Александр Каренин
Прощаться не будем!
– Молчать! – ударив кулаком по столу, воскликнул он, – Как ты смеешь судить о работе нашего управления? Ты щенок, даже представить себе не можешь, что тебя ждет!
После не продолжительной паузы, он добавил:
– Вот тебе карандаш, вот бумага, давай пиши признание! Грамотно напишешь, может отделаешься сроком в четвертак! А будешь кобениться, к стенке пойдешь!
Взяв в руку карандаш, я начал писать все так, как было на самом деле. Зубов бродил из угла в угол, выкуривая папиросу и похрустывая костяшками пальцев. Спустя час, я закончил свое чистосердечное признание.
– Вот гражданин полковник, готово! – протягивая ему два листа исписанной мною бумаги.
Внимательно прочитав признание, он посмотрел на меня, и аккуратно складывая бумагу, начал рвать на мелкие части.
– Ты, кажется, меня не понял, сволочь! Правду я сказал писать! Быстро взял бумагу и переписал! Иначе, в наказание тебе и твоя семья пострадает!
– Семью не тронь мразь! – резко встав из-за стола, закричал я.
– У тебя там вроде как супруга имеется? Мы и до нее доберемся! Будет гнить в лагерях, за мужа предателя! А там с ней зеки знаешь, что сделают? – воскликнул он в ответ.
В тот момент мною начала управлять какая-то ни ведомая сила. Подняв со стола карандаш, я что есть мочи пригвоздил его кисть к столу, а затем ударил кулаком по лицу наотмашь. Полковник завизжал от боли как свинья. Вдруг подскочил и старшина с кулаками. Выхватив из-под себя табурет, я со всей одури ударил старшину. Табурет разлетелся в разные стороны. Тот, лишаясь рассудка, упал на пол. Зубов вытащил карандаш из руки, начал хвататься на наган:
– Да я тебя паскуда, за оказание сопротивления органам, пристрелю!
Я набросился на него и выбил наган из рук. После чего начал жестоко избивать. Откуда только у меня, двадцати летнего мальчишки столько силы, чтобы сладить с сорокалетним мужиком. Жена – это моя больная тема, я за нее кого угодно порву, а тут, когда над ней нависает угроза, я был готов пойти на любое преступление.
Когда за дверью охрана услышала стоны и крики, они ворвались внутрь, и наблюдая картину избиения мною сотрудников, немедленно ринулись ко мне. Не успев поднять с пола Зубовский наган, чтобы пригрозить им остановиться, я получил удар прикладом автомата по голове и потеряв сознание, упал на пол рядом с полковником.
Очнулся я уже в камере, спустя двое суток (как сказал мне арестант, сидевший рядом со мной). На мне были одни кальсоны, забрызганные кровью. Всё лицо было опухшим и синим, тело неимоверно болело было трудно дышать, сломали ребра. Пальцы были почерневшие, видимо от ударов прикладом. Да и доброй половины зубов своих не досчитался.
– Да браток, за что это они тебя так? – спросил склонившийся надо мной пожилой мужчина, с синяками на лице, и запекшийся кровью на губах.
– За дело отец, за дело…
– А вы кто такой будете? – прищурившись, спросил я.
– Бывший полковник Красной армии Иванцов Павел Семенович. Точней то, что от него осталось… – ответил он, прикладывая мне ко лбу влажную тряпку.
– Виноват, товарищ полковник! Как вы тут оказались? И за что?
– Да, за дело. Спьяну, самовольно оставил свою часть, когда обозначилась угроза окружения под Каневым. Застрелил своего подчиненного в горячности. И вот с тех пор я здесь. Жду решения трибунала.
– Ясно… – безразлично ответил я
– А ты за что?
– А долгая история, товарищ полковник… – ответил я, корчась от боли.
– Ладно, отдыхай! У нас еще будет время поговорить по душам. – сказал Иванцов и прилёг на нары.
Летели месяцы. Следствие продвигалось вперед. Допросы продолжались практически каждый день, а иногда и по два раза на дню. Сосед по камере, генерал Иванцов всё время ухаживал за мной, после каждого допроса. Сил уже не хватало этого терпеть, и я решил покончить с собой. Рано утром, пока все спали я снял с себя гимнастерку, разорвал её и сделал удавку. Накинув себе на шею, второй конец привязал на верхний ярус нар.
Со слезами я прошептал про себя:
–Простите меня семья ради Бога, я так больше не могу! И закрыв глаза, я медленно спустился на пол. Петля стягивала моё горло. Дышать становилось все сложней. Легкая судорога распространялась по всему телу. От нехватки воздуха я начал терять рассудок. Вдруг мои шорохи услышал Павел Семенович и как ошпаренный подорвался с койки уложив меня на нары. Он бил меня по щекам, чтобы привести в чувства, но увы. Тогда он начал звать на помощь. На крики подбежали конвоиры и взяв моё тело в полубессознательном состоянии, оттащили в медпункт изолятора. Очнувшись уже в лазарете, надо мной склонилась физиономия Зубова.
– Ну и чего ты? Легкой смерти искал? – сказал он.
– Да лучше сдохнуть, чем тебя видеть каждый день, как ты кулаки об меня чешешь! – прошепелявил я в ответ.
– Ну-ну, поправляйся! – сказал он, и тут же удалился из лазарета.
Пролежал я не долго. Уже на следующие сутки меня отправили обратно в камеру. Допросы вскоре прекратились. Питание было скудным и за это время я очень сильно потерял в весе. В один из вечеров, мы с Иванцовым завели разговор:
– Павел Семенович, как продвигается ваше дело? – спросил я, сидя на верхнем ярусе нар, и смотря в окно.
– Да ни как Алексей. Меня уже давно никуда не водят. Ни допрашивают, даже ни бьют. Скорее всего, со мной уже давно определились… – скорбно вздохнул он.
– Вы знаете, я только сейчас, наверное, начинаю понимать всю ценность жизни. Столько всего я пережил за это время, а вроде еще и не пожил. Скоро приведут приговор в исполнение и все закончится.
Полковник подошел ко мне, уперся руками о нары и тихо произнес:
– Я хочу дать тебе один совет! Как бы тебе трудно не было, всегда оставайся человеком! Даже под дулом пистолета, даже под угрозой смерти, ни теряй человеческого лица! Смерть она конечно штука такая. И если уж так случилось, то смотри «костлявой» в глаза с гордостью. Тело ты можешь не уберечь, а вот честь и душу сохранишь. Пусть ты прожил и малейшую часть времени, ведь для вселенной двадцать лет мало, ты гордись тем, что ты защищал свою Родину и своих родных. Пусть они все видят, что тебе ни сколько ни страшно.
– Спасибо вам, Павел Семенович! Вы спасли мне жизнь, вытащив из петли, но видимо за зря. Я думаю, что мы с вами еще увидимся! Ни на этом свете, так на том! – замолчал я на мгновение, после чего улыбнулся и продолжил: – Товарищ полковник, а давайте хотя бы в последние минуты нашей жизни, мы помечтаем о светлом будущем.
Иванцов по-отечески приобнял меня за плечи и улыбнувшись, ответил:
– Эх дорогой ты мой, Алексей! Ты еще слишком молод, чтобы умирать. Давай помечтаем, конечно! Вот чего бы ты сейчас хотел?
– Я бы хотел познакомить вас со своей женой! Чтобы мы все вместе, после войны встретились и поужинали в каком-нибудь дорогом ресторане. Отметили нашу победу! Заказали бы борща с пампушками, картошечки деревенской с селедочкой, и затравили бы все это по двести, а можно даже по триста грамм столичной водочки. Как вы считаете? – улыбнулся я, глядя ему прямо в глаза, в которых я увидел каплю некоего счастья, от услышанных слов.
– Как скажешь! Можно и по триста грамм! – ответил он, улыбаясь уголком рта.
– По дому сильно тоскуешь?
– Вы даже представить себе не можете как! Жизнь готов дьяволу продать, лишь бы на жену взглянуть. А вы?
– А у меня только сын один остался. С женой в разводе еще с начала войны.
– А сын у вас где сейчас?
– Воюет, где-то воюет! Весточки от него с осени 42-го не было.
– Живой товарищ полковник! Он еще напишет, вот увидите!
– Ну дай бог, если так! – опустив голову он глубоко задумался.
– Павел Семенович, а вы верующий? – вдруг спросил я.
– Верующий, а что такое? – его будто бы взбодрил этот вопрос.
– Научите меня веровать пожалуйста? Я за всех нас молиться буду!
Иванцов улыбнулся и сказал:
– Действительно Алексей, в этих стенах да в нашем положении только молиться и надо! А вообще это дело правильное. Душа должна разговаривать с богом, не только когда тебе плохо, но и когда тебе хорошо. Ты должен благодарить его за каждый прожитый день, ибо он помогает тебе выжить!
Я спрыгнул с верхнего яруса и взяв его за руку спросил:
– Так научите?
– Научу! Я научу тебя одной молитве, она помогала мне во всех случаях жизни! Становись к окошку! – сказал он, и показал мне для начала, как правильно креститься.
– Вот хорошо! А теперь закрой глаза, отвлекись от всех мыслей, и крестись после каждого сказанного тобой слова. Повторяй за мной: Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; Да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; Хлеб наш насущный дай нам на сей день; И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава вовеки. Аминь!
– Красивые слова Павел Семенович! Я обязательно их выучу! – сказал я, после проведенного молебна, – даже на душе как-то легче стало!
– Вот и хорошо! Я с этой молитвой в первую мировую, в атаки поднимался, – присев на свою койку, ответил он, – ладно сынок, давай-ка спать! Поздно уже!
Таким образом мы делили наше общее горе. Прошло еще пару недель. Про нас окончательно забыли. Уже и прекратились допросы, и еду начали давать более-менее нормальную.
Утро следующего дня началось как обычно. За окном уже сошел снег. Наступала весна. Ничто не предвещало беды, как вдруг к нам в камеру зашли двое.
– Подследственный Иванцов, на выход! – сказал один из них.
Полковник, поправив свой изодранный и испачканный запекшейся кровью китель, пригладил остатки седых волос на голове и заведя руки за спину, проследовал к двери. Вдруг он остановился в дверном проёме и повернувшись ко мне лицом, произнёс:
– Прощай, сынок! Береги себя!
Мы проводили друг друга взглядом. Они ушли и закрыли дверь, оставив меня одного в камере. Я понимал, что скоро они придут и за мной. Через десять минут после того как генерал покинул камеру, в проходной прозвучал глухой выстрел. Через какое-то время послышались шаги в мою сторону.
Выполняя наказ Павла Семеновича, я застегнул пуговицы на гимнастерке, оправился и принял стойку смирно. Ко мне в камеру зашли те же двое:
– Подследственный Петровский, на выход!
Улыбаясь им в лицо, я завел руки за спину, и не показывая страха, начал насвистывать всеми знакомую мелодию:
«От чего ты спросишь я всегда в печали,
Слезы подступая, льются через край…»
Меня вели по мрачному коридору. Далее завели за угол, где не было ни входа, ни выхода, только одна белая стена, обагрённая кровью казнённых предателей. Меня поставили лицом к стене, на который были свежие брызги крови, видимо от только что казненного полковника Иванцова. Сзади послышался щелчок открывающейся кобуры и затем последовал голос Зубова:
– Ну, вот и всё! Есть что сказать? Может, какие пожелания будут, ты говори не стесняйся?
– До встречи на том свете, гражданин Зубов! – ответил я, после чего зажмурившись, начал шепотом читать молитву.
– Хм, не густо! Ну да ладно! Заряжай! – приказал он конвоирам.
От страха я стал выкрикивать молитву во весь голос, теряя свой рассудок от происходящего.
– Огонь! – воскликнул Зубов.
Три одновременных выстрела произвели конвоиры над моей головой. Я упал на колени и держась за голову, прокричал:
– Суки вы паршивые! Как же мне все это надоело!
– Закрой рот! Расстрел для тебя – это слишком легкая смерть! – произнёс вдруг Зубов, убирая оружие в кобуру, после чего подошел ко мне и продолжил:
– Ты разжалован в рядовые, с лишением всех наград, без права переписки! Сейчас за тобой приедет машина, и поедешь на передовую. Глядишь там и пользу родине пронесешь!
Эпизод 21: «Штрафбат»
Наступила фронтовая весна. В начале апреля, мы в составе пяти человек прибыли в населенный пункт Шепетовка в недавно сформированный пятнадцатый отдельный штрафной батальон, где нас встретил комбат Ададимов. Знаков различий у него не было, так как штрафникам не было положено их носить. После знакомства с командиром, мы с пятью бойцами получили винтовки, каски, патронташ, котелки и фляжку. Наш «батальон смерти» (как окрестят его позже) находился на линии соприкосновения с противником, поэтому бои местного значения были тут делом обыденным. В райцентре находился штаб, где все время находился наш комбат. Зайдя в это полуразваленное здание, я впервые увидел штрафников. Батальон пестрил и уголовниками, и просто осужденными людьми за различные отягчающие проступки. Последних, блатные называли «фраерами»– (человек, не имеющий никакого отношения к блатному миру, чужой в уголовной среде). Уголовники сидели на полу и играли в «двадцать одно» против так называемых фраеров на ящике из-под снарядов.
– Мужики, а где найти комбата? – спросил я, подойдя к плотно сидящей массе уголовников.
Сидящий без гимнастерки с голым торсом мужик, с наколками будто иконостас, повернувшись ко мне лицом, ответил:
– Новенький что-ли?
– Ну да! Только что прибыл!
Рядом сидящий, худощавый парниша, с исколотыми в татуировках пальцами, играя немецким штыком вдруг влез в диалог:
– М-да братва, розы гибнут на морозе юность гибнет в лагерях! Такой моложавый и в наших краях! Тебя как звать-то?
– Алексеем!
– Лёха, назначаю тебя чушком! Я только что свои штиблеты запачкал, наведи комильфо на них! – сказал он, и швырнул мне в грудь свои ботинки.
Взяв в руки его ботинки, я тут же бросил их обратно в него и в грубой форме ответил:
– Я не нанимался тебе твои педали чистить! Найди себе другого чушка! Я спросил где комбат обитает!
– Ты че сука, совсем страх потерял? Ты знаешь кто я такой в натуре? – подорвавшись с места, вдруг забыковал он.
– Ша, Козырь, уймись! – остановил вдруг его тот самый мужик в наколках. Он приподнялся с корточек, и подойдя ко мне пристально разглядывал мое лицо, пожевывая папиросу.
– Фраерок, а мы с тобой раньше ни где ни пересекались?
Присмотревшись в его лицо, я узнал в нем своего старого, давнего дружка, бывшего парня моей Ксении.
– А, точно! Если я не ошибаюсь, Иван кажется! Князь!
– Узнал! Смотрю, живой до сих пор!
– А ты что думал, что после нашей последней встречи я сдохну? – ответил я, презрительно поглядывая на него.
– Хотелось верить! Бабу моя пригрел наверняка, да?
– Я попрошу тебя о моей жене так не выражаться! Зачем ей нужен был такой как ты? Понтов куча, а толку ноль! – улыбнувшись уголком рта, ответил я.
– Ладно ты не быкуй тут! А то быстро на пику посадим! – ответил Иван, достав из рукава финку.
Вдруг наш диалог прервал комбат, который откуда не возьмись появился и тут же вызвал меня к себе.
– Еще увидимся, паря! – толкнув меня в плечо, сказал Иван.
– Увидимся, увидимся! – ответил я, и плюнув ему под ноги, удалился в штаб к комбату.
–Здравия желаю, товарищ комбат, рядовой Петровский прибыл! – несколько шепелявя, представился я.
За столом сидел здоровый, с уродливым шрамом на лице мужчина и одновременно протирая замасленной тряпкой свой наган, он спросил:
– За что к нам сослали?
Так как у меня отсутствовали передние зубы, моя речь со стороны выглядела отчасти забавной. После заданного мне вопроса, я ответил:
– Помог власовцу избежать наказания!
– Это как?
– Дал ему возможность застрелится, а чекисту это не понравилось.
– Ха, ну и речь у тебя сынок, где зубы то потерял?
– На допросах, товарищ комбат!
– Лет тебе сколько?
– Двадцать два!
– Где служил?
– Пятый танковый корпус, сорок пятый отдельный танковый батальон, командир танка, бывший гвардии младший лейтенант Петровский.
– Ну, понятно. Значит так, командир я строгий, нрав у меня крутой! Чуть что, рука не дрогнет! Я ни первый год работаю со штрафными. Тут у нас всякого дерьма с лихвой. Ты парниша интеллигентный, тебе сложно будет с коллективом. Держись тех, кто за мелкие проступки попал. К блатным не прибивайся. У нас знаешь, как правила действуют здесь! Что бы тебе отсюда освободиться, ты должен кровью искупить свою вину. За любое ранение, светит освобождение. Самострелов не учиняй! Таких тут тоже хватает. В момент атаки в первую воронку прыгнут, и давай себе пальцы отстреливать. Потом в госпитале из них свои же пули достают. Это карается на месте! Учти! Так для начала, вроде все. По всем вопросам ко мне лично. Свободен!
– Понял, товарищ комбат! – ответил я, развернувшись, проследовал к выходу.
Я вернулся к бойцам, которые играли в карты, и сел в одну кучку с «фраерами». За мною пристально наблюдал Князь, и на его лице я прочёл, явно ни хорошие намерения. Он сидел на корточках, крутя в руке финку, ни на миллиметр, не сводя с меня глаз. Я несколько раз посмотрел на него, после чего не выдержал и спросил:
– Друг, ты на мне дыру прожжешь?
Тот встал, подошел ко мне и присел рядом:
– Ты ни борзей тут фраерина, а то на этот раз удар будет смертельным!
– Ты тоже оглядывайся по сторонам! Скоро в бой! Так что подумай, где я буду в тот момент!
– Сука! – сказал он и плюнув сквозь зубы, ушел обратно.
Таким образом, мы были как кошка с собакой, не простив друг другу былые обиды, пока один случай не свел эти трения на нет.
В середине апреля текущего года, Ададимов поставил нам задачу, овладеть не большой деревушкой, где засели передовые части вермахта. Комбат отобрал для этой операции десяток человек, ровно половину уголовников и «фраеров». Тогда же я узнал, что Князь являлся паханом этого сброда, и тогда же меня осенила мысль, почему он ко мне с таким трепетом относиться, не подпуская своих головорезов, что бы те меня пришили.
Видно выжидает удобного момента, чтобы самому покончить со мной. И так нас выстроили на переднем крае окопа и послали, без всякого «Ура!» и прочего шума на зачистку. Иван бежал рядом со мной, а я боялся завести его к себе за спину. Этот страх прервался мгновенно после того как у нас под ногами стали рваться мины, которыми были усеяно все поле.
Бойцы нашего батальона в панике разлетелись кто куда. Мы продолжали бежать вперед, как вдруг громких хлопок прогремел сзади нас. Князь тут же взвизгнул и свалился навзничь перед немецкими позициями. Ему перебило правое предплечье, и чиркнуло осколком по стопе, пробив сапог.
Немцы вдруг открыли шквальный огонь из своих автоматов и пулеметов. Я резко свалился вперед, и перекатился в свежую от разрыва воронку. На поле боя стояли адские окрики. Каждый умолял о помощи. Пулемет бил точно рядом со мной, не давая возможности вылезти и вытащить раненых. Не много погодя, с фланга поднялась еще одна группа штрафников, уже во главе с Ададимовым. Немцы тут же переключились на них.
Воспользовавшись этим моментом, я перебежками, перекатами достиг места где лежал и истекал кровью Иван. Схватив его за поясной ремень, я оттащил его в воронку. Скинул с себя свой ремень и пережал ему артерию. От боли он потерял сознание. До наших окопов было метров двести. Весь этот сложный маршрут, под пулями и бомбежками я тащил его на себе, в конечном итоге передав его в местный санбат, где ему оказали помощь. За его деяния такой кровью он конечно же не искупил, и после выздоровления был повторно направлен в родной «батальон смерти». Это и поменяло его отношение ко мне.
В дальнейшем я заслужил уважение у «уголовного мира» так как в прошлом был медиком. В нашем батальоне я лечил практически всех, даже комбата. Доставал ему осколок, застрявший во лбу. Железный мужик. В предстоящих боях, «блатные» не пускали меня вперед в атаку, а держали до нужного момента. Таким образом, я и выживал в этих условиях, находясь рядом с Князем. Спустя время, в мае месяце нам предстояло крупное наступление на ряд населенных пунктов, взятие которых обеспечивало дальнейшее продвижение к границам СССР. И вот в первых числах мая комбат выстроил нас на позициях перед атакой:
–Граждане уголовники, хулиганы, политические и прочий сброд! Сегодня нам предстоит особая задача, занять высоту и удержать ее до подхода регулярных частей! К позициям подойдем тихо, даже возможно застанем врасплох. Там есть один бетонный ДОТ, он нам не даст житья. Поэтому идем максимально тихо. Саперы доложили, что мин на этом участке нет! Как только немцы засекут нас и откроют огонь, с наших позиций будет произведен артналет. Это нам небольшая поддержка будет. Всё! Всем занять позиции и ждать приказа!
Выслушав приказ, мы разошлись по окопам. За время перед наступлением, каждый занимался своим делом. Я курил махорку, Иван оттачивал свою малую лопатку, остальные перекидывались в карты, остальные, обняв свои винтовки думали о чем-то мирском.
– Лёха, ты на рожон ни лезь! Иди позади меня и все путем будет! – ни с того ни сего сказал мне Иван.
– Князь, все хотел спросить, почему ты пытаешься все время меня оберегать? – так же неожиданно спросил я.
– Да потому что ты нормальным пацаном оказался! Жизнь мне спас! А я это высоко ценю! – ответил Иван, улыбнувшись во весь свой рот.
– Никогда тебя таким не видел Князь, за всё это время!
– В общем ты меня понял! Вперед ни лезешь! – ответил он, и вдруг улыбка его резко сменилась суровый лицом.
Вдруг по цепочке пробежала команду «к бою!»
Мы надели каски и взвели стальные затворы на винтовках. Первым вылез из окопа Ададимов. Далее за ним последовали и мы. Меня охватывало какое-то странное предчувствие. Пройдя значительное расстояние, впереди показался тот самый ДОТ, который располагался на небольшой возвышенности, именуемой «Высотой 112,0».
***
Полдень. Немцы со своей педантичностью, принялись обедать. Это было нам на руку. Все было более чем хорошо. И когда до вражеских окопов оставалось всего сто метров, вдруг по нам открыли минометный огонь. Взрывной волной, отбрасывало тела наших бойцов в сторону вражеских позиций. Иван столкнул меня в воронку, от недавно разорвавшейся мины.
– Сиди, не высовывайся! – накрывая меня своим телом, сказал он.
Я слушался его во всем, потому что он умел выживать в различных условиях, учитывая его широкую жизненную биографию. Оказалось, что после того как он пырнул меня ножом, ему дали срок, который он еще не отбыл. На этапе его эшелон разбомбили немцы. Они с группой других заключенных бежали в леса. Воевали вместе с партизанами. Снова арест, за кражу продовольствия. Тюрьма и призыв на фронт в качестве штрафника. За это время получил невероятный авторитет среди уголовников. Жизнь конечно его круто вывернула, но он никогда ни сдается. Этому принципу он учил меня постоянно, после нашего воссоединения.
Так вот вернемся к бою. Половина нашего батальона полегла под минами. Комбат, укрывшись в соседнем рве, из ракетницы подал сигнал нашей артиллерии.
Иван приказал сидеть мне на месте, а сам вылез навстречу к Ададимову. Вдруг оживает еще одна пулеметная точка немцев. Трата-та-та, трата-тата. Его скашивает пулемет. Сделав еще несколько шагов в сторону Ададимова, он замертво падает лицом в грязь. Руки его разведены в стороны, ноги сомкнуты вместе. Из слегка дымящихся раневых отверстий спины и затылка, медленно вытекает темная кровь, мгновенно пропитывая гимнастерку. Только я собрался ринутся к нему на помощь, как наша артиллерия начала обстреливать позиции противника.
Немцы, услышав канонаду с противоположной стороны, спешно покинули свои окопы, на вторую линию обороны, которая находилась за ДОТом. Наши снаряды ложились точно в цель. Я решил не ждать момента и рискуя жизнью, вопреки просьбе Ивана, под огнем артиллерии пробраться в первую линию обороны.
Перепрыгнув через бруствер, я тут же залёг в нём. Так как я был не особо большого роста, заметить меня было трудно. Там в окопе, я наткнулся на ящик с динамитом, гранатами и оружием. Выбросив свою винтовку, я взял трофейный автомат, гранаты, и укрылся в окопе пока огонь не прекратиться.
Минут через десять, с нашей стороны установилось затишье. Тут же я услышал немецкую речь и занял оборону, за бетонным сооружением, высотой до метра. Когда наш батальон снова поднялся в атаку, из этого сооружения открылся огонь из трёх пулеметов MG-42, и безжалостно косил наших бойцов. Люди таяли на глазах словно снег, зрелище конечно кошмарное.
Германский пулемет MG-42, он же пила Гитлера, при попадании в тело человека, буквально вырывал конечности. Именно поэтому на поле боя были четвертованные куски мяса, мало походивших на людей.
Скрутив в связку по три гранаты, я что есть силы швырнул в амбразуру ДОТа. И только я успел спрыгнуть с него, как через несколько секунд раздался мощнейший взрыв. По всей видимости там находился склад боеприпасов. Немцы не ожидали такого «представления» у себя в тылу. После подрыва, в ушах стоял страшный звон. Опираясь о бруствер окопа, я встал в полный рост и расстреливая весь свой награбленный боезапас, уничтожал одного немца за другим. Немцы перенесли огонь в мою сторону. Тут же меня настигла автоматная очередь. Я выронил автомат из рук и схватившись за грудь, истекая кровью, навзничь упал в окоп.
Штрафники ворвались во вражеские позиции. Стрельба перешла в рукопашную схватку. Из четырех сотен бойцов, которые были изначально, до «высоты» дошли только сто двадцать. Вскоре позиции были взяты. Своей хитростью и случайным везением, я способствовал прорыву нашего батальона на одном из участков наступления. Мы заняли этот рубеж, и только после этого к нам на встречу ринулись войска сороковой армии.
Что было дальше я уже смутно помню, две пули навылет прошили мне грудь и руку. Очнулся уже в госпитале. И судя по всему, был уже прооперирован.
Спустя неделю, ко мне в палату пришли с обходом бригадный врач, профессор Гурьянов, несколько ассистентов и офицер в форме НКВД.
Гурьянов осматривая мои ранения, доложил офицеру:
–Ну, что ж товарищ майор, у этого пациента было тяжелое ранение. Ему удалили часть легкого, и перелили кровь. На данный момент, его здоровью ничего не угрожает. Единственное, восстановление будет долгим, я бы порекомендовал какой-нибудь санаторий.
Майор усмехнулся:
– Я думаю, товарищ профессор, что санаторий мы пока опустим. Возвращение в родной полк, это для него сейчас превыше всего. Они все равно до сих пор в резерве сидят. Вот там и наберется сил.
Я не мог поверить своим ушам. От переизбытка счастья я ничего не мог сказать им в ответ.
После майор достал из своего планшетника документ, в котором значилось:
– Рядовой штрафного батальона Петровский! За образцовое выполнение поставленной задачи, и разгромом частей вермахта в данном районе, приказом командования армии за №0-319 от 12 мая 1944 года, вы восстановлены в звании с возвратом всех наград. По предписанию, вы возвращаетесь в полк, где проходили службу ранее, в той же должности.
Растерявшись, я смог прошепелявить только одно:
– Спасибо товарищ майор, но где же мой следователь, полковник Зубов?
– Не беспокойся за него, он ушел на повышение. Я майор госбезопасности Кулагин, новый начальник управления! – после представления он добавил, – Да, а где твои зубы?
Улыбаясь в полрта, я ответил:
– Потерял, товарищ майор!
Находившиеся рядом со мной люди, засмеялись вместе со мной в голос.
Кулагин, утирая слезы от смеха, обратился к Гурьянову:
– Товарищ профессор, его таким в полк отпускать негоже! Какой же он командир без зубов? Давайте делать, что ни будь. Иначе там все со смеху попадают!
– С зубами что-нибудь решим, товарищ майор! – смеясь, ответил Гурьянов.
Вот такая история приключилась со мной за это время. Можно сказать, что тут подействовал принцип «сам погибай, а товарища выручай!» Товарища, конечно, я спас от тех жестких пыток, которые испытал на себе. Честно говоря, я долго корил себя за такой поступок, задавая себе вопрос: «А надо ли оно мне было? Прыгать в огонь за каштанами, ради кого?!» В итоге, даже вопреки смерти, я все-таки остался жив.
Тут во многом я благодарен полковнику Иванцову, и моему теперь другу Ивану по кличке Князь, которые научили меня выживать и побеждать. К большому сожалению, в живых их никого не осталось. Так же выяснилось, что Зубова приняли на работу в аппарат самого Берии, который лично произвел его в генерал-майоры. По дороге из Киева до Москвы, он попал в засаду украинских националистов, будучи раненым, не прекращал ведение огня уничтожив всю группу бойцов ОУН. Конечно, человек он мерзкий, но высот таких достиг.
Я был несказанно рад только тому, что меня вернули в родную бригаду, в родной экипаж, который находился в резерве. Я мечтал о том, как буду снова и снова громить врага с близкими мне людьми. Находясь в госпитале в Киеве, мне вставили все утраченные зубы. Из-за тяжелого ранения, я пробыл на больничной койке до августа 1944 года. Впереди меня ждали новые испытания.
Эпизод 22: «Мой экипаж – мой дом родной!»
На дворе август. Я в больничной пижаме, слегка подкашливая после ранения, не спеша ковылял по коридору к начальнику госпиталя, где меня ожидала врачебная комиссия. Постучавшись в дверь, я зашел в кабинет генерал майора медицинской службы, профессора Гурьянова.
Его апартаменты более походили на какой-то музей, нежели на кабинет начальника госпиталя. У него на каждом углу стояли бюсты средних размеров каких-то философов и целителей тех давних времен. На его квадратном ломберном столе, стояла ваза с цветами, на фоне которых, красовалась статуэтка великого Гиппократа, заваленная бесконечной кучей медицинских карт. В центре располагался сам профессор, занимавший чуть ли не половину этого стола.
Гурьянов, на вид лет пятидесяти, не особо походил на генерала. Лицо его было объято небольшой щетиной. На переносице строго держались пенсне, и с далека он чем-то похож на Льва Троцкого. На голове, накрахмаленная шапочка, стоящая словно труба. Сам он был полон в теле, и эта полнота была спрятана под белый халат из-под которого просвечивался зеленый мундир с поблескивающими от солнца орденами.
Рядом, по правую руку от генерала, сидел майор госбезопасности Кулагин, мой освободитель и в дальнейшем самый близкий человек. Он постоянно крутил в руке папиросу, хотя сам не курящий. Слева сидела помощница Гурьянова – подполковник Фисенко. Эта женщина довольно с тяжелым характером и крутым нравом, больше походила на мужика. Волосы её были коротко сострижены. Белый халат, немного пожелтевший после многочисленных стирок, не застёгивался на её огромном бюсте. Она достала моё личное дело и медицинскую карту, передав их Гурьянову и Кулагину. Те, листая мои бумаги, параллельно рассматривали и меня.
– Как вы себя чувствуете, голубчик? – сняв пенсне, поинтересовался генерал.
– Благодаря вам, товарищ генерал майор, намного лучше! – улыбаясь, ответил я.
– Раны не беспокоят? Дышать не тяжело? – продолжил он.
– Никак нет! Правда, небольшой кашель, остался… – приложив руку к груди, ответил я.
– Ну, это пройдёт! Нам пришлось удалить вам небольшую часть лёгкого, вследствие ранения. Я пропишу вам порошки, будьте любезны принимать их в течение недели! – пояснил профессор, – А сейчас, мой дорогой друг, я вас осмотрю! Раздевайтесь! – добавил он, и надев на шею стетоскоп подошел ко мне.
