Александр Елизарэ
Рядовой для Афганистана
– Блин, ну ты салага, кто-кто, прапор-старшина! Эй, постой молодой, курить есть?
– Нет, я не курю, вредно.
– Ничего, скоро закуришь, я тоже думал, что не курю. Ча за ночь, стрелять охота! Давай, буру…
Часовой отвернулся и пошел вдоль колючей проволоки. Вдалеке я заметил еще одного часового, стоящего у края траншеи. Тихо, даже сверчки не поют. Кабул уснул.
Совершенно секретно. Штаб ГРУ в АФГ. В главное управление внешней разведки в Москве.
В ночь с 26 на 27 апреля, в 21.00, настоящего 1985, во время вечернего намаза, группа Советских военнопленных тюрьмы Бадабер, в Пакистане, подняли вооруженное восстание. В подавлении восстания участвуют подразделения спецназа Пакистанской армии и 11-армейский корпус вс. Пакистана. По непроверенным данным подавлением восстания командует Бурхануддин Раббани. К утру 27-го, по-прежнему слышится стрельба и бомбежка крепости. По боевой тревоге подняты специальные подразделения 40-армии, вблизи пакистанской границы. Ждем указаний, готовы к любым военным действиям… Считаем необходимым предпринять меры для освобождения наших солдат и офицеров силами отрядов специального назначения… Тюрьму уничтожить к чертовой матери, бомбовым ударом ТЧК
Ответа из Москвы не последовало.
Глава IV. Учебный батальон ВДВ. Каунас. Начало зимы, 1984 год
Почему некоторые солдаты становятся инструкторами в учебном батальоне. Осмелюсь предположить, потому, что умеют держать слово и делать то, что обещали. Редкое качество, встречающееся исключительно у честных людей. Здесь необходимо сделать поправку. Обещания бывают разные. Об этом я раньше не задумывался. Мне казалось, что обещания всегда могут быть только добрыми. Например, обещает отец взять сына на рыбалку и делает это, ну а если не вышло, не беда, нужно просто подождать следующих выходных. Отец обязательно выполнит обещание.
В учебке я узнал, что обещания бывают еще и злые. Сержант дает такое обещание своим курсантам, о котором они его и не просят и скрупулезно выполняет его. Да, я не смог бы стать сержантом в учебке. Ведь если я рассержусь на своих солдат днем и пообещаю, что ночью они у меня будут хавать как свиньи, я едва ли сдержу свое обещание и просто прощу их. Наши «козлы» были заточены иначе. Не знаю, воспитала ли их так вся предыдущая жизнь, или их таланты проявились только в армии, но делали они это блестяще.
После ужина сержант Цибулевский построил нас около хлеборезки и приказал каждому курсанту получить по булке серого армейского хлеба. Хлеборез только развел руками.
– Где ж я столько хлеба возьму? Вы что там, в поход собрались? Уже пятый сержант приходит. Не дам двадцать буханок, только пять есть.
Мы почуяли, куда клонит сержант, и облегченно вздохнули. «Цибуля» посмотрел на хлебореза страшным взглядом и пообещал разобраться с ним позже. Тот в недоумении закрылся в своей хлеборезке.
Наш взвод шагает в казарму с пятью кирпичиками хлеба. Мы торжествуем, кормление голодных «слонов» откладывается.
Я упомянул выше, что настоящий инструктор учебки – это человек, жестко следующий ненаписанным правилам, пришедшим в Советскую Армию, вероятно, из зоны, из той поры, когда тысячам уголовников был дан шанс искупить свою вину перед народом в штрафных батальонах на фронтах Великой Отечественной. Эта была стратегическая ошибка государственной машины. Тогда и начался полураспад здорового армейского организма. На смену жизни по воинским уставам и законам постепенно, в солдатские казармы приходила «житуха по понятиям». В десанте тюремный образ воспитания почти не приживался, учитывая действительно высокие моральные устои офицерского корпуса, но в сержантской среде процветал садизм и унижение солдат часто в виде экспериментов под управлением «лучших» младших командиров. Конечно, о проблеме было известно и в Генеральном штабе, и в Главном Политическом Управлении СА, но пока решили все спустить вниз, что называется в народ. Как всегда, вся нагрузка легла на плечи командиров и замполитов.
Мы не понимали нашего «замка», похвалил бы лучше за неплохой, а самое главное, первый наш марш-бросок и спокойно лег бы спать и нам бы дал отдохнуть. Действия его были лишены всякой логики нормального человека. А вот логика самоубийцы, ищущего приключения на свою накаченную задницу, ему явно соответствовала.
После вечерней проверки, которую к нашему удовольствию провел Александр Семенов в присутствии «удава», мы дружно бросились в наши постели и вырубились на счет «два».
Сквозь сон я слышал, как старший лейтенант прошел по расположению взвода, кому-то из курсантов поправил одеяло и дал указания сержантам долго не шастать и ложиться спать.
– Мне нужен отдохнувший взвод. И вам тоже, отбой! Ух, смотрите у меня!
Полдвенадцатого ночи, «Цибуля» приступает к выполнению своих обещаний. Мы быстро построились и к своему огорчению увидели, что не все взвода подняты по «учебной тревоге». Он все-таки достал где-то еще десяток буханок хлеба и раздал каждому второму из нас. В общем, получилось просто – буханка на двух человек. После этого «Цибуля» взял слово.
– Взвод! Сегодня утром вы меня расстроили, и мне пришлось покупать себе молоко для успокоения нервов. Я, ваш командир, не могу себе простить, что вы не доедаете. Или, может быть, кто-то конкретно хочет есть. Что молчите? А, все хотят?
– Я не хочу есть, я спать хочу, – смело ответил один из курсантов.
– О, похвально курсант Гончаров, а что же вы не кричали так в столовке, когда все «слоны» просили мяса?
– Я лично не просил. Ни мяса, ни хлеба, – продолжил тот же курсант.
– Гм, слишком много «я»! Товарищ курсант, вы в армии, а не на гражданке. Там будешь «якать»! Упал на кулачки! Остальные тоже упали! Качаемся! Еще, еще, веселее… Встать! Короче, взвод, это – залет, ваш залет перед всем сержантским коллективом батальона. Мне стыдно, что именно в моем взводе нашлись желудки! И что меня особенно обижает так это то, что вы обвинили в вашем голоде сержантов! Короче, будете хавать хлеб. У вас пятнадцать буханок, пока взвод все не съест, отбоя не будет. Начали, увижу, что кто-то хитрожопит и прячет недожеванный мякиш, будет тренироваться еще и завтра.
Мы распределили хлеб по-братски и стали медленно жевать сыроватую и пресную мякоть. Сержант ходит рядом, заглядывая каждому в рот и желая приятного аппетита. Артист! Зря мы уступили и не поддержали курсанта Гончарова, каждый молчал и спасал свою шкуру. Ведь не было никакой гарантии, что самый смелый в следующую минуту не попятится назад. Наплевать на все, сейчас съедим этот хлеб и спать!
Хлеб оказался настолько бесконечным и невкусным, что и через полчаса осталось еще половина. Внизу послышался шорох, «Цибуля» приказал всем прыгнуть в постели и замереть. В роту поднялся дежурный по батальону гвардии майор Капицын. Он был начальником штаба батальона и в наряды ходил редко. Если бы он поймал «Цибулю» на неуставнухе, все, считай разжалование и свинарная карьера и это самые мягкие наказания. Майор прошел по казарме и, убедившись, что все в порядке и даже сержанты храпят, удалился. Надо отдать должное «Цибуле», конспиратор он неплохой, раз смог притвориться спящим всего за три секунды. Мы тоже не последние лохи, пока сержант вытягивал сквозь свои свинячьи усы храп, нам удалось спрятать остатки непрожеванного хлебного мякиша в подушку, под матрац и в коврики для ног. Цибулевский решил не рисковать и более нас не поднимал. Ночь вошла в свою силу и казарма десантников погрузилась в сон. Утром, после зарядки, мы благополучно вытряхнули наши коврики вместе с колбасками хлеба в свежий снег.
В этот же день произошло событие, заставившее краснеть нашего взводного Семенова и ротного командира Падалко, а «Цибуля» получил свою порцию взысканий. Ведь все тайное становится явным.
В радио классе мы настойчиво изучаем «азбуку Морзе», не переставая долбить телеграфным ключом как заправские диверсанты-радисты. Наш командир взвода Семенов отлично знает телеграфное дело и требует того же от каждого из нас. Один курсант все же заснул во время передачи шифра и передает непонятно что. Заметив это, командир вскипел и ударил по столу ребром ладони, но попал аккурат по ключу и разбил его вдребезги. Бедный курсант подскочил от неожиданности. А «Цибуля», ничего не подозревая, продолжал дремать на задней парте, словно кот на печи.
– Твою Машу! – закричал взводный. – Сержант, ко мне! – обратился он к Цибулевскому. – Ты что, а! Почему курсанты спят во время передачи цифр?
– Блин, не знаю, – оправдался сонный «замок».
– Зато я знаю! Снова не давал спать взводу? – яростно закричал Семенов.
– Никак нет, – сержант подтянул ремень и сделал вид, что напуган.
– Никяк нет, никяк нет, – передразнил его офицер, – я же вижу, почти все курсанты кемарят, словно мухи! Шутить со мной вздумал, сержант? В рядовые захотел?
– Никак нет! – окончательно проснулся сержант.
– Сейчас на перемене все на улицу, кислородом дышать, кросс два км! Только не гони! Темп средний. Ты впереди.
– Есть, товарищ старший лейтенант, – сержант нагло улыбнулся; кросс был его коньком. – Пробежимся и подышим! И покачаемся на кулачках, ха!
Мы побежали. На улице благодать, легкий снежок, дышится легко. С наступлением зимы я стал замечать, что бегать стал увереннее и быстрее, исчезла вялость в ногах, появилось хорошее второе дыхание, включающееся почти сразу. Все дело, наверное, в весе, он стал немного меньше. А жирок, накопленный на маминых пирожках, рассосался. Офицеры сразу нам сказали, что кроссовая подготовка это основа физической подготовки десантника, все остальные дисциплины подтягиваются позже. Бежать не можешь, считай труп, легкая добыча для пули снайпера. Ноги и дыхалка! Воля и выносливость! Бежим, дышим, просто летим как жеребята, впервые набравшие скорость и сумевшие догнать взрослых коней.
На втором часе морзянки все шло в штатном режиме, но вдруг в класс влетел дневальный нашей роты.
– Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант!
– Валяй. Что случилось, тревога что ли? – спросил капитан Семенов.
– Хуже! Проверяющий полковник из Гайжюная и комбат! В нашей роте! – запыхавшись, отчеканил дневальный.
– Ясно, а что от меня-то нужно? – недоумевающе спросил взводный.
– Там еще ротный, он срочно требует вас! В общем, шмон идет в расположении третьей роты!
– Ротный злой? – взводный нахмурил брови и строго зыркнул на Цибулевского.
– Нет, но расстроенный, слегка, – ответил, отдышавшись, дневальный.
– Ну, смотри, у меня, «Цибулевич»! – грозно рявкнул Семенов на сержанта и выбежал из учебного класса. Эта кличка «Цибулевич», означала всегда то, что взводный в ярости.
Цибулевский покраснел, поправил ремень, что-то пробурчал себе под нос и стал ходить туда-сюда по классу. Потом пнул дверь и вышел из класса на улицу. Мы воспользовались передышкой и, будто выключились. Такие сидящие роботы или зомби с открытыми глазами и мыслями, где-то далеко от этого военного городка.
Уже через три минуты Семенов был в расположении третьей роты.
– А, вот и командир третьего взвода нашей роты, – комбат с издевкой обратился к молодому офицеру и посмотрел на ручные часы.
– По вашему приказанию прибыл! – доложил Семенов сразу всем офицерам.
– А что, хороший командир? – спросил полковник из Гайжюная. – Пойдемте, я кое-что вам покажу. У ваших курсантов мусор, вот, полюбуйтесь! Хлебный мякиш под матрацем, у трех сразу. Бывает, конечно, что кто-то один не понимает требований устава, берет хлеб в казарму и ночью ест. Но здесь? Сами посмотрите, они у вас голодные что ли?
– Нет, питание нормальное, даже не пойму, зачем курсанты берут хлеб? – Семенов сжал челюсти.
– Гм, я вам подскажу, тут может быть совсем другое, не догадываетесь? – продолжил проверяющий полковник.
– Понял, неуставные взаимоотношения, – предположил Семенов.
– Да, похоже именно на это. В десантных войсках, такого позора быть не должно. Тем более в нашей учебной дивизии. Вам ясно, старший лейтенант? Хорошо. Многим из ваших курсантов через несколько месяцев предстоит выполнять свой долг в Афганистане, а это очень ответственно. Будущие младшие командиры должны четко понимать, что дедовщина недопустима в условиях боевых действий! – закончил полковник, глубоко задумался, почесал высокий голый лоб и улыбнулся. – Ладно…
– Разрешите идти принимать меры? – громко отчеканил Семенов.
– Чем сейчас заняты ваши курсанты? – мягко спросил полковник.
– Провожу занятия с взводом! Правила радиообмена, телеграфный ключ, прием, передача…
– Хорошо, продолжайте занятия. А я хотел бы посетить столовую, посмотреть, что на обед у батальона, – улыбнувшись, сказал полковник, и посмотрел на рядом стоящего майора.
– Есть! – старший лейтенант отдал честь, развернулся и направился к выходу.
Майор Падалко проводил Семенова уставшим и укоряющим взглядом. Промах, залет.
После обеда сержанты нашего взвода стояли у «удава» в канцелярии, а мы наводили в тумбочках и кроватях генеральную уборку и вытрясали свои пыльные одеяла на спортгородке. Цибулевский ходил мрачный два дня, потом выдохнул и забыл.
Началась парашютно-десантная подготовка батальона с ежедневными тренировками на десантном городке.
Прошел месяц, как мы приняли «Военную Присягу», и наша служба вошла в полную силу. И все же, мы еще не были настоящими десантниками, впереди у нас были зимние прыжки с парашютом. Прыжок с армейского самолета с оружием в составе настоящего боевого подразделения, что это для молодого человека? Экзамен на зрелость и мужественность или шикарное приключение. Ни то и не другое, это доверие получить символ доблести и отваги от богатырей «Русичей», меч истинного воина. Обретение смысла существования мужчины в эпоху ожидания войны. А еще это шанс не погибнуть в третьей мировой, словно баран в жертвенном костре, а уничтожить одного или нескольких врагов, осмелившихся поднять ядерный меч на твою Родину. В общем, «батя»46 – генерал Василий Маргелов все учел. Да, мы смертники, но не простые, а падающие на голову врага с неба и стремительно вступающие в бой. Смелые, наглые, отважные, но иногда нежные и ранимые. Мы лучшие солдаты – «Воздушно-десантная гвардия СССР» и должны доказывать это каждый день.
В нашем батальоне не оказалось ангара для укладки парашютов, поэтому все происходит прямо на плацу. Комбат вышел на крыльцо своего двухэтажного барака на краю Каунаса, где жил со своей семьей еще до Афганистана и продолжает жить по сей день в ожидании новой квартиры. Первый сухой и солнечный день с начала декабря, солнце бушует в высоких облаках. Натуральная Швейцария.
Комбат вернулся в свою квартиру, набрал по телефону дежурного офицера батальона и отдал приказ.
– Капитан, слушайте! Сегодня, прямо сейчас, все роты на укладку! Парашюты готовим, через две недели надо прыгать, «кровь из носа»!
– Есть, товарищ гвардии полковник! Доведу до командиров рот! – отчеканил капитан.
– Сразу после завтрака пусть начинает первая, через два с половиной часа вторая и дальше! Чтобы до десяти вечера все купола уложили! Все другое отменить! Все занятия только по укладке парашютов.
– Есть, выполняю! – через минуту дежурный обзвонил всех офицеров и передал приказ.
Офицерская служба в ВДВ во многом строится на личной инициативе самих офицеров. В голове командира сосредоточено многое: полевая выучка, безопасность при стрельбах и тренировках по рукопашному бою с оружием. Полноценное питание курсантов, борьба с неуставными, но это ерунда, знакомая почти каждому общевойсковому командиру. У десантного «бати» все только начинается. Нужно обучить каждого солдата теории и практике совершения прыжка с парашютом с любого самолета или вертолета, в любых метеоусловиях и любых широтах земного шара. Уложить правильно вместе с рядовым его «купол». Малейшая небрежность или ошибка и солдат погибнет. А где гарантия, что кто-то не струсит в самолете и не упрется рогами, как телок в дверях. В этом случае выброска парашютистов из самолета прекращается, но, если труса все же выпнули из салона, он может разбиться или потерять сознание в воздухе. Всего и не перечесть. А ведь с батальоном или ротой нужно прыгать самому. Как это не смешно, но кости с возрастом скрипят и побаливают. Нужно снова прыгать, доказывать себе и всем в пятисотый раз, что ты все тот же супермен, а не развалина с богатым боевым опытом. Стареющий офицер десантник остро чувствует постепенное прощание с небом. Оно неминуемо и часто катастрофически внезапно. Поэтому, каждый сопротивляется до последнего, как раненый и свободный сокол, падающий в штопор. Да, это особые люди, офицеры, повенчанные с небом и влюбленные в него до смерти! Им снится небо. Даже в Афганистане, среди вонючей пыли, пропитанной запахом баранов и верблюдов, им снится зеленая трава на площадке приземления, а в голубом высоком небе россыпь белых куполов – его гвардейцев.
Я так и не увижу зеленую траву под сапогами, мы будем прыгать зимой в глубокий и мокрый прибалтийский снег. Пока первая рота укладывает парашюты на плацу, мы бежим в учебный корпус. Семенов впереди, два курсанта несут сумки с парашютами. За два часа взводный хочет рассказать нам, что же за зверь такой «десантный людской парашют Д–5».
Мы столпились у столов, где командир разложил всю систему десантирования солдата ВДВ. У меня замерло сердце, все интересно и фантастично, словно перед нами амуниция космонавта-инопланетянина. Командир удивленно посмотрел на нас и спросил.
– Вы что первый раз видите купол, воины?
– Я уже видел и прыгал два раза! – ответил один курсант.
– Не понял? Остальные, почему молчат? – удивился взводный.
– Мы не прыгали, вот и молчим, – гаркнул взвод.
– А, жулики! В ваших анкетах я читал совсем другое. Ладно, все ясно, будем учиться с нуля. И прыгнем все. Не слышу, десантура, бодрого ответа!
– Так точно, товарищ командир, прыгнем все! – ответили мы хором.
После обеда наш взвод рванул на склад хранения людских парашютов. Здесь требуется уточнить, что склад именовался именно так, ведь в случае объявления боевой тревоги солдаты и офицеры должны непременно прибыть к складу людских парашютов, а не парашютов для десантирования автомобильной и гусеничной техники.
Нас встречает добродушный гвардии старший прапорщик Валерий Закидухин. Он вездесущий, когда речь идет о десантировании и отвечает за все шелковое и железное, что относится к нашей небесной подготовке, в том числе и за парашютную вышку и «крокодил»47. Он всегда улыбается в огромные черные усы и рассказывает разные небылицы и истории из своей службы. На его парадном кителе блистает знак парашютиста инструктора с цифрой «1000». Вот он – фанатик неба, влюбленный в него как в счастье и преданный ему, как своей матери. Он немного прихрамывает и ходит медленно. Мы не знаем, что у него с ногой, кто говорит, что это еще с Чехословакии, но, скорее всего, с Афгана, где он был инструктором по прыжкам у афганских спецов «Коммандос».
Наш «Семен» доложил Закидухину о прибытии взвода для получения парашютов. Так положено, ведь здесь вотчина и царство старого прапорщика. Мы вошли внутрь. Склад парашютов – не просто вещевой склад. Это дом, где живут хранители солдатских и офицерских жизней. На деревянных стеллажах в четыре этажа стоят большие сумки цвета хаки. Каждая сумка опечатана, тщательно закрыта. Усатый прапорщик ходит с большой амбарной книгой между стеллажами, прикидывая, откуда бы нам выдать парашюты. Взводный ходит за ним.
– Начнем, может быть, товарищ гвардии старший… – поторопил Семенов прапорщика.
– Сейчас, лейтенант, не гони коня, старый он уже. А, вот отсюда берите, здесь хорошие парашютики, всего-то восьмилеточки, новье, можно сказать, – улыбаясь, сказал прапорщик.
– Ничего себе, новье, – потер нос Семенов.
– Конечно, новые. Вон там, в угловых стеллажах старички лежат, по тринадцать годков отпрыгали. Ничо, нормальные, еще не подводили, – уверенно ответил Закидухин и поставил отметки в своем журнале.
Цибулевский командует и двое курсантов по лесенке забираются на верхние стеллажи и аккуратно спускают сумки с парашютами. Мы строимся на тропинке перед складом, у каждого из нас за плечами сумки со спящими в них куполами. Усатый прапор важно закрывает склад и вешает на него огромный амбарный замок – символ нашей свободной и гордой страны. Граница на замке, склад парашютов на замке, враг не пройдет. Потом он с важным видом разминает старый кусок пластилина в больших ладонях, шлепком прибивает его к деревянной табличке и, пропустив в нем две веревочки, ставит свою алюминиевую печать.
– Ну, вот и ладушки, ребятишки, – обратился к нам «Дед Мороз» десантного батальона, – сейчас каждый распишется за полученные парашюты в моей волшебной книге. Теперь вы в ответе за свои два парашюта: основной и запасной. И как вы их будете беречь, и укладывать перед прыжком, так и они будут оберегать вашу жизнь и-и плавненько опускать на землю ваши тела.
– Разрешите спросить! А что если обнаружится какая-нибудь неисправность или отрыв стропы? – спросил один из нас.
– Ничего страшного, после приземления доложите командиру, заменим парашют на исправный, а этот заштопаем, как носки или спишем в запас. Еще вопросы есть? – засмеялся старший прапорщик.
– А вы честно прыгали тысячу раз? – полюбопытствовал кто-то из курсантов.
– Конечно, честно! Честнее не бывает, уже тысяча двадцать семь! У нас в батальоне есть один капитан, у него больше тысячи трехсот!
– Страшно прыгать в первый раз?
– Нет, братцы, для настоящего мужчины не страшно, а слабаку и трусу само собой, очень страшно. Такому везде страшно, даже в сортире! На красавице-девчушке лежа – страшно, – заржал прапорщик.
Мы дружно рассмеялись. Хороший все-таки мужик, гвардейский старший прапорщик Закидухин. Настоящий десантурский «прадед» с ним я бы стал прыгать и в Афган бы пошел, не раздумывая.
Наш взвод торопится на плац, я обернулся, чтобы еще раз посмотреть на усатого прапорщика. Он, прихрамывая, шагал от своего склада, потом остановился, поднял голову и стал смотреть в холодное серое небо.
