Александр Гаврилов
Сказки деда Игната
МОЛИТВА
Зима пришла скоро. Вот уже три года как деда Игната не стало. Не то чтобы непредсказуемо. Готовы даже, кажется, были. Врачи сухо, по-дежурному объявили: месяц, не больше. Но и тут старик себе не изменил. Прожил семь месяцев. И ни разу себя не выдал. Мы знали, что он мучается, а старик улыбался. Иногда нужно притвориться счастливым. Ну а домашним? Иногда нужно стать слепым до чужого горя. Нужно оглохнуть от будничной суеты, очерстветь немножко. И ни в коем случае не обидеть близкого человека заботой. Именно ненужная забота больше всего раздражает в такие моменты. Дед Игнат потому и держался, что не чувствовал с нами себя ослабшим. Мы не докучали ему ухаживанием, не раздражали вопросами о здоровье. Все всё прекрасно понимали. Понимал и сам дед Игнат.
Только Оленька не о чем не догадывалась. От нее дедову болезнь держали в большом секрете до самого последнего момента. Когда же скрывать уже более стало невозможным, тогда дед Игнат сам позвал к себе девочку. Я хотел было запретить. Но не осмелился. Оленька примчалась взъерошенная, веселая, вот-вот бросится к деду на шею. Но встала вдруг в дверях. Улыбка растаяла. Девочка как-то сама все вдруг поняла. Жуткое озарение слез не причинило. Расставаться им было непомерно тяжело. Есть слово хуже, чем слово «смерть». Слово «навсегда». Они оба мучились. А мы страдали от тишины их прощания.
Я все еще ждал слез. Но дочка плакать не стала. Дед Игнат был спокоен. Крепко обняв старика за шею, Оленька, кажется, что-то ему шептала. Он уже отвечал одними только губами, почти без всякого звука. Уставший, обессиленный, ждал он развязки.
Я подошел ближе. Уже проклиная себя за то, что разрешил прощание. В глазах предательски щипало. Взялся оттащить Ольгу от умирающего, но она посмотрела на меня таким глазами, что, испугавшись, я отступил. Она продолжала шептать. Теперь ее я слышал: «Дедушка, вставай. Вставай. Вставай…». Дед Игнат отвечал, стараясь улыбаться: «Прости, Оленька, сказки кончились…»
Господи, отчего ты не вложил в голос ребенка силы? Разве не стоит одно чудо разбитого детского сердца. Я не выдержал и вышел. Только ради Оленьки старик продержался до ночи. Я знаю, он не умирал, покуда ослабшую Ольгу не свалил милосердный сон.
Я с ним прощался последним. Что говорить, я не знал. Не понимал, какие слова понадобятся старику за последней чертой.
– Ну, что, Сережка? Вот одна колоколенка и подкосилась…
– Игнат Петрович…
– Был Игнат, да весь и вышел… – Я едва разбирал его шепот.
– Оленьку не обижай… – тут он из последних сил махнул рукой – знак мне уходить. Я вышел. Или только встал, чтобы выйти. Помню только, как обернулся, а старик все ждал. Показалось ли мне, но только дед Игнат вдруг подмигнул мне.
Три года прошло. Ольга заметно выросла. Барышня уже. От переживаний оправилась быстро. Или только спрятала их поглубже до поры? Детство, как опытный голубятник, умеет защищать своих голубят от печали. Да вот только заметил я у дочери новую привычку: встанет вдруг, губу прикусит, бровки нахмурит, словно вспоминает что-то. Но вот уже и успокоится, постоит молча, да и пойдет дальше, куда собиралась.
А однажды прибегает ко мне:
– Папа, сказку давай. – На колени мне садится, я по щеке ладонью провел: неужто бородой оброс. Нет, показалось.
– Идет бычок качается… – глупая шутка все испортила. Оленька сбежала, обиделась. Сказки рассказывать я так и не научился. Послушал бы с удовольствием, да некого.
А Ольга остановилась у Окна, смотрит куда-то вдаль, сквозь темноту, сквозь эту реальность. Я в том же направлении прищурился. Ничего, конечно, не увидел.
– О чем думаешь? – Спрашиваю.
– Я не думаю.
– Что же ты делаешь? – пристаю с ненужными расспросами. Мое внимание ей не нужно. По крайней мере, не сейчас.
– Я, папа, молюсь.
– А кто же тебя научил?
– Глупый ты, папка. Молитвам не учат, они сами как-то приходят.
Тут-то и вторая колоколенка рухнула. Высоко-то мне было с нее лететь. Передал свой последний привет мне дед Игнат. Я встал рядом, вновь посмотрел за окно. Туда, где расползалась темнота. И начал свою собственную безмолвную молитву. Ту, которой не учат, которая сама…
ГОСТИНЕЦ
Второй день мы на даче. Уже вечер, начинает темнеть. Оленька как угорелая несется из дома. Врезается в деда Игната. Раздосадованная, уперлась старику в живот и толкает. Дед улыбается, но не отступает.
– Что это ты? Или обидел кто?
Ольга в ответ скрипит зубами, руки складывает на груди, смотрит исподлобья. Сердится. Дед чешет в седом затылке. Хочет успокоить ребенка:
– Я сегодня белку видел. Махонькую.
Ольга с дурным настроением расставаться не желает.
– Все ты обманываешь. Не видел ты!
– Как же не видел? Что ж я совсем слепой? – удивляется старик и тянется погладить внучку. Та мотает головой, для ласки не дается.
– Не видел ты. – Но уверенности в голоске нет.
Дед жмет плечами:
– Стал бы я врать. Кабы не видел, так бы и говорил, что не видел. А раз видел… в нашем саду и видел. Она тебе гостинец передала.
Ольга смягчается. Гостинцы она любит.
– Вот память дырявая, как решето уже. Куда ж я его засунул? – старик хлопает себя по карманам. Ольга следит за движениями деда, прикусив верхнюю губу.
– Вот ведь дурень старый. Потерял. Белочка-то просила, мол, передай, сам не ешь!
– Может…ты съел!
– Да что ты! Разве бы я посмел. Потерял где-то.
Ольга с надеждой смотрит на дедовы карманы, но сама проверить не решается. Старик прекращает поиски, а губы внучки дрожат от новой обиды. Но дед слез не допускает: хлопает себя по лбу, а затем щелкает Ольгу по носу:
– В саду верно обронил. Вот поищем – обязательно найдем. Пошли.
Ольга быстро-быстро кивает в знак согласия. Но дед передумывает:
– А может завтра? Уж больно темно теперь. – Действительно подступает августовская теплая ночь, на небе проступили первые звезды.
– Нет, сегодня! – Оленька хватает деда Игната за рукав и тащит в сад. Дед упирается:
– Ну как же сегодня? Ночь уж, детям спать пора. А ну как, папка с мамкой мне по ушам надают, что дитю спать не даю.
Ольга рукав отпускает. Чем-то смущена и одновременно недовольна. Принимается теребить край платья:
– Не надают… – тихо признается Оленька. И еще тише добавляет:
– Они ругаются.
– Вот оно что! Я-то думаю: какая тебя муха укусила. – Улыбка пробивается из бороды наружу, но глаза становятся серьезными.
– Коли так, пойдем, поищем.
Звезд в небе прибавилось, а на траве выступает роса.
– Ну, где белочка? – начинает девочка расследование.
– Дай-ка припомнить. Оно ведь днем было. Теперь-то стемнело. – Дед пожимает плечами и гладит бороду.
– Я на скамейке сидел. Белочка-проказница по яблоне скакала. Вон там.
Девочка рассматривает яблоню, даже до самой нижней ветки ей не допрыгнуть. В городском парке она белок уже видела. Но возле дома… даже гостинец теперь не так важен, как увиденная дедом белка. Ольга высматривает зверька. Но на ветках старой яблони никого нет. Ольга вздыхает с чувством.
– Деда.
– Что, милая?
– А белочка тебе что дала?
– Так поищи и узнаешь.
Ольга садится на корточки и ищет под яблоней. Ничего нет.
– Нету. – Подтверждает она и смотрит на деда с подозрением: не обманул ли?
– Да здесь где-то. Не обратно же белка забрала? Может, ежик утащил?
Оленька встает, качая головой.
– Дед, ну какой еще ежик? Ты что?
Старик разводит руками, подражая внучке, тяжело вздыхает. Отходит к скамейке, присаживается и вдруг:
– Ой!
Ольга с надеждой:
– Что там?
Но дед только громко хлопает ладонью по колену. Внучка бежит к нему, останавливается:
– Чего ойкаешь?
– Принес. – Хитрый старик немногословен.
Оленька подступает ближе, смотрит вокруг. На скамейке лежит огромная плитка шоколада. Где только прятал ее дед все это время?
– Сам положил?
– Конечно, сам. Это ведь честный ежик.
– Ежик?
– Ежик.
– Сам? – удивленно округляет глаза.
– А то как же? – дед кивает в сторону. В траве действительно, свернувшись клубком, прячется еж.
– Ах ты, воришка! – дед вдруг нападает на ни в чем неповинного ежа! – Ну, я тебе сейчас задам перцу!
– Не ругайся! – Оленька машет руками. Детскому сердцу свойственно любить и защищать все живое.
– Ну что ты, деда! Он же охранял!
– Охранял? – сомневается дед, – А я-то думал, что наоборот. Ну, тогда ладно! Вот я старый дурень… – мысль обрывается, дед принимает от Оленьки дольку шоколада. Жуют молча. Оба довольные. Дожевывая свой кусочек, дед разглядывает ночное небо.
– Вон сколько звезд всыпало.
– Кто высыпал?
– Да это только говорят так. Сравнивают, наверное. Ты это у папки спроси. Он лучше знает. Филолог. – Последнее слово дед тянет даже с уважением.
– Если звездочка упадет, да успеешь что загадать – так оно сбудется.
Девочка лениво вглядывается в небо. Звезды словно приклеены, падать не хотят.
– Вон там, в углу, это папка твоей маме подарил. Есть у них такая история семейная. Не рассказывали? – Ольга отрицательно качает головой.
– Ну, случится, так и расскажут.
– А откуда ты знаешь?
Дед Игнат расправляет плечи и задирает нос:
– Как же мне не знать. Мама мне твоя все рассказала. Прибежала тогда счастливая. Я уж было ругать ее хотел, что по ночам шастает. А она мне про звезды, да про папку твоего. Не ругал я ее. Давненько было, а все равно будто бы и вчера. Что ж с того, а нам спать пора. Я тебе, может, и сам все расскажу.
Оленька вздыхает, но не спорит: завтра, так завтра. Глядит на пустую фольгу, еще раз вздыхает и принимает предложенную дедом руку. Они возвращаются в дом.
Уже на пороге девочка оборачивается, ищет глазами в небе звездочку и думает: «Пусть они никогда больше не ругаются». В этот самый момент звезда срывается вниз. А может, деду сослепу только померещилось…