частей – «Большого» и «Малого миростроя». В первом из них изложены взгляды Демокрита на строение мира и материи. Он полагал, что все сущее состоит из «атомов» (первотелец) – неделимых форм материи – и беспредельной пустоты, в которой атомы беспорядочно мечутся, образуя различные тела, и вновь распадаются от внутренних ли сил или от столкновения. Гибнут и сталкиваются миры. При этой катастрофе, испытывая невиданное давление, атомы меняют форму, сплющиваются и, проникая на землю, порождают страшные эпидемии. Звезды, земля, вода – все живое, включая человека и даже его душу, – это соединения различных атомов, отличающихся формой, размерами, порядком сцепления. В отличие от Анаксагора, исходившего в своих рассуждениях от первоначального толчка, данного Разумом, Демокрит считал движение естественным свойством материи. В учении абдерита не осталось места для сверхъестественных сил, для вмешательства богов.

В «Малом мирострое» Демокрит рассмотрел происхождение и историю живой материи и человечества. Жизнь, по его мнению, возникла путем самозарождения, а в результате приспособления к условиям обитания и выживания наиболее сильных и приспособленных к жизни особей появился человек, не являющийся конечной формой процесса творения, но сохраняющий возможности биологического совершенствования. Впервые у Демокрита в отчетливой форме возникает мысль, что в начальные эпохи существования человечества движущей силой истории была нужда. Вопреки легенде о «золотом веке», Демокрит выдвигал мысль о развитии общества по восходящей линии.

Считая человечество частью животного мира, Демокрит связывал развитие цивилизации с подражанием природе в целом и отдельным животным. «От животных, – писал он, – мы научились важнейшим делам: мы ученики паука в ткацком и портняжном ремеслах, ученики ласточки в построении жилищ и ученики певчих птиц в пении». Таким образом, к Демокриту восходит теория об искусстве как подражании природе. В то же время он признавал наличие некоего божественного наития как рода безумия, выводящего мысль за обычные грани познания.

Демокрит был приверженцем демократии, считая бедность в демократическом государстве предпочтительнее богатства в монархическом. При этом он полагал, что для философа родиной является любое из государств, ибо «весь мир – родина для высокого духа».

Учение Демокрита об атомах заложило основу последующего развития греческой философии и науки в целом. Из него исходили такие мыслители древности, как Эпикур и Лукреций.

Историография. В V в. до н. э., еще до Пелопоннесской войны, едва ли не в каждом из греческих полисов появляются писатели, поставившие своей целью, основываясь на устных преданиях и письменных документах, рассказать историю своего государства. Само слово «история» греческое, восходящее к глаголу в значении «сообщать», «исследовать», «устанавливать истину». «История» и «истина» – однокоренные слова. Истории в этом смысле на Востоке не было. Открыватели истории как научной дисциплины – эллины.

Не случайно первый историк появился в крупнейшем научном центре Греции – Милете – и был последователем ионийских философов. Анаксимандр сконструировал первый глобус и создал первую географическую карту. Поколение спустя Гекатей усовершенствовал эту карту и дал ей научный комментарий в своем «Объезде земли», дополнил ее конкретными сведениями о природе и людях, а также теоретически осмыслил их жизни в духе философии своего времени. Другое и более позднее свое сочинение, «Генеалогия, или История», Гекатей начинает словами: «Это я пишу, что считаю истинным. Ибо рассказы эллинов, как мне кажется, необозримы и смешны». Здесь в пока еще не преображенную наукой область мифологии вступает личность ученого, критика мифов, и вместе с нею появляется истина – главный критерий историографии. Гекатей подвергает греческие мифы рационалистическому осмыслению, пытаясь установить истинные события, искаженные мифом.

Историю Эллады Гекатей начинает с Девкалионова потопа, считая спасенного богами Девкалиона дедом Эллина (родоначальника эллинов), а местом первоначального поселения потомков Девкалиона – Фессалию. Что касается других частей полуострова, считает ученый, они были первоначально заселены не эллинами, а другими народами, прежде всего пеласгами. Утверждение афинян в Аттике Гекатей объясняет их стремлением завладеть прежде негодной, но прекрасно обработанной пеласгами землей.

Несмотря на то что первым историком античного мира был Гекатей, сами эллины предпочитали его младшего современника Геродота, также выходца из Малой Азии. И это предпочтение привело к утрате трудов Гекатея и других предшествующих Геродоту историков. Уступая произведениям Гекатея в научности, труд Геродота превзошел их широтой взгляда и художественной формой. Геродот не просто излагает события греко-персидской войны, но пытается осмыслить психологию действующих лиц. «История» Геродота – это вереница эпизодов, порою далеко уходящих от главного стержня повествования. Такова, например, новелла о лидийском царе Крезе и его встрече с афинским мудрецом Солоном. Из их дискуссии вырисовывается различие между философским и житейским подходом к пониманию счастья. И пусть этот эпизод к греко-персидским войнам отношения не имеет, пусть была невозможна и встреча Креза с Солоном (они жили в разные времена), пусть Крез погиб от рук персидского царя Кира, а не был спасен мудростью афинянина, – все же рассказ о судьбе Креза, изложенный в духе драматургии Софокла, подготавливал слушателя (впоследствии – читателя) к пониманию причины победы Эллады над персами.

Цель истории для Геродота – это поэтическое и философское переосмысление фактов, а не их точное изложение и научный анализ. Прибегая к рационалистическому истолкованию мифов, Геродот делает это гораздо реже, чем Гекатей. Он любуется мифами, и не только греческими, но и варварскими – скифскими, лидийскими, этрусскими. Труд Геродота – это подлинная сокровищница духовных богатств народов круга земель.

Всего лишь на четверть века афинский историк Фукидид был моложе Геродота, но между историческими трудами Геродота и Фукидида – целая эпоха. Задавшись целью написать историю Пелопоннесской войны, Фукидид трудится, как ученый, – пользуясь источниками и подвергая их критике. Фукидид не просто последовательно и всесторонне излагает факты политической и военной истории, но стремится выяснить причины явлений и мотивы поведения отдельных исторических лиц. Он не придает богам роли вершителей человеческих судеб. Допуская некоторое влияние судьбы на течение событий, он видит в судьбе не грозный рок Софокла и Геродота, а стечение случайных обстоятельств. Иную роль, чем Геродот, отводит Фукидид личности. Это не марионетки в руках божества, а живые люди, которых он знал или действия которых исследовал. При этом Фукидид старается быть объективным даже к тем, кто был его личным врагам и добился его изгнания из Афин.

От Геродота и Фукидида идут два разных направления античной историографии – художественно-повествовательное и научное. Оба они, несмотря на различие целей авторов и подходов к источникам, способствовали развитию античной исторической мысли в ее закономерных связях с литературными жанрами и научными дисциплинами.

Тексты

1. ПЕРВЫЕ ИСТОРИКИ О СВОИХ ЗАДАЧАХ

Геродот фуриец (галикарнасец). История. Приступ

Геродот фуриец [галикарнасец] собрал и записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение, а также не заглохла слава о великих и достойных удивления трудах и о другом, но более всего – по чьей вине возникла между ними война.

Фукидид афинянин. История, I, 1

Фукидид афинянин описал войну пелопоннесцев с афинянами, как они вели ее между собой. Приступил же он к своему труду тотчас после начала военных действий, предвидя, что война эта будет важной и наиболее примечательной из всех бывших доселе <…>

2. ОТНОШЕНИЕ К ИСТОЧНИКАМ

Геродот. История, VII, 152

Я обязан передавать то, что говорят, но верить этому не обязан.

Фукидид, I, 22, 2–4

Я не считал согласным со своей задачей записывать то, что узнавал от первого встречного, или то, что я мог предполагать, но записывал события, очевидцем которых был сам, и то, что слышал от других, после точных насколько возможно исследований относительно каждого факта, в отдельности взятого <…> Быть может, изложение мое, чуждое басен, покажется менее приятным для слуха, зато его сочтут достаточно полезным все те, кто пожелает иметь ясные представления о минувшем, могущем по свойству человеческой природы повториться когда-либо в будущем в том же самом или подобном виде.

3. ПРИЧИНЫ войн

Геродот I, 1–3. (Причина греко-персидских войн)

По словам сведущих среди персов людей, виновниками раздоров между эллинами и варварами были финикийцы <…> Когда они прибыли в Аргос, то выставили свой товар на продажу <…> на пятый или шестой день, когда почти все товары были распроданы, на берег моря среди многих женщин пришла и царская дочь. Ее имя было Ио. Финикияне по данному знаку набросились на женщин <…> Но с несколькими другими они успели захватить <…> Затем <…> какие-то эллины <…> прибыли в Тир Финикийский и похитили царскую дочь Европу <…> Потом эллины на военном корабле прибыли в Эю в Колхиде <…> и затем похитили царскую дочь Медею <…> Потом Александр, сын Приама, похитил Елену, эллины сначала решили отправить посланцев, чтобы возвратить Елену <…> Троянцы же им в ответ бросили упрек в похищении Медеи.

Фукидид, I, 23, 5. (Причина Пелопоннесской войны)

Истинный повод, хотя на словах и наиболее скрытый, состоит, по моему мнению, в том, что афиняне своим усилением стали внушать опасение лакедемонянам и тем вынудили их начать войну.