Александр Георгиевич Шишов
Покер пятого курса
4.3. Случайно подслушанный монолог любителя карточных игр в следственном изоляторе (окончание)
Хуже другое. Оцените расклад. Приглашаю людей к себе домой. Садимся за стол. Опять же, всё чинно, благородно. Сдаём карты. Серьёзно играем, по-взрослому. Не без интереса – на деньги. Так они решили меня кинуть!
Передёрнули раз, потом второй. Я ж не лох, я всё вижу. Я игру секу. Эй, товарищ! Харэ! Стоять! Руки на стол! Что глаза вылупил? И канделябром его, канделябром. В смысле, по роже, чем под руки подвернулось.
Жаль, так хорошо начиналось – он с пички, я с пички; он в трефу, я в трефу… Жить бы вам ещё, ребятки, и жить. Заигрались… Эх… А мне сидеть.
4.4. Житие и бытие с играми и без
У студентов семидесятых годов сутки делятся на две неравные части – учёба и неучёба. Неучёба, в свою очередь, на сон, еду, проезд в транспорте, решение бытовых или домашних проблем и на свободное время.
Свободное время состоит из того же сна, но короче; той же еды, в смысле перекуса пирожком с мясом и стаканом томатного сока; чтения, как правило, ночного; редкого смотрения телевизора, частого посещения кинотеатров, иногда театров и регулярного общения с друзьями.
Общение с друзьями, как правило, состоит из бесед, трёпа, легкого выпивания с играми или без. Не обязательно пить алкогольные напитки, но им отдаётся предпочтение в качестве тонизирующих и расслабляющих сознание средств. Ну не было у нас времени построить Коммунизм!
Нам твердили – ваше поколение строителей Коммунизма. А когда его строить? И с кем? Все же заняты. И получилось, как у Чебурашки, только наоборот, – мы его не строили, не строили, так и не построили.
Но в светлое будущее мы верили. Представить только, в магазинах всё есть – любая еда и напитки со всего мира, вещи заграничные, а если отечественные, то обязательно со знаком качества. У инженеров достойные и высокие зарплаты. Можешь купить, что хочешь. На высочайшем уровне образование и медицина и, как обычно, бесплатно. Можно съездить в любую страну – виз не нужно. Или слетать на любую планету.
Последний признак светлого будущего с межпланетными перемещениями отодвигал появление Коммунизма на неопределенно далёкий срок.
Те, кто хотел вкусить светлое будущее сейчас, теперь и сразу, эмигрировали в агонизирующие капиталистические страны. Другие остались здесь в ожидании обещанной идеологами марксизма-ленинизма манны небесной – от каждого по способностям, каждому по потребностям.
Общение с друзьями – очень важный компонент молодёжной жизни. По сути, оно являлось не только роскошью и счастьем, но и постоянной потребностью. В некоторых случаях, простите за цинизм, самоцелью.
Собирались, как правило, у кого-то дома. Приносили с собой, разливали понемногу. Затем интеллектуально выпендривались друг перед другом.
Выглядело это примерно так.
Для девушек. Загадочно закатив вверх глаза, немного откинув голову, постукивая многозначительно пальцами одной руки по ручке кресла, а пальцем второй расправляя длинные ресницы и обязательно томно, как бы, между прочим:
– Принесли на ночь почитать нового Хейли…
Или для юношей. Подавшись вперед, заговорщицки поводя глазами и понизив голос до шепота, произнести:
– Есть «Улитка на склоне» на фотобумаге, на неделю. Прочту, дам почитать…
Это было ну очень интеллигентно.
А ещё важно для поддержания разговора – обсудить знакомых. За глаза. Где-то кто-то кого-то с кем-то увидел. Ах, как нехорошо! И убивается целый вечер продуктивно и весело под хруст от перемалывания или, как вариант, от брызг от перемывания, косточек всем тем, кто имел хоть какое отношение к виновникам этого адюльтера.
И не важно, что это могла быть абсолютно случайная встреча чужих друг другу людей, но в ненужное время, в ненужном месте, и, конечно же, с абсолютно неуместными свидетелями. Но, главное, вечеринка удалась. Хорошо посидели…
Ещё «хорошо посидели», если поболтать под одесское шампанское с шоколадом, разломав его на мелкие кусочки и бросив в стакан. Глаз радовался, когда кусочек шоколада сперва утонет, согласно всем законам физики как твердое тело, погруженное в жидкость, а затем, облепленный пузырьками газа медленно всплывает. Поплавает на поверхности, пузыречки полопаются, газики, так сказать, выйдут, и, снова, раскачиваясь из стороны в сторону, спланирует на дно стакана (реже бокала), чтобы, облепленным новой порцией пузырчиков, всплыть, и в окружении остро стреляющих миниатюрных фейерверков газированного шампанского услужливо подставиться под алчущие губы. И тогда, прихватив зубам, шоколадку нужно втянуть в рот вместе с шампанским и многозначительно разжевать, показывая всем своим видом, как это вкусно, и проглотить, остро чувствуя, как в нос изнутри ударяют всё еще активные представители этой любимой всеми газированной продукции.
Да, шампанское – это праздник. А в будни – что Бог дал. Шипучка белая или красная, сухие вина «Алиготе» и «Ркацители» по семьдесят семь копеек за пол-литровую бутылку. Как варианты, смесь сухих вин с «Червоним міцним» («Красным крепким» назвать – язык не поворачивался) в пропорции 2:1 – вкусно, но небезопасно.
Или те же сухие вина, но с лимонным ликером. В зависимости от концентрации и количества выпитого смесь из разряда «вкусненько, дай еще» резко переводила её потребителя в область неудержимого веселья, эйфории, иногда и скандала. Перебор коктейля оканчивался, как правило, пристальным рассматриванием устройства унитаза в зоне турбулентного истечения потоков воды.
И всё-таки, игры. Они были необходимы. Во-первых, детство фактически еще не кончилось, а только растянулось в новом качестве за счет студенческих лет, а во-вторых, игры поглощали время, создавая иллюзию счастья человеческого общения, доведённого до перманентного.
Немного позже появилась «Монополия», а тогда играли в «Шеш-беш», «Клабр» и «Кинг» на интерес, иногда в преферанс по копеечке вист, пожалуй, и всё. И вот:
– Внимание, внимание! Предлагаю новую игру – покер.
Я положил на стол свежую, звенящую колоду и с ревностным трепетом наблюдал, как друзья-товарищи бережно перебирают новые чёрные карты, рассматривая необычные нарисованные лица. Кто-то даже их понюхал.
Рассказал правила, показал комбинации, а для наглядности записал их на листке бумаги и положил его на видное место. Затем раздал мелочь, рассказал про торговлю, обмен, блеф и приступили к игре.
Несмотря на то, что игра была пробная, копеечки-то были возвратные и, как бы, играли на интерес, азарт и понимание проявились сразу.
На этом воодушевление кончилась. Выяснилось, что правила, придуманные мною, далеки от совершенства.
Постоянно всплывали спорные ситуации, которые урегулировались по ходу их возникновения, а итоги узаконивались на месте. Придумывая игру, я упустил кучу важных нюансов. Говоря словами Фёдора Михайловича – общие принципы только в головах, а в жизни одни только частные случаи.
В конце концов, игра состоялась. Удалось, наконец, окончательно разработать и опробовать правила, отдаленно, по первичным признакам, напоминающие игру в покер.
Дар убеждения, энтузиазм и логика сделали своё благородное дело – наша компания получила ещё одну точку соприкосновения в виде нового азартного, доступного и психологически умного развлечения.
К тому времени я шестнадцать лет прожил в квартире на Пушкинской, которая уже 32 года принадлежала моей бабушке. Предыдущий жилец во время войны уехал в эвакуацию и оттуда не вернулся. Умер в Свердловске вскоре после освобождения Одессы. Однажды, стоя на Сабанеевом мосту, он, глядя на новую, только что выстроенную музыкальную школу, произнес свою знаменитую фразу: «Школа имени мене».
Видимо, стены или уходящая аура гения, витающая в нашей квартире, подвигли меня на этот творческий труд по воссозданию из ничего новой игры. Выдающейся своей заслуги, чтобы назвать её своим именем, я не почувствовал. Было только чувство гордости и усталость от созидательного подвига.
Игра прижилась. Играли по мере желания и наличия людей. Было весело, особенно когда качели фортуны периодически, в хаотичном порядке, подкидывали выигрышные комбинации. Было всё – и непроницаемые лица с прижатыми к груди картами, и блеф, который почему-то всех очень смешил, и незамысловатые, но срабатывающие уловки, вводящие соперника в заблуждение.
Не успев наиграться всласть, игру пришлось прекратить. Пришло время преддипломной практики.
Кому куда, а мне в Харьков.
На этом глава 4 окончена. И повествовательная часть, обязательная и необходимая для понимания глубины комизма и трагизма описанных далее событий, переехала из Одессы в Харьков.
Происходившее в поезде я умышленно пропускаю – серо, однообразно, монотонно, короче говоря, не помню.
5. Волшебное слово
Можно было остаться и в Одессе, в лаборатории криомедицины, но имелось, по крайней мере, одно немаловажное обстоятельство и три фактора, заставившие меня выбрать для преддипломной практики Харьков.
Начну с обстоятельства. Дипломная работа по своему объёму выходила за общепринятые габариты, и для одного студента тема была слишком обширна и громоздка. Было принято решение эту тему поручить двум студентам – Болту и мне. Болт – это мой товарищ, а не крепёжное изделие с резьбой на конце, – башковитый, толковый и далеко не глупый мальчик с острым умом и ярко выраженными задатками будущего расчётчика-теоретика с мотивированными претензиями на эрудицию и обширные знания. Единственное, что не вдохновляло его в инженерном труде – рутина черчения. На том мы и сошлись в своих интересах. Болт берёт на себя всю расчётную часть, а я чертёжную. Как выяснилось, у меня получалось быстрее и чище чертить тушью, а не карандашом. Пригодился опыт выпуска классной стенгазеты и многодневные наблюдения за работой небезразличной сердцу чертёжницы-копировальщицы. К своей части я намеревался приступить где-то в марте, за три месяца до защиты, а вот Болту нужно было приниматься за расчёты незамедлительно. Кроме расчётов на нём висели идеологически выдержанное вступление и проработка экономической части. Остальные трудности были его личной инициативой. Не знаю зачем, но он как выпускник англо-украинской школы собирался защищать диплом на английском языке. Вопрос – от кого? Собственно говоря, на нас никто не нападал. Исходя из предстоящего двуязычного доклада, я готовился после его триумфального выступления по-английски повторить всё слово в слово по-русски. Естественно, обречённо виделось мне, что и на вопросы придется отвечать за двоих по-русски, особенно на те, которые ему не зададут по-английски.
Именно то немаловажное обстоятельство, что мы будем вдвоём защищать одну тему диплома, и мой выход на арену подготовки не наступит раньше торжественного момента, когда Болт закончит все расчёты, и породило первый фактор, подтолкнувший меня поехать в Харьков. Я искренне надеялся дополнительными материалами, которыми обладает Харьковский институт проблем криобиологии и криомедицины, насытить и оживить нашу с Болтом, как мне казалось, пресноватую и мало эмоциональную дипломную работу. Я реально не представлял, что можно ожидать от этого института и насколько он будет полезен, но нужно было самому поехать, убедиться, почерпнуть самое интересное и при возможности добавить в нашу работу, так сказать, обогатить её передовыми тенденциями.
Дипломники.1977 год. А.Шишов, Н.Ортенберг (Болт)
Во-вторых, не так далеко от Харькова, но ближе чем от Одессы, в Лозовой, служил мой друг Митя, которого я не видел уже полтора года. Мне даже важнее было повидаться с Митей, чем собирать материалы для диплома. Но одно, в данном случае, только дополняло другое.
В-третьих, в Харькове я никогда раньше не был. Мне было интересно посмотреть на первую столицу УССР, тем более что проезд и проживание оплачивались институтом.
И ещё, при слове Харьков я всегда вспоминал стишок, рассказанный самым настоящим второгодником Келой, временно учившимся в нашем классе:
Я поеду в Харьков – там хлеб растет буханками,
Там рубль за деньги не считают. Дай пять копеек.
Нас прибыло на харьковский вокзал девять человек дипломников – хмурых, невыспавшихся и недовольных ранним прибытием поезда. Приём незнакомым городом, под стать нашему настроению, оказался многовекторно скверным. Погода отвратительная – холод собачий, низкие серые тучи, пронизывающий ветер, грязный снег под ногами. Архитектура – громоздкая, давящая, серая. Люди – другие, неулыбчивые и недружелюбные.
Кроме дорожных сумок, чемоданов и лёгкого, почти неуловимого перегара, у нас было одно общее направление на поселение в дружественный нам, как предупредил перед отъездом проректор Ханцис, институт. Его название, как и все аббревиатуры харьковских учреждений, ничего, кроме здорового детского смеха, не вызывало – ХИРЭ.
«Нужного» человека на месте не было, зато был «ненужный». Никакого письма о нашем приезде и поселении он не читал, с «нужным» человеком связи не имеет и предложил, чтобы не топтались по чистому паркету, прийти завтра:
– Может быть, к обеду они уже прибудут или позвонят, – объяснил он нам канцелярским языком, подразумевая под словом «они» злополучного «нужного» местного деятеля, и снова уткнулся в свои бумажки.
На вопрос, а где же нам ночевать, ответил просто и незамысловато:
– Не знаю, дверь закройте.
Кому дверь закройте? Нам дверь закройте? Нам, пятикурсникам, сдавшим уже все зачеты и экзамены, отыгравшим в самодеятельности все роли и построившим в стройотрядах всё, что строится. Выигравшим все возможные и невозможные кубки на спортивных соревнованиях, прошедшим трехмесячную производственную практику в Москве и военные сборы в Севастополе. И нам – закройте дверь. Нет, нас так просто не взять.
Первым из оцепенения от бюрократического хамства вышел Шура. Подойдя к столу, он медленно опустил вытянутую руку, накрыв мощной ладонью бумажку, которую «ненужный» деловито заполнял и, подавшись вперед всей массой своего борцовского тела так, что через рукав толстой стеганой меховой куртки явственно проступил трицепс, пристально взглянул на того сверху вниз и спросил тихим, доверительным голосом:
– Товарищ, а где тут у вас… партком?
Через минуту «ненужный» стал нужным и родным. Он дозвонился до своего главного, тот до Ханциса в Одессу. Затем он уже лично разговаривал с Ханцисом, теребя провод, и при этом подозрительно глупо улыбался, сосредоточенно глядя на телефонный диск. Видимо, думал, что Ханцис на него оттуда смотрит и улыбается ему в ответ. Затем он обзвонил несколько общежитий, где ему категорически отказывали, а он настаивал и убеждал, говоря каждому из них, что мы очень ценные кадры из дружеского института. Намекал на что-то, но так вяло, что мы и сами не поняли, что он имел в виду. В последнем телефонном звонке он всё-таки решился использовать припрятанное тайное оружие из личного фонда. Понизив голос до шёпота, который мог разбудить и спящего глухонемого, он раскрыл коменданту военную тайну. Он уже не намекал, как предыдущим оппонентам, а говорил прямым текстом – летом в Одессе, в общежитии на Тенистой, а это прямо в Аркадии у моря, их, то есть представителей харьковского института, с нетерпением ждут. Со студентами. А можно и без студентов. Тоже примут. Даже с членами семьи, но не более четырёх человек. Но и такой веский аргумент не позволил слёту уложить упёртого коменданта на лопатки. Тот, видимо, торговался до последнего. В конце концов, уговорил-таки под свое честное слово, упирая на то, что все мы члены партии и комсомольский актив.
– Да, согласовано… Со всеми инстанциями, – последней фразой он закрепил свою победу и, не дожидаясь возражений, резко положил трубку.
После чего с явным облегчением, налив из графина полный стакан воды и с нескрываемым удовольствием осушив его до дна, выписал нам направление на проживание в общежитие.
Выйдя на улицу и обсудив ситуацию, мы решили, что расслабляться не нужно, кругом враги, страдающие патологической бессонницей. То есть враг не спит, но победа с возможностью принять горизонтальное положение в тепле, а не на вокзале, будет за нами.
Придя в общежитие, мы почувствовали, что вектор дружелюбия своего направления не изменил, зато качество хамства резко повысилось. Ситуация была вроде бы такая же, но наоборот. Бедный комендант, который согласился нас принять, должен был нас расселить за счет уплотнения аспирантов. Он придумал поставить кровати для нас в их бытовке, состоящей из двух смежных комнат, где вдоль стен на кафельном полу стояли буфеты и тумбочки, а посередине столы, явно из столовки, и стулья на тонких, расходящихся книзу, металлических ножках.
Аспиранты откровенно выли. Им, видите ли, нужно творить, их нельзя отвлекать, им, как оказалось, будет неудобно кушать, так как они имеют право делать это в любое время суток. А самое главное, что из буфетов может пропасть их содержимое – поселили тут каких-то сомнительных… Да ещё и из «Одэсы». И вообще, будут жаловаться в партком. Но комендант оказался кремень, выслушав их первую волну негодования, он ответил им строго и немногословно, подняв указательный палец вверх:
