Александр Красницкий
Воскресшая душа (сборник)
IV
Завидный сюрприз
Лестница, по которой поднимались Козодоев и Нейгоф, была чиста и поднималась до второго этажа. Евгений Николаевич нашел нужным объяснить своему спутнику, почему так.
– Особнячок у меня надворный, – проговорил он, останавливаясь у обитой клеенкой двери, – живу не-то в крепости, не-то в монастыре. Нельзя иначе при такой профессии, как моя, – всякие дела случаются.
Он нажал кнопку звонка.
Горничная, отворившая дверь, должно быть, давно привыкла ко всякого рода посетителям. По крайней мере, на ее лице не отразилось ни малейшего удивления при виде опухшей физиономии гостя. Она приняла от него пальто. Под ним оказался просторный пиджак, из-под которого виднелась чистая синяя блуза. На ногах Нейгофа были сапоги. Козодоев осмотрел его и, видимо, остался доволен.
– Пойдемте, граф! – умышленно громко произнес он. – Я проведу вас в кабинет. Вот сюда, следуйте за мною! Маша, посветите нам!
Коридор был длинный и темный. На другом конце виднелась дверь. К ней и повел Козодоев своего гостя.
В кабинете Евгений Николаевич усадил гостя в темный угол, потом зажег лампы и поставил их так, что свет падал на переднюю часть комнаты, оставляя остальное в полумраке. Затем он сел спиною к двери и лицом к Нейгофу. Вообще во всех его хлопотах можно было подметить приготовление к чему-то такому, что вот-вот должно произойти.
– Итак, дорогой мой гость и несомненный будущий друг, – начал он вкрадчиво, – мы здесь потолкуем с вами по душам.
Позади него раздался шорох. Нейгоф вздрогнул и отодвинулся еще дальше в темноту своего угла. Евгений Николаевич встал и повернулся. На пороге стояла женщина. Она была молода и красива. Темные, пышные волосы оттеняли нежную белизну ее лица с гармоничными чертами. Большие черные глаза лучились, розовые губки были капризно сжаты, что придавало еще больше прелести ее милому личику. Стояла она так, что свет от ламп падал прямо на нее и подчеркивал ее красоту.
– Софья Карловна! – кинулся к ней Козодоев. – Простите! Только что намеревался явиться к вам! – и он, почтительно склонившись, поцеловал протянутую ему руку.
– Это меня нужно бранить, – с чуть заметным акцентом ответила красавица. – Я думала, что вы одни… Я помешала?
– О, нет, нет! Как вы можете говорить? Но я знаю: ведь вы ко мне по делу? Прошу вас в гостиную. Граф, простите, я оставлю вас ненадолго одного!
При слове «граф» красавица прищурила свои лучистые глаза и бросила взгляд в угол, куда забился Нейгоф. Потом она перевела взор на Козодоева.
– В гостиную, в гостиную прошу, – засуетился тот. – Не место царице красоты в убогой келье старого отшельника.
Он подал ей руку и вывел из кабинета, откуда они молча прошли в гостиную.
– Этот? – спросила Софья Карловна, и на ее лице появилось злое выражение.
– Он самый, – кивнул головой Козодоев. – Не нравится?
– Нравится, не нравится – говорить нечего, вопрос решен. Но все-таки я ожидала увидеть что-нибудь более приличное. Фи! Он противен с этими своими синяками.
– Что же ты, Соня, хочешь от босяка? Но ты молодец у меня, твое появление произвело несомненный эффект! Ты сделала-то, что нам нужно, молодец!
– И неужели это – граф? – спросила Софья Карловна.
– Самый настоящий: граф Михаил Андреевич Нейгоф, один из представителей древнейшего аристократического рода.
– Тот, который нам нужен?
– Именно тот!.. Но знаешь что, Соня, прощай! Я вернусь к нему… Не следует упускать первое впечатление.
– Я более сегодня здесь не нужна? – холодно спросила Софья Карловна.
– Не нужна. Иди к себе. Ты, деточка, сегодня вполне достойна награды… Ну, давай, птичка, свой мраморный лобик…
Козодоев притронулся губами ко лбу молодой женщины, а затем поспешил в свой кабинет к Нейгофу.
Софья Карловна некоторое время стояла в задумчивости, потом пришла в себя и так сильно стиснула свои пальцы, что даже послышался хруст.
– Что же, – проговорила она, – пусть, пусть! А все таки ужасно… Да, впрочем, мне-то какое дело?.. Я буду в стороне.
Она встряхнулась, гордо подняла свою красивую головку и вышла из гостиной.
Когда Евгений Николаевич вошел в свой кабинет, – то его слух поразили какие-то странные звуки, доносившиеся из того темного угла, куда забился граф босяк. Последний рыдал.
– Михаил Андреевич, голубчик! – склонился над ним Козодоев. – Что с вами? Что значат эти слезы?.. Поверьте, вы видите перед собой искреннего друга… Скажите, откройтесь!
– Всколыхнулось… прошлое все всколыхнулось! – залепетал Нейгоф. – Все воскресло, что я хотел потопить в проклятом дне… Зачем вы показали мне эту женщину?
– Да успокойтесь, это случайность! Кто вам показывал ее? Видели, сама без зова зашла!
– Случайность! А эта случайность разбередила все прошлые раны… все, все! Сколько лет я не видал порядочной женщины… И вот внезапно… так близко…
Слезы струились по опухшим щекам графа, царапины стали сочиться кровью. Он вновь был отвратителен и страшен.
Козодоев, казалось, любовался этим видом человеческого унижения. По его губам проскальзывала насмешливая улыбка, но стоило только его странному гостю пошевелиться, как лицо его принимало сочувствующее выражение.
– Стало быть, моя хорошая знакомая и клиентка произвела на вас впечатление? – спросил он. – Стало быть, она понравилась вам?
– Что вы, что вы! Да разве я смею даже помыслить об этом?
– Вот это вы напрасно! В чайной вы что-то замысловатое про свою гордость говорили, а теперь опять принялись унижать себя. Нет, нет, поддержитесь. Вы сейчас сказали, что прошлое воскресло, воскресните и вы сами… Стойте! Вот Маша несет нам закусочку, мы и начнем с того, что утолим голод и жажду по-человечески – за столом, застланным скатертью, с приборами, словом, в чистоте и не в обиде. Ставьте, ставьте, Маша, скорее на стол все, что у нас имеется, – приказал Козодоев вошедшей с подносом горничной. – Расставляйте и уходите, а мы тут пировать будем. Граф, вот ваше место. Покиньте свой угол и вновь вступите в среду себе подобных. А хороша Софья-то Карловна! На что уж я старик, а и-то нет-нет, да и защиплет ретивое. Ну, ваше сиятельство, подходите. За ваше здоровье, чокнемся!
Нейгоф выполз из своего угла, подошел к столу и уже жадно глядел на рюмки с водкой.
Они выпили, повторили и опять выпили.
– Ну, друг мой, – заговорил Козодоев, – теперь, несколько придя в радужное настроение, будем говорить откровенно. Поверьте, я не прочь устроить ваше счастье, если вообще счастье – не звук пустой. Будете говорить и отвечать?
– Спрашивайте, – ответил Нейгоф.
– Очень понравилась вам Софья Карловна?
– К чему такой вопрос?
– Нужен он… нужен и для вас, и для меня. Буду откровенен. Я заметил, что она произвела на вас сильное впечатление. Так? Хотите стать ее мужем?
Козодоев произнес эту фразу и сам испугался того впечатления, которое она произвела. Нейгоф, с красным, перекосившимся от злобы лицом, с трясущимися губами, вскочил из-за стола и, стуча по нему, закричал:
– Да что же это, издевательство, что ли? Так нет! Довольно того, что было! Всему есть конец! Или вы сегодня хотите меня с ума свести? Да выпустите меня отсюда, иначе я стекла разобью и из окна выброшусь!..
Козодоев рассмеялся и сказал:
– К чему такие страсти? Ведь я же говорю совершенно серьезно. Я вас и привез сюда только затем, чтобы предложить руку этой молодой особы. Заметьте, руку, а не сердце. Сердце завоевать – это уже ваше дело. Пока ей нужна ваша рука. Понимаете вы меня, ваше сиятельство: рука, – то есть ваш графский титул. Вот зачем я вас разыскивал и разыскал. Ну, решайте с места в карьер: да или нет?
V
Расчет и порыв
Красавица, которую предложил в супруги графу босяку Козодоев, жила в соседней квартире. Чтобы попасть к себе, Софье Карловне стоило только перейти по площадке парадной лестницы и отворить дверь особым ключом.
– Стасик! Ты? – воскликнула она радостно, очутившись у себя и увидев еще с порога стройного молодого человека, с красивым, но нагловатым лицом. – Как ты здесь?
– Спрашивает еще! Что, у меня своего ключа нет? – засмеялся молодой человек. – Я знал, что сегодня решается твоя судьба, и пришел…
– Да, ты прав… он там… Козодоев привел его… Как он ужасен!
– Кто? Жених, который должен сделать тебя графиней?
– Да, он, – прошептала красавица.
– Скоро же старый аспид провернул дело! Ну, полно! Не горюй! – и с этими словами Стасик нежно привлек к себе Софью Карловну и поцеловал ее.
Красавица не сопротивлялась. Присутствие духа, холодность, которыми владела Софья Карловна при Козодоеве, теперь совершенно оставили ее.
– Стасик, милый мой, – заплакала она, – если бы ты знал, как все это ужасно…
– Что? Твое будущее замужество?
– Да… Евгений Николаевич говорит, что оно необходимо… Я согласилась с ним, дала слово, что выйду замуж за этого отщепенца, но теперь чувствую, что это выше моих сил.
– Откажись тогда!
– Не могу… не смею…
– Это почему же не смеешь? Что ты, раба этого Козодоева? Разве он может принудить тебя?
– Может, может! Ах, Стасик! Ты ведь ничего не знаешь…
– Все знаю, и даже больше, чем ты знаешь. Это говорю тебе я, Станислав Федорович Куделинский. Мы с тобой – старые друзья, и ты мне можешь поверить… Ведь Козодоев – вовсе не такой человек, чтобы заботиться о чужом счастье. Он все делает только для себя. Если он выкопал этого босяка графа и назначил его тебе в мужья, – то вовсе не для того, чтобы увенчать твою голову графской короной. Нет! Тут он проделывает хитросплетенную махинацию, и ты, Соня, для него – лишь средство в достижении цели.
– К чему же ведет он это сватовство?
– К чему? Да вот к чему: этот граф босяк – завидный жених для такой бедной сиротки, как ты, моя птичка. Он – предпоследний представитель, хотя и по боковой линии, богатейшего, некогда рыцарского рода остзейских графов Нейгофов, и – представь себе! – сам ясно не знает этого. Что? Понимаешь, в чем тут суть?
– Смутно, милый…
– Какая ты несообразительная! Семья много лет тому назад отказалась от этого графчика, а он, чтобы выразить свой протест против отвергнувших его родственников, не нашел ничего лучшего, как удариться во все тяжкие. Со ступеньки на ступеньку он быстро опустился на дно, да и застрял там… Чу! Кто-то идет сюда… Не надо, чтобы нас видели так близко друг к другу!
Куделинский отстранился от Софьи Карловны и принял вид ведущего светскую беседу молодого человека.
В гостиную вошла Маша, горничная Козодоева.
– Барышня, – сказала она, кланяясь Станиславу Федоровичу, – меня к вам Евгений Николаевич прислали. Велели сказать, чтобы вы подождали их у себя… Они придут к вам, как только кончат разговор с гостем.
– Чудное что-то такое, что и в толк не возьму! Барин вовсю смеется, а их гость так и заливается, плачет.
– Вот как? – воскликнул Станислав Федорович. – О чем же это?
– А этого, барин, я уже знать не могу, – чудно только… Да, барышня, Евгений Николаевич велели сказать, чтобы вы не беспокоились, к ним не приходили, они сами к вам пожалуют, меня же до утра отпустили.
– Как это до утра? – спросил Куделинский.
– А так, я накрыла на стол, подала все, что следует, а Евгений Николаевич вышли ко мне, целковый дали и говорят: «Ступай, Марья, гуляй до завтрашнего радостного утра, ты мне не нужна и помешать можешь». Только вот приказали к вам зайти и предупредить.
Глаза Куделинского вдруг блеснули зловещим огоньком.
– Ну, идите, Маша, – сказала Софья Карловна, – веселитесь.
– Покорнейше благодарим, – поклонилась Марья. – Только как же вы-то останетесь, барышня, одне?.. Ведь вашу Настю в больницу отправили. Прикажите, я останусь.
– Не нужно, не нужно! Зачем я буду лишать вас нескольких часов свободы? Я как нибудь устроюсь. Идите, не беспокойтесь обо мне.
Марья чуть подумала, потом, что-то сообразив, посмотрела лукавым взглядом на молодых людей, поклонилась и вышла.
Куделинский после ее ухода вскочил и забегал из угла в угол по комнате.
– Что с тобой, Стасик? – тревожно спросила Софья Карловна.
– Так, ничего, Соня… Мысль тут одна… понимаешь: мысль! Если ее осуществить, она всю нашу жизнь по-иному повернет… Соня, ты любишь меня? Веришь мне?
– Что за вопросы, Стася! Разве ты не знаешь сам?
– Знаю, уверен! Давно уже мы не чужие друг другу. Соня, голубка, если ты веришь мне, – то должна исполнить-то, что я скажу тебе сейчас.
– Все, милый, исполню, все. Приказывай.
– Выйди замуж за этого графа.
На лице Софьи Карловны отразились и ужас, и удивление.
– И ты, как он!.. И ты желаешь этого?..
– Да, да! Желаю, прошу, требую… Так нужно, нужно для нашего будущего счастья: твоего и моего. Ведь ты же сказала, что веришь мне. Только мы этого Козодоева отшвырнем с нашей дороги, и будем правы: ведь Козодоев хлопочет о том, чтобы завладеть огромным наследством, которое не может миновать этого босяка графа, и через тебя он завладеет им. Ты будешь графиней Нейгоф, этот твой муж ровно ничего не стоит как человек, стало быть, распорядительницей его богатства будешь ты, а через тебя – Козодоев. Вот он куда метит! Но если приносить такую жертву, так приносить ее для себя, а не ради алчного старикашки. Зачем же будущим богатствам этого босяка графа попадать к Козодоеву? Пусть они попадут к нам! Слушай, Соня… Ты меня любишь, а я – бедняк, нищий, без всякой возможности разбогатеть. Если твоя любовь – не ложь, – то ты принесешь эту жертву ради меня… Что, Соня? Что ты мне скажешь?
– Боюсь, – пролепетала Софья.
– Кого? Этого аспида Козодоева? Положись на меня – я все устрою. Все! Козодоев будет безопасен… Что такое там, за стеной? Ведь это у Козодоева!
До слуха Куделинского и Софьи Карловны из соседней квартиры донеслись приглушенные крики и шум борьбы.
– Да, да! – испугалась Софья Карловна. – Что там такое?
– Пусть их! – злобно засмеялся Куделинский. – Мы здесь – одни, они там – одни… Да чего ты испугалась? Ну вот, все там и стихло… видишь, как скоро. А, право, интересно бы знать, что у них вышло?
А в кабинете Козодоева произошла такая сцена.
Предложение Евгения Николаевича произвело на Нейгофа вовсе не-то впечатление, какого ожидал старик.
– Так вы только за этим и привезли меня сюда? – неестественно спокойно спросил граф, когда Козодоев смолк.
– За этим, за этим. Разве плохо?
– И вы осмелились сделать мне подобное предложение?
– Вот удивительно! Отчего же мне его не сделать? Для вас тут может выйти очень выгодное предприятие.
Нейгоф стоял перед стариком, пронизывая его сверкающими взорами. Он уже не плакал, но был страшен в своем гневе и безобразии.
– Мои предки… – начал он.
– Оставьте эту музыку! – цинично-хладнокровно перебил его Козодоев. – Ваши предки, может быть, какой-нибудь там Рим спасли, а вы-то что такое? Ничтожество из ничтожеств! Грязь смрадная! А тоже… предки…
– Молчать! – загремел Нейгоф. – Не смей говорить о том, что тебе не дано… Да, я – грязь, ничтожество, но кто это «я»? Я – Минька Гусар, с кобрановских огородов, а не граф Нейгоф. За одиннадцать лет ты первый осмелился назвать меня этим именем. А оно стоит так высоко, что я не позволю оскорблять его… Я, Минька Гусар, – весь твой. Бей меня, топчи, унижай как угодно, я все снесу, а графа Нейгофа оставь… Я стал грязью, но не запятнал этого имени, не запятнал и не запятнаю! Я не отдам его неизвестно кому… Не отдам ни за что!..
– А ведь хороша невеста-то? – опять перебил его Козодоев. – Коснись меня такой случай, я о всех предках бы позабыл… Да и кто же это тебе, ваше сиятельство, сказал, что она недостойна стать твоей супругой?
– Позорное предложение – вот кто!
– Какое там позорное! Садись-ка да опрокинь еще рюмочку.
Нейгоф с презрением посмотрел на Евгения Николаевича.
– Сейчас же выпустите меня! – грозно произнес он.
– Это еще куда? Ан не пущу, – преградил ему дорогу Козодоев, – ежели не лаской, так силой не пущу.
Граф с яростным воплем кинулся на него. Старик смело выдержал напор. Но бешенство удвоило силы Михаила Андреевича. Козодоев отлетел от двери, а граф торжествующе выбежал из кабинета.
VI
Кровавое дело
Маша вернулась домой рано утром. Дом, где жил Козодоев, был старой постройки особняк с двумя ходами и несколькими свободно размещенными флигелями.
Когда Маша вошла на двор, все в доме еще спали, только ворота конюшенного сарая, находившегося в боковом флигеле, были открыты.
– Федор, а, Федор! – крикнула Маша.
– Чего там? Кто спрашивает? – из конюшни вышел мужик в кожаном переднике, с мочалкой в руках. – Ты, Машутка? Ишь, она с гулянки только идет, а я уже за делом: экипаж мою. Чего тебе?
– Барин не выходил?
– Такую-то рань? Чего ему?
– Не бывало, что ли? Для него, что день, что ночь – все дела какие-то.
– Дел, видно, немало. У него в окнах недавно огонь светился. Видно, что дела. Без дела кто же всю ночь хороводиться будет.
– Как же это я попаду теперь? Поди, заперто, а на морозе ждать совсем неохота.
– Сходи, стукни, может, барин-то не спит. Говорю, огонь только что погас.
– И-то схожу, попытаю счастья.
Марья направилась к крыльцу черного хода и скрылась за дверью. Прошло две три минуты, и по всему двору разнесся отчаянный вопль.
– Машка вопит, чтой-то с нею? – кинулся на крик из своей комнатки Федор.
Девушка уже была на дворе и бессмысленно металась, неистово вопя:
– Убили, убили… барина убили!.. Люди добрые, помогите!.. Убийство!
Крики уже вызвали переполох. Из флигелей выскакивали полуодетые люди, от ворот бежал дежурный дворник.
– Кого убили? – раздались со всех сторон вопросы.
– Барина нашего, Евгения Николаевича! – вопила Марья.
– Козодоева?
– Его, его! Да подите же вы туда кто-нибудь! Может, еще и жив он…
– А говоришь: «убили», – заметил старший дворник, – только народ мутишь! Ежели жив, так не убийство, а покушение… Ну, идем!
– Ой, нет! – взвизгнула Марья. – Не ведите меня туда! Лучше я здесь останусь.
– Врешь! Должна идти, ежели первая на такое дело наткнулась, – подтолкнул девушку к крыльцу старший. – Ребята, вы посторонних и любопытствующих посдержите! Чего тоже лезут?.. Антоха! – крикнул он одному из подручных. – Беги на пост к городовому, сообщи: так, мол, и так – происшествие.
Постанывающая от внезапного потрясения Марья, дворники, Федор и несколько наиболее энергичных любопытных поднялись по лестнице к дверям в козодоевскую квартиру.
– Ой, отпустите меня лучше! – взвизгнула уже на площадке Марья. – Увижу его – чувства лишусь!
– Полно кобениться-то! Отворяй скорее! – прикрикнул на нее старший и вошел в квартиру.
К этому времени рассвело настолько, что все можно было ясно рассмотреть.
На полу, недалеко от входной двери, в луже уже запекшейся крови лежала темная масса, напоминавшая человеческую фигуру.
– Н-да, дело, – проговорил старший, обнажая голову. – Какое тут жив.
– Вся голова вдребезги, – проговорил Федор, наклоняясь над трупом. – Эка! Каша кашей стала!
– И в самом деле! Вот так поработали! – согласился с ним один из дворников. – Даже лица не признать…
Действительно, голова трупа была вся размозжена. Черепная чашка превратилась в осколки, мозг вперемешку со сгустившейся черною кровью покрывали, как маской, всю нижнюю часть лица.
– Царство Небесное! – проговорил старший. – И кто же этакое дело натворить мог?!
– Он, он, проклятущий! – воскликнула Марья. – Гость вчерашний! Барин покойник вчера его с Федькой неведомо откуда привез. Он и убил. Больше некому, как ему, окаянному. Барышня-то, барышня наша, Софья Карловна, ничего, поди, не знает. Спит теперь, голубушка, крепким сном, а тут такая беда стряслась. Пойти побудить ее!
Марья выбежала из квартиры и через двор кинулась к парадному ходу.
– И нам, ребята, здесь оставаться нечего, – объявил старший. – Сейчас полиция явится, выйдем-ка на лесенку. Никто ничего трогать не смей! Ну уж и дело стряслось!.. Федор! Слышал, что Машутка сказала? Ты это какого же убивца к нам в дом привез?
– Я что же, Панкратий Иванович? Мое дело – сторона. Разве я могу в хозяйские дела мешаться?
– То-то «сторона»! Вот посмотрим, с которой стороны тебя к этому делу пришьют? Эх, сколько народа набилось!.. Хоть бы полиция скорей приходила!
Вся лестница была запружена людьми, со двора доносился шум голосов.
– Панкратий Иванович! – крикнул снизу посланный старшим за полицией Антон. – На парадный вас требуют… Сам господин помощник туда пришли!
– Иду, иду! – и Панкратий Иванович, расталкивая народ, кинулся к парадному ходу.
– Что у вас тут случилось? Убийство? – встретил его грозным окриком помощник пристава, ожидавший старшего с двумя околоточными и несколькими городовыми. – Простите, сударыня, – с любезным полупоклоном обратился он к стоявшей около него Софье Карловне, за которой видна была дрожавшая Марья. – Евгения Николаевича ухлопали?
– Его, ваше высокоблагородие. Только мы тут ни при чем.
– А это видно будет… Не смотрите за порядком, канальи! Дежурные у ворот спят, вместо того чтобы обывателя оберегать… Дверь открыть!
– Покойник-то около черного хода лежит, ваше высокоблагородие, – пробормотал Панкратий.
– А ведете сюда! Ба-ба-ба! Мефодий Кириллович! Так скоро? – воскликнул полицейский офицер, увидав взбегавшего на площадку старичка. – Никак не ожидал! Право, вы вездесущи!
Софья Карловна вскрикнула, увидав этого старичка. Он был очень похож на Козодоева: такой же низенький, так же гладко выбрит и такой же подвижный. Разница между ними была лишь в том, что Козодоев был худощав, а этот старик имел округлую фигуру, да не носил очков, благодаря чему видны были его умные, проницательные глаза.
Он слышал, как вскрикнула Софья Карловна, и внимательно поглядел на нее.
– Уж и вездесущ! – воскликнул он, здороваясь с полицейским. – Знаете, облава за Обводным была, так я из любопытства присутствовал. А тут вдруг слышу, по телефону сообщают, ну вот и поспешил. Что тут такое? Убийство?
– Козодоева некоего убили…
– Знал его. Дельный парень! Голова замечательная! Насмерть?
– Кажется, так… Так что же мы стоим? Здесь дверь заперта, с другого хода проникнем. Сударыня, – обратился помощник пристава к Софье Карловне, – вы, конечно, с нами?
– Нет, нет! Увольте меня, – дрожащим голосом ответила та. – Это так ужасно! Я не могу, совсем не могу… Еще вчера вечером я видела его живым, а теперь… – и она залилась слезами.
– Не смею настаивать, – опять полупоклонился полицейский. – Я думаю, что ваше присутствие при первом осмотре не обязательно. Ваше мнение, господин Кобылкин? – обратился он к Мефодию Кирилловичу.
– Конечно, – согласился тот. – Я вижу, молодая особа потрясена…
Софья Карловна уже не просто рыдала, у нее началась истерика. Марья поспешила увести ее в квартиру.
– Это кто же такая будет? – спросил Кобылкин у полицейского. – Родственница, дочь?
– Тут какое-то темное, частное дело, – ответил тот, – не-то родственница, не-то приемыш, не то… – и полицейский офицер что-то прошептал на ухо Мефодию Кирилловичу.
– Ага, понимаю, неопределенные взаимоотношения… а надо признаться, что если последнее, – то у старичка вкус был хороший: очень недурна!
Когда они вошли на черное крыльцо, почтительно расступившаяся перед ними толпа сейчас же сомкнулась.
– Это кто же такой в штатском и бритый? – раздались вопросы.
– Как кто? Сам Кобылкин!
– Кобылкин! Знаменитый? Да разве он не в отставке?
– Что ж, что в отставке! По старой памяти ни одного такого дела не пропускает. Чуть где-нибудь преступление, он уже тут как тут, его любят, всюду пускают…
Имя Мефодия Кирилловича Кобылкина в самом деле пользовалось популярностью. Это был человек, одаренный проницательностью, наблюдательностью и сообразительностью, так сказать, ищейка по призванию. Не было такого запутанного дела, которого он не раскрыл бы за время своей долгой службы. Не было преступной тайны, в которую он не проник бы. Даже оставив службу, он продолжал заниматься любимым делом и частенько указывал путь к раскрытию преступления там, где его молодые преемники становились в тупик.
Увидав труп, он не задержался около него, а прошел в комнаты. Там он заглянул во все уголки, простучал все стены и вернулся к помощнику пристава, который составлял уже протокол первоначального дознания.
– Уведомление следователю уже послано, – сообщил ему полицейский, – а вот интересно, что вы, Мефодий Кириллович, обо всем этом думаете?
– А ничего еще, батенька мой, не думаю, – откровенно сознался Кобылкин. – Интересный случай произошел сегодня при облаве-то нашей. За Обводным каналом на пустырях субъектика задержали в числе прочих. С виду поглядеть – босяк форменный, а оказался титулованной особой: граф Михаил Андреевич Нейгоф, и это его сиятельное происхождение несомненными документами подтверждено.
