Александр Феликсович Борун
Не ко двору
Но и труднее стало, так как до обнаружения мифической зенитки они почти прекратили таскать бомбы вообще – только в начале каждого вылета, а так больше времени рыскали в окрестностях с пулемётами. И как их подбить, без бомб-то? Стоп, а где у них бронирование? Сергей не помнил. Судя по ужасающему вою при пикировании, это был не первый Ю-87А, Антон, а второй, Ю-87В, Берта – начиная с них на стойках шасси появились крыльчатки, то есть воздушные сирены. Судя по тысячекилограммовым бомбам в начале налёта – если он может отличить их от пятисоткилограммовых – даже Ю-87В-2. И такие бомбы он мог тащить только без стрелка-радиста. С другой стороны, зачем ему стрелок, если отстреливаться не от кого… Как защищён этот самолёт, Сергей не помнил. Случайно помнил, что в результате модернизации в сорок третьем до Ю-87D-1, Дора, пилот и радист оказались защищёнными бронеплитами от четырёх до десяти миллиметров толщины в полу, по бокам кабины, спереди и на сиденьях. В фонаре спереди стояло бронестекло толщиной 50 мм. Скорее всего, тут тоже что-то подобное, но потоньше. Что всё равно не пробить даже его пулям с патефонными иголками. А вот фонарь сзади или сбоку можно попробовать. В конце концов, если пилоты разглядывают землю, определяя цели для бомб или пулемёта, то и их с земли можно увидеть…
Из оставшейся пятёрки штук он сбил два. Один – выстрелом в голову пилоту сбоку, другой – даже сзади, подловив на выходе из пикирования и наборе высоты в направлении от себя. Оставшиеся три улетели и больше не появились. Потери 70% машин оказали на немцев впечатление. Тем более, возможно, они поняли, что у четырёх из них (или у трёх, или у двух, если у всех этот момент не был зафиксирован) взорвались подвешенные под фюзеляжем бомбы. У одного самолёта такое возможно, как случайность, но больше, чем у одного?! Не подкладывает ли какой-то советский шпион, затесавшийся в аэродромную обслугу, мину, или просто лишний взрыватель вместе с бомбой? Или, скорее, какое-то простое устройство присоединяет к имеющемуся взрывателю. Нужно провести расследование, а пока прекратить вылеты, ясное дело. Тем более, это только данной группе авиации так не повезло.
На удивление, никаких танков на позиции полка не поползло. В атаку побежали обычные автоматчики. Все танки оказались на соседних участках фронта. Куда комполка тут же отправил своего снайпера, сперва к левому соседу – до него Сергею было рукой подать, так как он привычно ожидал танков на левом фланге позиций полка. А потом к правому. Тому совсем уже плохо приходилось, танки почти ворвались на позиции. Но в результате из них вообще ни одному не удалось уползти. Слишком далеко ползти было! А вот от левого соседа один спасся. Всё тот же номер 66, из-за которого Сергей познакомился с санитаркой-царицей. Так что у него, собственно, и претензий к этому фрицу не было. Кроме обычных, которые ко всем им, старающихся убить и его Катюшу, и его самого, и всех, с кем он тут познакомился, включая подозрительного и потому не очень приятного в общении младшего лейтенанта – но это же не повод, чтобы его убивать!
Тем не менее на этот танк определённо следовало обратить особое внимание. Не сидит ли в нём его, Сергея, немецкий аналог? Только, с поправкой на гораздо большую механизированность немцев в настоящий момент истории, этот Фриц не при винтовке, а в танке? С другой стороны, если он такой же меткий, была бы у Сергея не контузия, а мелкие клочки бы от него остались. С третьей стороны, кто сказал, что Фриц именно снайпер? Может, он великолепно чинит и водит танк? Или вообще спец по добыванию для него горючего в любой ситуации? Впрочем, пока что у немцев с этим, вроде, всё в порядке… Да что там далеко ходить – он просто спец по уворачиванию от снайпера и сбережению танка. Ни разу пушку не подставил так, чтобы и в направлении Сергея, и с заряженным для стрельбы снарядом. В отверстие пушки-то он пару раз попал, да только как раз тогда там снаряда уже или ещё не было. С другой стороны, если и так, с такой увёртливостью и таким везением он рано или поздно Сергея убьёт. Просто случайно пальнёт из пушки или пулемёта, а то и задавит нечаянно. И конец миссии.
Впрочем, если Сергей правильно помнил, на этом участке фронта немцы и не должны были пока что прорваться. Так что – что он, собственно, сделал? Уничтожил сколько-то танков? Так, наверное, их бы так и так взорвали, не он – так бойцы бы сожгли бутылками с «коктейлем Молотова», ожидавшие приближения танков в окопах. Собственно, они и сожгли пару танков у правого соседа и один у левого…
Интересно, а кто бы посбивал самолёты, если бы их не сбил Сергей? Что-то кандидатов совсем не видно было. Подвезли бы зениток штук десять? Так давно бы подвезли, если бы были. Или у них просто запас бомб на аэродроме кончился бы? Соседей ведь тоже перестали бомбить с началом атаки, хотя он им не сильно против «юнкерсов» помог.
Скорее всего, пока что он никак не повлиял на линию фронта, только увеличил потери немцев и уменьшил потери наших…
* * * * * * * *
Следующие несколько дней были совершенно сумасшедшими. Майор Глебов одалживал своего уже знаменитого снайпера всему бобруйскому (условно, так как до Бобруйска так и не дошли) фронту. Фронт никуда не двигался. Немцы контратаковали, но не продвигались. Отчасти потому, что им мешал Сергей. Но и наши не могли снова перейти в наступление и помочь Смоленску. Сергей мог отстреливать танки и самолёты, когда они пытались атаковать, но не мог сам на них эффективно напасть. Случайно повернувшийся заряженной пушкой в его сторону стоящий танк не в счёт – их мало. Снайпер может работать только скрытно. Либо с очень хорошо замаскированной позиции, либо из общего окопа, но тогда на фоне стрельбы остальных солдат, служащей ему той же маскировкой. Идти в атаку в первых рядах он не может.
В итоге и наше, и немецкое командование получило приказ перейти к обороне. Другие направления были более важными, войска перебрасывались туда. Сергей ожидал, что и его вот-вот отнимут у майора Глебова и отправят на фронт уже не против южного фланга группы армий «Центр», а прямо на московское направление. Но вышло не так.
* * * * * * * *
Он очнулся в темноте. Голова болела. Опять контузия? Пошарив вокруг, он обнаружил, что лежит у бревенчатой стены на полу, одетый в свою шинель. Не медчасть, определённо. Попробовал встать – удалось. Вовремя подхватил штаны – форма на нём была, но ремень из штанов исчез.
Помещение оказалось небольшим. Не комната, скорее, какая-то кладовка. Но никаких вёдер и швабр тоже не нащупал. Как и полок, даже пустых. Окон не было. Две стены были из брёвен, две из досок. Деревянную дверь нашёл, даже место, где на ней была раньше дверная ручка нащупал. Дырки от шурупов, две повыше, две пониже. Кладовка, которую специально старательно приспособили для содержания арестанта? О том же говорило и тщательное затемнение дверной щели, скорее всего, её специально обили чем-то снаружи, и обивка краями заходит на все возможные места просачивания света. Надо же, комполка живёт в землянке, а для арестанта нашлось помещение в избе. Правда, крохотное.
С чего он мог попасть под арест, Сергей не понимал. Разве что при аресте ему так дали по башке, что он забыл непосредственно предшествовавшие события. Нахамил, может быть, какому-нибудь генералу, прибывшему с инспекцией, и начавшему особенно идиотски распоряжаться дальнейшими действиями снайпера, и привет. Голова болела и кружилась, так что Сергей лёг опять. Холодно не было, так что шинель он снял и подстелил уже двойным слоем. А из рукавов сымпровизировал мини-подушку…
В следующий раз он проснулся от ударившего в лицо света керосиновой лампы. Хорошо смазанные дверные петли не скрипели, так что дверь открылась беззвучно. Навестили его трое, лиц он не разглядел. Двое стояли вне помещения, один с пистолетом, другой с лампой, третий вошёл и поставил на пол кружку с водой и положил – тоже прямо на пол – кусок хлеба. Ещё поставил жестяное ведро. Пустое, судя по звуку. Вышел и закрыл дверь. Никто не сказал ни слова. То есть Сергей успел спросить что-то вроде «что происходит?», но ему не ответили даже «не видишь, еду тебе принесли». Не говоря уже об «вы под арестом за то-то и то-то».
Когда дверь закрылась, Сергей обнаружил, что никакой специальной обивки для создания темноты на двери нет. Просто в первый раз была ночь, и темно было и в помещении, к которому примыкала его кладовка. А теперь контур двери слабо светился. Но поглядеть в щель не получилось. Коробка двери была так устроена, что везде за щелью была деревяшка. Впрочем, какая разница, что там за помещение? Не собирается же он бежать из-под ареста, подтверждая неведомую вину. Лучше поспать. За недосып и впрок. Всё равно и сделать ничего нельзя, и волноваться незачем. Ничего такому ценному снайперу не сделают. Командование не позволит.
Так прошло три дня. То ли более важные дела у арестовавшей его инстанции были, то ли это было психологическое давление. Не особо сильное. Если бы вместо темноты непрерывно яркая лампочка горела, было бы хуже. Или если бы вместо предоставленного одиночества его бы били всё время. Похоже, гражданин начальник сам не уверен в правильности своих действий, вот и не применяет всё, что мог бы. Или такие методы на гражданке применяются, а на фронте – нет? Или у начальника нет сомнений, что он всё и так подпишет, потому и бить незачем? Что касается лампочки, то электричества, может, не подвели в эту избу, а давать арестованному доступ к керосиновой лампе опасно.
На четвёртый день всё же состоялся допрос.
* * * * * * * *
Никуда далеко его не повели. Для допроса всё организовали в комнате, к которой его кладовка примыкала. Поставили стол, стул за ним и что-то вроде табурета перед ним, по краям стола две лампы. Светить в лицо допрашиваемому они направленно не могли, но всё же освещали больше его, чем допрашивающего – для него они на краю поля зрения были. Он их специально на своём краю стола поставил, а сам вперёд наклонился, чтобы его голова почти между ними была. Ещё у него за спиной окно было, но оно было маленькое и мало света давало. Снаружи было пасмурно. И дождь шёл.
Его посадили на табурет перед столом допрашивающего. Собственно, не табурет, а деревянный чурбак. Стол тоже был самодельный – дощатый щит на неокорённых палках в качестве ножек. А вот стул у допрашивающего был, кажется, нормальный, промышленного производства. Впрочем, его было плохо видно.
Никаких наручников не нацепляли, но сзади встали двое бойцов. Представляться ему человек за столом не стал, но ясно было, что это особист. Будущий СМЕРШевец, так сказать. Он опросил Сергея по поводу его ФИО, звания и места службы, записал всё в протокол и сделал выжидательную паузу.
– Ну что, боец, – сказал он, наконец, видя, что Сергей не торопится ни возмущаться своим арестом ни за что, ни просить прощения неведомо за что, ни пытаться какие-то вопросы задавать, – будем сами во всём чистосердечно признаваться, чтобы облегчить участь, или будем усугублять вину запирательством?
Сергей затруднился с ответом. Признаваться непонятно в чём он не мог, даже если бы хотел, а признавать, что хочет усугублять вину, тоже резона не было.
– Молчим, значит, – удовлетворённо сказал особист. Ну да, его вопрос и был рассчитан на то, что на него ответить не удастся. Вот он и доволен.
Особист пошевелился, и Сергей разглядел блеснувшие в свете ламп петлицы его формы. Два прямоугольника. Майор, как его комполка. Интересно. Обычно звания в НКВД ниже, чем в армии. Типа, «мы такие, у нас сержант может обычного майора арестовать!». Но в связи с убылью командного состава в армии в ходе боёв звания примерно сравнялись. Надо полагать, это их полковой особист – вряд ли его уже отправили куда-то выше.
– А вот зря ты молчишь, гражданин боец, – доверительно сказал он. – Хочешь сказать, что не знаешь, в чём признаваться, ведь так? Ты это своим молчанием уже сказал. И зря. Почему зря? потому что это означает, признаваться тебе надо не только в том, за что тебя арестовали, а в чём-то ещё. Может быть, во многом чём-то ещё. Вот ты и хочешь сперва узнать, в чём тебя обвиняют, чтобы только в этом признаваться, а остальное скрыть от карающего меча правосудия Рабоче-Крестьянской Красной Армии в лице соответствующих органов.
– Никак нет, – возразил Сергей, – я ни в чём не признаюсь не потому, что его много, а потому, что не в чем.
– Ага, – сказал майор ещё более довольным голосом. – То есть ты хочешь обвинить нас в том, что мы ни за что арестовываем людей. Очень интересно. Оскорбление при исполнении, вот как это называется. Давай-давай, накручивай счётчик. На штрафбат ты ещё не накрутил, но уже близок к этому. Что ещё скажешь?
– До ареста, – сказал Сергей, – я был на фронте неделю, из которой один день с контузией в медчасти. Итого шесть дней участвовал в боях. За это время уничтожил две батареи, двадцать восемь пикирующих бомбардировщиков и сто восемьдесят шесть танков. Под арестом вы меня продержали, если я правильно оценил время, трое суток. Чем, выходит, сберегли фрицам приблизительно одну батарею, четырнадцать бомбардировщиков и девяносто три танка. Затрудняюсь оценить, жизни скольких советских бойцов забрали эти недобитые фашисты за эти три дня. И ещё заберут, если я останусь тут. Плюс каждый день этот счёт недобитых фашистов будет расти. И счёт убитых ими наших бойцов тоже. И счёт фашистов, недобитых уже убитыми нашими бойцами. И счёт наших бойцов, убитых уже этими фашистами. И так далее. Не знаю, в чём вы меня обвиняете, кроме оскорбления при исполнении, но прикиньте, стоит ли одно другого? Может, лучше я продолжу воевать, а вы – искать настоящих шпионов?..
На удивление, майор возражать ему не стал. То ли и впрямь задумался о цене очередного звания, которое ему могли присвоить за прилежную службу, хотя это вряд ли. То ли решил перестроить план допроса наглого арестанта. Так что майор просто мотнул головой на дверь, и стоявшие сзади бойцы взяли Сергея за локти и затолкали в ту же кладовку. Стучать в дверь или кричать через неё он не стал. Пусть майор подумает. Приведённые цифры ведь не только они с ним знают.
* * * * * * * *
Второй допрос состоялся в тот же день. Возможно, майор даже никуда не выходил, так и сидел за столом, думал. Наверное, совмещая с обедом: теперь на столе стояли миска и кружка. И пахло кашей с тушёнкой. Наверное, специально оставил, как дополнительный рычаг давления. Дескать, скорее сознаешься – скорее на нормальное питание переведём. Но вслух этого не сказал.
– Раз уж ты так искушён в дешёвой демагогии, гражданин боец, – сказал майор, когда Сергея опять усадили на чурбан перед его столом, – что, кстати, тоже весьма подозрительно насчёт твоего происхождения из эксплуататорского класса… давай попробуем порассуждать вместе. Вот у меня есть материал из органов разведки. Люди жизнью рискуют, находясь среди злейшего врага, чтобы их получить, так что, сам понимаешь, сама информация, что у нас они есть, вынудит меня принять к тебе меры повышенной секретности. Потому что они ценнее всего твоего счёта немецких потерь от твоей богатырской руки, в котором лично я сильно сомневаюсь. И вот почему. В них говорится, что советский снайпер исключительной меткости – немецкий проект. Успехи твои липовые, все эффектные взрывы, которые якобы обеспечиваются твоей стрельбой, делают сами немцы в согласованное с тобой время. Цель понятная. Получив скандальную известность, быть затребованным в Москву, в охрану товарища Сталина, и устроить там покушение на его жизнь. Остаётся установить способ твоей связи с немцами, и способы синхронизации времени взрывов и твоей стрельбы в сторону немцев. Возможно, никакой синхронизации и нет. Может, у тебя такая хорошая реакция, что ты раньше всех замечаешь, что данный танк или самолёт подбит нашими бойцами, и быстро наводишь на него свою винтовку, после чего восклицаешь: «Готов!». Вот тут у меня, – он взял со стола другой листок, – свидетельство покровительствующего тебе майора Глебова, командира твоего полка. Так он, наряду с просьбой о скорейшем возвращении тебя в строй, не скрывает, что стрелять по команде для демонстрации своих возможностей ты отказался, приведя правдоподобный аргумент, почему ты так не сможешь. Этому эпизоду были свидетелями также замкомполка капитан Владимиров и комвзвода младший лейтенант Богданов. У меня их показания также зафиксированы. Товарищ Богданов также докладывает, что ты подбивал его обманывать командиров, совершать без их ведома самовольные действия, выдавал за свои якобы наблюдения целей невнятные пятнышки, хвастался своими заведомо невозможными снайперскими умениями, причём на упрёк в этом товарища комполка не возразил, в качестве обоснования своего хвастовства рассказывал анекдоты сомнительного свойства, о том, как избегнуть мобилизации в армию, возводил на командиров напраслину, обвиняя их в сговоре с фашистами, выражающемся в том, что они сомневаются в твоей меткости и хотят доказательств, что, якобы, снижает потери фашистов… вот примерно как на предыдущем допросе в том же обвинял особый отдел в моём лице… угрожал в случае дальнейших в тебе сомнений подать рапорт о переводе в другой полк, надо понимать, с изложением в рапорте тех же вздорных демагогических обвинений, так что товарищ майор Глебов даже сделал тебе замечание, чтобы ты не наговорил лишнего. Видимо, он в тот момент уже был убеждён в твоей полезности, хотя ты ещё никаких доказательств этого не привёл. Потянув как следует время, ты всё-таки соизволил произвести выстрел в направлении немецких позиций, и там что-то взорвалось. Как я уже отмечал, это легко организовать, заранее согласовав время. Для чего, возможно, ты его и тянул. Потом плёл что-то в высшей степени неправдоподобное, что можешь попасть танку в дуло орудия. Проявив при этом подозрительные знания тактико-технических данных немецкого танка. Во-первых, слишком точные, во-вторых, преувеличенные. Возможно, для создания панических настроений. Приписывал себе заслугу откладывания немцами попытки наступления, которая, впрочем, отложена не была и состоялась в тот же день. Ну а затем, пользуясь, что майор Глебов приказал младшему лейтенанту от тебя отстать, ты просто приписывал себе все подбитые танки и самолёты врага. Ладно-ладно, не все, – успокаивающе поднял он ладонь, заметив, что Сергей хочет что-то возразить, – но подавляющую их часть. – Он помолчал. – На прошлом допросе ты упоминал медчасть, в которой оказался в результате то ли контузии, то ли изображая контузию, это теперь неясно. Во всяком случае, ранен не был, но день отдыхал и ухаживал за медсестрой Егоровой. Хорошо ещё, не стал себе приписывать немецких потерь в этот день, между тем бойцы, бросая из окопов бутылки с коктейлями Молотова, сожгли не меньше танков, чем в те дни, в которые ты стрелял, якобы по танкам. Или ненамного меньше. Медсестра всячески за тебя заступается, контузия, де, была самая настоящая… Видимо, ты своей демагогией произвёл на неё сильное впечатление… Что само по себе подозрительно, если ты был серьёзно выведен из строя, то как мог одновременно производить какое-то впечатление? Но, будучи допрошена, не скрыла, что ты знаешь детали дореволюционной истории господствующего эксплуататорского класса аристократии, сравнивая её с какой-то царицей, якобы её тёзкой. Возможно, сделал это специально, чтобы проверить своё на неё влияние. С целью в дальнейшем пользоваться её услугами в случае необходимости не участвовать в какие-то моменты в боевых действиях, когда немцами не подготовлена возможность демонстрации твоих якобы успехов. Вообще-то я хотел тебя допросить прямо в медчасти, потому что рапорт младшего лейтенанта Богданова у меня уже был. Но ты что-то заподозрил… очень интересно, на основании какой информации… и поспешно принял участие в боевых действиях, даже не отпросившись у доктора Жданова-Желанова, о чём он тоже подал рапорт по команде. Что ты теперь скажешь?
