Александр Куприянов
Гамбургский симпатяга. Живые стеклышки калейдоскопа

Полная версия

И чем случайней, тем вернее

Стихи слагаются навзрыд.

Борис Пастернак. «Февраль»

Предисловие

…хочется написать нечто в ритме чечетки. В ритме танца, который на бис исполнял мой отец, мичман Тихоокеанского флота. Или в стиле танго. Моя мама, учительница, танцевала танго в сельском клубе. Я хорошо их вижу сейчас. Отца в кителе с золотистыми дощечками погонов на плечах. И маму в крепдешиновом платье. Одна рука мамы лежит на плече мичмана, другая как бы на отлете: «Ах, Ваня! Вы так кружите меня …» Моего отца звали Иван. А маму – Клавдия.

У отца были усы и золотистый же, как погоны, кортик у бедра… Впрочем, не так ли начнется мой новый опус? Опус не в значении «поделка», а нечто, не имеющее плана, сюжета и даже жанра. Сноп воспоминаний, искры костра, догорающего недалеко от мыса Погиби на острове Сахалине. Погиби – с ударением на первом слоге. Отдать швартовы! Оркестр – «Прощание славянки»! На мысе Погиби крест поклонный не сбит. Шапки долой! Команде молиться. Идем полной водой.

И что-то еще, смелое и дерзкое, от чего до сих пор по ночам щемит сердце. И до самого утра тугие паруса наполняются ветром и шумят над моей головой. Никогда не говорите «швартовые». Только «швартовы». Если хотите стать мичманом. И кружить женщину в танце.

Необходимо предупредить еще вот о чем. Не все, что вы сейчас будете читать, – правда. В том смысле, как мы ее привыкли понимать. Даже фотографии, документы и свидетельства очевидцев, приведенные в опусе, не могут лишить автора права художественного осмысления всего, что случилось и еще случится с ним и с его лирическим героем в предлагаемой книге. Перед вами не воспоминания, не мемуары и не документальные очерки. Есть другая правда – правда художественного вымысла. Ее определил Пушкин: «Над вымыслом слезами обольюсь…» Элегия Александра Сергеевича заканчивается так: «И может быть – на мой закат печальный блеснет любовь улыбкою прощальной». Предлагаемый текст, написанный в стиле мовизма (с французского «плохое письмо»), и есть та самая улыбка автора. Ее иногда называют прозой печали и обреченности. Только не надо заламывать руки у груди. Автор собирается еще пожить. А снег и дождь, как и закат, неотвратимы. Они, слава богу, не зависят от воли критиков. И даже от воли классика. У природы плохой погоды не бывает. В жизни кроме печали много радости. Мороз и солнце, день чудесный!

И еще об одном. Я не знаю, жива ли моя первая любовь. Знаю, что она уехала на острова Зеленого Мыса, Республика Кабо-Верде. Меня мучает утраченное чувство первой любви. Недосказанность такая, что долгими ночами я не знаю, жив ли я сам… Гнетет неясность того, что не случилось с нами. Нынешняя повесть, хотя это и не совсем повесть, последняя попытка полюбить. Освободить душу от тяжести неслучившегося. Остаться молодым. Хотя бы в ваших глазах, моя единственная. И уже далекая. Вместе с тем не собираюсь писать автопортрет. Задача автора неизмеримо шире. Ему надо разглядеть картину мира.

Глава 1
Шурка и Алекс

Мичманом я не стал. Хотя чечетку бить научился. И женщин в вальсе кружить доводилось.

Юля спросила:

– А ты стал писателем?

С Юлей мы дружны. Даже размолвки между нами не припомню. С моим-то скептичным, мягко говоря, отношением к «поколению гаджетов». Как их порою называют угрюмые старики, не умеющие отправить эсэмэску и не знающие, как войти в программу «Московское долголетие». Не говоря уже о вызове Яндекс-такси или заказе по Интернету обезболивающих таблеток. Юля – пространственный дизайнер и моя старшая внучка. Так я называю, пространственный. Они, художники и дизайнеры известной фирмы, приезжают в старинный городок и начинают работать. Рисуют арки, фонари, деревья и фонтаны. Получается вроде бы все тот же город, а приглядишься – нет! Уже другой. Рисуют, конечно, не карандашами на бумаге и не кистями на холсте, а курсорами на планшетах. У них есть специальные программы. Помимо фотошопа. Я сам видел. И даже пробовал что-то изобразить. У меня получилось, как у ребенка: солнечный круг, небо вокруг. Помните, в песне у Кукина, одного из первых бардов Советского Союза: «Пятьдесят – это так же, как двадцать. Ну а семьдесят – так же, как десять…»

Юле 5 лет

Юле 6 лет

Известный дизайнер Никита Голованов, мы вместе работали в «Собеседнике» и тогда крепко дружили, сказал иронично: «Пройдя скозь фильтры фотошопа, лицом прекрасным стала…» Опа! Стыдно признаться… Так он сказал про меня. Потом, желая загладить сомнительную шутку, подарил мне на день рождения арт-композицию. Золотая маска человека поднимает себя по устремленным в небо этажам. Как по ступеням. На спине у маски желтые крылышки. Никита сам придумал и сам отлил. Не знаю, из какого металла. Почти скульптура. Мысль проста, и она ясна даже тик-токеру с незатейливым ником Миможка. Человек себя строит, а не фотошоп. Скульптура мне понравилась. Она до сих пор стоит в моем рабочем кабинете.

Никита жил с родителями на Кутузовском проспекте в Москве. И учился в одном класс с Викой, внучкой Брежнева. Отец Голованова, танцовщик Лев Голованов, лауреат Сталинской и Государственной премий, работал в ансамбле Моисеева. Никита женился на Ксении Пономаревой, тогда генеральном директоре ОРТ, подруге и компаньонке Березовского… Где мой лирический герой Шурка с Нижнего Амура, из деревни Иннокентьевка, и где Кутузовский проспект, олигарх Березовский и Вика, внучка Брежнева! Дорогой Леонид Ильич приезжал в день Седьмого ноября к Вике и Никите в школу. Красный, как помнится, день календаря… На Седьмое ноября нам в школе-интернате давали по три конфеты «Ласточка» и по две земляные груши. Водянистые, по вкусу напоминающие сырую картошку. Груши привозили на барже по великой желтой реке из близкого Китая. Зимой, на Новый год, давали по три мандарина. По ночам я слышал, как в окно нашего кубрика, интернатовской спальни на двенадцать человек, бьется ветер-шелкап. Он прилетал со стороны Шантарских островов. На острове Малый Шантар, в бухте Абрек, зимовал мой отец, молоденький мичман со шхуны «Товарищ». Их судно затерло льдами. Каждый день, вырвав листок из вахтенного журнала, отец писал письмо сельской учительнице в поселок Аян. Моей будущей маме. Письма нельзя было отправить. Потом, когда собачьи упряжки пробьются через торосы, учительница прочтет разом все письма. И выйдет замуж за мичмана. Он тогда уже отрастит усы. Письма отца пропадут из нашей квартиры на улице Полежаевской, когда мой задумчивый сын там поселится и решит жить но-новому. Он представит себя то ли новоявленным пророком, то ли вором в законе из девяностых годов. Выбросит ненужный хлам. Истертые фотографии, растрепанные тетради, непонятные вещички: старый ключ от калитки в английском саду, глиняную трубочку с отколотым мундштуком, обломок весла с надписью «Товарищ». «Но кто мы и откуда, когда от всех тех лет остались пересуды, а нас на свете нет». Вольно же поэту Пастернаку так широко думать. Космически. Простительно здесь лишь то, что все мы, хотя бы один раз в жизни, начинаем жить по-новому. Мы с понедельника обязательно начнем по утрам бегать трусцой! Только вот кеды новые надо купить… Пока же предвечерье пятницы. Какое точное слово «предвечерье»! Запах мандариновых корочек и запах примороженных водорослей – первые запахи моего детства.

…Впрочем, вы не знаете, куда афтара занесло? «Афтар» – словечко из возникшего языка юзеров, пользователей социальных сетей. В моем нынешнем методе письма есть свои недостатки. Блуждание в лабиринтах памяти и возникающие непрошеные ростки воспоминаний, похожие на искры костра. Или на протуберанцы. Голованов придумал фирменный знак «Коммерсанта» – твердый знак в логотипе названия газеты. А я придумал собственный метод письма. Моя бабушка Матрёна Максимовна, баптистка и Старшая сестра в вере, язвительно говорила про неожиданно воспаривших людей: «Увидала жопа свет!» Что идентично поговорке: «Из грязи в князи!» К Никите поговорка никакого отношения не имеет. Он родился князем. На Кутузовском проспекте, где тогда жили главные князи СССР. Извините, что рядом оказались анатомические подробности строения человеческого тела… В нынешнем тексте я не намерен использовать сомнительную лексику. Словечки разговорные, конечно, будут встречаться в речи героев. Куда же без них? После того как Никита придумал и отлил свою композицию, мне захотелось его тоже называть пространственным дизайнером. Мне кажется, что пространственный – какой-то особенный дизайнер. Он может обходиться без фотошопа. И без словечек. Он как бы парит в воздухе. Как на картине Шагала «Над городом». Кто парит в небе? Птицы, ангелы, пилоты. И влюбленные. Еще бабочки и шмели. Моя золотая маска трепещет крылышками. Пытается взлететь в небо. А то, что имела в виду моя бабушка, взлететь в небо никогда не сможет. Приземленность наших понятий – только дань естеству. Но не мечте. Мы парим вместе с тобой, моя любовь. Если верить стихам, то я уже призрак. Я не разобьюсь. Опасаюсь только за тебя.

Юля говорит мне, объясняя свои занятия:

– Мы пространство собираем в кучку и двигаем пейзаж.

Я бы мог шутливо ответить Юле: «Писателем становятся так. Собираешь в кучку пространство, время и людей. Камешки событий, осколки воспоминаний, отрывки признаний. Еще запахи и звуки. Всю мешанину закладываешь в калейдоскоп. Ну, это такой метод письма, изобретенный мной еще в студенчестве…

Крутишь волшебную трубочку. Двигаешь пейзаж. Люди, скамейки, здания и фонари складываются в картинки. Но городок должен получиться другим. Потом тебе остается совсем немного…»

…написал: «Как их называют угрюмые старики». А сам-то ты кто? Тик-токер Миможка, задира и хулиган? Они меня восхищают, юнги-миможки нового пространства. Океана без берегов, без видимой линии горизонта и без правил судоходства. Дети флибустьеров на пиратском корабле с названием «TikTok». Немного цифири. Семнадцатилетняя тик-токерша Чарли Дамелио, американка, зарабатывает больше любого директора нефтяной корпорации в США. Что делает Чарли? Она размещает тридцатисекундные ролики, в которых ритмично движется. То, что она делает, даже нельзя назвать танцем. С большой натяжкой можно сказать, что в ее кривляниях присутствуют элементы эротики. Девушка заработала за год семнадцать с половиной миллионов долларов. Сто тридцать три миллиона подписчиков. Зачем ей двигать пейзаж? Она двигает… Сами знаете, чем она двигает. И привязалась же тема… Но от метода калейдоскопа мне никуда не деться. Никакого плана и никакой заданности в предлагаемом тексте нет. Свободный поток сознания, который иногда приходится приводить в порядок. С помощью синтаксиса. Расставить точки, тире и запятые. Вот, собственно, и все, что тебе остается. «Ветка» или «розга» русского синтаксиса всегда нависает над сочинителем. Как называл ее блистательный Олеша. Розга – точнее. В своей бессмертной книге «Ни дня без строчки» Олеша написал: «Хочется написать легкое, а не трудное. Трудное – это когда пишешь, думая о том, что кто-то прочтет. А писать легко – это писать так, когда пишешь, что приходит в голову, как по существу, так и грамматически». Именно так сейчас «пишут» в ТикТоке. Чарли Дамелио пишет первое, что ей приходит в голову. Такие у нее пейзажи. Может, мир хочет вернуться в кроманьонский век? Кроманьонец, будучи похожим на современного человека, прыгал у костра под рокот бубна, празднуя удачную охоту на мамонта. Надо бы проверить: мамонты тогда еще водились или уже вымерли?

Сказал внучке, что хочу ответить на ее вопрос в новом опусе. Современном и честном. И очень простом.

– Прям-таки всю правду напишешь? – Юля пальцами в воздухе обозначила условные кавычки у слова «правда». Сейчас все, молодые и старые, к месту и не к месту изображают «кавычки».

– А про свои отношения с женщинами тоже напишешь?

Конечно! Прямо-таки взял и всю правду написал. Надо бы овладеть мастерством Чарли Домелио.

К слову «отношения» тоже ставлю кавычки в воздухе. Не хочется отставать от миможек.

Юрий Карлович Олеша догадался, что современный роман будет состоять из коротких, не всегда связанных друг с другом, отрывков по сорок-пятьдесят строк. От силы сто. Олеша первым предугадал клиповое мышление современного читателя. Длинные тексты читать уже никому не интересно. По правде сказать, их и не читают. «Ниасилил», – пишут в Сети. Читал отзыв на одну из своих повестей, размещенную на издательском сайте. Разумеется, кто-то мой увлекательный (какой же еще!) текст повести ниасилил. В чем честно и признался. Олеша сделал свое открытие шестьдесят лет назад. Мне тогда было десять. Я отличался тем, что умел тараторить по сорок минут кряду, имитируя футбольные репортажи. Особенно мои радиоэтюды любили слушать суровые колхозники, рыбаки. Реально никакого футбола не было. Но они слушали меня и видели живую картинку. Какой-то странный талант. Если не сказать точнее – глуповатый. Мужики говорили: «У Кирилловны (это моя мама) пацаненок – с припиздью». Словечко достаточно маргинальное, но точно определяющее мой неожиданный для деревни, затерянной в тайге, дар. Заменить слово нечем. Попробуйте, например, сказать «с придурью»… Чувствуете? Совсем другой коленкор. Поэтому оставляю народное определение. Хотя пообещал не употреблять походя сомнительную лексику. Вместе с тем оговорился, что где-то придется использовать подлинную речь героев. Иначе они не будут похожими сами на себя. И будем честны до конца. Не совсем уж оно безнадежное, это яркое словцо. Через десять лет талант описывать несуществующую картинку привел меня на радио. Я стал корреспондентом молодежной радиостанция «Факел». Надо ли говорить о том, что нашу радиостанцию все называли «Какел»? Даже сам главный редактор радио Алим Абдрашитов, красавец и умница.

Ну а если не ерничать? Написать современный роман без сюжета. Кусочки не более тридцати – сорока строк про то, как приходит желание написать легкое, а не трудное. Так я взялся, и, кажется, давно уже – в прошлом веке, писать ответ на вопрос внучки. Создал же поэт Левитанский «Письма Катерине, или Прогулки с Фаустом». Неужели не помните? «Катя, Катя, Катерина, в сердце, в памяти, в душе нарисована картина, не сотрешь ее уже…» Не сотрешь. Привыкайте, цитат будет много. Нынешний предмет авторских усилий – поиск закономерностей и случайностей в биографии начинающего писателя… Ишь! Как завернул – закономерностей… Аж самому понравилось. Кому они сейчас нужны, закономерности? Писателей исключили из государственного реестра современных профессий. Кто сказал – кто сказал… Юрий Михайлович Поляков сказал. Классик при жизни. Только что двенадцать томов своей прозы выпустил в модном и богатом издательстве. Поляков один из немногих современных писателей, кто зарабатывает на жизнь гонорарами за книги. И за постановку пьес в театрах.

…Все, написанное выше, и есть пример метода калейдоскопа. Картинка быстро меняется, но цветные камешки цепляются друг за друга и образуют новую картинку. Достаточно случайные ассоциации, невидимые параллели. Внимательный читатель заметит, как автор ловко, – или неловко, – строит мостки между эпизодами. Иногда ходит по кругу, неизменно возвращаясь к какому-то своему, внутреннему, сюжету. Попутно лишь замечу, что большинство цитат привожу по памяти, хотя и беру в кавычки. Такова часть моего творческого метода, изобретенного еще в студенческие годы. Мы еще не раз вернемся к нему. Почему бы и мне не написать писем своей Катерине? И совершенно не важно, как ее зовут. Любой художник имеет право на вымысел. Тяжелее вопроса «Как стать писателем?» только вопрос про первую любовь: «Вы же любили друг друга. Почему вы расстались?» Что бы ни ответил – все неправда. Люди первую любовь теряют безвозвратно. И я ее потерял. Но помнят свою первую любовь почему-то все. И каждый горько печалится. Как будто он лишился… руки! Или, что не менее драматично, ноги. И прыгает теперь на костылях. Как несуразный и глуповатый Грушницкий в сериале про Печорина. Смотрел недавно. Про роман Лермонтова разговор отдельный. «Задохнешься – Господи! Не сказали главного. А уже прощальное нужно пить вино…» Из ранних поэтических упражнений автора. Вообще-то я принципиально против самоцитирования в исповедальной прозе. Прощальное вино, заздравное… Поменьше бы алкогольной тематики в сумеречных блужданиях по лабиринтам памяти. Тема пьянства советских писателей стала навязчивой в мемуарах последних десятилетий. Пить-то, конечно, пили. И Белла запрокидывала головку и напрягала свое соловьиное горлышко. И Нагибин безжалостно разоблачал порок в легендарном «Дневнике». Когда только успевали создавать бессмертные строки? А про «вино прощальное» из юношеских стихов автора – так строчка легла. Надеюсь, читатель знает о том, что иногда строки не подчиняются воле поэта? Пастернак заметил: «О, знал бы я, что так бывает, Когда пускался на дебют, Что строчки с кровью – убивают, Нахлынут горлом и убьют!»

«Сказать про себя «я писатель» стыдно, все равно что сказать «я красавец». Заметил Евгений Шварц, драматург-провидец. В семьдесят лет говорить про себя «я красавец» глупо. Никто не может так сказать. Даже Ален Делон, бесспорный образец мужского обаяния. Недавно Делон решился, увы, на эвтаназию. В СМИ сообщали. Жизнь постоянно подбрасывает тяжелые вопросы. Очень тяжелые. Почему ты расстался с любимой? А ты стал писателем? А если у тебя есть друзья, то, стало быть, есть и враги? Кто они? Сразу отвечаю: главный враг себе я сам. А строчки, и правда, убивали поэтов.

А сказать про себя: «я симпатяга» можно? У моего отца, мичмана Тихоокеанского флота, был в ходу термин «ваш гамбургский симпатяга». Он так подписывал свои фотки, когда дарил их девушкам. А потом надолго уходил в рейс. Почему гамбургский? Понять невозможно. Он дальше Владивостока, Де-Кастри, Аяна и Охотска, дальневосточных портов, не ходил. И не спросишь. Отец давно уже не со мной. «Моряки не плавают, а ходят», – утверждал наш воспитатель в интернате дядя Вася Забелин, отставной боцман. И добавлял: «Плавает сами знаете что. В проруби». Зеленый томик дневников Шварца поглядывает на меня с книжной полки. Томик называется «Я буду писателем». Ну, хорошо… Допустим, я не могу назвать себя писателем. А также и симпатягой. В силу моей врожденной деревенской скромности. Прошу возможного критика, даже мельком знающего автора, не удивляться определению «врожденная скромность». Не иронизировать и не обобщать. Некоторые только с виду кажутся нахрапистыми. Внутри такие люди ранимы и добры. С чего начать? С того, что на определении «ранимы и добры» я настаиваю.

«Настоящие писатели всегда пишут для себя», – Ирвин Уэлш. Здесь цитирую шотландца, автора мирового бестселлера «На игле». Молодой читатель с ником Миможка, если таковой найдется, должен знать, что мы учили не только марксизм с ленинизмом, читали про Павку Корчагина и восторгались подвигом безногого летчика Маресьева. В книге Бориса Полевого он – Мересьев. Кстати сказать, отличные книги «Как закалялась сталь» и «Повесть о настоящем человеке». Недавно перечитывал.

А начать мой новый опус необходимо с признания. Ни для какого поколения, молодого или старого, и ни для какого читателя, Миможки или доктора исторических наук Николая Николаевича N (имя подлинное), я своих книжек не пишу. Я их пишу для себя… Ну, в крайнем случае для двух-трех самых близких друзей. И еще для любимой женщины, моей первой любви. Той единственной, неожиданно покинувшей меня и прижившейся на Островах Зеленого Мыса. Республика Кабо-Верде. Я безнадежно потерял свою первую любовь. Так получилось. Как потерял ее и ты, мой воображаемый читатель. Причем слово «безнадёжно» в данном случае пишется и произносится безнадежно – с буквой «е» в третьем слоге. Так трагичнее.

Маленького мальчика, уснувшего на диване, поднимает мать. Мальчик просит: «Мама, не буди меня! Я тут прилежался…» Кто-то прилежался. А кто-то прижился, на островах.

В моей жизни случилось много всякого. Смешного, трагичного, нелепого… Часто неповторимого. Уже две внучки выросли. Одна играет на саксофоне в Америке, другая собирает в кучку пространство в России. Моим детям, дочери и сыну, по полтосу. Сейчас так говорят – полтос. Значит – пятьдесят. А семерик – это семь раз по десять. Мне семерик. Я почти в два раза старше своего отца, гамбургского симпатяги. Но первую любовь я встретил поздно. Почти под занавес затянувшейся пьесы. Уже были слышны звуки музыкального финала, который называется «апофеоз»… Друзья понимающе кивали головой и говорили: «Ага! Не апофеоз, а кода… Отыгрыш! Седина в бороду – бес в ребро». Знатоки… Тут другое. Первая любовь – это вам не бес в ребро. И не кода. Первая любовь… Черт его знает, что это такое! Восторг, обморок, отчаянье… Первая любовь – как снежинка, летящая из черной пропасти ночного неба на розовую ладонь негра, который сегодня впервые увидел снег. Таково авторское виденье первой любви. В Африке не бывает снега. Так и живут обделенные люди. Без снега. Картинку плачущего от счастья черного человечка, который тянет свои ладони к небу и ловит снежинки, мы еще встретим в нашем пронзительном тексте. Дело происходило в Лондоне. Пронзительном-пронзительном! Каком же еще? «Нельзя писать книг унылых, вялых и скучных», – сказал мне однажды сам Астафьев Виктор Петрович. И, вы знаете, он оказался прав.

Предположим, ее звали Катрина. Почти как у Левитанского. А может, Мирабелла? Или лучше Беатриче? Как у Данте. Ну, хорошо. Мирабелла, Беатриче… Какая-то сплошная литературщина. Если не пошлость. Мой метод калейдоскопа предполагает правило – описывать правду жизни. Ее звали прибалтийским именем Катрина. У молодежи сейчас все по-другому. Не Катя, а Кэт. Не Мария, но Мэри. Они даже туфли называют не туфлями, а шузами. А мы полуботинки звали баретками. Прекрасные черные туфли со шнурками и лакированным мыском. Не говоря уже о каблуках с медными набойками. Набойки в танце могли пустить лучик. Искры сыпались из-под наших бареток, когда мы били чечетку. А ведь хочется написать: «Искры сыпались из-под наших копыт!» Итак, Калью, Кюллюке, Катрина – нарисована картина. В сердце, в памяти, в душе… Не сотрешь ее уже. Слегка перефразировал Левитанского.

Знатокам: апофеоз и отыгрыш еще называют «кода» или «аутро». Аутро в эстрадных произведениях. Аутро-соло на гитаре. The Embers «Энтер Шикари», Hotel California, записанный «The Eagles». Там ищите аутро-соло.

Семерик – русская мера. Счета, веса, объема. Содержит в себе семь каких-либо частей. Семь мер овса, семь пудов хлеба, семь десятков лет. Жизнь автора содержит в себе семь каких-то частей. Чехов пишет в письме М.П. Чеховой. М.П. – видимо, сестре. Около 20 мая 1894 года: «Если бревна осиновые в 7 аршин (семерик) не дороже 55 копеек, то взять бы их для верха во флигель…» Напишем другую фразу: «Если мысли головы его осиновой в семь десятков лет (семерик) не гудели бы, как в бочке из-под пива, им выпитой, то взять бы их для верха, во флигель романа…» А что мы сейчас строим? Флигель нового опуса. И при чем здесь, спросите, пиво? Просто жизненная деталь. Еще одна цифра. По опросам, 75 процентов сегодняшней молодежи стремятся быть не похожими на своих родителей. Жизнь они будут строить по собственному опыту. Получится ли? Мой лучший друг, Юрий Михайлович Лепский, как-то в сердцах бросил мне: «Да ты, парень, никого не любил!» Не помню, почему он так сказал. Обидно, конечно. Но тогда ни он, ни я не знали о том, что вы уже родились и выросли. Вы носите юбки в пол. Растите виолы – анютины глазки по-русски. И носитесь по волнам на легкой доске.

Надо писать книги для себя и для Лепского. И для нее, серфингистки по имени Катрина. Она участвует в международных соревнованиях безумцев. Они мчатся на древних гавайских досках по волнам. Доски называются «алайя». А при встречах они кричат: «Алоха!» По-гавайски значит «привет». Друзья-серферы часто зовут ее Катрин. Вайп-аут – падение с доски и попадание в замес. Замес… Вы падаете с доски, на вас обрушивается волна, и вас крутит под водой. Как в стиральной машине. Специальная терминология. Мне кажется, не случайно все больше людей, и все чаще, покидают землю и возвращаются в океан. Откуда в общем-то и пришли. Про 75 процентов мы помним. Рыба выползла на берег, потом она встала… Потом… Потом суп с котом. Необязательно углубляться в теорию эволюции. Мы пишем не научную брошюру. Хотя есть одна странность у автора. Его частенько бросает в специальные знания. Откуда взялась такая привычка у деревенского паренька? Сначала вайп-аут, а потом уже замес. А еще дроп ин. Или дропнуть. По-английски звучит drop in. Стартануть на волне перед серфером, имеющим приоритет. То есть отобрать дорожку. Самое гадкое преступление в океане. Никогда так не поступайте!

Итак, алоха… Но сначала алоха от Пушкина: «Зависеть от царя, зависеть от народа – не всё ли нам равно? Бог с ними. Никому отчета не давать, себе лишь самому…» Писатель ни от кого не зависит и отчитывается только перед собой. Тут уже ничего не добавишь. Поэтому Пушкин – наше всё. Но понять про то, что Пушкин наше всё, очень трудно. Я понял недавно, лет тридцать назад. Чтобы понять, нужно съездить в деревеньку Михайловское. И не один раз. Там Пушкин отбывал ссылку. Ну… все, конечно, помнят. «Выпьем с горя, где же кружка? Сердцу будет веселей!» Тут я бы уточнил. Не всегда становится веселей. Все зависит от объема кружки. И я ни в коем случае не смею отобрать волну у Александра Сергеевича. Здесь ни у кого не получится дропнуть. Автор пытался выше предостеречь себя от употребления в тексте навязчивых алкогольных аллюзий. Или иллюзий. Всех этих «кружек с горя», «оловянных стопок», «бочек с пивом» и прочей атрибутики пьяниц. Не они ведь главные в любом тексте. Но странная происходит вещь… Чем старательнее ты отгораживаешь себя от навязчивой темы, тем настойчивей и коварнее она вползает в текст… Вот и Пушкин, классик, выскочил, как черт из табакерки: «Посмотрим, как автору удастся, не горюя, удержаться на волне!» То есть без пресловутой кружки.

Воспитательная роль литературы, как и громкое определение «писатели – инженеры человеческих душ» – большое преувеличение. Две химеры, навязанные отцом народов Сталиным. По правде говоря, выражение про инженеров человеческих душ восходит к Олеше. Сталин заимствовал. А Юрий Карлович, мне кажется, просто съязвил. Помните лозунг про важнейшее для пролетариата искусство – кино? С чего это вдруг кино стало важнейшим для рабочего класса искусством? Луначарский якобы пришел к Ленину с просьбой материально поддержать мастеров кино. Ленин в раздражении воскликнул: «Ну, конечно, батенька! Важнейшим искусством для пролетариата является кино! Сколько надо?!» Для кино всегда надо много. Спросите у «батеньки» Никиты Михалкова. Или у «батеньки» Федора Бондарчука. Так и Олешу неведомый нам инструктор отдела пропаганды райкома партии наставлял: «Писатели для воспитания юного поколения строителей социализма важны!» И пьяненький Олеша, усмехнувшись в густые польские усы, ответил: «Ну, конечно… пся крев! Они ведь инженеры человеческих душ!»

И опять «пьяненький» Олеша. Ну вот зачем? А затем, что последние несколько лет своей жизни Юрий Карлович не выходил из ресторана «Националь». Выпитые им рюмки коньяка официант высчитывал по стопке блюдец, скапливающихся на столе. Горка белых блюдец, похожих на летающие тарелочки, росла на столике Юрия Карловича каждый день. Словно по заведенным, один раз и навсегда, часам.

На самом деле, похоже, что два упомянутых случая – исторические анекдоты. Ленин вообще ничего подобного не говорил. Просто Луначарскому в споре с Троцким нужно было опереться на авторитет вождя. Вот он ничтоже сумняшеся и брякнул про кино. И даже вроде бы еще и цирк приплел. Мол, тоже важнейшее для рабочего класса искусство. Женщина-змея проскальзывает в обруч… Что может быть важнее? Со Сталиным и инженерами человеческих душ все выглядит доказательнее. Сталин пришел в дом Горького на писательский банкет – 1932‐й год. И там произнес тост: «Все производства страны связаны с вашим производством. Человек перерабатывается в самой жизни. Но и вы помогаете переделке его души. Это важное производство – души людей. И вы инженеры человеческих душ. Вот почему выпьем за писателей!» Кстати, на Олешу он сослался. По другой версии, он еще сказал про производство танков. Сталин придавал писателям значение. Он им давал ордена, премии и дачи. Сам звонил им по телефону. Пил грузинское вино за их здоровье. Он же росчерком красного карандаша отправлял писателей в лагеря и тюрьмы. А то и к стенке ставил. Сейчас писателям никто не звонит. И тостов в их честь на кремлевских банкетах не произносит. С дачами в Переделкине постоянные скандалы. Но зато и не расстреливают.

На наших глазах инженеры человеческих душ превращались в слесарей-сантехников и ассенизаторов. Тоже нужные обществу профессии. Чистить прогнившие трубы любви, вскрывать язвы прошлого и латать свищи настоящего. Кладбища, морги, тюрьмы, колонии, бандиты и проститутки, наркоманы и нравственные уроды становились предметом исследований современных писателей. Отклонения от человеческой сущности, нарушения психики, презрение к нормам морали… Такие произведения быстро становились премиальными. Их авторов охотно приглашали во Франкфурт на книжные ярмарки. Почитайте, к примеру, совсем неплохой роман популярного Сенчина «Елтышевы». Книга сбита мастеровитым плотником… Чуть не вырвалось – мастеровитым графоманом. Типун мне на язык! Роман Сенчин, конечно, не графоман. Написал о распаде патриархальной русской семьи. Ошибки и оговорки, кстати говоря, бывают очень злыми, но точными. Один критик в дискуссионном раже оговорился и публично назвал роман Сенчина не «Елтышевы», а «Ёптышевы»… Оговорка по Фрейду. Отец родной, Пушкин, крикнул собратьям по перу: «Да здравствует солнце, да скроется тьма!» На века крикнул. Многие подумали, что прозвучал долгосрочный и, как всегда, неточный прогноз погоды. А у Пушкина был совершенно другой прогноз. И по совершенно другому поводу. Давайте-ка, писатели, лиру добрую в народе пробуждать… Поменьше чернухи, побольше света! Ну и…? А вот что. Иисус, проходя мимо Галилейского озера и увидев рыбаков Симона и его брата Андрея, закидывающих сети, сказал им: «Следуйте за Мной, и Я научу вас, как стать ловцами людей». Сталин учился в духовной семинарии. Его мать мечтала, чтобы он стал священником. А он ее не послушался. И стал сначала бандитом по прозвищу Коба – деньги на революцию добывал, а потом Сталиным. Про ловцов душ он, конечно, знал. Сам увлекался такой «рыбалкой». Не с берегов ли Галилейского озера растут пророческие строки Арсения Тарковского: «Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете. Мы все уже на берегу морском, И я из тех, кто выбирает сети, Когда идет бессмертье косяком»?

следующий лист >>