Александр Каренин
Прощаться не будем!
Открыл. Передо мной стоял большущий трон, повернутый спинкой ко мне. На этом троне сидел некто, и страшно молчал. Я хотел разглядеть его внешность, но все тщетно. С какой стороны я бы не подошел, он постоянно обращен ко мне спиной. И прекратив попытки в поисках истины, этот некто все же заговорил со мной:
–Боишься смерти?
– Не боюсь…
– Ты тронут тленом.
– Я спасусь!
– Не видишь света.
– Просто сплю.
– Что видишь?
– Годы. Жизнь свою.
– Пришёл твой час.
– Далече он.
– Вот я стою!
– Ты – страшный сон?
– Нет, я мудрец!
– Конец твой близок.
– Не конец.
– Не веришь мне?
– Тебя тут нет.
– Поверь глазам.
– Не вижу свет.
– Поверь ушам.
– Они глухи.
– Дыханью верь!
– Оно молчит.
– А сердце?
– Тоже не стучит
– Куда уходишь ты?
– Во тьму…
– Живёшь ты разве?
– Я… Живу…
– Я так не думаю.
– Уйди!
– Глаза закрыл бы.
– Пощади…
– Я не могу.
– Но почему?
– Вот так.
– Я не хочу во тьму…
– Не важно это.
– Как же так?!
– Идёшь во тьму…
– Иду во мрак…
– В моих руках ты.
– Отпусти.
– Ты задержал меня.
– Прости…
– Готовься.
– С духом соберусь…
– Боишься смерти…
– Да… Боюсь…
– Вернуться хочешь?
– Да хочу!
– Зачем же? Ты уже в раю!
– Но там же вся, моя семья!
Мне умирать ни как нельзя!
– Смирись сынок, уже ты умер!
Возврата боле нет назад.
– А ты вдохни в меня ту муку,
и выдай вексель на возврат.
– И что ты будешь делать там?
В том страшном времени ином.
– Я буду жить назло врагам!
И строить счастье на потом.
– Ну что-ж, раз ты выбрал муку,
тогда я жизнь тебе отдам!
Но знай, тебе я больше руку,
на смертном одре не подам!
– А мне там рук ни чьих не надо!
Ведь если час пробьет как плеть.
Чеку я вытащу с гранаты, ведь после…
мне в аду гореть…
– Взгляни-ка вниз, на землю где ты будешь,
ведь там кровать, больные, жуткий смрад!
Все это вряд ли ты забудешь,
и вряд ли будешь после рад!
– Я буду рад любому возвращенью, ни замечая стоны, крики, боль! Ведь я поддамся воскрешению, как ты воскрес в тот день святой.
– Ни примеряй себе роль Бога, ты им не станешь никогда! Ты бойся, бойся злого рока, что называется – война!
– Увы, войны я не боюсь! Не зря я выбрал это время. В бою я трусом не кажусь, мне по плечу, все это бремя! А помирать еще мне рано, ведь мне всего то двадцать три…
– Тогда лети сын мой, на землю,
лечись и бей врага потом! Второго шанса не приемлю, иначе встретишься с Христом.
Этот странный диалог со всевышним апостолом, перевернул во мне представление о жизни и смерти. После некоего исповедования, его трон стал отдалятся от меня далеко-далеко, а я тем самым наблюдал вокруг за белой пеленой, которая окутала меня, и со страшной силой вернула к жизни.
Очнулся от дикого крика раненых солдат, лежащих на соседних операционных столах. Видимо это был фронтовой госпиталь, местонахождение которого, мне не было известно до сих пор. Ко мне подошла молоденькая медсестричка, держа в руках какие-то бумаги. Она что-то стоящему рядом хирургу, который глядя на меня, только разводил руками. Из-за тяжелой контузии я не слышал их диалога. Хирург в окровавленной маске, наклонившись ко мне что-то произнес и взяв в руки ножницы, начал разрезать сапоги. На мгновение мне показалось, что верхняя половина лица хирурга была схожа с лицом моей Ксении. Немного приподняв голову, чтобы рассмотреть по лучше, я почему-то обратил внимание не на лицо, а на кругленький живот, пробивавшийся из-под халата. Хирург повернулся ко мне спиной и взяв скальпель, начал иссекать рану. От неимоверной боли, я снова отключился.
Эпизод 26: «В госпитале!»
Открыв глаза, я увидел перед собой, просторную палату с окрашенными в синий цвет стенами и с белыми, развивающимися от ветра занавесками. На подоконнике стояла ваза с гвоздиками, фоном за окном которых, служили кремлевские звезды. Это была Москва. Попытки подняться с постели были тщетными. При малейшем движении телом, я взвизгнул от боли, которая словно электрическим током пронеслась по моим ногам. Подбежавшая ко мне медсестра, с удивленным видом, радостно воскликнула:
– Наконец-то, очнулся! Ты лежи, лежи милый! Тебе сейчас вставать нельзя! (касаясь моих плеч, укладывала меня обратно).
Открыв слегка рот, я прошептал ей в ответ:
– Что произошло?
– А ты разве не помнишь?
– Смутно. Практически ничего! – корчась от боли, покашливал я. Говорить в голос было дико больно из-за ожога.
– Тебя привезли самолетом с фронтового госпиталя из Австрии. Ты потерял много крови!
– Что с моими ногами? Почему я их не чувствую? – шептал я, с прищуром сквозь лицевые повязки.
– Там в госпитале, тебе хотели ампутировать ноги. Были раздроблены обе кости, но говорят, вмешался какой-то офицер, даже угрожал хирургу наганом, и тебя вместе с другими тяжелоранеными перевезли в столицу. Тут профессор Архангельский постарался сохранить тебе ноги.
– Понятно… А, что за хирург там был, не знаешь?
– Да откуда-ж мне знать!
– Позови врача, мне нужно поговорить!
– Лежи, не вставай, я сейчас! – сказала она и удалилась за дверь палаты.
Через какое-то время в палату зашел средних лет доктор, в белом халате со стетоскопом на груди. Вслед за ним, зашел полковник Кулагин и майор Гайсаров с медсестрой.
Доктор присел на мою койку, и ощупывая ладонью мои конечности спросил:
– Доброе утро, молодой человек! Как самочувствие?
– Все в порядке, только ног не чувствую совсем!
– Это нормально! Нам пришлось заменить вам коленные суставы! Стоял вопрос об ампутации, но по настоятельству (указав на Кулагина), товарища полковника, вас перевезли сюда. Мы сделали все возможное, чтобы сохранить вам ноги.
Смотря с улыбкой на Александра Владимировича, я прошептал:
– Значит, повоюем еще, товарищ полковник?
Доктор пожимает плечами:
– Вряд ли сынок! Война для тебя окончена! Ранение и контузия полученная в ходе боя были слишком серьезным. И боюсь, что без последствий это ни обойдется! К строевой ты не годен! Прости сынок, но армия для тебя теперь закрыта.
– Я что, комиссован? Я не буду ходить? – задрожал вдруг мой голос.
Доктор, укладывая меня в постель, сказал:
– Ходить ты будешь! Но боюсь, хромота останется на всю жизнь!
Немного помолчав, он добавил:
– Ладно, я оставлю вас наедине с товарищем полковником. Вам есть, о чем поговорить! Пойдемте Наденька, выйдем! – взяв за руку медсестру, проследовали к выходу.
Кулагин взял стул и сел передо мной.
– Тебе повезло, крупно повезло!
– Александр Владимирович! А как мои ребята? Где они сейчас? Они в другой палате лежат, да?
Опустив глаза в пол, он сказал Гайсарову:
– Миш, давай ты!
Адъютант Кулагина, Михаил Гайсаров не сколько помявшись, ответил:
– Нет больше ребят, Алексей! (непродолжительное молчание). Матвеева, мы вытащили из машины, но по дороге в госпиталь, он скончался.
– А…остальные? – перебил я его, заикаясь.
– А от остальных ничего не осталось… странно вообще, что Женька твой еще жив был, после такого взрыва.
– Товарищ полковник, скажите! Почему все так происходит? – со слезами на глазах спросил я, – почему на этой чертовой войне, я умудрился потерять всех, кого мог? Отца, любимую жену, дорогих мне друзей? Почему, именно я остался в живых? Для чего? – закричал я до такой степени, что почувствовал привкус крови в рту.
– Успокойся! Ты выжил и это главное! У тебя вся жизнь впереди еще! И война для тебя действительно кончилась! Вернешься домой и начнешь жить по-новому!
– А оно стоит того?
–Стоит! Ах да, чуть не забыл, генерала Тевченкова помнишь?
Отвернувшись к стене, утирая слезы, я ответил:
– Помню, конечно! Живой?
– Живой! Ему доложили уже, что ты пришел в себя и он, бросив все дела выехал сюда.
– Зачем?
– А я почем знаю? Может наказать тебя, за тот случай! – повысив голос, сказал он с сарказмом.
– Пусть наказывает! Я согласен на всё…
После получасовой беседы с Кулагиным, в дверь вошел Тевченков и его тот самый адъютант только с тростью. Полковник, вскочив с места, поприветствовал генерала.
– Приветствую вас, товарищи офицеры! Шиндяпин, стул подай мне! – попросил он адъютанта.
Подав стул генералу, тот сел и тронув меня за руку, спросил:
– Как ты, сынок?
–Жив пока, товарищ генерал-лейтенант!
– Почему пока? – недоумевая, спросил он.
– Ну, вы же меня, наверное, арестовывать пришли, за тот мой хамский поступок?
– Арестовывать я тебя не собираюсь, я по другому вопросу вообще, но с хамством, конечно, ты перегнул, парень! Сразу видно норов есть! – улыбаясь, сказал он.
– Простите меня если что не так!
– Не было ничего, капитан! Показалось мне! Сам понимаешь, нервы, наступление, тут вы еще развалились как на привале! Но это не важно. Важно, вот что! После того боя, из которого ты меня вытащил, капитан! Ты спас мне жизнь! В долгу перед тобой я не останусь! Я знаю, что произошло потом. Про гибель твоих ребят… мне очень жаль! Отличные ребята были, во век не забуду. Посему я лично написал представление на тебя и твой экипаж, к присвоению звания Героя Советского союза! Президиум верховного совета СССР, удовлетворил это, и мы ждем тебя пятого июня в кремлевском дворце! Надеюсь поправишься, за это время?
Мой голос снова задрожал от наворачивающихся слёз:
– Спасибо, товарищ генерал-полковник! Я постараюсь!
– Вот и молодец! Отдыхай капитан! А вот тут, кстати, тебе пакет от нас с Шиндяпиным! – положив на тумбочку сказал он, – как ты нам ловко перевязки то сделал тогда! Навыки-то откуда такие!
– Я был медиком, товарищ генерал-полковник, не доучился только!
– Ну, ничего скоро домой! Доучишься! Если какие проблемы возникнут с восстановлением в институт, сразу мне звони!
– Понял, товарищ генерал! – улыбнулся в ответ я.
Тевченков поднялся со стула и забрав с собой всю свиту с Кулагиным и Гайсаровым, вышли из палаты.
Лежа в постели, я задумывался о многом. Особенно я не мог поверить в гибель своих ребят. От них не осталось даже фотокарточки, не осталось хоть что то, что могло напомнить о них. Только в течение всей своей жизни, я буду помнить вечно: механика-водителя Женю Матвеева, стрелка-радиста Яшку Столярчука, заряжающего Бориса Карасева и наводчика Якова Гелашвили. Вечная им память!
Так же у меня не выходил из головы образ того хирурга, который оперировал меня в полевом госпитале. Возможно из-за массивной кровопотери, я просто-напросто спутал, и принял того хирурга за свою жену. Она, скорее всего еще учиться в институте, и придерживаясь, нашей клятве, которую мы давали друг другу, тогда в 41-ом, до сих пор ждет меня.
Прошло время, и я шел на поправку. Рано утром, разбудив всех, сломя голову бежала медсестра Наденька, забегая в каждую палату, включая радио.
– А ты чего разлегся, радио слушать надо сейчас! А ты лежишь, грустишь тут! – подойдя к приемнику, улыбаясь говорила она.
Благодаря профессорам и моему протеже Александру Владимировичу, меня быстро поставили на ноги. Так поднявшись с койки и опираясь на костыли, я подошел к ней:
– Чего там такое?
– Да слушай ты! Сейчас, Левитан говорить будет!
– Да в чем…
–Тсс! – прикрыв мне рот своими маленькими, нежными пальчиками.
После музыкального проигрыша, раздался тот самый ожидаемый и завораживающий голос Юрия Левитана:
«Приказ Верховного Главнокомандующего по войскам красной армии и военно-морскому флоту!
8 мая 1945 года в Берлине представителями германского верховного командования подписан акт о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил.
Великая Отечественная война, которую вел советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершена, Германия полностью разгромлена…»
Одновременно, по всей больнице, по всему городу, по всей стране, прокатились кличи: «УРА, ПОБЕДА!»
Обнявшись с Наденькой, счастью не было предела. Четыре года, тысяча четыреста восемнадцать дней и ночей, вели упорную борьбу с врагом! Ценою огромных потерь, положив все на алтарь свободы, мы победили в этой страшной войне! Выбежав из палаты, весь медперсонал и пациенты, начали обниматься друг с другом, радоваться и просто плакать от счастья. Теперь начиналась новая жизнь для большинства советских граждан, но к сожалению, не для меня…
После выписки, по распоряжению товарища Тевченкова, я должен был прибыть на официальное награждение в кремлевский зал. Пятого июня, в день моей выписки, я прощался с моими спасителями и в частности с моим новым другом медсестрой Наденькой. Мы обменялись адресами в надежде, что будем дружить семьями. После долгого прощания, она подарила мне поцелуй, на который я ответил взаимностью. Вскоре она помогла мне надеть парадный мундир, со всеми регалиями. Я прихватил свою трость и помахав рукой, вышел из госпиталя в сторону Кремля.
И не успев пройти буквально пятьсот метров, как ко мне подъехала черная, роскошная машина. Из нее вышли двое в гражданской форме одежды и представившись сотрудниками госбезопасности, любезно предложили меня подвести. Я без задних мыслей сел к ним в машину, ссылаясь на то, что это Александр Владимирович прислал ребят, чтобы те меня доставили на награждение. Положившись на это ошибочное мнение, я вскоре об этом очень сильно пожалею. Генерал-лейтенант Зубов, да-да тот самый Зубов, узнав про то, что я выжил после штрафбата, и про то, что я сдружился с членом военного совета фронта был в дикой ярости. Он сфабриковал на меня уголовное дело, в котором находились все мои деяния, совершенные за годы войны. Это и измена родине и пособничество врагу. Зубов уже входил в большую сферу влияния Берии, занимая должность заместителя начальника пятого отдела, второго управления центрального аппарата НКВД СССР (пятый отдел – это отделение при управлении НКВД занимающийся оперативным розыском агентуры противника, предателей и пособников немецко-фашистских оккупантов).
Он все-таки добился своей справедливости, и пришив мне две серьезные статьи, довел дело до суда. В этой ситуации мне не помогли ни Кулагин ни тем более Тевченков. Александр Владимирович нес службу сначала в НКВД, а после формирования «СМЕРШ» в апреле 1943 года, перешел под крыло товарища Абакумова. Я веду к тому, что даже такие высокопоставленные знакомства не дали положительного результата. После избрания мне меры пресечения, я был лишен всех наград, званий и был отправлен этапом в Северо-Уральский исправительно-трудовой лагерь, что в Свердловской области на целых тринадцать лет.
Глава четвёртая
«С чистого листа»
Разговаривали мы более суток. Мне дико понравилась манера Москвитина, и его человечность, проявленная ко мне, которой так не хватало в этих стенах. Он так же был несколько шокирован, тем что мне пришлось пережить за эти двенадцать лет, исписав более двадцати страниц интересующими его фактами моей прошлой жизни. Вскоре капитан убрал в свой портфель протоколы допросов, и доставая оттуда же некий документ, передал мне для ознакомления.
– Что это гражданин капитан? – спросил я, прищурившись на лист бумаги, – у меня плохо со зрением!
Москвитин молча подошел к окну, открыл форточку и сделав несколько глубоких вдохов повернулся ко мне и произнес:
– Это ваше освобождение капитан Петровский! Вы полностью реабилитированы с восстановлением всех наград и званий. Я вас сердечно поздравляю Алексей Александрович!
Его слова прозвучали как гром среди ясного неба, на что ответить я ничего не смог, а только лишь утирал слёзы.
– Видите ли, после смерти товарища Сталина, были арестованы все верхи бывшего правления. В том числе и Берия, и Абакумов. Кстати сейчас на месте заместителя председателя ГБ генерал-полковник Кулагин, вы ведь знакомы с ним? Так сказать, пользуясь случаем по амнистии, он меня и направил к вам, сообщить о вашем освобождении! И посему собирайтесь, мы вылетаем в Москву!
В этот момент мне хотелось обнять и расцеловать его, но учитывая мою слабость и мягко скажем неопрятность, останавливали меня. Капитан в резкой форме, приказал начальнику лагеря привести меня в порядок: отмыть, побрить, постричь. Вскоре надзиратели, подхватив меня под руки, отвели в баню, потом в лазарет. На улице уже ждала машина. Москвитин посадил меня на заднее сиденье, где лежал большой бумажный сверток, а сам сел за руль. Нажав на педаль газа, мы уехали на аэродром.
– Алексей Александрович, там пакет внизу! Вскройте его и переоденьтесь! Не гоже в таком непотребном виде к генералу ехать! – сказал он, глядя на меня через зеркало заднего вида.
В пакете была новая дорогая форма с золотыми капитанскими погонами, со всеми моими орденами и медалями. Вцепившись руками в этот китель, и ни веря в происходящее, я завыл во всю глотку что есть силы. Москвитин даже резко притормозил, после чего сказал:
– Поплачь капитан, поплачь легче станет! Ты пережил такой ад, что… (на мгновение он замолчал, потом продолжил) с этого дня у тебя новая жизнь! Сейчас мы приедем к Кулагину, он хочет тебя видеть, а потом поедешь домой, к жене! – сказал он, и снова запустив двигатель, мы тронулись вперед.
На следующий день мы прилетели в столицу, где нас встретил помощник Кулагина, уже полковник Гайсаров. После дружеских объятий, мы приехали на Лубянку. В роскошном кабинете бывшего начальника госбезопасности Абакумова, ожидал лично генерал-полковник Кулагин.
После нескольких минут ожидания, секретарь разрешила пройти нам в кабинет.
– Молодец Москвитин, справился с заданием! Свободен! Гайсаров ты тоже! – произнес Александр Владимирович, улыбаясь глядя на меня.
Офицеры удалились из кабинета, оставив нас вдвоем. Кулагин запер дверь на засов, по-моему, даже отключил телефон и подойдя ко мне взял за плечи. Глядя на него, у меня затряслись губы и покраснели глаза.
– Всё Алексей, всё закончилось! – сказал он, подмигивая глазом. Не сдержавшись, я обнял его что есть силы.
– Где вы были тогда, Александр Владимирович? – заикаясь, спросил я.
– Не могли мы раньше тебя вытащить оттуда, не могли! Зубов гнида, слишком хорошо сидел!
– А где он сейчас, товарищ генерал-полковник?
– После ареста Берии, почти весь его аппарат и окружение были отданы под суд. В том числе и твой ненаглядный Зубов. Тот вообще кадр, каких мало. Оказал сопротивление при задержании и был убит в перестрелке. – ответил Кулагин и проследовал к себе за стол.
– Присаживайся! – добавил он, доставая из-под стола ломтики лимона на блюдце, рюмки и бутылку армянского коньяка. Он разлил напиток до краёв и поднеся мне рюмку произнёс:
– Ну что сынок, за возвращение с того света?
– За возвращение! – ответил я, и мы разом опустошили рюмки.
Закусив лимончиком выпитый коньяк, Александр Владимирович, подошел к своему сейфу и приоткрыв дверцу, спросил:
– Алексей, а ты Тевченкова Александра Николаевича не забыл еще?
– Как же можно, товарищ генерал-полковник! Хороший человек. А что с ним? – корчась от выпитой рюмки и закусанного лимона, спросил я.
– Да вот в тот раз не вышло, а теперь… мы посоветовались с ним и решили. В общем вот капитан! – ответил он, и подойдя ко мне взял мою ладонь и с размаху вложил золотую звезду героя, – поздравляю тебя, сынок!
– Но я ведь не заслужил? Я ведь враг народа, зэк! – несколько опешив, отвечал я.
– Да был зэк! Это всё в прошлом, а теперь ты капитан советской армии! Награда дождалась тебя!
– Служу Советскому Союзу! – произнес в голос я, поглядывая на блестящую золотом звездочку с красной колодкой.
– Ну вот и все, капитан Петровский! Задание выполнено, мы с тобой рассчитались! Сейчас Москвитин отвезет тебя на вокзал и лично посадит на поезд до Саратова! С ним сподручнее, я ему полностью доверяю!
– Спасибо за все, Александр Владимирович! – ответил я, но больше сказать ничего не смог, а только лишь банальное, армейское, – Разрешите идти?
– Бывай капитан!
Пожав друг другу руки, я удалился в приемную, где меня уже ожидал капитан Москвитин. После, он отвез меня на Киевский вокзал, где мы и попрощались.
Поезд Москва – Саратов, на всех парах мчал меня к моей двенадцатилетней мечте, которая вот-вот свершится. Я был полон волнения, от того что совсем скоро начну новую жизнь.
«Возвращение домой»
Всю ночь в поезде я провел без сна. Ворочался с боку на бок. Меня терзали мысли, о предстоящей встречи с родными людьми. Волнуюсь. Ей-богу, волнуюсь.
Рано утром подъезжаем к станции Саратов-1.
После суточной поездки, я наконец-таки прибыл в родной край. Сойдя с поезда и опрокинув взгляд на окружающую обстановку, я стал замечать каждую мелочь, каждое новшество. Красные знамена, висевшие у входа, будто горели кровавым цветом, на палящем, июльском солнце. Асфальтированная дорожка, которая вечно была разбита. По правую руку поставили киоск с табаком и свежей прессой. Удивительно как все изменилось с тех пор. Вокруг гуляли люди, встречая и провожая кого-то. Были и такие вроде меня, кто возвращался из мест не столь отдаленных.
Втянув носом этот сладкий воздух свободы, я подхватил свой чемодан и опираясь на трость направился на остановку. Еле запихнулся в переполненный трамвай, который все же отвез меня на ту самую съемную квартиру, где я оставил своих любимых. Рассматривая по дороге улицы и счастливые лица людей, я понимал, что мне придется жить по-новому. Приучать себя умываться по утрам горячей водой, спать на чистых постелях, менять форму на костюм, ходить с женой по театрам, кино, ресторанам. Всему этому мне приходилось учиться заново.
Трамвай остановился в аккурат на остановке по улице Петропавловской, где я с чемоданом и тросточкой грациозными движениями сошел у дома. От дикого волнения и переполняющей радости я закурил, остановившись у порога своей квартиры. Моё сердце колотилось настолько сильно, что вот-вот выпрыгнет из груди. Я перебирал в голове все слова, все объяснения, которые должен был сказать домашним, но к сожалению, так ничего и не придумал.
Докурив «Беломор», я наконец зашел в дом. Дверь из-за жары была открыта, только лишь заделана кружевной занавеской. Стоял дурманящий запах домашних блинчиков, от которых у меня сводило скулы. Аж слюнки потекли. Молча поднимаясь по лестнице на второй этаж, я старался преподнести сюрприз. Шел исключительно на запах, который раздавался из кухни. Там кроме блинов готовилось еще что то, а у плиты крутилась молодая девушка в косынке.
Я прислонился головой к дверям и разглядывал эту прекрасную девушку, ни сводя с нее глаз. Ее стройное тело облегал фартук, в котором она возилась с тестом. Пробивавшиеся из-под косынки её светлые локоны падали на глаза, и она своей красивой и тонкой рукой пыталась их спрятать обратно. Лицо и руки ее были испачканы в муке.
– Здравствуй Ксюш! – не выдержав паузы, выпулил я фразу. – Я вернулся!
Она дернулась от страха и повернулась ко мне, схватив в руки половник.
– Вы кто? – спросила она с испуганным видом.
Улыбка моя резко изменилась.
– А вы кто, простите? – спросил я, нахмурив брови.
– Анна! Хозяйка квартиры, а вы по какому праву врывайтесь как к себе домой?
– Так я и ворвался к себе домой, для начала! – ответил я, и приглядевшись в ее до боли знакомое лицо, продолжил. – А мы с вами нигде ранее не встречались?
– Откуда мне знать? Я вас впервые вижу! – в резкой форме последовал ответ.
– Я капитан Алексей Петровский! Прошу заметить жил здесь до войны!
– Петровский? – воскликнула она, положив половник на стол.
– Кажется, я вас знаю! – улыбнулся я. – Вы судя по всему Анна Кошкина, сержант медицинской службы.
– Это моя девичья фамилия, но откуда?
– Ну точно! 1942 год. Вязьма. 1136-ой полк, 432-ой медсанбат.
Присмотревшись внимательнее, она видимо узнала меня и тут же рухнула на стул.
– Боже мой! Алексей? Это ты? – и голос её несколько задрожал.
– Анюта, дорогая здравствуй! – воскликнул я, и мы кинулись друг другу в объятья.
– Боже! Ты живой! – улыбнулась Анна, касаясь моего лица.
– Да живой, живой!
– Что с твоим лицом? И почему ты заикаешься?
– Так получилось! Война покалечила и не только, в общем не важно! Ты то как тут? Как стала хозяйкой моего дома? И где прежние хозяева? – спросил я, отдергивая её руки.
Анна глубоко вздохнула, подошла к плите выключила газ и вернувшись ко мне, присела за стол.
– Живу я тут давно. Семь лет в ноябре будет. Хозяев уже не было. Соседка впустила нас.
– Соседка?
– Да-да, соседка! Как раз после похорон Надежды Анатольевны, она нас впустила, чтоб комната не простаивала.
– Тети Нади… нет?
– Умерла она. Соседка просила нас, что по твоему возвращению, передать тебе ключ от той комнаты, в которой ты жил. Я честно говоря даже и представить не могла, что это будешь ты! Сейчас я тебе принесу его. – Анна привстала с места, и с задумчивым видом удалилась в соседнюю комнату.
Я сидел за столом схватившись за голову, не понимая сути произошедшего.
– Вот он! Ты пройдешь к себе? – спросила она, остановившись в дверном проеме с маленьким пожелтевшим ключиком в руках.
Молча встав с места, я взял ключ и прошел в свою старую комнату. Анна зашла вместе со мной.
– Тут с тех пор не убрано ничего! Вон все в пыли и паутине. За столько лет мы не заходили сюда. – добавила Анна, проводя пальцем по запыленному шкафу, стоящему у двери.
Комната опустела. Повсюду пыль, местами паутина. На окне стоит пару горшков с давно отцветшими цветами. Мне на миг показалось, что от стен слегка повеяло женскими духами, которыми пользовалась Ксения. На столе в куче запыленных книг лежала шкатулка.
Я подошел к столу и открыв её обнаружил три аккуратно сложенных конверта. Вскрыв первый конверт, я с холодным ужасом прочел его. Это было моё извещение о смерти, датировано 20 июля 1941 года. Далее мне было понятно, что остальные письма с не лучшим содержанием.
Следующей была справка из НКВД, на имя Петровской Ксении Васильевны, в которой говорилось, что ваш муж Петровский Алексей Александрович, находился под следствием с декабря 1943 года по апрель 1944 года, после чего разжалован в рядовые, и направлен в штрафбат. В боях на территории Украины, как и многие другие штрафники, был убит, и похоронен в обезличенной могиле в селе Шепетовка. Подпись начальника следственного отдела Зубова. Последний сложенный треугольником листок, имел, пожалуй, самое непредсказуемое для меня содержание:
«Дорогая тетя Надя! Простите меня за всё! Я устала жить в одиночестве… Мне ужасно плохо без моего любимого Алёшеньки. Для меня его гибель, это огромная утрата, с которой мне приходиться жить, но так больше продолжаться не может. Жизнь не стоит на месте, а я еще слишком молода. Поэтому, я встретила другого человека, с которым хочу прожить до конца своих дней. Совсем скоро я выхожу за него замуж. Искать меня не нужно, я уехала далеко. Боюсь, что навсегда… Спасибо вам за всё! Простите… и прощайте!»
10 Августа 1944 года.
Перечитав записку несколько раз, я скомкал ее и бросил на стол.
– Вот тебе и вернулся домой, капитан Петровский! – пробормотал себе под нос.
– Что там, Алёш? – подбежала Анна и выхватила из рук письмо Ксении.
– Всё… Это был последний и любимый человек, которого я потерял. – сказал я, смотря в покрытое пылью зеркало. – Лучше бы ты и вправду погиб!
– Что же такое говоришь-то? Типун тебе на язык! – произнесла она и тут же прижалась ко мне.
– А про жену мою ничего не слышно было? Соседка может что говорила? – спросил я, пытаясь зацепится хоть за малейший кусочек надежды.
– Ничего… хотя подожди. Как-то в разговоре она опрокинула, что мол тут жили хорошие люди. Девушка молодая красивая. И в их дома часто вертелся какой-то офицер, вроде майор.
– И что? – вопросительно посматривая на нее, внимая каждое ее слово.
– И ничего! На этом все и закончилось. – она пододвинула к себе стул и присела рядом. – Сейчас и не спросишь ни у кого. Сколько лет прошло. А здесь я живу одна теперь.
– А муж твой где?
– Андрюша мой погиб, в сентябре сорок пятого. С тех пор я одна! – отвечает Анна, тихим и немного дрожащим голосом. – А ты я смотрю капитан? Почему танкист?
– Так получилось!
– Что дальше? – спросила она прежним тоном.
– Дальше ничего. Жить мне не где! Имущество моё конфисковали, после ареста. Мать умерла, отец погиб, тети Нади тоже нет. Буду искать жильё и восстанавливаться в институте! – ответил я, подойдя к окну, с зажженной папиросой.
– Ты сидел? – удивилась Анна. – Как это могло случится?
– Оказывается очень просто. Да сидел. Тринадцать лет дали после войны. Но как власть поменялась, все переиграли и меня реабилитировали. К герою даже представили, как видишь! – щелкнув по медалям пальцами, ответил я. – Ладно, что мы все обо мне! Ты то как? Кем работаешь?
– Я нормально! Войну закончила после ранения под Ленинградом в январе 44-го. Там же познакомилась с мужем. Мы переехали сюда по знакомым связям. Я осталась тут, а он уехал на фронт. После войны уже похоронку получила на него. А сейчас, работаю в больнице, операционной медсестрой в первой градской. Живу как видишь одна. Детей нет и не было.
– Почему? За столько лет замужества вы не обзавелись детишками? – спросил я, затушив папиросу о покрытый пылью подоконник.
– Нельзя мне, как оказалось. Говорят, есть патология и родить мне будет труднее нежели забеременеть. – голос её еще более задрожал, и на глазах пробились слезинки.
– Ну-ну все! Будет тебе! – подошел к ней и обнимая прижал к себе. Она заплакала и слезы ее немного намочили мой китель. И в этот момент, от себя не ожидая, я тихо прошептал: – У нас всё получится!
Анна была шокирована от такого заявления и тут же обняла меня еще крепче.
Саратов встретил меня не очень хорошо. Я ожидал чего-то большего, мечтая о встречи с женой. Но, увы. Мое счастье ускользнуло от меня, но взамен я приобрел новое. На следующий день, мы решили расписаться, и узаконив отношения наша жизнь начала набирать обороты. Днем мы делали ремонт в нашем доме, а по вечерам Анна гоняла меня по медицинской литературе, заставляя наверстывать утраченные в годы войны знания и навыки.
Не много погодя, мы вместе пошли в институт, для моего восстановления на прежний курс. Но учитывая все мои выкрутасы, так эмоционально рассказанные Анной декану, я был зачислен сразу на пятый курс. Накануне она заставила меня надеть парадную форму со всеми наградами, дескать «глядя на меня такого боевого героя войны, они примут тут же!» и приемная комиссия во главе с деканом, это действительно учла.
Время текло. Анна любила меня до такой степени, что честно признаться, я стал забывать Ксению. Попытки найти, разыскать ее я не предпринимал. Она скорее всего счастлива, и возможно даже родила кучу детей, о которых мы когда-то мечтали. Мысленно я пожелал ей счастья, и отпустив ситуацию расстался с ней, пресекая попытки малейшего воспоминания. Анализируя эту ситуацию, конечно в нашем расставании никто не виноват. Виновато лишь одной обстоятельство – война! А теперь это все в прошлом. В настоящем же было все красиво и по-семейному. Анютка работала днями и ночами зарабатывая деньги, пока я грыз гранит науки в стенах родного СМИ В.И.Разумовского. Мне повезло, что я все-таки смог доучится, и в 1956 году с отличием закончил мединститут. Опять же помогли мои боевые заслуги и высокие отличия в учебе. По блату супруги, меня устроили на работу в ту же больницу где она и работала операционной сестрой, в отделение экстренной хирургии. Там я ассистировал хирургам практически на всех операциях, набираясь опыта. В этом же году, где – то во второй половине, я узнал, что у меня будет сын. Мой первый ребенок, от любимой жены. «Время все-таки лечит! И я самый счастливый человек на земле!» – задумывался каждый день, с головой погруженный в заботу и бесконечную любовь Анны.
