Александр Гребёнкин
Ворон
Подъем в воздух произвел фурор у обитателей Мертвого города.
Крик ужаса исторгли десятки глоток. Лодка затанцевала на месте. А затем стала уходить в даль…
Молодой человек в гимназической куртке, стоявший на постаменте рядом с человеком в треуголке, медленно опустил револьвер…
Карл, держа в руках драгоценную ношу, летел над затонувшим городом, вдыхая свежий воздух, и встречая рассвет, а также утренних птиц. Лариса, чьи рыжие волосы плавно развевались по ветру, чуть улыбалась. Страх ее прошел, а шкатулка грела руки.
А ветер, подивившись таким чудесам, быстро взвился волнистой струей в небо и поспешил на закат, на отдых.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. УДАР МОЛНИИ
Большой светлый дом с двускатной черепичной крышей и окнами с полукруглой аркой приветствовал гостей.
Запах сирени из расцветающего весенней порою сада проникал в открытые окна, колебал, словно лепестки, гардины, окутывал призрачным дымом собравшихся. Кто-то из прибывших, чтобы не дать колдовству одурманивающего запаха возобладать над собой, уже пыхтел легкой папироской, окружая себя дымной завесой. Другие уходили вглубь сада и читали стихи, будто добавляя магические строчки поэтов в весеннее кипящее царство, размывая розовые облака в аквамариновом небе.
Тонкий эстет, поэт Пушилин, взяв Ларису под руку, читал ей свои стихи.
В вечернем сумраке однажды пришла ко мне моя любовь!
И забурлила, заиграла в моих горячих венах кровь!
С твоей красою не сравнятся ни звёзды в небе, ни луна!
Из сотен тысяч тут живущих, ты мне нужна всего одна!
При этом старался поцеловать ее, уверяя, что она будит в нем затаенную страсть. Лариса смеялась и пеняла поэту за его нагловатую смелость, изволила дать для поцелуя руку, и уже направилась по дорожке навстречу Варсофонию Кондратьеву, пришедшему с небольшим подарком в изящном пакетике.
– Я давно тебя ждала, но ты все не идешь, – жеманно сказала она Варсофонию, подставляя ему напудренную щечку для поцелуя.
Из окна уже слышались нежные переливчатые звуки фортепиано. Это местный учитель музыки Курский услаждал слух собравшихся дам сонатой Бетховена.
Карл пришел одним из последних.
– Ой, птенчик мой прилетел! – воскликнула Лариса и пошла навстречу. Карл подарил ей чеканку в виде птицы, сделанную им собственноручно.
– Какая прелесть, птенчик, спасибо! – поблагодарила Лариса, любуясь искусной работой, подставляя для поцелуя щечку.
Карл робко присоединился к гостям. Ему кивали, но старались тут же отойти, и поэтому рядом с ним всегда образовывалась пустота.
В доме у Ларисы собрался бомонд города. Напыщенный надменный адвокат, велеречивый театральный критик, застегнутый по всем пуговицам полицейский, а, также, активно жестикулирующий актер, томный поэт, молчаливый врач со сдвинутыми бровями, гимназический учитель, спокойно смотрящий сквозь стекла очков, и прочие именитые граждане. Мужчины были строги и торжественны, дамы – нарядны и красивы.
Все они пришли поздравить очаровательную Ларису Свирипу с новосельем. Покупка нового дома с роскошным садом, наем служанки, вызвали к Ларисе небывалый интерес. И сама она радовалась вниманию общества – в новом, достаточно смелом и открытом платье, из которого виднелось спелое, как персик тело, с мерно дышащей и пахнущей духами грудью, веселая, ироничная…
– Все, фортепиано прочь! Закрывается! – скомандовала Лариса, вошедшая в сияющую розовым цветом комнату и закрывая черную крышку. – А теперь новинка!
– Ну – ка, ну – ка, чем нас удивит новая хозяйка дома? – восклицал актер Кавелин, самый старший из присутствующих, блестя сединой висков и подкручивая усы.
– Варсофоний – неси! – скомандовала Лариса.
Под общие аплодисменты Кондратьев явил гостям черный чемодан, из которого на белый свет выглянуло необычайное устройство.
– Патефон, – гордо заявила Лариса, и тут же, к общему восторгу, заведя пружину, поставила черную пластинку.
Зазвучал романс.
Белой акации грозди душистые
Вновь аромата полны,
Вновь разливается песнь соловьиная
В тихом сияньи, сияньи луны!
Критик Востоков вздыхал и прогнозировал конец искусству. Но подавляющему большинству новинка понравилась.
После того, как гости отведали праздничных блюд и выпили ликеру, наступил час поэзии.
Твой стан божественно прекрасен!
Твой облик будоражит кровь!
И как кинжал, твой взгляд опасен,
Ведь он родит во мне любовь!
Это читал главный поэт вечера Пушилин. Со своей тетрадкой он немного надоел всем пряными и нескладными стихами собственного сочинения и, поэтому, все вздохнули, когда он в самом конце прочитал никому не известного, но, очевидно талантливого, Багрицкого:
Там, где выступ холодный и серый
Водопадом свергается вниз,
Я кричу у безмолвной пещеры:
"Дионис! Дионис! Дионис!"
Утомясь после долгой охоты,
Запылив свой пурпурный наряд,
Он ушел в бирюзовые гроты
Выжимать золотой виноград…
Варсофоний Кондратьев откровенно скучал, время от времени прикрывая зевок ладошкой, и говорил Карлу, о том, что он не любит такого общества и готов уйти сию же минуту, и только Лариса Михайловна удерживает его от этого поступка.
Затем играли в фанты и здорово развеселились. Особенно радовались женщины, чьи самые причудливые желания покорно исполняли мужчины.
Карл, тоже скучавший в подобном обществе, страдал от того, что Лариса мало обращала на него внимания. Но все оправдывало то обстоятельство, что гостей было много, и Лариса была обязана уделять внимание всем.
Перед глазами Карла стояла волшебная, очаровательная ночь любви, после того, как они успешно добыли шкатулку с драгоценностями. Он помнил, как пена белых одежд постепенно спадала с Ларисы, обнажая ее крутобокое тело. Лариса превратилась в арфу, на которой играл молодой, еще неопытный, но влюбленный в музыку артист. И этим артистом в эту ночь стал Карл.
Он стоял и видел необычайную и заманчивую страну – тело своей любимой, острые розовые скалы грудей, круглое озеро живота с плавающей черной лодкой, страну, по которой он путешествовал в ту ночь…
Но, сейчас, в общей суете и гаме, в смехе, и в шутках, он терял нить, связывающую его с ней.
Но вот она встретилась с ним глазами, и улыбнулась ему, и его будто окатило теплой розовой водой, стало легко и весело. Карл даже заулыбался и начал шутить, чем несказанно удивил полноватую черноволосую даму, стоявшую рядом.
– Господа! А теперь попросим хозяйку этого дома спеть нам! Попросим? Лариса Михайловна, будьте добры, – сказал артист Кавелин.
Под общую лавину рукоплесканий, Лариса улыбнулась и согласилась спеть, но только одну песню.
– Две, две, – послышались голоса. – Лариса, спой! Лариса, спой!
Лариса открыла фортепиано, взяла ноты, и клавиши вздрогнули под ее рукой, и звуки стали наполнять воздух, смешиваясь с запахами цветов в вазах.
Она кивком подозвала к себе Карла. Не переставая играть, Лариса шепнула ему на ухо:
– Птенчик, найди ноты «Весеннего вальса» Шопена. Ты знаешь, в шкафчике…
Карл вошел в соседнюю комнату, заполненную новенькой пахнущей мебелью, и открыл шкаф. Стал перебирать ноты – нужные сразу не находились. Он сдвинул пачку, и к его ногам полетел, словно мотылек, листок, выпавший из конверта.
Карл уже хотел вложить его обратно, но слова, начертанные на бумаге, остановили его. Это были слова «Милый мой птенчик».
Карл быстро развернул листок, и стал читать. Его руки дрожали, внутри все сжалось в комок, а лоб покрыла испарина.
Письмо было адресовано Варсофонию, но, почему-то, не отправлено. По письму было видно, что между Ларисой и Варсофонием давно существует любовная связь.
«Так это же я – милый птенчик… Ведь это же меня она так называет… Но, что же она тогда пишет? При чем здесь Варсофоний?»
Недоумевая, но как-то спокойно, даже автоматически, Карл сложил письмо и положил на место. Взяв Шопена, он вернулся в комнату, где играла и пела Лариса. Он слушал ее звонкий голос, и у него было темно в глазах.
С трудом дождавшись вечера, сославшись на недомогание, Карл покинул общество. На прощание Лариса помахала ему рукой, велев служанке проводить гостя.
***
Был уже вечер, и пахло приближавшейся к городу грозой, но Карл не свернул по привычной дорожке домой.
Он пошел на свое приметное место к задумчивой, обвеваемой всеми ветрами крепости, взошел на серую башню и бросил свое тело вниз, а потом, пролетев зигзагом над травами и деревьями, стал стремительно набирать высоту.
Он нечаянно влетел в стаю птиц, и какое-то время парил в воздухе с ними вместе. Но подходившая гроза расколола небо, испугала пернатых, а он бросился в черноту, в грозные черные клубы туч, а потом, вынырнув из них, тут же был омыт неистовым ливнем.
Летая среди ломаных линий синих молний, он испытывал судьбу, он хотел в этом полете излить все свое отчаяние, отдать всю горечь непогоде. Но где, ему, грешному, хотя и необычному человеку, тягаться с небесными стихиями!
Его швырнуло в сторону, и он стал падать вниз. И лишь над самой землей, он пришел в себя, осознав, что земная твердь уже закончилась, и он летит над самой рекой, едва ее касаясь.
Вновь сверкнуло, и водопад лессирующих кристальных струй прибил его к водной глади. И он, преодолевая бушующую стихию, прыгнув пару раз по волнам, вновь стал подниматься, и, затем, стремительно уходить вдаль. Время от времени непогода бросала его к рассерженным бушующим волнам, но, каждый раз, он вырывался из западни. И протирая глаза от синих струй, убирая с лица прилипшие мокрые волосы, он взметал свое тело вверх…
Когда дождь немного поутих, и лишь ветер качал холодные хмурые валы, он приблизился к затопленному городу, и сел на крыше самого высокого здания.
Он укрылся за шпилем, и улыбался, вспоминая, как они добывали в этом городе сокровища. Так что же важнее для человека, материальные сокровища, или богатства души? Он смеялся над ничтожностью человека! Он, человек-птица, хохотал над людскими страстями, жаждавшими более богатства, а не красоты окружающего мира!
Стал вновь накрапывать мелкий дождь, ветер успокоился, и как-то потемнело, и Карл спустился вниз, и вошел в заброшенное строение, ходил по комнатам, где когда-то жили неизвестные ему, но также любившие и страдавшие люди. Он шел, переступая через обвалившиеся куски потолка, деревянные балки, рассматривал удивительные, чудом сохранившиеся мозаичные рисунки, во многих местах, уже осыпавшиеся. Они были на тему природных явлений, и он наблюдал безглазое солнце, полустертый месяц, опавшие лучики звезд.
Он спустился к воде, и что – то привлекло его внимание. Он поднял плавающую книгу, наверное, упавшую сюда недавно вследствие обвала во время непогоды.
Книга была раскрыта, и он, пригладив намокшие страницы, прочел:
Услышь, Боже, моление моё, внемли молитве моей.
От концов земли к Тебе я воззвал в унынии сердца моего; Ты возвысил меня на скалу.
Указал мне путь, ибо стал надеждой моей, башней крепкой пред лицом врага.
Поселюсь я в обители Твоей навеки, укроюсь под кровом крыльев Твоих.
Ибо Ты, Боже, услышал молитвы мои, дал наследие боящимся имени Твоего.
Карл задумался над молением Давида, а потом аккуратно положил книгу на груду кирпичей. В окно веял свежий терпкий ветер с берега, принесший запах цветов и трав.
Гроза подходила к концу.
На душе как-то стало легче и свободнее, будто он избавился от непосильного груза.
Карл взобрался на пустое окно и полетел к городу.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. КАРИНКА
Она любит сидеть на деревьях. Ее руки обнимают ультрамариновое небо, сердце летит вслед за сиреневым ветром, а глаза отдают свою любовь веселящимся в лазоревой высоте птицам.
Малышня, пробегая мимо, кричит:
– Каринка, подари нам птенчика!
А Каринка дерзко отвечает:
– Тогда давай сюда, ко мне! А ну, проверю, достойны ли вы крылатого племени? Вот, берите своего птенчика!
И протягивает вниз смуглую тонкую руку.
Ребята смеются, но никто не рискнет лезть по почти нагому стволу на самый верх! Как удается забраться туда Каринке – не знает никто!
Отец приходит и зовет Каринку.
– Слезай, негодница, слезай шалунья, обедать пора!
А Каринка в ответ звенит серебристым смехом, как колокольчик. Вытирает свой длинный острый нос от пыли, моргает глазками.
– А ты достань меня, mon cher papa !
О, французским она овладела быстро, и теперь щебечет, как птичка, так, что горничная Марфуша не всегда понимает, что она говорит!
– По – бусурмански говоришь! – гневается она, а Каринка смеется. Радуется миру, людям, птицам, небу, хорошим стихам, которые повторяет по памяти.
Погрозится отец, да и уйдет. Он сердится для вида, но всем своим сердцем любит Каринку, единственную свою дочь, посланную в подарок небесами. Не имели они с женою детей, но, в одну грозовую ночь, когда хмурился и гневался ветер, блистали огненные стрелы, услышали они с женою плач на дворе. Открыли дверь, а на крыльце сверточек лежит да попискивает! Подкидыш! И приняли они дар свыше, и теперь со своей доченьки пылинки сдувают!
Сидят они за столиком, чаи гоняют, а тут в окно Каринка влезает, черным глазом смотрит, да букетик цветочков полевых прямо на стол бросает.
И взлетает на свой любимый стул…
А вот она, загорелая, с исцарапанными коленками, бежит вместе с детьми к реке. Теперь она, словно чайка, взлетает над волнами…
Но более всего любит она ходить на скалу, расположенную у Волчьего оврага.
Сидит бывало там, листает сборник стихов и мечтательно повторяет строчки Цветаевой:
Мимо окон моих – бесстрастный –
Ты пройдешь в снеговой тиши,
Божий праведник мой прекрасный,
Свете тихий моей души.
Я на душу твою – не зарюсь!
Нерушима твоя стезя.
В руку, бледную от лобзаний,
Не вобью своего гвоздя.
И по имени не окликну,
И руками не потянусь.
Восковому святому лику
Только издали поклонюсь.
И, под медленным снегом стоя,
Опущусь на колени в снег,
И во имя твое святое,
Поцелую вечерний снег. –
Там, где поступью величавой
Ты прошел в гробовой тиши,
Свете тихий-святыя славы-
Вседержитель моей души.
Сидит, грустит девушка, и в небо смотрит. Как будто суженого ждет.
Бежит Аленка, дочка Марфуши.
– Барышня, Юрий Константиныч пришли. Вас к занятиям кличут!
Ахнет Каринка, и побежит со всех ног домой. Музыку она обожает, ведь музыка с нею чудеса делает!
Она садится за фортепиано, и, не обращая особого внимания на строгое сетование Константиныча по поводу ее игры, бегает по клавишам легкими и длинными пальчиками, исполняя этюды и сонаты. И в это время будто и нет здесь Каринки. Где-то она в другом мире, в горнем, высшем, пребывает в иных сферах.
Как-то она даже отца напугала!
Счастливцев открывает дверь, окунается в прекрасное бирюзовое море музыки. Тихо летят в пространстве очаровательные звуки «Тишины» Бетховена.
И останавливается отец пораженный, никого не видящий за фортепиано: клавиши сами прыгают под невидимыми пальцами; его взгляд обшаривает комнату, пытаясь найти проказницу за кремовой шторой или под диваном, а потом скользит вверх, и видит – у самого потолка, с которого свисает венецианская люстра, парит невесомое тело дочери.
– Как…, как это понять? Как ты это делаешь? – спрашивает изумленный отец и падает на стул, а Каринка, медленно опустившись к нему, говорит:
– Ах, mon cher papa, это музыка, я же просто танцую…
Да, умеет Каринка удивлять и поражать родных!
***
Но в гимназии госпожи Тодд, которую уже несколько лет посещает Каринка, ее недолюбливают и посмеиваются над ней. Нет у нее подруг, одинока она, и после занятий, грустная, отправляется домой.
Идет, и чтобы поднять настроение, напевает про себя. А потом останавливается недалеко от здания библиотеки, вслушиваясь. Там кто-то играет на рояле «Лунную сонату», играет проникновенно и трогательно, и мелодия несется среди каштанов ввысь.
И стоит Каринка, слушая. Кажется, что сейчас воспарит над земной твердью, как эта прекрасная музыка!
Грубый окрик сбивает Каринку:
– Эй ты, ворона длинноклювая, сюда иди!
Это глава местной шпаны, ненавистный ей Козуб, который, как завидит ее, проходу не дает!
И вся кодла его увязывается за Каринкой.
Каринка пытается шутить, но сама отходит в сторону. Не любит она эту компанию, ненавистны ей их ухмылочки и колкости. Но Козуб не отстает! Вот уже несколькими шагами они настигают ее, и кажется, схватят своими гнусными руками Каринку, но … их руки обнимают воздух! Смотрят изумленно, а выскользнувшая из грязных их рук Каринка уже у самой верхушки серебристого тополя!
Изумление и страх охватывает компанию. В ужасе присела пацанва, мерзкий страх проник в их жилы, острым кинжалом вонзился им в ноги! И вот они уже пятятся назад, а потом бегут врассыпную, как будто что-то огромное, страшное взошло над ними, как будто сам ангел с огненным мечом занес руку!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. НЕБЕСНАЯ САНИТАРКА И ЛЕТЧИК
На длинном пространстве аэродрома застыли железные бабочки. Иные уже оживали, неуклюже покачиваясь, брали разбег и с рокотом распарывали синее небо.
Карл готовился к вылету. Руки охватили рукоятки, а ноги едва заметно трогали педали. Он как будто пробовал новое тело!
Вот чудовище внутри аппарата испустило рев, сотрясая все тело железной бабочки. Вот проносится мимо аэродромная земля. Вот отрыв – и Карл взмыл в воздух, глубоко вонзился в его сферы, глотая свежий холод.
Погода сегодня была солнечной, и Карл с удовольствием сделал несколько пируэтов, оглядывая праздничную, разноцветную землю.
В лицо бил запашистый ветер. Карл испытывал чувство восторга, совершая полет над землей, чувствуя себя в своей стихии. Он обгонял птиц и весело кричал им, подставлял руку острому ветру и громко пел песни.
Гуляя по небесам, словно птица, он врывался в небесные сферы, и медленно притуплялась боль утраты… Лариса постепенно уходила в прошлое, ускользала, как последний луч солнца на закате. Но во снах, в его грезах наяву, появлялся образ какой-то незнакомой темноволосой девушки, и глаза ее, словно угольки, смотрели на него внимательно и пристально.
Авиационную школу он закончил отлично еще год назад. И сразу высказал намерение попасть в военную авиацию. Ему все нравилось: и красивая форма, с погонами, с кокардой в виде двуглавого орла на летном шлеме, и хорошее жалованье, а главное – веселая, но и героическая служба.
Ему повезло – по здоровью его комиссия признала годным. Его немалая физическая сила, очень острое зрение, здоровое сердце помогали справляться с различными трудностями полета.
И стал Карл разгуливать по небесам на своем хрупком аппарате. Он пронзал облака, встречал жар и холод, летел, обгоняя молнии и самых быстрых птиц!
А временами, когда он чувствовал растущее желание самостоятельного полета, когда, казалось, тело его само отрывается от земли, он оставлял аэроплан на ромашковой поляне и летал сам, кувыркаясь в небесах, радуясь земному и небесному миру.
