Александр Георгиевич Шишов
Покер пятого курса
7. Сговор
К тому времени, когда мы прожили целую неделю в Харькове, наше отношение к городу окончательно изменилось к лучшему. Морозы немного спали, градусов до десяти, и мы с удовольствием шатались по центру. Разобрались и приняли красоту гранитных цоколей массивных сталинских построек; разновысотных, забавно соединяющихся между собой, кубиков начала века в глубине главной площади; почувствовали и разделили любовь местных жителей к их главной улице Сумской – харьковской Дерибасовской, круто соединяющей верхнюю и нижнюю части центра города.
Именно там, поднявшись вверх по правой стороне Сумской, пройдя мимо скверика напротив театра, в большом доме, который, казалось, заблудился и отстал от братьев-близнецов с Кутузовского проспекта Москвы, за огромными витринами было то место, которое мы старались посещать каждый день.
Бывало, утром проснешься в общежитии ХИРЭ под тонким полушерстяным одеялом поверх застиранной простыни, в комнате холодно, от кафельного пола тянет, за окнами сереет промозглый новый день, впереди холодная вода в умывальнике, дорога с бесконечными пересадками в научный институт, где так и не возникло взаимопонимание. Лежишь и думаешь, что же сегодня порадует? Ну, хоть что-то будет хорошее? И тут перед глазами возникает тот самый светлый дом, куда мы сегодня обязательно все пойдем. Чувствуешь его обволакивающее тепло и доброжелательный уют. Реально осязаешь, как прикладываешь усилие и тянешь на себя массивную дверь за отполированную до блеска ручку с бронзовыми шишечками на концах, и как, поддавшись, она пропускает тебя внутрь.
Там приветливо светит неяркий, рассеяний свет от множества бронзовых, строго чередующихся, круглых и восьмигранных люстр, подвешенных на цепях к высоченному потолку. На одних люстрах плафоны направлены вниз, освещая яркими островками света пол и мебель, на других вверх, рисуя на потолке тусклые световые разводы.
И запах. Этот особенный запах, присущий только этому месту, неповторимый жизнеутверждающий запах, который перепутать с другим, а тем более забыть, невозможно. В конце двадцатого века, ещё до перестройки, приехав в командировку в Харьков, я нашёл этот дом и долго стоял возле него, не решаясь войти. Через большие окна рассматривал всё те же бронзовые, но сильно потемневшие люстры, мягкий свет которых падал на асфальт и освещал скучный потрескавшийся тротуар. Завораживала всё та же высоченная двустворчатая дверь, с теми же бронзовыми шишечками на ручке. Решившись войти, я придержал дверь и пропустил выходящих на улицу довольных и разгоряченных мужчин. Меня обдало плотное облако тёплого вкусного воздуха. Мои ноги чуть не подкосились от забытого и так желанного аромата запаха этого дома. Какую радость я испытал! Вместе с этим запахам нахлынула волна воспоминаний, возникли забытые ощущения, запахло повеяло молодостью и беззаботным студенчеством.
На волне ностальгического счастья я уверенно вошёл в этот дом, чтобы ещё и ещё раз испытать блаженство.
Намного позже, в двадцать первом веке, на стыке первого и второго десятилетий, приехав в Харьков, я этот дом так и не нашёл или не узнал. Я специально пришёл к этому месту. Внимательно рассматривал улицу, фасад дома, но так и не заметил ни одной двери – входа не было. Мимолётно показалось, что я почувствовал знакомый неповторимый запах. Ошибся. Ложное обоняние – стены не пахнут. Не узнал. Или дома перепутал.
И вот, лёжа под казенным общежитиевским одеялом, вспомнив про грядущий поход в это замечательное место, окончательно просыпаешься, и ни холодная вода в кране, ни мороз на улице, ни множественные пересадки и тяготы общественного транспорта, ни безразличие местного руководителя практикой, ни очередные происки агонизирующих аспирантов, ничего уже не могло испортить настроение. Душа пела. Она пела на разные мотивы, но слова всегда были одни и те же – харьків’янка, харьків’янка, харьків’яночка (укр.).
Ведь этот дом, а в Советском Союзе таких домов я больше не встречал, этот дом был уникальным и высокоорганизованным местом, куда мы приходили под вечер, утомленные суетой прошедшего дня, уставшие, голодные, продрогшие.
Приходили отрешиться от всех забот и проблем, получить так необходимый запас бодрости и весомую поддержку нашим молодым развивающимся организмам, повысить стойкость иммунной системы и предел прочности нервных клеток.
Мы приходили туда вкусно покушать. А вы о чём подумали?
Бросали пятнадцать копеек в специальный автомат, получали чашку настоящего бульона и неторопливо, обступив высокий круглый мраморный столик, мелкими глотками и с нескрываемым удовольствием выпивали дымящийся золотистый напиток, закусывая слоёными с рубленым мясом пирожками. Какое это было блаженство… И называлось это заведение «Харьків’янка», в кавычках и с заглавной буквы.
Это и было то самое место, где мы с огромным удовольствием щедро материализовали нашу последнюю добычу, выигрыш в покер, преобразив мелочь и бумажные рубли в большие тарелки с горками тёплых, хрустящих, пахнущих жареным луком и настоящим мясом, маленьких слоёных пирожков и чашки обжигающего бульона, беспрерывно наполняемые щедрыми автоматами. Мы были счастливы. Шутили, ещё и ещё раз пересказывали друг другу, размахивая надкусанными пирожками, перипетии столь удачной последней партии, смеялись и вспоминали посрамлённых аспирантов.
Там же за столиком, стремительно искоренив спазм голода первой полудюжиной пирожков с бульоном, вдохновлённые достигнутым питательным результатом и отчётливо понимая, что всё это напрямую связано с лёгкостью заработка, мы приняли исторически ошибочное решение продолжить начатое шулерство – вступили, можно сказать, в сговор. Вытирая тыльной стороной ладони жирные губы и разнося их блеск по всему лицу, мы азартно разработали ещё более изощренную систему обыгрыша.
Динамику процесса по передаче игроку нужных карт при помощи длинных рук и невинных глаз – считали отработанной. Манюня был неподражаем и незаменим в одном лице. Осталось придумать, как незаметно и просто обмениваться за столом информацией, чтобы от Манюни приходили правильные карты. Естественно, под столом. Придумали. С помощью пачки сигарет и коробка спичек мы разработали систему передачи комбинаций, мастей, значений карт и их количества. Мы только успели насытиться, но не наесться от пуза, а система покерного семафора была уже готова, легко залегла в память и требовала скорейшего воплощения в жизнь.
Таким зашифрованным образом мысли мы полностью отказались от подмигиваний и перекидываний невнятными словами с междометиями во время игры, при этом научились точно и доходчиво передавать друг другу самые свежие новости.
Порядок обмана был таков: группа поддержки, подсмотрев в чужие карты, сообщает, с какой комбинацией на руках играет соперник; наш игрок, в свою очередь, заказывает нужную карту у подстольного крупье; тот, не снимая маски меланхолии, граничащей с идиотией, делает своё чёрное невидимое дело, передавая карты для победной комбинации. Добыча делится поровну на всех. На том и порешили.
Игра продолжалась. Каждый вечер к нам на огонёк заскакивали не до конца ранее обиженные аспиранты, в надежде отыграться, а также местные студенты с рублем на троих. Мы же играли скромно, не зарывались и, естественно, не проигрывали – ежедневно вкусно и сытно обедали бульоном со слоёными пирожками. Ах, харьків’янка, харьків’янка, харьків’яночка.
На этом глава 7 окончена. Наступает развязка. Если кто-то не заметил комизма описываемых событий, так вот, комизм завершился. Остаётся трагизм и всепобеждающий оптимизм в конце повествования.
8. Селяне
Жизнь вроде как наладилась, но тут пришел комендант с новым распоряжением – вынести из комнаты буфеты в коридор, поставить ещё кровати и заселить к нам заочников, как он сказал, на пару-тройку дней. На это требование мы уже вместе с аспирантами солидарно возмутились. Им жалко добро в буфетах, которое, как оказалось, мы охраняли, а нам, плотно упакованным шпротам в банке, категорически было тесно самим по себе. А тут ещё кого-то подселяют. Аспиранты тычут пальцем в небо – это значит «напишем в партком». Мы активно киваем и поддакиваем. А затем, с покорностью людей, знающих точно, что для нас этот дурдом закончится через несколько недель раз и навсегда, бурча и возмущаясь, помогали аспирантам выталкивать в коридор их фанерных уродов. Вечером мы недовольно наблюдали, как студенты-заочники затаскивали для себя кровати.
На следующий день после похода в «Харків’янку» мы вернулись в общежитие. Довольные, сытые и чём-то, даже, снисходительные. И что мы видим? Новые жильцы, заочники из Полтавской области, уже обжились: кто спал, кто читал, а кто и, разложившись по-хозяйски за нашим столом, что-то усердно переписывал.
Вечером, как обычно, играли. Заочники, или как мы их между собой окрестили, селяне, лёжа на своих кроватях, смотрели на городских ребят, азартно играющих в диковинную игру. Потом и они, заинтригованные нашими шумными эмоциями, подсели. Не все, конечно. Только двое. Мы их приняли, научили и без всяких шулерских приёмчиков, в порядке оказания шефской помощи, обыграли рубля на два-три.
На следующий день, вернувшись в общагу, мы обнаружили, что с подоконника пропала наша колода. Она была уже порядочно заиграна и замусолена, взлохмаченная, легко сдавалась, не липла, а некоторые неизбежные заломы, потёртости и припачканности рубашек красноречиво подсказывали значение карт. Решили, что аспиранты сделали очередную мелкую пакость, на том, казалось, надо было и успокоиться, но тут один из заочников засобирался в гастроном. Одевшись и накрутив на ладонь авоську, он спросил:
– Кому купить чего?
– Зайди-ка, дружище, в галантерейный напротив, – сказал Шура, протягивая рубль, – и купи колоду карт на 54 листа, там они есть.
Селянин вернулся поздно, играть уже не хотелось. Посмотрев в красном уголке по телевизору программу «Время», рано улеглись спать. Кино не показывали, а смотреть концерт эстонских фольклорных ансамблей в наши планы никогда не входило.
Вечером следующего дня, рассевшись по своим местам за столом, мы приступили к игре новой колодой с нашими свежеиспечёнными соседями селянами-заочниками.
Игра проходила, скажем так, вяловато. Селяне осторожничали и при первых же признаках опасности уходили в пас. Мы же могли благодаря действующей системе подстольного картообмена собрать любую комбинацию, но при такой игре это было лишено смысла. Играя, мы попивали чаек с печеньем, сухим и нежирным, чтобы не портить новые карты, по ходу игры обсуждая проблемы по практике и варианты досрочного её окончания.
И тут упал стакан. Были такие стаканы – небьющиеся, из закалённого стекла. Когда бьётся обычный, тонкий или гранёный, процесс разрушения короткий и звонкий. Примерно так – дзинь и тишина. А тут небьющийся. Такие стаканы, и в самом деле, падая на пол, не бились. Конечно, если пол деревянный или линолеумный. В нашей комнате-бытовке пол был кафельный, и упавший небьющийся стакан, оглушив грохотом разорвавшейся гранаты, разлетелся на мельчайшие острые осколки. Игру прервали. Пошли за совком и веником, перетрусили вещи и обувь, вымели стекло, осколков миллион, мельчайших и на полу, и на постелях. Затем влажной тряпкой протерли пол, а тряпку выбросили… в угол.
Минут через сорок, без всякого энтузиазма, нехотя, вернулись за стол. Сдали карты. Продолжая обсуждать парадокс разбития неразбивающихся стаканов, я механически приоткрыл полученные карты, взглянул на них, быстро сложил и оставил лежать на столе перед собой. Это был сигнал – у меня что-то есть, и я могу играть. Там были три туза и ещё что-то. А что такое три туза? Во-первых, это «тройка» – комбинация слабая, но бывает, что и выигрывает; во-вторых, если добавить ещё одного туза или джокер – «каре», а это практически победа; в-третьих, если добавить к «каре» ещё один джокер – будет «покер», тем более в тузах – победа абсолютная. И, хочется напомнить, что таинственное перемещение карт по-прежнему в наших надёжных руках.
Один из заочников ушёл в пас, второй так же, как и я, сложил карты перед собой на столе и из игры не вышел. Шура и Манюня остались создавать видимость участия, чтобы после трех обменов уйти в пас. Это такая тактика.
Сделали три положенных круга. Шура и Манюня меняли по одной карте, я менял по две, но ни туз, ни джокер так и не пришли. Студент-заочник-селянин не поменял ни одной. Он к ним ни разу больше не прикоснулся – карты, ровненько сложенные аккуратной стопочкой, лежали перед ним. Активисты группы поддержки всем своим видом показывают, что не знают, что у него там. Не заметили, не успели, и подсмотреть нет никакой возможности.
Было очевидно, если он ничего не меняет – или на руках весомая комбинация, или очень рискованный блеф.
Начали игру. Я положил в банк три рубля. Для начала это сразу много, но я решил таким образом исключить блеф и закончить на сегодня порядком неинтересную игру.
Он положил сверху пять…
Взяв в руки коробок спичек и поставив его на попа в середине лежащей пачки сигарет, я запросил туза. К тому времени уже вся неиграющая часть колоды была в руках у Шуры. Он лениво пересматривал её, всем своим видом показывая, что его всё ломает и просто нечем больше заняться, уйдя в пас.
Далее следует мгновенная, как укус кобры, неуловимая передача найденного в колоде туза Манюне, а затем обмен карт по отработанной схеме: задумчивый взгляд в потолок, невинная блуждающая улыбка, небрежная поза с опущенной вниз рукой – все атрибуты надводной части айсберга. И тут же два чётких движения под столом: № 1 – моё правое колено аккуратненько накрывает карта с тузом, № 2 – с левого колена исчезает лишняя, ненужная карта, чтобы спустя минуту затеряться в колоде у Шуры. Я отрешённо смотрю на Манюню, знаю, что он сейчас проворачивает под столом, и не замечаю никаких внешних проявлений. Высший пилотаж. В цирке показывать такое нужно. За деньги.
Глянув на свои карты с подоспевшим вовремя пополнением, я удовлетворенно увидел «каре» – ну очень редкую комбинацию – и уверенно пошёл в атаку. Десять рублей отважно полетели в банк.
Полетели – это громко сказано. Червонец – это билет на поезд домой. Это неделя жизни в чужом городе. Он, конечно, и полетел в банк, но только в роли устрашающего элемента, и его денежный эквивалент в данный момент был абсолютно нивелирован.
Заочник сидел ровно, к своим картам так ни разу и не прикоснулся, смотрел спокойно. Лицо ничего не выражало, хотя ещё пять минут тому назад суетился и, вставляя к месту и не к месту селянские шуточки и прибауточки, вместе со всеми убирал осколки. Сейчас сидел молча и чего-то там себе міркував (укр.) на свой лад в потёмках недоступного для нашего понимания мозга.
«Насколько его хватит?» – не успел подумать я.
Скудная мыслишка прервалась в своём полёте – парень из нагрудного кармана пиджака достал сложенные пополам двадцать пять рублей, развернул их, бережно разгладил и положил на мой червонец.
К такому развитию событий я готов не был. У меня были деньги. Но на них ещё нужно было прожить и уехать домой. Я колебался – или положить четвертной и вскрыться, или повысить ставку и продолжать играть. Выигрыш уже был достойным, в победе я был уверен. Но меня неприятно смущало одно – я не знаю его карт, и группа поддержки в полной прострации. Надо подумать… Я достал и пересчитал оставшиеся деньги. Было тридцать рублей с мелочью. Не жирно. Посмотрел на ребят. Как мне показалось, никто из них не сомневался в моём выигрыше, смотрели спокойно, немного рассеянно, продолжая изображать напускное безразличие к происходящему. Я отсчитал три десятки:
– Повышаю.
«Ну, думаю, давай. В пас ты уже не уйдешь, зарылся на славу. Бросай тридцатку. Вскроемся. Предъявишь свой замечательный «стрит» или редкостный по красоте «колор», а я эффектно веером разложу свой «покер», а для понтов последнюю, пятую карту, оставлю закрытой, мол, и так хватит, нечего «покер» светить – пугать фортуну».
Я уже отчетливо видел триумфальный конец партии и осязал, как победоносно раскладываю свои карты и срываю банк. Посмотрел на часы, время было позднее, засиделись, да ещё стекло убирали долго… Короче, пора заканчивать и делить добычу.
Мои мысли перебил заочник:
– Пятьдесят.
И это мне не понравилось. Неприятный холодок мурашками пробежал по спине, забрался под трусы и засвербел колючим шевелящимся сгустком в районе копчика. Пятидесяти рублей у меня не было. Видимо, они решили задавить нас ставками, лимит-то мы не оговорили. А сколько у них денег? Двести, триста рублей, пятьсот на двоих? Нас больше, но мы здесь уже вторую неделю, потратились, несмотря на небольшие выигрыши, которые тут же проедали. И сколько у каждого из нас, студентов, в чужом городе осталось денег? Такого развития событий мы не предусмотрели. Но алгоритм решения проблемы оставался один – играть на выравнивание ставок, вскрываться и смотреть комбинации на руках. У меня, в конце концов, «каре». Вариант уйти в пас равнозначен побегу с передовой.
