Александр Гаврилов
Сказки деда Игната
Дед Игнат задумался. Даже затосковал. Ольга оставила его и ушла к окну. Дождь закончился, на небе выцветала радуга. А на дороге, поджидая путника, подсыхали лужи…
ПРАВНУЧКА ПОБЕДЫ
В комнату врывается Оленька. Дед Игнат из кресла поднимается и готовит объятия. Я опускаю газету. Дочка внимательно смотрит на меня, хмурится. Оборачивается к деду, на него смотрит куда пристальней, с подозрением. Старик садится в кресло. Мы оба недоумеваем. Ольга отворачивается и себе под нос шепчет:
– Что такое война?
Как гром среди ясного неба. Дед Игнат с минуту пытается унять дрожь в руках, в конце концов, просто сжимает кулаки. На его лбу, кажется, прибавилось морщин. Оленька растеряна, настроение старика ей не понятно. Она стоит на месте, ждет. Но вот делает робкий шаг в мою сторону. Дед Игнат берется за книгу, очки при этом забывает на столе. Отвечать на вопрос отказывается. Уже без колебаний дочка идет ко мне. Встает рядом и буквально вцепляется мне в ладонь. Шепотом повторяет:
– Что такое война?
Я вздыхаю тяжело, будто передергиваю затвор, и зачем-то повторяю:
– Что такое война?
Тесть не шелохнется. Оленька в молчании требует ответа. Словно обвиняя в сокрытии страшной тайны.
– Война, моя принцесса, это очень плохо. Это страшное время… там люди умирают. – Последнее слово тугим комком перекрывает мое горло. Темы смерти мы еще до того не касались в разговорах с Оленькой. Объяснить это пятилетнему ребенку не просто. – На войне, понимаешь, люди сражаются.
– Они что? Убивают?
Страшно слышать такое из уст ребенка. Все равно, что увидеть заряженный пистолет в ее руках: тут лишь бы не испугать, не подтолкнуть случайно.
– Да, Оленька. Убивают.
– Это больно? – как тяжело на нас с тестем ложится этот наивный вопрос. В то же время Ольга будто бы щадит нас, прячет весь страшный смысл слова «война».
Я читал немало о боях, о потерях. Но буквы на бумаге не заменяли погибших, не вылечивали раны. Все это было за чертой понимания. Теперь под пристальным взглядом дочери меня перебросило на ту сторону серых страниц, спасительный занавес рухнул. Черт возьми, война – это больно! Простая мысль в мозгу ребенка – тяжелое громогласное эхо в моей голове. Что испытал дед Игнат, я даже представить не берусь.
Старик, однако, справился с подкатившей к сердцу тоской. Жестом поманил к себе Оленьку.
– Садись-ка к деду. Сказку врать буду. – Его голос звучал тихо, слова старику давались нелегко. Ольга от меня упорхнула, ладонь, согретая дочкой, невольно сжалась в кулак. Просто чтобы сохранить подаренное тепло.
Руки тестя еще дрожали от волнения, как он ни старался, но скрыть этого не смог.
– Когда-то давно. Твоего отца еще даже не было, – начал старик, окрепнув в голосе, – а я юнцом безусым был. – Оленька потрогала деда за бороду, сомневаясь в его словах.
– В одной стране далекой…
– В тридевятом государстве?
– Да что там, еще дальше! Так вот народилось там чудо-юдо поганое. Чудище коричневое, страшное. В чудище том сила была темная. На кого посмотрит, так тот и не смел делается, бежит без оглядки. А иной разум теряет, сам к чуду-юду в услужение идет, чуде-юде во всем верит.
Вздумало чудище то людей добрых да честных извести. Не покорились они поганому, не прогнулись под проклятущим.
Оленька слушает, как завороженная, открыв ротик. А дед продолжает рассказывать о фашистском чудище.
– Поднялись люди добрые, да только за один раз силы темной не одолеть. Бились на смерть, сил не жалея…
– Умирали? – Шепотом обращается Ольга.
– Умирали, внученька… людям горе, а чудищу веселье. Людей оно мучает, на кусочки рвет, в печку бросает…
– Как Баба Яга?
– Как Баба Яга. – Сглатывает комок старик. – Хуже Бабы Яги. И огнем жгло, и голодом морило! – старик, видно, вспомнил блокаду Ленинграда, его родня конца блокады не дождалась…
– Ты не плачь, за тебя уже отплакали.
– И ты, деда, плакал?
– А то как же?! Поплачу, значит, поплачу, да и опять воюю. Много нас таких было.
– Кто плакал?
– Кто воевал. – Поправляет дед. – Бьем мы чудище, а оно крепчает. Ну, уж мы не отступали. Себя не жалели, где двое было, уже один остался, так тот один и за товарища воевал!
Ольга вдруг спрыгнула с дедовых колен. Отошла в сторонку, нахмурилась:
– Дед, а ты что? Тоже до смерти убивал?
Дед Игнат побледнел. Стал мрачным, как осенняя туча. Но не согнулся, не подломился, распрямил спину, словно сейчас опять готов был идти под пули. Выстоял старик перед детским любопытством. Ответил тихо, спокойно, но с гордостью:
– Я воевал. Это большая разница. И случись теперь, так буду бить Чуду-Юду снова. Я воевал…
Оленька подумала и совсем не по-детски серьезно подвела черту:
– Хорошо, что ты победил. Теперь ты не будешь плакать. – И вышла из комнаты…
А КТО ПОКРАСИЛ ЛИСТЬЯ
В тот год лето подружилось с дворовыми мальчишками. Оно одарило их загаром, за это они научили лето играть в прятки. Но не успели все досчитать и до сентября, как наступила теплая осень. Дожди шли только по ночам, оставляя к утру лужицы на асфальте.
Мой отпуск словно вовсе не начинался. Теперь же приходилось работать и в выходные на дому. А Оленька все чаще играла с дедом, и все реже со мной.
Лишь иногда бросал я свои скучные бумаги и бежал во двор ловить этих двух бродяг. Теперь уже мало что помню о тех днях. Но могу, пожалуй, рассказать о первой субботе сентября. Было, кажется, четвертое число, или, может, я что-то путаю…
Дед Игнат не спешил. Он теперь никогда не спешил, даже ходил как-то уж очень основательно, будто все хотел запомнить, задуматься над каждой мелочью. Оленька держала его за руку и потому вольно или невольно, но шла медленнее обычного. Оба о чем-то думали. Старик, наверное, о чем-то вечном или очень далеком. Мне кажется, с приходом возраста люди должны думать именно об этом. Оленька катала, как леденец за щекой, в голове какую-то приятную, уже немножко недетскую мысль. Но вот они остановились.
– Смотри. – Сказала Оленька.
– Смотрю. – Ответил дед Игнат.
– Видишь? – Спросила Оленька. Дед Игнат честно признался:
– Нет, что-то не очень…
Под ногами у них лежали желтые кленовые листья. Первые в ту осень.
– Кто-то их покрасил…
Дед Игнат согнулся, делая вид, будто бы рассматривает листья:
– Хм. Действительно.
– А кто покрасил листья? – вдруг встрепенулась девочка.
Старик пожал плечами. Вспомнил что-то и улыбнулся.
– Ты знаешь, они сами.
– Волшебные! – обрадовалась девочка.
– Да нет же, самые обыкновенные.
Оленька расстроилась:
– А я хотела волшебные…
Дед Игнат погладил внучку по голове.
– Ну не вешай нос. Может, и волшебные, это как посмотреть.
– А как надо? – Оленька взяла один листок за череночек и посмотрела сквозь него на солнце.
– Да ты и сама догадливая. Смотри. Что ты видишь?
– Солнышко.
– Это хорошо…
– А кто листья красит? – не унималась девочка.
– Кто-кто! Говорю же: они сами. – Дед разогнулся и пошел в сторону скамейки. Здесь листьев было больше.
– А эти кто покрасил?
– И эти сами…
– Вот глупые.
– Зря ты так, природа очень мудрая. Она зря ничего не делает. Просто осень пришла. Деревьям отдохнуть нужно. Листья желтеют и падают. Весной новые народятся. А эти землю украсят, видишь: травы уже нет вовсе, теперь листья лежать будут.
– Красиво.
– То-то. – Молчат, любуясь красотой.
– Дед.
– А?
– А какой теперь праздник?
– Как какой? Никакого с утра не было.
Ольга думает. Слов не хватает для выражения мысли. Но она справляется:
– Ну, смотри: яички на праздник бабушка красит? Красит. А теперь какой праздник?
– Ты про это! Красит. Так то на пасху. – Дед смотрит вдаль, ему хорошо здесь.
– А листики на какой праздник красят?
Старик пожимает плечами и гладит бороду.
– Листья красят в осень. Это как старость. Только веселей.
– Почему веселей? – Ольга еще не знакома с иронией, она все понимает буквально. Старик этому улыбается.
– После осени зима придет, но ненадолго. А потом обязательно весна будет. Ты знаешь, как у нас весна хороша была! Поля распашут, а дорожки остаются. Идешь, бывало, а как черноземом пахнет. Теперь так не пахнет. Теперь все запахи перемешались.
Старик вспоминает вспаханное поле, рощу на краю, овраг на другой стороне. С возрастом воспоминания не блекнут, а напротив: словно чем-то подсвечиваются изнутри.
– Деда.
– Что, милая?
– А после старости тоже весна?
Дед Игнат вновь задумывается. Оленьке кажется, что он ее не услышал. Повторить вопрос она стесняется. Стесняется стариковской задумчивости. Так и сидят оба, погрузившись в молчание и мысли.
Старик думает о том, что зима уже не за горами.
Ольга мучается вопросом: кто же покрасил листья?